ОДИН В ПОЛЕ – ВОИН? 26 страница

Руки и ноги у неё судорожно тряслись, впервые сложившаяся ситуация её действительно напугала. Жив ли Макс? Погибнет? Что видел его друг? Но ведь она не хотела убивать его – лишь выстрелить рядом… Видимо, тот, кто распоряжается её судьбой, решил, что всё должно быть иначе. Она ехала, значительно превысив скорость, а в голове проносились картины того, что теперь может быть. Вдруг в партии догадаются? Но откуда? Мало ли… Может, это были внутренние разборки экстремистов? Кто будет подозревать её – обычную домохозяйку? Это же смешно… В душе у Силантьевой давно уже было предчувствие, что всё изменится, но как? Что теперь? Вдруг сообщник Лютика видел её машину? Запомнил номер? Вдруг Савин заметил оружие в машине? А если этот случай пробудит нездоровое любопытство той дамы? Нужно срочно всё менять… Срочно нужно уехать, убежать… Жизнь одна ведь, почему бы не попробовать рискнуть? В голове у Анны зарождались самые невероятные идеи, которым, к сожалению, не суждено было сбыться. Она не знала, но всё было уже решено…

* * *

Роман Павлович Савин сидел в своём кабинете, задумчиво уставившись в какие-то кипы бумаг на рабочем столе. Был приёмный день, но посетителей не было – разве что должна была прийти его студентка магистратуры Инна Ланская, чтобы проставить зачёт по политологии в свою зачётную книжку, которую она забыла захватить в университет. Пока что никого не было и даже телефон не звонил – словно бы все исчезли после убийства Макса Лютика. Нельзя сказать, что известие о случившемся как-то сильно ошарашило Савина: словно бы где-то глубоко в своем подсознании он давно ждал этого момента, был уверен, что рано или поздно Макс закончит подобным образом. Он уже поговорил и с полицейскими, и даже с местными следователями, задававшими вопросы, на которые ответы были и так всем известны. В его подсознание, тем не менее, начали закрадываться очень нехорошие подозрения, которые он всячески старался отогнать от себя.

- Нет, ну не может этого быть, – говорил Савин, вставая со своего места и подходя к окну. – Всё это мои домыслы. Всё это лишь плод моего воображения. И правда: сколько ведь врагов у Лютика помимо нас? Радикалы ненавидят радикалов другого направления. Это не она! Мне показалось… Я ведь даже номера машины её не знаю – мало ли одинаковых моделей? – Савин ходил взад и вперёд по комнате, нервно потирая руки.

Тут в дверь несмело постучали, и Роман Павлович, отвлёкшись от тревожных мыслей, поспешил открыть.

В дверь вошла очень миловидная девушка с волосами цвета светлой меди – слегка неестественного окраса, но тем не менее потрясающе красивыми, невероятно подходящими всему её образу. Эти длинные, слегка завивающиеся волосы нельзя было назвать ни русыми, ни каштановыми, ни золотистыми – они были именно цвета меди, какую часто можно увидеть в домашней проводке. Она тихо и довольно холодно поздоровалась, после чего без предварительного приглашения села на стул напротив его рабочего стола. Савин взглянул на неё исподлобья и слегка улыбнулся. На некоторое время повисла пауза, будто бы Савин ждал, когда Инна сама начнёт разговор,но она молчала. Ему давно была симпатична эта девушка, холодная и циничная, которая не обращала на Савина никакого внимания – даже более: одаривавшая его не более чем презрительной усмешкой.

Мы не будем описывать здесь жизнь Инны Андреевны Ланской, а опишем лишь её внешность. Одета она была в оранжевый свитер, поверх которого болталась большая чёрная цепь – видимо, эмблема её любимой рок-группы, чёрные джинсы с гигантским поясом с черепом, а на руках её вместо браслетов были одеты чёрные повязки, где можно было рассмотреть символы групп «Ария», «КиШ», «Кино» и других. Слегка растрёпанная, пренебрежительная как к себе, так и к окружающим, в этом всём и самовыражалась неформалка и любительница рока, а в будущем страстная приверженница коммунистической идеи Инна Ланская.

- Вот зачётная книжка, – холодно произнесла, наконец, Инна, положив на стол свой документ.

Савин снова сделал вид, что ничего не расслышал и спокойно подойдя к столу присел рядом на своё кресло. Из огромных наушников, которые висели на шее у девушки, доносились громкие звуки жёсткого рока.

- Инночка, вы же оглохните, – спокойно сказал Савин, мило улыбаясь.

- Не беспокойтесь, – холодно ответила Инна, подвигая зачётку ближе к Роману Павловичу. Но он явно не хотел так быстро отпускать молодую девушку.

- Вы слышали, что недавно случилось с Максом Лютиком? – спросил Савин, не обращая внимания на её нетерпение.

- Нет, - еще более холодно и раздраженно ответила Инна, нетерпеливо взглянув на часы.

- Ох, как так! – артистично вздохнул Савин, который мог найти для себя пользу абсолютно в любой ситуации. – Ну, я вам сейчас расскажу. Вы ведь, наверно, знали, как он донимал весь наш комитет, принося настоящий вред всем членам партии и работникам этого заведения, – начал Роман Павлович, явно ободрившись, но Инна не имела никакого желания слушать его, резко перебив:

- Роман Павлович, я очень тороплюсь, – сказав это, она снова подвинула зачётную книжку прямо под руки Савина.

- Ладно, ладно, Инночка, ну заходите в другой раз! – он отдал ей пустую зачётку, не расписываясь.

- Вы ведь поставили мне зачёт. Я Вас очень прошу: не забудьте его проставить и в книжку, чтобы не было проблем в учебном отделе, – Инна не растерялась.

- Ах, да, как же я забыл, – демонстративно воскликнул Савин и взял книжку в руки.

- Но вы знаете, это действительно ужасно. Я никогда не оправдывал Макса, но так с ним поступить – это уж чересчур! Да и кто у нас пользуется сейчас огнестрельным оружием? Запрещено… А его именно застрелили! Вы представляете, в нашем тихом городе да такие события? Я здесь живу уже не один десяток лет, но такого не слышал. С одной стороны, похоже на дело рук правоохранительных органов, но, с другой, зачем им это? Они могли поймать и осудить его по ряду статей. Может быть, личное? Может быть, внутренние разборки? Я слышал, что ярые нацисты, которые вечерами собираются на Боголюбова, могут быть ужасно агрессивны – Вы это обязательно имейте в виду, Инночка. Да и с другой стороны…

- Роман Павлович, я зайду тогда в другой раз и отвечу Вам билет заново, раз уж сегодня Вы мне ставить не хотите, – слегка раздраженно перебила Инна, поднимаясь и одёргивая свитер.

- Ну, зачем же сдавать еще? – снова начал Роман Павлович, рассматривая её божественно красивые волосы. – Вы у меня лучшая студентка. Другое дело, что нам еще с Вами следует поговорить о дипломной работе, – добавил Савин, пристально взглянув на неё. – Сейчас уже каникулы начинаются – самое то, чтобы найти свободное время для магистерской.

Казалось, Инну вовсе не задели эти слова. Ей было явно всё равно когда писать работу и вообще как её писать.

- Хорошо, хорошо, – ответила Инна, которая даже ещё не садилась за работу, касающуюся, кстати, зарождения и развития коммунистической идеи в России в девятнадцатом веке – как раз область специализации Романа Павловича.

- Вы мне, пожалуй, за лето соберите как можно больше информации, книги какие посмотрите в интернете, я Вам выпишу из Москвы. Вы знаете, у нас хотя городок и маленький и хороший, найти тут чего совершенно нереально. А у меня там связи с факультетом политологии Московского Университета, оттуда из библиотек выписываю книги. Иногда, конечно, делают ксерокопии, но не всегда… Вы ведь знаете какая система у нас в стране – без слёз не взглянешь, – нарочито медленно, с расстановками и паузами, говорил Роман Павлович, желая как можно дольше задержать Инну рядом. Она уже начала довольно-таки нервно поглядывать на часы, теребить рукава своего свитера и показательно громко вздыхать. Но он, как и любой человек, страдающий недугом постоянного самолюбования, получал скорее наслаждение от подобных дел.

- Роман Павлович, – начала было Инна, но тут он перебил её, сделав очень озабоченное лицо.

- Да, да, Инночка, Вам нужно бежать, конечно, – он снова взял в руки зачётку и написал в ней уже название предмета, после чего вдруг замер и посмотрел на Инну, словно только что вспомнил нечто первостепенной важности: – Инночка, как Вам наш новый педагог по политическим учениям Европы? Молодой человек приехал из Москвы в наши края, сначала был тихий, замкнутый – теперь вон разошёлся, студентки его любят. Да и коммунистам он симпатизирует, как я понял из наших кратких бесед. Неплохой молодой человек, хотя довольно замкнутый, зачастую молчаливый. Как у вас проходят семинары? Я так понимаю, он их ведет? – Савин не унимался.

- Да да, он нормальный, – ответила Инна тоном, словно хотела отвязаться от назойливой мухи.

- Ну, я очень рад, что Вы нашли общий язык с ним, – не заставляя девушку более мучиться, он поставил зачёт и расписался в книжке, после чего возвратил её обратно Инне. Обрадованная, девушка сразу стала собираться, но Роман Павлович подошёл к ней и взял тихонько за руку:

- Инночка, не забудьте про книжки! Мы должны написать очень хорошую работу! – их взгляды на минуту встретились, но, казалось, на девушку никак не действовали чёрные глаза Савина.

- Да да, я знаю, – ответила она и продолжила собираться, нарочно громко лопнув губами пузырь от жевательной резинки.

- Всего доброго! – сказала она уже в дверях, и не успел Савин оглянуться, как Инна выпорхнула из кабинета.

В комнате повисла тишина, прерываемая лишь доносившимся с улицы детским смехом. Савин сам себе усмехнулся, видимо, думая об Инне, затем ещё пару раз прошёлся по комнате, после чего уселся в своё кресло с явным намерением хотя бы разобрать бумаги. Казалось, недавно мучившие его вопросы о том, кто убил Макса, теперь уже вылетели из головы. Он быстро успокоился, подумав, видимо, что раз его это не касается, то и волноваться тут нечего. Его мысли никогда не были связаны с глубокими философскими проблемами, он не размышлял о смысле жизни, он думал о чём-то поверхностном – будь то заказать ли ему на ужин суши из местного бара, сходить ли ему в клуб и выпить пива; он мог часами обдумывать то, в чём пришла симпатичная ему студентка или же правдива ли недавно вычитанная им в интернете статья об НЛО. Он мог, казалось, жить, ничего не делая, ничего не желая, ни о чём глубоко не думая, и ему было вполне легко и комфортно. Конечно, иногда он задумывался о том, как восхищённо на него смотрят девушки, но даже непродолжительные минуты самоликования быстро сменялись безразличием.

Тут в дверь постучали. Савин неохотно поднял глаза и громко произнёс: – Войдите!

В кабинет зашёл мужчина в полицейской форме, на вид ему можно было дать лет пятьдесят пять или шестьдесят – знакомый Савина, главный по МВД в городе.

- Роман Павлович, сколько лет, сколько зим! – произнёс благожелательно мужчина.

- Да, Леонид Андреевич, наверно, с митинга 7 ноября так и не виделись, – ответил Савин, стараясь не подавать признаков волнения. – И как Вам с переименованием милиции в полицию? Ощущения?

- Ой, Роман Павлович, моё личное мнение – это не приживется. При моей жизни так точно! Наши нововведения курам на смех, – полицейский засмеялся хриплым и прерывистым смехом, тем не менее, неотрывно глядя на Савина.

Разумеется, Роман Павлович понимал, что его старый знакомый из правоохранительных органов зашёл не ради дружеской беседы, и слегка его опасался.

- Да, это так, – согласился Савин и после неловкой паузы добавил: – но что Вас привело ко мне? Обычно это я ходил к Вам с уведомлениями о митингах и пикетах.

- Да… точно, – протянул полицейский, усаживаясь напротив Савина. – Тут такое дело, знаете ли…

- Да-да, – Савин сделал невероятно заинтересованный вид.

- Не так давно в полицию Конаковского района поступило обращение от жительницы города, которая утверждала, что её молодого человека убили и пытались убить её. Произошло это два года назад, недалеко от коттеджного поселка Форд Уинд на берегу Волги. Чудом уцелевшая девушка подала заявление в местную полицию, но пока выясняли все подробности и составляли фоторобот преступников, прошёл, наверно, год, если не больше. Каким-то образом сведения дошли и до соседних городов; собственно, и в Дубне узнали одну из нападавших, – совершенно спокойно открыв свой дипломат, полицейский достал два листа бумаги, где не очень-то хорошо в чёрном карандаше были изображены два лица. Одно из них было совершенно незнакомо Савину, но другое же очень напоминало кого-то. Так как нарисовано было плохо и вообще было мало похоже на человеческое лицо, то сразу понять, кого он видит, Савин не мог. Однако, приглядевшись, сердце его беспокойно шевельнулось: он видел Анну. Савин даже вздрогнул, все его подозрения вновь ожили в нём с прежней силой.

- Вы знаете, кто это? – спросил полицейский, пристально глядя на Романа Павловича, который впервые, наверно, за много лет почувствовал страх и смятение.

- Это… – он проговорил себе под нос, дрожащими руками перебирая листочки.

- Да да, именно. Мы дали в Москве запрос. В одной из женщин узнали давно разыскиваемую экстремистку Елену Липанову. Вторую никто опознать не смог. Но что удивительно, именно товарищи из вашего комитета заявили, что лицо одной из женщин им знакомо.

- Вы знаете… Тут ведь лица даже не разобрать, – несмело произнёс Роман Павлович.

- Но, тем не менее, Вам показалось, что Вы знаете её, – не унимался полицейский.

- Ну… Тут дело ведь такое… На неё похожа половина моих студенток. Может, и Маша… Может быть, Катя… Я тут затрудняюсь дать ответ, – бормотал Савин, стараясь собраться с мыслями. Он не мог ведь так прямо сдать человека, которому, в общем-то, доверял – простого человека, совершенно случайно попавшего под подозрения. Несмотря на всё своё малодушие, такой поступок был бы ему не свойственен.

- Роман Павлович, покрывать – значит содействовать. Вы лучше постарайтесь вспомнить! – с ехидной усмешкой произнёс Леонид Андреевич. Савин вздрогнул, не ожидая услышать подобного. Как будто он преступник!

- Леонид Андреевич, я – преподаватель общих курсов истории политических учений России. У меня по сто пятьдесят человек сидит на лекции, а на семинарах человек по сорок. Неужели Вы думаете, что я их всех хорошо знаю в лицо и могу так легко отличить по фотографии? – Савин посмотрел пристально на полицейского, в глазах которого читалось недоверие.

- Вы меня слегка неверно поняли. Эту женщину видели в ВАШЕМ партийном комитете. Неужели все эти сто пятьдесят человек ходят в ваш комитет?

- Ходят и правда многие. Вот, к примеру, вся моя группа, которая занимается историей развития социалистической идеи в России в ХIХ веке. Они ходят все в партийный комитет, слушают доклады членов партии, пишут свои очерки в партийную городскую газету. Иногда приходят просто интересующиеся студенты, я приглашаю всех, – всеми силами пытался вывернуться Роман Павлович.

- Так… так… Ну ладно, – протянул полицейский, всё ещё глядя на Савина с недоверием. – Ну что же, не буду загружать Вас больше, поэтому я оставлю этот фоторобот у Вашего секретаря, это его дело – помнить лица. Вы – профессор университета… конечно… конечно… – Леонид Андреевич встал и начал медленно собираться.

- Ну что Вы! Этот листок можно оставить и мне! Мало ли я увижу эту… женщину, – спохватился Савин.

- Что ж, пожалуй, и Вам оставлю. У меня их много.

- Да, разумеется, конечно, – засуетился Савин, стараясь поскорее выпроводить гостя. Но Леонид Андреевич и сам не очень-то хотел задерживаться более, поэтому встал, пожал руку Савину, сухо кивнул и вышел из кабинета.

Савин некоторое время сидел, уставившись на листок бумаги, словно не понимая, что это. Мысли роем вились в его голове, он не знал уже кому верить и что делать. Ему где-то в глубине души так не хотелось думать, что Силантьева в чём-то замешана! Он был уверен, что Анна тут абсолютно ни при чём, что женщин с похожими чертами лица везде полным полно. Он, наконец, встал и подошёл к окну, приоткрыв форточку, но долго так стоять не мог. У него дрожали руки, ему срочно надо было выговориться, сказать всё кому-то, поделиться. Поэтому не в силах более сдерживать себя Савин схватил пальто и вышел из кабинета.

* * *

Несколько дней после описанных выше событий Анна не находила себе места. Ей не давали покоя мысли об этом Максе: жив ли он или умер и, особенно, что же теперь делать ей? Она уже давно для себя решила, что сделает, возможно, самый отважный шаг в своей жизни: придёт к Савину и признается в своих чувствах, расскажет всё про себя и попросит его бежать. Может быть, он и правда любит её, поэтому согласится, и начнется всё заново – их счастливая жизнь вдвоем! Пускай все думают, что это глупо и наивно. Неужели всё, что она сделала за свою жизнь, было не глупо? Имело ли это какую-либо пользу? По большому счёту, всё было большой ошибкой. А Лизе будет лучше с Виталием. А когда дела наладятся, девочку можно отправить к сестре Наталье: всё равно у неё нет детей… Дочь Анны она бы взяла, не раздумывая.

На самом деле, Анна не знала, зачем она это делает. Как обычно маленькая искра надежды превращается в настоящий пожар, так и Анна уже вся была погружена в свои грандиозные планы. Она уже довольно чётко себе представляла, как она приедет с Савину и что скажет, а также их будущую жизнь вместе. В голове не прекращал звучать его хриплый, раскатистый и довольно низкий голос, уже сводивший её с ума. Анна была уверена, что всё закончится как она мечтала, как в сказке. Всякое бывает в жизни – почему же её жизнь с Савиным так уж нереальна?

Чем больше она думала, отрываясь от реальности, тем фантастичнее становились её мечты о жизни с этим человеком, которого, по большому счёту, она даже не знала. Иногда чувства могут совершенно затмить разум человека – настолько, что он с трудом уже способен отличить реальность от плодов своего воображения. После всего произошедшего Анна не могла заставить себя поверить, что всё это лишь фантазия, и не более.

Обдумывая своё решение сбежать, Анна, наверно, не упустила ни одной детали – за исключением, конечно же, провала своей идеи в самом её начале. Не находя себе места, она ходила по квартире, выходя на балкон, чтобы перекурить. Она думала, писать ли ей письмо Виталию, объясняя свой поступок, или же просто уехать, а потом лишь позвонить ему. А вдруг ничего не удастся? Тогда что? Нет, определённо, письмо лучше было не писать. Какие-то остатки здравого смысла всё же ещё не покинули душу Анны, поэтому она вполне отдавала себе отчет в том, что не всё может закончится ровно так, как она задумала. Одно дело, конечно, понимать, но совсем другое – верить. Можно понимать некоторые вещи совершенно рационально, но не верить в них, потому что просто невозможно заставить свою душу что-то принять.

Анна ходила по квартире, нервно сжимая руки. Лиза была в школе, Виталий на тренировке. Он почти уже не ездил в Москву, посвящая всё своё время семье и занятиям на аэродроме. Он делал столько ради семьи, сколько Анна, наверно, не сделала бы за всю свою жизнь. И, конечно, она чувствовала себя более чем скверно из-за этого предательства по отношению к тем, кто ради неё был готов на всё. Но, с другой стороны, разве не предательство – жить с ними, а в мыслях быть где-то там, в партии с Романом Павловичем?

Наспех собрав большую сумку вещей, Анна вынесла их и бросила в багажник машины, после чего вернулась в квартиру. Пройдясь по комнатам, она ещё раз посмотрела на детскую, где на полу в таком приятном беспорядке валялись игрушки Лизы, а на столе лежали раскрытые тетради. Силантьева зашла в комнату и села на пол, взяв в руки детскую мягкую игрушку. Сердце сжалось, захотелось плакать. Несмотря ни на что, она любила свою не совсем обычную семью, и расставание с ними было бы невыносимо больно. Но и жить с ними она уже не могла, потому что она – опасный человек и какое право имеет подвергать опасности других людей? Она любит, она должна оставить их!

Вытерев слёзы, Анна прошла в комнату, где жили они с Виталием. Там, отодвинув ширму, загораживающую кровать, она легла на мягкие перины, раскинув руки крестом. Сколько всего было пережито в этой небольшой квартире района города Кимры Док! Пожалуй, именно жизнь здесь сделала её счастливой…

- Но так больше нельзя, – заговорила вслух Анна, подходя к балкону и распахивая его дверцы. – Сейчас всё станет известно из-за случая с Лютиком. Меня поймают, тут же Виталий и девочка попадутся, начнутся разбирательства, нашу семью разрушат, а виновата буду лишь я, – после этого она задумалась, как бы желая заставить себя поверить, что она именно из-за них делает такой шаг, а не из-за того, что хочет бежать с Савиным.

- Зачем я должна себя мучить? Всю свою жизнь я делала лишь то, что было правильно, лишь то, что шло бы на благо моей родины. Но на самом деле я никогда не жила ради себя! Всем будет лучше, если я уеду и останусь со своими коммунистами, – продолжала разговаривать сама с собой Анна. Она на самом деле верила в ту сказку, которая создалась в её голове: что всё непременно станет замечательно, стоит ей бежать к Савину. Чем больше проходило времени, тем сильнее она верила в это и ждать дольше не было смысла.

Был вторник – приёмный день в партийном комитете, как раз когда Анна собиралась осуществить свой план. Несмотря на то, что она давно уже всё решила, ей было тяжело сделать первый шаг и хотя бы сесть в машину, покинув родную квартиру. Однако уже скоро Силантьева была возле знакомой двери в комитет – в тот дом, где произошло столько всего важного за последний год. В душе роились смешанные чувства страха и смятения, а также какой-то странной радости от ещё не совершившегося чуда. Все жё она не сразу смогла выйти из машины и, заперев дверь, нерешительно направилась ко входу. Сердце бешено колотилось, неприятно покалывали кончики пальцев, и голос, должно быть, дрожал, хотя Анна ни с кем не разговаривала. Неприятное предчувствие то появлялось, то заменялось возбужденной радостью. Наконец, собравшись силами и даже, как показалось самой Анне, задержав дыхание, она вошла в здание, оказавшись в знакомом коридоре. Мысли о Максе как-то незаметно покинули её голову, где теперь оставался лишь только образ Савина. С каждым шагом намерение её становилось всё более и более решительным – поэтому, подойдя к его кабинету, она даже не спросила секретаршу, можно ли, а бесцеремонно открыла дверь.

В коридоре сидело несколько человек – кто-то читал газету, кто-то разговаривал. Однако Силантьева не обратила на них внимания, погруженная вся в предвкушение чего-то важного. В спину ей донеслись возмущённые возгласы пожилой секретарши: «Но Роман Павлович занят!», но Анна никак не отреагировала. Савин и правда разговаривал по телефону, при этом выглядел он очень сосредоточенно. Видимо, Анна была как раз из тех, кого он совершенно не рассчитывал сейчас видеть, поэтому, заметив её у дверей, глаза его округлились, на лице выразилось беспокойство. Отложив с сторону карандаш, которым он что-то писал в блокнот, Савин, не отнимая от уха телефонной трубки, уставился удивленно на Анну, машинально переворачивая листок с её фотороботом, который оставил ему полицейский.

Силантьева в нерешительности стояла в дверях, глядя на него в замешательстве. Она не знала, что сказать ему, как вообще начать разговор? Теперь, когда она решилась и приехала, всё казалось глупым и совершенно безнадёжным – первым порывом было взять и уйти. Но ради этого ли она ехала сюда? Нет, конечно, необходимо дойти до конца. До самого конца! Тем временем Савин быстро завершил свой разговор по телефону и положил трубку, после чего ещё раз окинул глазами свой стол в поисках чего-либо подозрительного, но ничего из оставленного Леонидом Андреевичем не лежало на видных местах. Анна плотно прикрыла дверь и уселась на диван, не ожидая приглашения.

- Анечка, – он начал неловко, не зная, что сказать. Ещё вспоминая слова полицейского, а также этот злосчастный рисунок подозреваемой, Савин совсем замешкался. Силантьевой почему-то показалось, что он давно обо всём догадался. Глядя на него, Анна даже побледнела, сердце опустилось, на душе стало так тяжко и неприятно.

- Я прошу тебя: выслушай меня, – начала она, обращаясь к нему на «ты», забыв даже, что раньше она предпочитала лишь обращение на «вы». Теперь уже любые церемонности были лишними.

- Но… ты даже не предупредила, Анечка! Сегодня приёмный день, посмотри в коридор, сколько людей, – произнёс он ещё более нерешительно. Злые глаза прожигали её насквозь. Молча Анна встала, подошла к двери, открыла и громко произнесла в коридор:

- На сегодня приёмный день окончен, прошу всех разойтись, у Романа Павловича появились срочные дела.

В коридоре послышалось кряхтение и возмущение, однако никто не попытался спорить с таким решительным и даже грозным тоном Анны.

- Позволь узнать: какое такое срочное дело появилось у тебя, что ты решила подобным образом распорядиться моим днём? – произнёс Савин рассерженно. Он даже привстал со своего рабочего кресла и подошёл к Силантьевой.

- Это… – Анна даже замешкалась, когда он подошёл совсем близко. Всё же он был невозможно красив, несмотря на свой возраст.

- Присядь, – сказала она ему мягко и с любовью в голосе. Савин повиновался, однако даже несмотря на то, что на губах его появилась обворожительная улыбка, глаза выражали тревогу.

Анна решительно не знала: как ей начать и что вообще сказать? Всё показалось не просто глупо – всё казалось настольно неуместно и по-детски, что ей даже стало стыдно. Щёки загорелись румянцем, который проступил через тональный крем и выдавал её всю. Анна отвела глаза и взяла его за руку.

- Анюта, что случилось? – выразил он притворное беспокойство.

Она не ответила, а лишь приблизившись к нему поцеловала долгим поцелуем. Он не стал отвечать ей сначала, однако под её натиском уступил и обнял за талию. Они целовались долго и страстно, однако в итоге он отодвинулся в сторону и в замешательстве взглянул на Анну.

- Ты лишь ради этого сейчас отменила все мои встречи? – он попытался пошутить, однако вышло очень коряво.

- Нет, – Анна смущённо улыбнулась, после чего отвернулась. – Тебе, наверно, надоела эта однообразная жизнь? Помнишь, тогда на Волге, осенью, когда мы смотрели на звёзды, ты ещё говорил, что хочешь уехать отсюда, бежать из этого города? Помнишь? Чтобы жить полной жизнью и наслаждаться ею, необходимо менять обстановку – поверь, я в жизни очень много где побывала и точно тебе скажу. Я помню: твои глаза горели, когда ты говорил о том, как хочешь путешествовать в космосе и быть свободным! Разве это плохо? Мы – сами хозяева своей судьбы, и прятаться за словами типа «невозможно» – это даже подло! – она замолчала и взглянула на него. На лице Савина выражалось полное недоумение.

- Аня? – сказал он, когда она замолчала.

- Тсс, дорогой! Послушай, пожалуйста, не перебивай и не думай, что мне легко говорить сейчас, – у Анны стоял ком в горле и слёзы уже подошли к глазам. – Вот раньше я тоже думала, что партия и борьба – это смысл моей жизни. Я делала всегда то, что считала правильным, невзирая на то нравится или мне это или нет. Я творила ужасные вещи, думая лишь разумом, что было бы хорошо для моей страны. Я и правда хотела, чтобы всё изменилось, но ничего так «вдруг» не бывает: что может один человек в этом мире? Разве он изменит ход вещей? Разве один на что-то способен? Да, раньше я считала, я была уверена, что способен. Но… Шло время, и ничего, абсолютно ничего не менялось в этой жизни! Ничего!!! Погубить себя… А зачем? Бороться против людей – это не диких собак травить по подъездам. Нужно, чтобы за тобой шли миллионы, нужно иметь силы сказать, что ты будешь вести борьбу всеми возможными средствами, не считаясь ни с кем, – она всячески старалась не заплакать, мысли неслись в голове быстрее, чем она могла их озвучивать. – Послушай, это, наверно, не так и важно… Давай уедем в Петрозаводск! И начнём там нашу борьбу? Начнём вместе, подальше от этой пошлости и грязи? Лиза… Да, я люблю её как дочь, но она мне не родная дочь… Не важно. Но я старалась быть ей хорошей мамой, однако, наверно, никогда такой не была. Потому что моя душа болела всегда за свою родину в первую очередь. Я считала, что могу одна справиться со всем, что смогу добиться успеха, что моя борьба будет услышана. С того самого момента, как я уехала из Петрозаводска в Москву, я изменилась, и дороги назад, к прежней Анне, уже нет. Сильная, упёртая, я шла к своей поистине невероятной цели – сделать Родину процветающей и справедливой страной. Но как я, одна-единственная, могла вот так вот всё изменить? Жизнь давала мне очень много соблазнов, стараясь сделать так, чтобы я отступила: это и семья, и любящий меня муж, и прекрасная тихая жизнь вдали от большого города, достаток в деньгах, которого у меня никогда вообще не было раньше, когда я ещё жила с родителями. Но я не чувствовала себя счастливой. Я билась о закрытую дверь – билась, разбивая себя в кровь, а эта дверь не приоткрылась ни на миллиметр. Разве кто-то задумался когда-то над моими действиями? Разве кто-то сделал выводы или пожелал помочь мне? Жить всегда ради других и никогда ради себя, – Анна замолчала: она правда не знала, что ей говорить. Всех чувств она не могла передать словами. Савин молчал и напряжённо слушал, положив ногу на ногу и скрестив на коленях руки.

- Давай бежим вместе? Я ведь никогда не поверю, что тебя держат тут лишь эти люди. Они приходят с глупыми вопросами и уходят, ничего не поняв. Они никогда не возьмут в руки винтовку и не пойдут бороться за равенство, потому что они лишь на словах идейные, а на самом деле они – пескари премудрые. Им ничего не нужно в жизни кроме тихого, укромного места, где они лишь рассуждают о будущем благополучии. Ты должен понять меня, мы с тобой очень похожи, – она сама не верила своим словам.

Дата добавления: 2015-10-28