ОДИН В ПОЛЕ – ВОИН? 27 страница

- Анечка, милая, да говори ближе к делу: что такое? – он не выдержал, хотя на самом деле был погружён в бескрайнее самолюбование. Он ликовал и наслаждался своей абсолютной победой.

- Скажи… Ведь я тебе не безразлична? – спросила Анна прямо, не находя в себе сил признаться самой в чувствах.

- Анечка… Я… – он замешкался, но Анна не стала ждать и продолжала свою речь.

- В ту ночь, когда мы гуляли под звёздами холодной осенью, я точно знаю: я уже любила тебя. Это нехорошо и подло по отношению к моей семье, но я знаю также, что без меня им будет лучше. Я не буду тебе сейчас рассказывать почему, но поверь мне: если бы они зависели лишь от меня, я бы их не оставила… Я всегда была гордой, никогда в жизни не унижалась так, как сейчас, но поверь: больше нет той гордости. Эта гордость появилась, когда я сделала нечто ужасное, но чем бесконечно гордилась – сделала то, что отличало меня от других людей. Но, когда я стала чувствовать своё сердце, она исчезла, испарилась. Помнишь, мы ходили по берегу Волги, и ты говорил, как бы ты хотел уехать со мной, оставить суету, оставить эту бесполезную и бестолковую жизнь в городе? А знаешь… – Анна замолчала, обдумывая эту важную фразу, – я ведь пойму, если ты не любишь меня. Не всем дано в жизни чувствовать это чувство: оно поистине одно из чудес света, вопреки всеобщему мнению встречающееся крайне редко. Но тогда я просто прошу тебя: помоги мне! Тебе нечего терять, ты сделаешь благородное дело. Ты добивался меня, и ты выиграл!

- Анечка, милая моя, я плохо представляю, о чём ты меня просишь! – он не выдержал.

На самом деле, Савин уже всё прекрасно понимал – просто он тянул время, чтобы высказать ей свой решительный отказ.

Анна смотрела на него глазами, полными слёз. Он был такой красивый, такой желанный, и… такой далекий. Нет, конечно, ему не нужно было ничего кроме жизни, в которой он мог всецело наслаждаться своей неотразимостью. Зачем ему было запирать себя в добровольную тюрьму? Он не умел привязываться и любить, ему не хотелось покорять звёздные вершины, он чувствовал себя прекрасно, просто твёрдо стоя на земле. Маленький и однообразный мир – партия, дом, разные женщины и снова партия – его вполне удовлетворял, он не хотел ничего менять. Он привык к этой жизни и никакая другая ему не была нужна.

- Роман Павлович, Вы меня послушайте же, наконец! Я прошу Вас, я умоляю Вас: давайте всё бросим и уедем. Тут нет ничего невозможного, Рома… Ты ведь приложил все усилия, чтобы я полюбила тебя, чтобы я сейчас была тут. Чёрт… Мне следовало тогда разбить телефон о стену, когда мне звонил Виталий, а мы были с тобой. Что я говорю, – она схватилась за голову. Как и у всех сильных людей, не привыкших выражать свои чувства, признание получалось нелепым и корявым.

- Как же ты себе представляешь, что мы вот возьмем и уедем? Мы прикреплены к месту – хочешь не хочешь, – мы где-то прописаны, мы работаем и получаем деньги, – Савин взял её за руки.

- Ну, хочешь… Хочешь, я перееду к тебе? Ты знаешь, деньги не будут проблемой – ты пойми: главное же, по большому счету – счастье и душевный покой. Вот скажи: неужели деньги имеют смысл, если нет душевного покоя? Люди, живущие в больших городах и работающие в офисах, получают огромные деньги, практически не прилагая никаких усилий. Но разве у них есть душевный покой? Они целый день в бетоне, в офисах, в местах, где нет природы, а лишь созданный человеком мерзкий асфальт. И каждый день – бетон, офис, снова бетон. И пускай там платят сотни миллионов, самые-самые заоблачные суммы денег – я бы не раздумывая отказалась бы там работать, отдав предпочтение работе школьного учителя в каком-нибудь городе типа Дубны или Кимр, получая мало денег, но имея самое дорогое на свете – душевный покой. Зачем вообще жить, если его нет? Конечно, самое главное в этом – место жительства, как говорили великие люди: «Бытие определяет сознание». Но, переехав из омерзительной Москвы сюда, я поняла, что нужно ещё что-то. Я искала это «что-то» везде и всю жизнь: в музыке, в делах, в семье, но никогда не могла найти, пока не встретила тебя. Поверь, пожалуйста, потому что сейчас я говорю так впервые – не такой я человек, чтобы выдать самое сокровенное… Я делала ужасные вещи – всё из-за того, что хотела, чтобы жить стало лучше. Но хватит! Я должна жить и ради себя тоже, а не только ради остальных. Я нашла себя здесь, в этой комнате, и спасибо тебе большое, что ты открыл мне глаза, – она взяла его за руки и поцеловала, однако он был холоден, словно тоже собирался сказать что-то неприятное Анне. Она дрожала.

- Что? Ну скажи же что-нибудь! – она произнесла, даже, скорее, взмолилась.

- Ты знаешь, что Макса убили? – спросил Савин холодно. У Анны кольнуло сердце, и она даже не решилась сразу ответить.

- Так ему и надо, – ответила она после небольшой паузы.

- И мы оба знаем, кто это сделал, – продолжил Савин.

Анна не верила своим ушам: он знал. Неужели он с самого начала всё знал?

- Что? – переспросила Анна, а голос её дрожал.

- Пару дней назад Лютик и его напарник, как обычно, пришли раскрасить наши стены. Когда Макс стоял у двери, раздался выстрел и, как утверждал его сообщник, стреляли из-за двери, но такого быть, конечно же не могло. Печальное совпадение, что пуля, которая, видимо, предназначалась, чтобы лишь отпугнуть его, сделала такой рикошет и пробила Лютику шею. Милая, я был в том доме. Уже довольно долго я выслеживал их и… Я знаю как твою машину, так и машину твоего мужа, и знаю, как ты хотела, чтобы в мире была справедливость, – он замолчал и пристально посмотрел на неё. Анна еле держалась, чтобы не заплакать. Горло и всю грудь сдавил огромный ком, стало тяжело дышать, а сердце бешено колотилось в груди.

- То есть для тебя этого достаточно, чтобы обвинить меня в убийстве? – она прямо спросила, пристально глядя ему в глаза с каким-то вызовом. На несколько секунд повисла зловещая пауза. Они лишь смотрели друг на друга: Савин обычным хитрым взглядом, а Анна испуганно. Она не знала, что делать: отрицать всё или же признаться. Но ведь стало совершенно ясно, что Савин плевать хотел на её чувства, что ему не интересно ничего кроме обольщения разных девушек и однообразной партийной работы. Вряд ли этому человеку можно вообще было доверять.

- Я достаточно хорошо знаю тебя, – наконец, сказал он. – Ты – увлечённый человек и не мыслишь жизни без служения своей стране, – он замолчал, потому что явно не знал, как продолжить свою разоблачительную речь. Он не знал, говорить ли ей про полицейского, про фоторобот, про эти подозрения. А вдруг это не она? Вдруг всё это – большая ошибка? В его душе всё же ещё тлели какие-то остатки человечности. И хотя он действительно подозревал Анну, глядя в её полные слёз влюблённые глаза, он не мог спокойно говорить. Ведь раньше никто не воспринимал его ухаживаний всерьёз – не говоря о том, что его никто так не любил. Отчего-то ему было жаль её – такую беззащитную здесь перед ним, пришедшую с благими намерениями. Вдруг захотелось обнять её, пожалеть, сказать, что всё можно исправить. Глаза его утратили былую ярость – это был уже не тот Савин, который всего несколько минут смотрел на Анну.

- Ради чего был весь этот спектакль с ресторанами и поцелуями в твоём кабинете? Зачем ты… заставлял меня верить тебе? – горько произнесла Анна, качая головой. Каждое слово давалось ей с таким трудом, что приходилось делать невероятные усилия, чтобы хотя бы открыть рот. Она всё ещё не верила, что он мог так жестоко отказать ей.

- Ты уже знаешь всё, – наконец сказала Анна, подсознательно надеясь на какую-то реакцию.

И правда: внезапно проснувшаяся человечность в Савине не позволяла ему бездействовать. Ему отчего-то стало ужасно стыдно и, должно быть, он покраснел до кончиков ушей, хотя Анна этого не видела, так как Роман Павлович встал и отошёл к окну. Впервые человек чувствовал к нему что-то искреннее, а он так поступил. Может, и правда, что всё, что он узнал про неё – чистое совпадение? И даже тот фоторобот может быть лишь очередной случайностью? Зачем он вообще начал своё расследование? Лишь только потому, что увидел винтовку в её машине – в чём, кстати, он так и не признался? Или из-за каких-то догадок местной полиции, которой делать нечего? Или же потому, что ему в очередной раз захотелось полюбоваться собой, найдя какого-то мнимого преступника? А она ведь оказалась единственным человеком, который полюбил его по-настоящему, как никто и никогда… Он даже не мог поверить, если бы ему кто-то сказал, что он способен вызывать настоящие чувства! Как же ему стало стыдно… На секунду ему захотелось провалиться сквозь землю.

Пожалуй, такое случалось с ним нечасто – можно даже сказать, крайне редко, – отчего, конечно, он не находил себе места. Анна сидела на диване, положив голову на руки. В ушах была пронзительная тишина – лишь небольшие настольные часы нарушали эту звенящую пустоту. Анна чувствовала себя более чем ужасно; ни с чем не сравнимое чувство утраты раздирало её душу. Никогда раньше – даже совершая свои противозаконные действия – она не чувствовала подобного.

- Знаешь ли ты, что такое жизнь, после того, как ты отнял жизнь у какого-либо живого существа? Будь то самое жалкое, самое ненужное! Ты знаешь, каково это – чувствовать на себе ответственность? Ну, взгляни же на меня! Как ты можешь жить такой жизнью, Рома? Очнись, пока твоя душа окончательно не засохла! Все люди совершают ошибки – некоторые искренне веря, что делают всё верно, некоторые по глупости, но главное – это понять, что ты ошибался, – Анна начала говорить оживлённо, но потом вдруг замолчала и, положив голову на руки, продолжила сидеть на диване.

Савин резко повернулся, подошёл к ней и взял за руки. Анна непроизвольно встала. Их взгляды встретились, сердце её кольнуло.

- Скажи мне, что это не ты сделала. Что это кто угодно, но не ты, – проговорил он взволнованно, а в голосе этого холодного мужчины слышались ноты надежды.

Как бы ей хотелось сказать ему, что это не она, как бы хотелось всё изменить! Вместо ответа Анна бросилась к нему на шею и крепко обняла. Слёзы потекли прямо на его пиджак, запах которого был настолько родной и близкий! Но теперь стало абсолютно очевидно, что всё кончено, что никакого пути назад – никаких побегов, ничего!

- Ты знаешь, кто я? – спросила, наконец, его Анна, отстранившись.

Савин молчал. Наверное, впервые этот находчивый человек, который умудрялся всегда найти слова или выход из положения, не знал что говорить. Он подозревал, что с Анной не всё так просто – особенно после того, как увидел винтовку в её машине. Но вдруг это расследование было ошибочным? А имело ли это значение? Сдаст ли он человека, который, несмотря на любые его грехи, по-настоящему любит его – никчёмного, не способного на чувства позёра? Остались ли в нём какие-то частицы человечности?

На секунду в его голове промелькнула идея о том, что можно бежать с Анной – наверно, в этом нет ничего ужасного. Она – хорошенькая женщина, а жизнь в партии и правда однообразна. Жизнь можно и нужно менять… Наверно… A зачем? С другой стороны, ведь тут есть всё, о чём он мечтал; другой жизни он не знал, а следовательно, опасался. В нём боролись противоречивые чувства – причём до такой степени, что он не мог собраться духом и заговорить.

- Я не буду придумывать красочные истории оправдания, особенно для тебя, некогда самого любимого человека на этой планете, – начала Анна, слегка придя в себя. – В жизни я пережила слишком много, чтобы сидеть сложа руки, но и то, что я делала, ужасно. Сколько я помню себя, ещё с детства мне была предоставлена роль судьи. В нашей деревне завелись дикие бешеные собаки, и дед сказал, что мы должны их перебить. Я была с ним согласна; к тому же собаки загрызли моего кота. Сначала мы носили им яд, но когда он не подействовал, дед взял винтовку и перебил всех собак у меня на глазах и, получается, с моего одобрения. Но это лишь собаки! Они-то таких подлостей, как Макс или остальные, не делали! Они не воровали у бедных, не покупали дорогие автомобили, не выставляли напоказ свои деньги. Я плакала по собакам, но людей мне ни капельки жаль не было: я презирала их и ненавидела всей душой. Знаешь, каково это – жить, когда ты ненавидишь их и завидуешь им, потому что у них незаслуженно есть всё, а у тебя ничего? Это невообразимо сложно – смотреть на то, как разваливается родная и любимая страна, а ты-то, здоровый человек, полный сил, в этой ситуации сделать ни черта не можешь! Кто тебе одному действовать-то даст? Повезёт – в тюрьме сгниешь, не повезёт – на улице свои же убьют. Хоть ты убейся, кричи ночами, лезь на стену от боли и безысходности, ты на свои деньги врача, учителя или сотрудника НИИ не позволишь себе и малой доли того, что позволяют себе эти сволочи, которых так щедро одаривает бандитское государство! А ведь женщине хочется хорошо выглядеть, хочется не быть хуже всех! Но нету возможности, и поэтому продолжаешь ходить в синтетической дряни лишь потому, что твоё государство плюет в тебя – надменно, гордо плюет, с особым наслаждением. И вот бьют тебя, бьют, но ты же человек-то молодой и сильный, почему же ты терпеть должен? Почему бы не увернуться от очередного удара и не начать борьбу? Сколько можно терпеть? Сколько можно принимать удары как должное? Я видела у вас в Дубне шикарную надпись на доме, сделанную обычным баллончиком с краской: «Когда власть считает народ рабами – это страшно, но ещё страшнее, когда народ с этим согласен». Это и правда ужасно. Всю жизнь я мирилась с чудовищной несправедливостью, закрывала на неё глаза или же старалась о ней не думать. Но сколько можно, Рома, любимый мой? Сколько? Да, я была загнана в угол, когда начала свою борьбу. Я перепробовала разные клубы, разные организации, я делала вещи, оправдания которым сложно найти, но всё ради того, чтобы жить было лучше! В этой войне хороши все средства! – Анна на минуту замолчала, глядя на Савина, не зная что сказать ещё. Ей хотелось, чтобы он заговорил, чтобы его прекрасный голос, точь-в-точь как голос певца Петера Хеппнера, такой же неподражаемо красивый и необычный, скользнув по её венам, растворил бы в них приятное тепло. Ей ничего не хотелось больше, чем просто услышать от него лишь слова поддержки, но Савин молчал, глядя своими холодными глазами куда-то сквозь Анну.

- Послушай, я, конечно, понимаю: ты не знаешь, что значит для сильного человека, не способного к актёрскому мастерству, вот такое признание! Когда я проходила в эту дверь, во мне ещё теплилась надежда, что ты согласишься, но лишь увидев тебя, я тут же осознала, что моим мечтам не суждено сбыться, – Анна усиленно моргала, чтобы только не заплакать. Савин почувствовал, что ещё минута, и он не выдержит. Стыд прожёг его сердце, он подошёл к Анне и хотел было заговорить мягко, но вышло неуклюже и даже грубо.

- Аня, я мало что понял из твоих слов, но заключил, что ты предлагаешь мне бежать с тобой только потому, что ты натворила глупостей. Но пойми, посмотри на вещи трезво! Я не разделяю твою позицию, я не в том возрасте, чтобы вести такую борьбу. Тебя же поймают в итоге, посадят в тюрьму. Зачем подвергать себя и окружающих опасности, когда можно быть членом легальной партии, осознавая, что ты – порядочный гражданин и в то же время член оппозиции?

- А какую позицию разделяешь ты? Заставлять девушек влюбляться в себя по уши? Предлагаешь золотые горы, а потом говоришь, что в жизни ничего менять не хочешь? Послушай, мне наплевать, как я сейчас выгляжу, но уже нет иного выхода, – опьяненная своим горем, если так можно сказать, Анна упала на колени перед Савиным и взяла его за руки. Её платье растеклось по паркетному полу, однако Роман Павлович прекрасно видел очертания её ног. Его сердце забилось быстрее то ли от созерцания подобной картины, что, безусловно, было физиологическим проявлением, то ли от стыда и жалости, что уже относилось к душе.

- Анечка, встань немедленно! Ты что делаешь? – он потянул её за руки, но Анна высвободила их и не вставала. Сложив руки на груди, она была похожа на молящегося человека в церкви.

- Нет, дорогой мой, я хочу, чтобы ты это видел! Смотри! Ты добился этого, ты можешь праздновать победу, ты поставил на колени Анну Силантьеву – бесстрашного борца за справедливость! Нет, это не упрёк – скорее это благодарность за то, что ты дал мне почувствовать сердцем, которое, я думала, у меня совсем уже высохло и превратилось в камень. Но я знаю: у тебя есть сердце, и ты, невзирая ни на что, сейчас пойдёшь со мной. Ты не бросишь меня умирать, потому что знаешь, что без тебя я погибну. Я же не страшная, а напротив – молодая привлекательная женщина. С твоим положением, с постоянным отсутствием больших денег вряд ли ты сможешь рассчитывать на то, что проведёшь старость с молоденькой женой или же в свои пятьдесят сможешь хвастать перед знакомыми, что тебя по-настоящему, бескорыстно любит такая девушка. Любит, Савин, прочувствуй ради Бога это слово, в жизни ты вряд ли с ним сталкивался и столкнёшься. Посмотри же на меня! Да, я когда-то была жестоким воином, но теперь этот человек умер… Я прошу – нет, я умоляю тебя: спаси мою жизнь, поехали со мной в Петрозаводск! Хотя… зачем Петрозаводск? Любой город, который ты захочешь! Я сделаю всё, чтобы мы там жили без каких-либо забот. Любая область, любой город. Где ты родился? Поехали к тебе на Родину? Я клянусь всем, что у меня есть: мы будем жить обычной жизнью счастливой семьи. Что тебя тут держит? Бывшая жена? Дети? Не говори мне – я знаю: ты с ними не видишься практически, ты вряд ли даже знаешь, с какой девушкой сейчас встречается твой старший сын. Мы продолжим наши партийные дела, будем вместе решать все проблемы. Большая ли жертва – сменить город, но спасти жизнь? Я буду всем, что ты хочешь, я прошу тебя, помоги мне, – Анна уже не замечала, как слёзы текут у неё по щекам и падают ему на до блеска натёртые модные ботинки.

Силантьева чувствовала внутренние позывы припасть к его ногам и начать их целовать: ведь всё равно уже ниже падать некуда. Жизнь без него не имеет смысла, и наплевать, что он просто красивый позёр! Только она попыталась это сделать, и уже было успела поднести лицо к его ногам, как Савин, опомнившись, в ужасе схватил её за плечи, резко подняв и поставив на ноги. Не помня себя от нахлынувших чувств, Анна кинулась к нему на шею и стала целовать его щеки, лоб, губы, укалываясь о его слегка заметную невероятно привлекательную щетину. Не давая ему пошевелить руками, она буквально повисла на его шее, осыпая поцелуями со слезами. Жадно вдыхая запах его одеколона, Анна прижималась всё ближе и всё плакала, смочив слезами всё его лицо и даже белую рубашку, пуговицы на которой давно уже были расстегнуты её шустрыми руками. Савин чувствовал, что, несмотря на всю нелепость ситуации, по телу его пробежала предательская дрожь, колени ослабли. Вопреки его разуму, тело готово было пуститься во все тяжкие, сердце бешено забилось в груди. Нужно было срочно всё это прекратить, если, конечно, он ещё дорожит своей настоящей жизнью и не хочет поменять её неизвестно на что. Она была и правда такая пьянящая, что устоять было крайне сложно. Вместо того, чтобы сделать шаг назад, он придвинулся к ней ближе. Савин обнял её за талию, уже плохо отдавая отчет себе в том, что он делал. Его пальцы обжёг электрический спазм, как только они прикоснулись к нежной коже её поясницы. Затуманенный рассудок уже отдал всю полноту власти эмоциям.

- Я люблю тебя, люблю тебя, люблю, – шептала Анна, прижимаясь к нему всем телом так сильно, что даже причиняла ему некое неудобство, которого он, правда, не замечал. Голова кружилась, сердце бешено билось, а слова путались у неё на губах, она уже ничего не чувствовала кроме него. Предательское тело Савина вообще уже перестало слушать его разум и уж тем более подчиняться ему. Пленительное тепло разлилось по всем его венам, пульс участился, в глазах загорелся давно забытый огонёк. Он крепче обнял её и начал целовать в ответ, не обращая внимания уже ни на что. Единственное, что еще слабо мелькнуло в его голове – это была мысль о том, что диван следовало бы расчистить от рабочих папок и книг.

- Я так люблю тебя, милый, люблю, люблю, – повторяла Анна, уже на руках у Савина.

Все страхи улетучились – ничего более не оставалось кроме неё; он забыл даже, что на его столе ещё лежит фоторобот. Холодный от природы человек, Савин не мог чувствовать что-либо дальше своего тела, вслед за которым обычно всегда и шёл. Красивое благородное лицо, стройная фигура, невероятно притягательный голос наряду с холодным сердцем, которое слушалось обычно лишь велений тела. Опьянённый идеей возможной близости, Савин обнимал Анну, целуя её губы, шею…

Но что бы было дальше? Возможно, если бы в этот самый момент не зазвонил телефон, всё заключение нашего романа могло бы быть совершенно другим: ведь, как известно, самыми великими событиями человеческой жизни управляют ничего не значащие мелочи.

- Не подходи, без тебя решат все проблемы, – шептала Анна, не отпуская Савина. Однако он, подсознательно старавшийся отвлечься, взял Анну за плечи и отстранил от себя, шепча себе под нос возбуждённым голосом:

- Анечка, прошу тебя: может быть, важное что-то… – он было потянулся к телефону, на ходу поправляя галстук и рубашку, будто бы ему предстояло не снять телефонную трубку, а открыть дверь. Она держала его за руку, не желая отпускать, стараясь всеми силами ощутить тепло его пальцев. Но Савин довольно резко высвободил свою руку и, одёрнув пиджак, подошёл к телефону.

- Я Вас слушаю, – ещё хриплым и взволнованным голосом проговорил он. Вдруг его лицо выразило беспокойство: видимо, звонил человек, про которого он совсем забыл.

- О, да… Конечно! – говорил Савин, одной рукой держа трубку, другой заправляя рубашку в брюки. – Почему же забыл? Всё в силе, не беспокойся. Сегодня пораньше? Нет, боюсь…

К сожалению, связь была слишком громкой, поэтому Анна без труда слышала всё, что говорили Савину.

- Рома, мы уже несколько раз переносили нашу встречу – то у тебя одно, то другое! Давай я сейчас к тебе зайду, я как раз недалеко нахожусь. Ты же там сейчас, приёмный день! – говорил женский голос раздражённо. Анна замерла и вслушалась.

- Катюша, обязательно. Я же не бездельничаю, работа у меня в партии. Постоянно что-то пишем, собрания… – говорил Савин, перебирая пальцами пуговицы на пиджаке.

- Да знаю я эти собрания! И что ты там хотел мне рассказать про Макса Лютика и про Леонида, полицейского? Что там ещё за расследование?

- Это не телефонный разговор! – огрызнулся Савин.

- Значит, как признаваться в любви, так можно и по смс, а как поговорить о чём-то, так ты сразу занят, не можешь, Савин, иногда тебя хочется просто убить, – женщина на другом конце провода рассмеялась. – Так чем тебя там озадачили?

- Да не знаю я ничего, дорогая, я правда занят, – на пределе раздражённо сказал Савин, желая, видимо, бросить трубку телефона, но его поклонница не унималась.

- Ты же звонил и кричал, что знаешь о смерти Макса важнейшие подробности, поэтому нам нужно встретиться. Я, можно сказать, весь день освободила ради встречи, а он, видите ли, занят! Я для него ночами свободна бываю, а он занят!

- У меня посетитель, – не выдержал Савин и положил трубку.

Анна смотрела на него глазами, полными горечи. Он хотел сдать её, рассказать о смерти Макса, а кроме того, ей стало абсолютно очевидно, что у Савина совсем другая жизнь, и никогда они не смогут пересечься. Партия, мелкие интересы, сплетни, странные женщины – всё до неприличия однообразное и бесперспективное. Разве только порыв физической страсти мог бы заставить его пойти с ней, а его разум ни за что бы не отказался от жизни, в которой он чувствовал себя хозяином своей судьбы. Слишком важно для него было ощущение стабильности, превыше всего на свете он ценил это и, наверно, не променял бы ни за что на свете. Он не верил Анне, что новая жизнь будет такой хорошей и лёгкой, и даже несмотря на то, что он был бы может и не против жить с молодой женщиной, готовой ради него на всё, но боялся он в первую очередь неизвестности новой жизни. Он даже не смотрел на Анну, молча поправляя галстук.

- Ты не пойдешь со мной, – произнесла еле слышно Анна то ли как утверждение, то ли как вопрос.

Савин поднял на неё стыдливо глаза. Что ему было говорить в своё оправдание, когда пару минут назад в порыве страсти он был готов идти куда угодно за объектом своего желания? А сейчас, более-менее придя в себя, он понимал, что это совершенно нереально и глупо. Он ещё стоял с растрёпанными волосами – такой красивый и в то же время жалкий во всём своём малодушии. Совершенно стало ясно: Анна была одной из многих для Савина, в то время как он для неё был один единственным. Разве их жизнь была бы счастливой, если бы он всё время чувствовал бы себя словно в клетке, а она бы мучилась, видя его страдания? Возможно, наиболее героическим поступком в её жизни явился бы этот – просто отпустить человека, которого она обожала, но который не мог бы просто жить с ней.

- Ты правда хотел меня сдать? – спросила она наконец после долгой паузы. Савин молчал. Говорить было нечего: всё ясно и без слов.

- Почему? За что? – грустно и практически без упрёка сказала Анна.

- Анечка… Ты убила человека. Может быть, для тебя это и не такое необычное явление, как, впрочем, и обилие оружия в твоей машине, но я не каждый день сталкиваюсь с подобными вещами. Ещё до сегодняшнего дня я сомневался – да что я говорю! Я был уверен, что это ошибка! И если бы тебя просто проверила полиция, я был уверен: тебя бы просто отпустили, рассеяв все мои подозрения. Я же отвечаю за членов своей партии… я должен был, обязан, это был единственный выход. И… В любом случае, ты ведь не хотела, – он с трудом подбирал слова; видно было, как ему сложно говорить их. Он даже покраснел то ли от стыда за свой поступок, то ли от ужасного панического смущения, охватившего его душу.

Анна стояла рядом, опустив руки и молча глядя куда-то сквозь него. Это молчание, казалось, сводило его с ума, человека эмоционального и не привыкшего к подобного рода ситуациям.

- Аня, ну что? Что ты хотела? Ну да, я – слабак, я, наверно, полное ничтожество, а самое главное, пожалуй – я совершенно не такой, как ты. Тебе не следовало даже устраивать мне этих сцен – ты изначально знала, что всё обречено на неудачу. К тому же – да, я хотел проверить тебя, и… да, я не могу никуда уйти с тобой! Ты ведь знала это, я уверен, ты не глупая женщина, зачем же ты пришла? Ты захотела проверить мою физическую слабость? И так ясно, что я бы не устоял. Да, я просто мужчина – обычный, как сотни миллионов других мужчин: со своими слабостями, на которых красивой женщине, подобной тебе, очень легко играть. У всех же есть свои слабости! Я сдался бы сразу, я бы, может, согласился ехать с тобой на край света, сказал бы тебе это, но, придя в себя, неужели бы ты не поняла, что эти слова не имеют никакого значения? Ведь то, что тебе говорит моё тело – не то же самое, что говорит моё сердце. Зачем обманывать себя и принимать физиологию за чувства? Я не разделяю ни твою позицию, ни твои средства достижения целей. Оставь меня в моей спокойной жизни, где не нужно ничего менять, где всё просто и ясно, где я чувствую себя как дома, где я уверен в завтрашнем дне. Поверь мне: выглядел бы я иначе, ты бы не полюбила меня. Да и сейчас мне кажется, что ты чувствуешь похожие чувства, что и я, лишь когда прикасаешься ко мне. Это, безусловно, прекрасно и даже важно, но это хорошо пару раз, потом всё это приедается, ты сама меня возненавидишь, потому что я стану для тебя пустой красивой подарочной упаковкой, ни на что не способной, – он замолчал и посмотрел на неё своими огромными выразительными глазами, которые почему-то сейчас казались пустыми и холодными. – Я не представляю свою жизнь как нелегальную борьбу, убийства и всяческую другую террористическую деятельность. Для меня это не жизнь – постоянные бега и страх. Возможно, ты привыкла, но я, проживший всю жизнь здесь, не смогу поменять всё то, что для меня так дорого, на неизвестно что. Здесь мои дети, моя работа, словом – всё то, без чего я не смогу прожить, – он сел на диван, положив голову на руки.

Анна смотрела на него, словно стараясь запечатлеть образ этого неподражаемо красивого мужчины в своей памяти навсегда.

- Ты просто боишься меня, не так ли? Не знаешь и боишься, – сказала она немного самодовольно.

- Я всяких людей встречал в жизни, и ты – отнюдь не исключение, но то, что ты сделала с Максом – а ведь ты не отрицаешь, что это сделала именно ты, – это ужасно. Как я могу бежать с тобой, куда-либо, когда ты – убийца? Аня!

- А я ведь так и не сказала, сделала ли это я или же кто то другой. Мне любопытно смотреть, как ты изворачиваешься, пытаясь придумать оправдание того, почему ты не можешь бежать со мной – а всё потому, что ты не можешь сказать лишь те четыре слова, которые, думаешь, сразу убьют меня: «Я не люблю тебя». В тебе не осталось ни капли человеческого, ты окончательно очерствел в этих четырёх стенах, и глупо было думать, что ты способен пойти на жертву ради того, кто тебя любит, – Анна села рядом с ним, положив на колени руки. Машинально Савин взял её ладонь в свою, видимо, даже не задумываясь, зачем он это сделал. К глазам её сразу же подступили слёзы. Сделав невероятное усилие над собой, Анна высвободила руку.

- Я могу тебе предложить оставить всё как есть. Ты – молодая красивая женщина; не буду отрицать, что ты сводишь меня с ума, и ты, я вижу, не против. Мы могли бы встречаться и давать друг другу необходимую жизненную энергию. Анечка, я не нахожу себе места рядом с тобой! Почему тебя… – он было начал, но Анна, поднеся палец к его губам, заставила замолчать.

- Тсс… Ты можешь теперь делать всё, что хочешь. Набери телефон местной полиции, скажи, что убийца экстремиста Макса Лютика был у тебя на работе, что вот только вышел, признавшись во всём. Однако, когда они сюда приедут, меня уже не будет в этом городе. Но ведь ты не будешь скучать, поэтому не так и важно, что со мной теперь станет. Но непременно заверши своё дело: убийца должен быть пойман! Будь же мужчиной, доведи расследование до логического конца! – и Анна, в последний раз нагнувшись, поцеловала его в губы довольно холодным поцелуем, однако наслаждаясь каждой секундой этого процесса; после чего встала, взяла свою сумку, оправила платье и вышла за дверь.

Дата добавления: 2015-10-28