ОДИН В ПОЛЕ – ВОИН? 29 страница

Вдруг Анна услышала какой-то странный шум хрустнувшей ветки ровно позади неё. Резко выхватив пистолет, Анна обернулась. Ей показалось, что чуть сзади ближе к лесу стоит человеческая фигура. Свет от луны освещал лишь воду; разглядеть то, что возле леса, было крайне сложно. Анна вздрогнула, но, быстро взяв себя в руки, выпрямилась и, направив пистолет на источник шума, громко сказала:

- Кто там?

В кустах никто не отзывался – лишь ветер шумел в кронах деревьев. Анне стало страшно. Она забыла, что только несколько часов назад пришла сюда для того, чтобы умереть. Нет! Перед ней ведь раскинулись такие возможности, ей не хотелось закончить так – от рук какого-нибудь мафиози или ненормальных радикалов.

- Кто там, выходи, или я начинаю стрелять. А патронов у меня хватит, чтобы изрешетить весь берег, я никогда не промахивалась, – сказала Анна строго, но в то же время взволнованно. Из кустов у самого леса раздался кашель.

- Это я, Анечка, Ваш давний друг, – услышала она и через пару мгновений увидела мужскую фигуру в плаще, которая вышла на освещённый луною пляж. Это был Владимир Борисович Воропаев – следователь, которого тут-то Анна и не думала встретить, решив для себя, что он ограничится лишь допросом её семьи.

Он сделал пару шагов по направлению к Анне, и она заметила, что правая рука его вытянута вперёд: на неё был направлен пистолет. В свою очередь, Анна успела сделать несколько шагов в сторону и была уже в более выгодном положении: её практически не было видно в величественной тени от леса.

- Анечка, положи оружие, – сказал следователь мягко, хотя и холодно, не опуская руки.

- Я бы посоветовала положить его именно Вам, – грозно ответила Анна.

- Вы знаете, что я этого не сделаю, – отвечал он так же спокойно.

Тем временем Анна тихо переместилась к кромке леса, куда не попадал лунный свет. Видимо, пожилой человек Владимир Борисович уже никак не мог различить её фигуру в темноте. Вряд ли, конечно, он надеялся в одиночку поймать её – некогда одного из самых опасных преступников; наверно, он хотел лишь увидеть её, а главное, пожалуй, убедиться, что его доводы верны, что именно он, а не кто-то ещё раскрыл эту загадку.

Беспомощно направив пистолет куда-то в сторону, Воропаев молчал: он не знал, что делать. Сделав пару шагов по направлению к следователю, Анна ловким движением сильной руки вышибла его оружие, которое отлетело в воду.

- А вот теперь мы можем поговорить, – сказала Анна холодно, возвращаясь на своё прежнее место у кромки воды.

- Вы знаете, зачем я здесь. И, конечно, я не смогу Вас ни задержать, ни убить, но знайте, Анечка: в Петрозаводске сейчас половина моего отдела, на уши поставлена вся милиция, Вам не выбраться отсюда, – отвечал он довольно спокойно и размеренно.

- Поверьте: Вы меня не убьёте, ваша полиция – тоже; я уже давно убита и до Вас, а что Вам до моей биологической оболочки? Знаете, что всеми убийцами, революционерами, бандитами двигают внутренние причины? Когда же всё теряет смысл, человек вряд ли будет воевать. За что борются? За цель! Но её больше нет, она давно втоптана в грязь и потеряла смысл. Конечно, Вам должно быть интересно, зачем всё это произошло? Мне, право, даже слегка удивительно, что Вы не догадались… Хотя, взрослое поколение, не сталкивающееся с современными реалиями напрямую, живущее как зомби: работа – дом – работа, оно не видит всего этого ужаса. Всегда проще махнуть рукой, сказав, что ты ничего не можешь всё равно, и не обращать на проблему внимания. Но это разве справедливо? Вы когда-нибудь задумывались, чем живёт сегодняшняя молодёжь? Какие у неё идеалы и ценности? Алкоголь, сигареты, клубы и секс. Ничего более! Забыты великие деятели прошлого, на остатках великой страны выросло чудовищное общество потребления! Деньги, товары, деньги… Каждый день – бетон и злоба, каждый день – однообразная жизнь без какого-либо духовного прогресса. Чтобы победить страну, не обязательно бросать на неё атомную бомбу – достаточно разложить её изнутри. Без морали она сама развалится; неспособные постоять за себя алчные люди продадутся врагам. Безумно бедные и безумно богатые… Несправедливость повсюду! Неужели Вы – человек, выросший при Советском Союзе, – не видите, какой творится ужас? Я же хотела лишь сделать так, чтобы власть поняла, что долго так продолжаться не может, что необходимо делать хотя бы что-то!

- Анна, девочка моя, ты выбрала изначально не тот путь, который следовало. Ты сделала несчастными много людей, не виноватых абсолютно ни в чём, а существенно не поменяла ничего. Задумайся: разве эти смерти, этот разбой стоил того, чтобы так вот загубить свою жизнь? Конечно, сейчас ты можешь уйти, у тебя есть оружие, а я беззащитен; ты даже можешь забрать мои карманные деньги и, возможно, даже сможешь исчезнуть в карельской деревне, но ты не сможешь жить с осознанием того, что дело, на которое ты положила свою жизнь, провалилось, – следователь говорил спокойно и размеренно. Анна же прошлась по воде, ощущая нежный мягкий песок своими ступнями. Как же хотелось жить и сколь невозможным теперь это казалось!

- Ты всё равно будешь вспоминать то, что ты сделала, – добавил Воропаев.

- Я не жалею, что я сделала – это было необходимо в сложившихся условиях. Я попыталась бороться за таких, как ваша дочь, за Вас лично, за людей достойных, которые не воруют, не прожигают жизнь, которые делают всё ради своей страны. Да, результата нет… Но разве я последняя? Вы так уверены, что решительно никто не задумается над моими поступками? – Анна плеснула ногой воду.

- Люди у нас такие, Анечка! Если бы ты осталась тут, на Родине, сидела бы тихо, жила бы в своё удовольствие… – начал он было, но Силантьева перебила его:

- Знаете что, мне совершенно не хочется говорить с Вами о том, что я совершила. Я не горжусь и не стыжусь своими делами – я хочу, чтобы Вы поняли, что Вы – такая же жертва, как и я, только Вы этого понять не можете и поддаётесь на умелое стравливание, которое практикуют наши власти. Моя жизнь и борьба закончены уже давно; всё, что я любила, потеряло свой смысл; мне некуда идти, и мне тошно находится среди таких слепых, как Вы. Меня пугает эта безысходность положения, медленная гибель моего народа… Горе тем, кто не может жить, не ощущая всей этой боли, кто страдает за свою страну, кто плачет ночами за благополучие Родины! Вы знайте: я не сдаюсь и не прячусь – я загнана в угол. Человека можно уничтожить, но победить человека нельзя! – и с этими словами Анна, внезапно приняв решение, подняла пистолет к виску и, окинув взглядом в последний раз величественное небо, произнесла тихо: – Прощайте…

Послышался выстрел и плеск воды. Напуганные птицы разом взметнулись в небо. Воропаев вздрогнул и кинулся к Анне. Она упала в воду; набежавшая волна отнесла в сторону пистолет, размыв кровь вокруг её виска. Следователь не знал что делать, в ужасе глядя на мёртвую Анну. Первое, что сделал растерянный старик, – это, опустившись на колени, закрыл открытые глаза девушки, в которых застыло отражение золотой луны. После чего, постояв ещё немного в холодной воде, Владимир Борисович, взял Силантьеву за руки и перетащил на песок и затем, достав свой мобильный телефон, вызвал местную полицию и скорую помощь, которая Анне уже не понадобится.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ.

«Love without pain is not really romance» – Royksopp.

Савин тихо встал с кровати, стараясь не разбудить свою новую спутницу на ночь, которая, прикрывшись одеялом, крепко спала. Она была красива: на вид ей было лет двадцать, не больше, стройна, а густые чёрные волосы расплылись по подушке. Она лежала на боку, одну руку оставив на его половине кровати, словно бы ещё обнимая своего возлюбленного, а другую положила под голову. Савин медленно провёл свой взгляд сначала по её плечам, затем по прикрытой одеялом фигуре, и отвернулся. Вспомнив картины ушедшей ночи, он с отвращением снова взглянул на девушку (отчего-то стало тошно) – явно из партийных или же студенток-аспиранток, – имя которой он даже не помнил, и пошёл в кухню, где вышел на большой и просторный балкон.

Перед ним раскинулась Волга – величественная и непокорная, завораживающая своей красотой. Савин тихо включил через пульт свою любимую композицию Ка Ди Ланг и Леонарда Коэна «Crying» и сел в кресло-качалку.

Он звонил Анне каждый день с тех пор, как она исчезла, но лишь недавно – возможно, месяц назад – ему сказали, что Силантьева застрелилась при попытке ареста московским следователем Воропаевым В.Б. в республике Карелия, на своей родине, где и будет похоронена. Тогда, наверное, впервые в своей жизни Савин заплакал; плакал долго и горько, после чего пошёл в один Дубненский ресторан, где напился в хлам и там же встретил молодую свою поклонницу из партии, с которой провёл ночь, бесконечно представляя Анну. Что с ним происходило? Он не знал, не мог дать ответа на этот вопрос. Сейчас же ему было более чем тошно, он ненавидел себя и винил за смерть Анны. Голоса Кэтрин и Леонарда заставляли его сердце сжиматься от боли. Савину ещё никогда в жизни не было так больно, как сейчас, но он не мог объяснить себе почему. Почему именно сейчас, когда всё уже кончено?

Ему всё чаще снилась Анна: как он прикасается к её загорелой нежной коже, как приятная дрожь пронизывает его тело, как он дотрагивается её губ… и тут он открывал глаза и обычно находил себя одним в постели, с ужасной головной болью после сильного похмелья. Коньяк стал его единственным постоянным спутником на долгие одинокие вечера, когда он не находил в себе сил выйти из дома, найти девушку или заняться партийными делами. Почему понимание приходит слишком поздно?

Савин смотрел на звёзды, словно ища там ответы на все свои вопросы, но холодные далёкие солнца лишь насмешливо подмигивали ему. Ему сорок шесть, но, несмотря на возраст, он невероятно хорош собой, раз женщины влюбляются с первого взгляда – тогда отчего же он так несчастен? Здоровый, красивый, умный мужчина, пользующийся успехом везде, где он только захочет. Что ему оставалось? Каждый вечер все деньги уходили на ненужные клубы, где он знакомился с новыми женщинами, после чего, будучи уже слегка пьяным, приглашал их домой, а потом забывал их имена, и номера их телефонов постепенно исчезали из его телефонной книги.

Сыновья давно уже забыли отца, живя своими жизнями, лишь изредка навещая его в небольшой, но уютной двушке на улице Строителей напротив Волги. Жена не звонила уже несколько лет: ей не было никакого дела до новых романов бывшего мужа, она жила отдельно и только иногда спрашивала у сыновей, жив ли их отец. А Савин проводил утро в партии и университете, а вечера в ресторанах и музыкальных клубах. Не то чтобы ему уж очень нравилась современная музыка и не так уж он любил переизбыток внимания, но единственное, что он хотел сейчас сделать – это забыть Анну: человека, который предложил ему настоящую жизнь и любовь, которых у него никогда не было.

Наверно, если бы он сделал другой выбор тогда, теперь он жил бы где-то далеко отсюда и, возможно, был бы по-настоящему счастлив. Но нет, он выбрал простой путь: ничего не менять, а жить своей привычной жизнью. Отчего же сейчас ему так тошно? Не хотелось больше упиваться своей неповторимой красотой, жадно ловя восхищённые женские взгляды, а хотелось бежать отсюда – бежать туда, к этим недоступным звёздам, где сейчас, должно быть, находилась Анна. Но туда не бывает путёвок, туда не попасть ему в этой жизни… и не почувствовать уже прикосновения её руки.

Если бы он одумался раньше, бросил все дела, нашел бы её по номеру телефона, приехал бы к ней, всё могло бы быть иначе. Он прожил в два раза больше, чем она, но разве его жизнь была насыщенной? Да он ведь ничтожество был в сравнении с ней, не сделавший в жизни ничего хоть сколь-нибудь полезное, любивший лишь мимолетные наслаждения и восхищавшийся собой.

Теперь и женщины стали ему омерзительны, и их вожделенные взгляды, и их пошлые предложения, но он не мог ничего с собой поделать, продолжая звать их к себе домой или же приезжая к ним, стараясь получить прежнее наслаждение от их прикосновений, но не находя в себе былой страсти. Они были красивы и молоды – одна лучше другой – и они все мечтали о нём, готовые на всё ради этого желанного красавца, но ему это становилось всё более и более безразлично. Савин уже не получал былой радости от осознания того, что в клубе все смотрят лишь на него, а девушки заворожено шепчутся, явно обсуждая его внешность. Его уже не радовали аплодисменты после выступлений в партийном комитете, ДК или университете, когда слушатели замирали в восхищении, глядя него. Если раньше он проводил всё утро перед зеркалом, любуясь собой и стараясь собраться на лекцию или в партию одетым с иголочки, то теперь всё больше безразлично смотрел на себя, неизвестно зачем такого красивого и такого одинокого.

Он всё больше вёл распущенный образ жизни, словно стараясь в поисках приключений забыться от осознания своей ошибки, поэтому мог развлекаться с молоденькими девушками из партии прямо в своем кабинете или же с аспирантками, находя свободное место в зданиях УПОЧ «Дубна», словно заряжаясь энергией от подобных дел. Он не беспокоился об этих женщинах – более того, ему было даже наплевать на них, хотя всё равно он по-прежнему старался прикладывать максимум своего мастерства для их соблазнения. Однообразные клубы, однообразные напитки, одинаковые женщины, одинаковые поцелуи, одни и те же объятия… Он даже вряд ли был бы удивлен или ошарашен, если бы вдруг какая-то его бывшая дама позвонила ему спустя приличное время для того (хотя он забыл уже и её имя, и как она выглядит), чтобы обрадовать его, что он станет отцом. Возможно, он даже принял бы это с положительным безразличием, возможно, спросив звонившую женщину: «Прости, а как тебя зовут?». И, наверно, он бы не стал отказываться от воспитания своего ребенка, однако, не связывая себя отношениями с матерью…

Всё было по-старому, но в то же самое время в душе что-то непоправимо изменилось. Анна ли была тому причиной? Или же стыд за бесполезно растраченные годы, пустую жизнь?

Глядя на величественную Волгу из окна, по которой медленно покачиваясь на волнах проходили баржи и корабли, Савин закурил сигарету – должно быть, раз третий в жизни. Сердце его было словно бы сдавлено тисками; не хотелось ничего, былые увлечения казались столь глупыми и ненужными, и выхода из этого состояния не было.

Возможно, и правда всё воздается по заслугам?

Савин зашёл с балкона на кухню и налил в стакан коньяка, который он даже и не убирал со стола, после чего вернулся на балкон. Из колонок тем временем уже доносилась другая мелодия, которая была так под стать его состоянию: «Why does my heart feel so bad? Why does my soul feel so bad?» – первые звуки рояля вызывали слёзы, Савин крепко сжал руки в кулаки и закрыл глаза. Сердце разрывалось, хотелось распахнуть это окно и прыгнуть туда – будь что будет! «These open doors…» – проникновенно пел женский голос из музыкально центра. Ведь правда, перед ним были распахнуты все двери, он мог бы быть сейчас так счастлив, а он выбрал самый малодушный поступок: ничего не делать, оставить всё как ему проще и привычнее. Почему же то, что он считал тогда правильным, принесло ему столько страдания?

Всё, всё воздается по заслугам! Что он сделал в жизни, чтобы быть счастливым? Разбивал чужие жизни, не думал о чувствах других людей, наслаждаясь лишь своей персоной. Он не заслужил Анну, не заслуживал счастья, поэтому он и остался такой жалкий и одинокий тут в своём однообразии, которое его уже не привлекает, которое ему тошно и от которого ему уже некуда бежать и негде прятаться. Разве могут коньяк и сигареты избавить от душевных мук, когда кажется, что не осталось больше ничего в мире кроме слёз? А избежать их нельзя: они везде, они преследуют и душат его.

Он стоял на балконе, глядя в блестящую синеву воды, а ветер из форточки развивал его волосы. Такой красивый и одинокий, один на один с этой болью, несчастный, убитый горем Савин, закусив губу, глядел вдаль, а мыслей в голове не было. Тихое, всеобъемлющее одиночество, и лишь мелодии разносились по балкону: «Love I want reveal in my heart…».

* * *

Виталий долгое время сидел в кабине своего ЯКа-52, не заводя мотора и постоянно прокручивая в памяти всё то, что ему сказала сестра Анны Наталья. Он искал Силантьеву и был уверен, что найдет её живой и невредимой, никак даже не думая, что всё уже настолько серьезно. Узнав, что Анна покончила с собой, Виталий впервые почувствовал в душе невыносимое чувство безумного одиночества и боли от безвозвратной потери.

Ради чего он жил последние годы своей жизни? У него была цель – Анна. Он почитал за честь, если мог заставить её улыбнуться, живя лишь для неё и девочки. Она помогала ему не чувствовать ту невыносимую боль о прошлом, ту тоску о былом времени, в котором ему не суждено было родиться и жить. Она отвлекала его от ужасных мыслей о бесполезности и никчёмности этой жизни, она заставляла его улыбаться, забывая все свои переживания. Теперь, когда её не стало, он не знал ради чего дальше жить, для чего ему каждый день вставать и идти сюда, зачем ему взлетать в небо, если придётся опускаться на землю? Ведь теперь он остался один на один с этим временем – чужой в нём, не принявший этих законов, безумно-безумно одинокий и несчастный.

Сидя в маленькой кабинке, Виталий плакал, зная, что всё равно его никто не увидит, а даже если и увидит, терять нечего. Какое безжалостное время! Почему именно он родился сейчас, а не лет девяносто назад? Он снова вспомнил своего деда, который прошёл всю войну, был дважды ранен, но до самых последних лет своей жизни сохранил живой чистый разум. Он рассказывал маленькому Виталику, как тяжело досталась ему жизнь, и он благодарен тому времени, которое сделало из него человека. Виталий вспоминал, как он сидел у себя на даче, в гамаке на девятое мая, а возле стеллы собирались ветераны с их огромного села. Тогда, двадцать пять лет назад, их было много, они были бодрыми старичками, а в глазах их Виталий видел то, чего не видел ни у кого из нынешнего поколения: жизнь! Это был самый прекрасный день года – девятое мая, праздник Великой Победы. Тёплое майское солнце озаряло пробудившуюся от зимней спячки природу, а вдали за лесом летали спортивные самолёты с ближайшего аэродрома. Где-то рядом играла музыка военных лет, старички поздравляли друг друга. Эта атмосфера переносила его на пятьдесят лет назад – в то время, где жила его душа, лишь по случайности появившаяся на свет в это ужасное время… Война научила этих людей по-настоящему ценить свою жизнь, радоваться каждому дню и никогда не унывать. До последнего дня его дед с бабушкой были в здравом уме; он отчётливо помнил, как на праздниках они танцевали более бойко, чем вся молодёжь, а дед играл на аккордеоне военные песни. Казалось, не было грани между прошлым и будущем: вот они, его родные, прошедшие Великую Отечественную – такие бодрые и любящие свою выстраданную жизнь! А его первый полёт на кукурузнике? Он представлял, что он – лётчик и впервые принимает свой бой, когда вокруг летают «мессершмиты», а он, ловко увернувшись, сбивает их, после чего скрывается в голубой дали. Солнце на закате, изящные берёзы, старые самолеты, – всё переносило его в то время, где жила его душа и откуда не хотела возвращаться.

- Боже, за что?! – наконец прохрипел Виталий, до боли сжав кулаки. Из плотно сомкнутых глаз просочились слёзы. Это были слёзы безысходности, боли и беспомощности перед временем.

- Это не моё время! Стал бы я историком или чёрным копателем, путешественником по местам сражений или экскурсоводом, служащим военного музея или реконструктором – ничего бы не помогло мне! Ничего не перенесёт меня туда, где живёт моя душа. Я вырос на этих рассказах, я ходил по окопам и ездил на Прохоровку. Ничего из этого не спасло меня от ненависти к современному миру; я не принимаю его, это не мой дом! Я должен уйти домой, раз я не принял этот мир; я удаляюсь, ибо изменить его не смогу, да и нужно ли это? Возможно, там существует машина времени, и мою душу забросят туда, куда я так хочу? Жил ли я там в прошлой жизни, или воспринял в детском возрасте слишком много всего связанного с этим временем – это уже не важно. Я вырос душой там, а здесь я лишний… Здесь не гремят взрывы и не свистят пули, тут не едут танки и люди собой не загораживают рации. Здесь сидят в интернет-кафе, говорят о политике, о высоком искусстве, о подвигах, о преданности, в сущности, ничего об этом не зная! Мои бабушка и дед… Вот они ЖИЛИ! Они чувствовали жизнь, и они до самой старости хранили это неповторимое чувство трепетного отношения к ней. А что ценю я? Я провёл всю жизнь, сидя за компьютером, оживая лишь на выходных здесь, на ЯКе, в небе, и дома с Анютой. Они заполняли эту пустоту, и хотя бы ради них я продолжал жить в этом времени, которое не принимал, наверное, с самого рождения, – шептал себе под нос Виталий дрожащими губами.

Он уже был словно в бреду, в каком-то туманном полусне, периодически представляя, что он сидит либо в окопе с противотанковой установкой, либо в кабине Ил-2. Где-то глубоко в его сознании – в том миру, который, казалось, жил сейчас параллельно с этой реальностью, командир кричал из блиндажа: «Огонь!», и он со своими товарищами выпускает залп из автомата, укрывшись в пулемётном окопе. Гремит спрятанная в блиндаже противотанковая пушка, в воздухе монотонно гудят самолёты, вдали дымится воронка, от взрывов падают и загораются деревья.

Достав дрожащей рукой из внутреннего кармана своей ветровки маленькую фляжку, он сделал два глотка, зажмурившись, а затем поднял глаза и посмотрел на стелящуюся взлётную полосу и березняк. Выхода больше не было. Его не принял этот мир – жестокий и холодный, со своими правилами, и это время, где он чувствовал себя лишним, чужаком... Единственное, что давало ему силу жить – Анна, – уже никогда больше не вернётся, никогда больше не обнимет его, никогда ласково не потреплет его голову, никогда больше он не почувствует её прикосновений, никогда не поцелует её нежным поцелуем в губы. Она была своеобразна, она была другой, но он любил её, почитая за счастье, что Анна соблаговолила жить с ним.

Больше этого нет. Теперь он одинок, и во всём белом свете нет человека, который бы заставил бы его жить дальше. Больше нет его бабушки и деда – единственных связующих между прошлым, в котором он мечтал жить, и его настоящим, которое он всячески старался избегать. Почему в нашей жизни никогда не будет полного счастья? Если ты имеешь что-то, ты не ценишь, считая это само собой разумеющимся, а стоит потерять – смысл жизни пропадает. Теперь только Виталий понимал, что он недостаточно ценил Анну, не благодарил господа бога за то счастье, что он чувствовал в душе. Ему хотелось, чтобы всё вдруг оказалось страшным сном, чтобы он открыл сейчас глаза и увидел её рядом – такую красивую и далекую, но до боли родную! Несчастный Виталий с самого юношества не знал в жизни счастья ни в личной жизни, ни в работе, и, встретив Анну, наконец-то понял истинный смысл слова ЖИТЬ. Возможно, он даже догадывался, что она не любит его, что он – скорее привычка, чем какие-то неземные чувства, но всё равно с радостью шёл домой, надеясь лишь увидеть её. Он научился ценить и понимать её – ценить такой, какой она была. Но нет! Больше не суждено будет сбыться его мечтам! Никогда! Как же больно даётся осознание слова «никогда» – самого ужасного из всех слов на Земле. Никогда больше…

- Я всегда жил не так, как хотел! Я делал то, что не хотел, я жил там, где не хотел, я никогда не был по-настоящему счастлив, – с горечью говорил Виталий. – Но когда появилась она, появился и смысл жить дальше – в этом паршивом двадцать первом веке, где я ненавижу всё от нравов и образа жизни до современной модной еды. Теперь её нет, и невозможно больше никак отвлечься от того, что этот мир враждебен тебе, что тут нет счастья, что все мечты давно разбиты, что каждый день не принесёт ничего хорошего. Что впереди? Пустота? Одиночество? Нет уж, спасибо… Однажды познавший одиночество предпочтёт умереть, чем почувствовать его снова. Одиночество, – повторил он и посмотрел в окно вдаль. Впереди гладкой дорогой в небо стелилась взлётная полоса. – Когда тебя никто не ждёт, никто не думает о тебе, никому во всём свете ты не нужен, никто не хочет дотронуться до твоей руки, всем плевать, жив ты или сдох. Зачем подвергать себя долгой и мучительной смерти? Я уже знаю, что значит быть одному, я знаю, что значит жить не в своём времени, и теперь я предпочту смерть, – с этими словами он завёл двигатель своего самолёта.

Знакомый шум больно отозвался в его сердце, потому что Виталий уже знал, что прощается с ним навсегда. Машина, медленно покачиваясь, поплыла по взлётной полосе, постепенно набирая скорость. Последний полёт… Последний раз он взметнёт в воздух и сделает восьмёрку, бочку, штопор, чтобы потом исчезнуть из мира, который его не принял, навсегда.

Лучи вечернего солнца нежно накрыли березняк золотистым светом, с Волги дул нежный ветерок, трепавший высокую траву… Красота летнего вечера на Волге была неописуемой, но она больше не радовала глаза Виталия, она была чужой и неприветливой, жестокой, холодной… Ещё раз взглянув на маленькую фотографию Анны, Виталий оторвался от земли, направив свой самолёт в безоблачную синеву. Бескрайнее небо всегда успокаивало его: тут он чувствовал себя дома – вне времени, вне границ. Золотистые лучи солнца играли на волнах величественной реки.

- Сегодня последний день моей жизни, – пронеслось в голове Виталия. – И меня пугает то, что я, в сущности, не хочу ничего менять в прожитом. Конечно, я жил не в своём времени, но даже тут, в этой чужой для меня эпохе, были хорошие моменты. Позади меня – один лишь свет и мечты, надежды, мои старики, Анна, а впереди – темнота. Их не стало, и жизнь полностью утратила свой смысл. Я жил ради них, радовался их улыбкам, делал ради них всё. А что теперь? Ради чего мне оставаться тут и обрекать себя на вечные страдания? Каждый раз просыпаться утром и плакать, потому что приснилась та жизнь, о которой я мечтал. Но нет, я сам выбираю смерть, потому что я не смогу жить в одиночестве. В одиночестве в этом времени. Абсолютное, пугающее одним своим названием, безжалостное, всеобъемлющее одиночество. Я знаю что это, и больше не хочу чувствовать себя так. Я всегда верил в Тебя, молился Тебе, но ты слеп, ты поощряешь несправедливость – что же делать? Я не останусь больше здесь, где всё такое чужое, такое жестокое. Зачем мне жить, когда то, чем я занимаюсь, больше не принесет мне былой радости, если меня никто нигде не ждёт; никто не думает обо мне, всем абсолютно всё равно, есть я или нет, никто не будет скучать…

Виталий начал набирать высоту, скользя по невероятным просторам. Вокруг не было границ – лишь тёмная жестокая земля внизу…

- Что ж, прощай, любимый край, прощай, моё любимое небо и город, где я был счастлив, прощай, Волга! Вы не заметите, что больше меня нет, – сквозь зубы сказал Виталий, вывернув самолёт кабиной вниз, словно собирался делать штопор. Он прижался к сидению, убрав руки со всех приборов, и закрыл глаза. Последнее, что он шепнул, было тихое и обречённое «прости»…

- Выравнивай! Давай же! – кричали наблюдающие за ним зрители с аэродрома, размахивая руками.

Кто-то не дожидаясь бросился вызывать по рации кого-то, но ничего из этого Виталию уже не могло бы помочь. Раздался грохот, самолёт колом вошёл в землю, смявшись в гармошку; вспыхнул огонь, а чёрный дым сразу же взметнулся в небо. Ошарашенные работники аэродрома на секунду даже растерялись, не зная кого вызывать – пожарных или скорую. Шансов, разумеется, никаких уже не было… Жестокий злой мир не оставил шансов Виталию, а он, в свою очередь, не оставил шансов себе.

КОНЕЦ.

Выражаю свою благодарность людям, которые активно помогли мне в создании романа, вдохновляли или поддерживали: Дарье Давыдовой, Любови Браславской и Светлане Максвелл.

Дата добавления: 2015-10-28