ОДИН В ПОЛЕ – ВОИН? 28 страница

Савин ещё долго сидел, оперев лицо на руки, и смотрел в одну точку; в голове не было мыслей, тело стало невообразимо тяжелым... Он не знал, правильно ли он сделал, или же совершил главную в своей жизни ошибку, а лишь ощущал неведомую пустоту в своей душе.

* * *

О своём плане забрать девочку и уехать к родителям в Петрозаводск Анна решила не говорить Виталию, а лишь написать ему письмо, где могла бы раскрыть свою позицию. К тому же через пару дней после разговора с Савиным Анна заметила в своём дворе машину, крайне похожую на ту, что следила за ней ещё во времена «Оранжа». Её беспокойство ещё более усилилось, когда ей позвонила Татьяна – вроде бы ни с того ни с сего, но разговаривала крайне странно, словно бы проверяла почву. Анна поняла, что, пока её не взяли прямо дома, на глазах у дочери, необходимо уехать и хотя бы отдать дочь сестре. С документами по усыновлению разберётся Виталий, необходимые координаты у него будут. Девочку найти будет можно, а вот сама Анна планировала исчезнуть. Самое хорошее время всё сделать – в понедельник или во вторник, когда Виталий ещё в Москве, чтобы не пришлось ничего объяснять. Как раз у Лизы начались школьные летние каникулы, поэтому Анна сразу забрала документы, чтобы с лёгкостью можно было устроить ребёнка в школу в Петрозаводске. Уж проблему с документами Виталий – при помощи Седова – точно уладит. Много ли нужно? Прописать девочку у Натальи… Хотя, ведь если Анна считалась матерью – что ни к одной бумажке ни придраться, – то и усыновление с согласия Виталия можно было провести легально. В любом случае, Анна не хотела об этом думать.

В итоге, сказав девочке, что необходимо уехать, где-то ночью со среды на четверг Анна начала сборы. Лиза, за свою короткую жизнь привыкшая ничему уже не удивляться, послушно согласилась и стала собирать свои игрушки.

Выехать было решено в шесть утра в четверг, чтобы к вечеру быть уже в Петрозаводске, а всю среду и ночь Анна планировала собираться, оставив лишь пару часов на сон. Но ей было так тяжело хотя бы взяться за эти сборы – из головы не исчезал образ Савина. В душу пришло уже смирение, что он такой уж человек и никогда они не смогли бы жить вместе, но боль-то никуда не делась, видимо, найдя удобное место в сердце Анны. Силантьева проклинала себя за ту ужасную гордость, которая не позволила ей согласиться оставить всё как есть! Ведь он бы не сдал её, он тоже чувствовал что-то! Не бывает такого, чтобы человек испытывал лишь физические чувства!

Анна села за стол, собираясь написать письмо Виталию, уже достав из ящика бумагу и ручку. Но рука сразу же отяжелела, а мысли сразу пропали из головы. В колонках играла Moya Brennan «To the Water», грустные ноты растеклись по комнате, создавая атмосферу серой грусти и непередаваемой боли. Анна раскрыла свой телефон и посмотрела на фотографию Савина, которую забыла удалить по какой-то случайности. Фотография была сделана на 7 ноября, когда он стоял в своём плаще и в шляпе – такой красивый и далекий. Одинокая слеза упала на письменный стол, но Анна даже не заметила ее. «Уже вечер… С кем ты сейчас? Кому ты сейчас улыбаешься, к кому прикасаешься? Кому рассказываешь партийные шутки, нежно улыбаясь и как бы невзначай дотрагиваясь рукой?» – думала Анна закусив губу.

Самое ужасное чувство на свете – осознавать, что то, ради чего ты бы не задумываясь отдал всё на свете, никогда и ни при каких обстоятельствах не случится. Чувство безысходности и невыносимой боли, пустоты и утраты… Она бы разбилась в кровь, отсидела бы в тюрьме, прошла бы земной шар на коленях, если бы она могла только рассчитывать на жизнь с Савиным – самым любимым человеком на Земле. «Какие глупые стереотипы, что нет ничего сильнее любви мужчины к женщине, и нет ничего печальнее созерцания того, как мужчина добивается руки возлюбленной, которая его не любит! Это же всё неправда! Нет ничего сильнее, чем женская любовь и женская самоотдача. Гораздо чаще в жизни и бывает, что девушки добиваются любимых, приложив все усилия, но из этого ничего не выходит!» – думала Анна. Положив голову на руки, она заплакала ещё горше.

Видимо, Лиза, собиравшая свои игрушки в соседней комнате, услышала, как плачет Анна, поэтому прошла к ней.

- Анечка… – она сказала тихо и испуганно, дотронувшись до Силантьевой. Анна обернулась, и мягкая улыбка расплылась у неё по лицу.

- Почему ты плачешь? – наивно спросила девочка.

Анна слезла со стула, села на мягкий ковер рядом с девочкой и взяв её за плечи сказала:

- Милая, скоро мы расстанемся с тобой навсегда, и я бы хотела сказать несколько важных вещей… – Анна замолчала, понимая, что с маленьким ребёнком нельзя вести серьёзные разговоры подобным языком, однако продолжила, стараясь говорить проще: – Так будет лучше для всех… Ты же не хочешь, чтобы нас схватили плохие люди, против которых боролась твоя мама? Поэтому мы должны уехать. Ты будешь с моей сестрой Натальей – она очень хорошая, а главное, пожалуй, она живёт там, где нет плохих людей, там природа и красота. Да, здесь тоже красиво, но отсюда до рассадника всякого зла рукой подать – всего-то сто пятьдесят километров. А оттуда, где будешь жить ты – девятьсот сорок пять! Это очень много; ты ведь знаешь, что наша родная страна очень большая – самая огромная на планете. Тут есть где спрятаться! – Анна заставила себя улыбнуться, хотя ей было более чем тошно.

- Тогда зачем же ты плачешь, если там нас никто-никто не найдёт? – спросила девочка задумчиво, теребя подол платья Анны.

- Дочка, я мечтаю, чтобы ты в своей жизни никогда бы не узнала, почему я сейчас плачу. Все, что я делала в жизни, всё, чему отдала себя, как когда-то сделала твоя мама, оказалось абсолютно ненужным и не принесло реальных плодов. Получается, ты тратишь усилия, молодые годы, делаешь вещи ужасные, ненужные и даже чудовищные, чтобы потом осознать, что не было смысла этого делать! Никто ничего не понял, никто не сделал вывода, никто не предложил помощи – все лишь и могли, что критиковать, не понимая истинных целей и лишь смотря на средства достижения этой цели… – Анна снова умолкла, вспомнив Савина. – Но самое ужасное – это когда весь смысл жизни исчезает разом, вместе с последней надеждой на спасение. Но я хочу дать тебе важный совет, если, не дай бог, ты окажешься в такой ситуации: никогда, милая, – слышишь, никогда не сдавайся! Иди до конца, не показывая слёз – иди любыми путями, как бы плохо тебе ни было; если нужно, то на коленях, но ни за что не позволь себе сказать: «Я больше не могу!». Ты ещё маленькая, ты вряд ли поймёшь меня сейчас, но хотя бы не забудь мои слова! Помни, когда тебе потом расскажут, за что боролись твоя мама и Аня, приложив все силы. А ещё… Ещё я бы рассказала тебе кое-что, но, к сожалению, сейчас ты меня понять не сможешь. Рассказала бы, что самое важное в жизни – не деньги, не дома и яхты; самое важное в жизни – это счастье и внутреннее спокойствие. Одно без другого невозможно, поэтому если потерял что-то из этого, потерял и второе. Если любишь, не стесняйся идти на любые шаги ради счастья! – сказав это, Анна замолчала, всё ещё перебирая в памяти тот момент, когда ради Савина она упала на колени и готова была целовать его ноги. Ей стало невыносимо больно – так, что словами невозможно описать.

- Анечка, не плачь, – девочка обняла Анну за шею и положила свою головку ей на плечо.

- Мы ничего не сможем исправить, – еле слышно сказала Анна. – Когда столько людей, которые сильнее тебя, которые могущественнее… Поэтому мы должны бежать – дальше отсюда и быстрее. Может быть, там, где люди ещё живут в деревне и говорят по-карельски, там мы найдем покой… Не бойся, милая – я знаю: ты справишься! Только запомни одно: ни за что, ни при каких условиях, ни под чьим-либо давлением не переезжай в Москву! Она может загубить самую живую и чистую душу, запачкав её своими выхлопами! Всегда сторонись этого бетона и людей из этого ада – живи там, где люди открыты природе, с настоящей душой и сердцем, – Анна обняла девочку и замолчала. Слова не значили ничего, да и растягивать долгие душевные речи Анна уже не могла.

- Девочка моя, я напишу папе, где он найдет нас. Не бойся: он придёт обязательно, навестит свою малышку, привезёт подарков, – Анна заставила себя улыбнуться, хотя, видимо, то, что выразилось на её лице, с большим натягом можно было бы назвать улыбкой. Перед глазами не исчезал образ Савина, и Анна уже не знала, куда ей деться. Что писать Виталию, когда в любой момент придут следователи и прочитают её любое признание? Если начать писать большое письмо, раскладывая по полочкам все свои чувства и ища себе оправдание, то можно захлебнуться от слёз. Письмо не должно вызывать жалости, чтобы Виталию не было больно, но как это сделать, если он любит её и ни за что не захочет отпускать?

«Виталик», – начала письмо Анна, вытирая слёзы, которые так и стремились упасть на белую бумагу в клеточку. – «Когда сюда придут следователи, ты поймёшь, что я сделала правильно, забрав девочку. Дай бог, чтобы мои опасения были бы без оснований, чтобы ничего этого не произошло! Но, дав слово Елене, я обязана в первую очередь думать о девочке, которая найдёт себе новую семью у моей сестры. Скажу тебе честно: мне не на что надеяться, поэтому не ищи меня, не пытайся заставить Седова помочь тебе – я исчезну надолго, пока всё не успокоится. Я исчезну не с новыми документами и не в другой стране – я буду здесь, рядом с тобой, близко к природе и далеко-далеко от большого города. Посмотри на звёздное небо над Волгой: я буду смотреть на тебя каждой звёздочкой, каждым облаком – только прошу: не грусти, что нас нет! Ты – замечательный человек и заслуживаешь гораздо большего, чем жизнь с убийцей и приёмной дочерью… Седов стар и скоро уже отдаст богу душу – без него развалится всё его дело, и ты станешь свободным человеком, посвящая жизнь самолётам и обучению молодых людей. Ты обязательно найдешь себе подходящую пару, которая будет любить тебя, и поселитесь вы в Доке, вдали от грязи и Москвы. У вас появятся свои дети, и начнётся нормальная жизнь – та, о которой ты всегда мечтал. Ты ещё молодой человек; некоторые и в сорок шесть умудряются сводить с ума женщин! Жизнь, наконец-то, наладится, всё успокоится – только, ради Бога, не вспоминай меня! Я не стоила и пальца твоего, а ты делал ради меня столько, что я должна была бы ценить, но, как водится, мы никогда не дорожим тем, что имеем. Мне очень стыдно – гораздо больше, чем за политические поступки – за то, что я обманывала тебя, заставляла страдать, хотя знала, что дороже меня у тебя не было никого. Теперь, после некоторых происшествий в моей жизни, я знаю, что это такое – любить безответно. Тут не поможет ни насилие над собой, ни притворство, что твоя жизнь – самая замечательная…

Я верю: ты найдёшь достойного человека, который поможет тебе забыть ошибки прошлой жизни. Навещай иногда Лизу: она любит тебя и будет скучать; помоги сестре сделать документы и усыновить девочку. Давай не будем лгать друг другу: наша совместная жизнь была большим спектаклем; мы хотели верить, что живём счастливо, но себя обмануть крайне сложно. Я заканчиваю своё письмо, потому что не знаю, что ещё сказать, да и вряд ли это уместно. После прочтения сожги его, потому что любые вещественные доказательства против меня ставят под угрозу и тебя. Прощай, мой единственный друг!

Бесконечно виноватая перед тобой, А.С.».

Отложив письмо на край стола, Анна вытерла слёзы и выйдя на балкон закурила сигарету. Мыслей в голове не было, а звенящую тишину нарушало лишь возня воробьёв под окном.

* * *

Когда Анна припарковала свою машину на проспекте Антикайнена в Петрозаводске, был уже день. Девочка тихо спала на заднем сидении, обнимая игрушечного мишку. Анна взглянула на ребёнка и быстро заморгала. Она чувствовала приближение неизбежного конца – больше не было выхода, больше не было никаких путей; она проиграла и должна удалиться. Но ребёнок был не виноват ни в чем, и жалость, проснувшаяся в одну секунду при взгляде на Лизу, вдруг сдавила её сердце тисками. Захотелось рыдать. Не просто рыдать, а кричать от боли, бить всё вокруг, захлёбываясь своими слезами – только бы хоть чуточку почувствовать себя легче.

Нужно было разбудить девочку, отвести её к матери и Наташе, сказать, что это дочь Анны и что пока что ей будет лучше пожить здесь. Но Силантьева не могла даже встать из-за водительского кресла; она больно закусила губы, а кулаками вцепилась в волосы. Захотелось кричать до потери голоса – так, чтобы с криками вместе ушла эта дикая боль. Она почувствовала железистый привкус крови на языке, когда прокусила свою губу, но разве какая-либо физическая боль может сравниться с той душевной, которая раздирает, сводит с ума, убивает? Анна не знала, что она скажет матери, которую не видела уже так давно, не знала, как во всём признается, как объяснит всё. Если бы можно было отмотать время назад и всё изменить! Спасти Елену, не встречать Савина, скрыться навсегда, исчезнуть, будто и не было ничего…

Всё, что случилось, было огромной ошибкой, и даже те благородные цели, ради которых это произошло, казались лишь утопическими идеалами, которые нельзя воплотить жизнь, пока общество не готово. Всегда были люди, которые жертвовали собою ради шага вперёд: Сократ, Джордано Бруно, Николай Коперник, Галилео Галилей, Томас Мор. Лишь столетия, а то и тысячелетия спустя мир понимал их – людей, опередивших на века своё время. Так было всегда и, видимо, будет, ничего здесь поделать нельзя.

Анна плакала навзрыд, громко всхлипывая и содрогаясь. Теперь уже она плакала не из-за себя, а из-за девочки, маленькой девочки – невинной, доброй, не нужной в этом свете никому! Одинокое маленькое существо, которое никто даже не любил по-настоящему, которое, казалось, уже родилось ненужным для этого мира. Жалость наиболее сурово режет сердца сильных людей; Анна не могла остановиться и продолжала рыдать, размазывала слёзы по лицу. Пожалуй, она бы не раздумывая отдала свою жизнь прямо сейчас, если бы взамен ей пообещали счастье Лизы в хорошей семье. Она бы приняла любую пытку, любую казнь, только бы ни в чём не виноватый человечек смог достойно жить.

- Анечка… ты плачешь… – произнесла Лиза испуганным голоском, ещё не до конца пробудившись ото сна.

Анна отодвинула водительское кресло назад и усадила девочку себе на колени.

- Солнышко моё, девочка моя дорогая… – Анна обняла ребёнка и уткнулась лицом в нежные светлые волосы. – Я всё за тебя отдам! Всё, что у меня есть! Я люблю тебя очень-очень, я клянусь тебе! Но мы живем в такой бесправной стране, в таком бандитском государстве, что любые попытки изменить систему проваливаются, и становится ещё хуже. Помнишь, твоя мама боролась с плохими людьми, чтобы купить машинку и катать тебя по России? Это были благородные старания! Я тоже, как и твоя мама, боролась за то, чтобы простые люди могли купить себе машинку. Да что там! Чтобы они могли бы просто жить! Жить, а не существовать. Но всё закончилось, девочка моя. Всему приходит конец, – Анна замолчала и заплакала ещё сильнее.

- Но ведь всё хорошо! Мы ведь очень далеко, сюда не приедут плохие люди! – девочка попыталась успокоить Анну и погладила её по волосам, от чего Анне стало ещё больнее на душе. Она мигом осознала, что всё кончено: в прошлом остался и «Оранж», и Виталий, и Савин, а впереди лишь неизвестное будущее.

- Конечно! Пойдём в дом, моя милая: тут ты останешься с тётей Наташей, бабушкой Тоней, дедушкой Виталием! Они очень хорошие люди, с ними тебе нечего бояться! А папочка приедет обязательно навестить тебя, как уладит все проблемы, – стараясь говорить как можно более весело, произнесла Анна, но получилось не очень правдоподобно.

- Анечка, а ты? Ты уедешь? – наивно спросила девочка. В её огромных выразительных глазах заблестели слёзы: – Анечка, не уезжай! Не оставляй меня, я боюсь, – стараясь не плакать, пробормотала девочка.

Анна не могла сдерживаться. Она судорожно вдыхала воздух, как делают маленькие дети после продолжительных истерик, а слёзы градом катились из глаз, намочив рукава кофты. Ничего в жизни нет больнее, чем видеть плачущего ребёнка! Будь проклята та мать, чьё дитя плачет!

- Девочка моя, милая, Лизочка, солнышко, – шептала Анна. – Я поеду к твоей маме, я должна помочь ей! Не беспокойся: пройдёт время, и я тебя заберу. Я даю слово: рано или поздно мы встретимся с тобой, ты только помни, не забывай Анечку свою. Помнишь, мы учили с тобой карту звёздного неба? Там есть такая звёздочка в созвездии Большой Медведицы, под названием Дубхе? Самая крайняя и яркая звезда, которая видна у нас круглый год? Когда ты будешь смотреть на небо ночью, взгляни на это далёкое белое солнышко! И я тоже буду смотреть на него, каждый вечер! И так мы будем вместе – каждый вечер, всматриваясь в маленькую звёздочку, мы будем смотреть друг на друга и никогда-никогда не потеряемся! Слышишь, любимая моя девочка? Анечка скорее умрёт, скорее примет любую пытку, чем заставит тебя страдать. Ты – единственное, что у меня есть, я буду бороться за тебя вместе с твоей мамочкой! И ты обязательно вырастешь большой, красивой принцессой, у тебя будет машинка, свой дом, своя семья. Но ты не забывай свою Аню, каждый вечер смотри на Дубхе и знай, что я тоже на неё смотрю, где бы я ни была! – Анна уткнулась девочке в плечо и плакала до потери голоса, до боли в груди. Стало совершенно ясно: всё кончено, она должна уйти с дистанции. Она проиграла.

- Анюта, не плачь, пожалуйста, – Лиза обняла Силатьеву крепко-крепко и поцеловала в щёку. Собрав последние силы, Анна глубоко вздохнула и вытерев слёзы сказала:

- Всё хорошо, милая! Пошли заберём вещи, и к бабушке: ты ведь устала с дороги, а там тебя ждёт чаёк с конфетками.

Они поднялись по узкой тёмной лестнице на третий этаж типичной «сталинки». Анна чувствовала, как у неё дрожат колени, что каждый последующий шаг становился всё тяжелее предыдущего, а сердце бешено билось в груди. На душе во всю мощь звучала «Die Flut» Петера Хеппнера, а в такт чувственной гитары текли слёзы. Несмело нажав один раз на звонок, Анна взяла девочку на руку и стала ждать. Дверь открыла Тойни Михайловна, в синем домашнем халате, с полотенцем через плечо. Глубоко вздохнув, Анна произнесла:

- Здравствуй, мама...

* * *

В маленькой кухне на проспекте Антикайнена собралась вся семья: родители Анны и Наталья с мужем. Лиза спала в комнате Натальи: слишком утомил её долгий переезд, да и ко всему прочему девочке совсем необязательно было знать, о чём говорили взрослые. Тойни Михайловна и Виталий Николаевич расположились на софе возле стены, Наташа с мужем сидели на стульях, а Анна присела в стороне, на подоконнике.

- Милая моя, девочка, но я всё равно не понимаю: почему нам звонили следователи из Москвы, а потом ещё и приезжали! Ведь это какая-то ошибка, ну как же они подумать на тебя такое! – Тойни Михайловна не могла понять, что происходит. Виталий Николаевич смотрел на дочь глазами, полными испуга, не желая верить всему тому, что он слышит.

- Это не ошибка, мама, – холодно ответила Анна. – К сожалению, это абсолютная правда… Я не стану рассказывать подробности своей противоправной деятельности – тем более, что я не считаю, что за это меня кто-либо имеет право судить. Да, я была связана с радикалами, и да, мы делали многое, о чём теперь приходится жалеть. Но нет, жалеть приходится не потому, что мы сделали что-то плохое, а потому, что мы не были достаточно осторожны: нас смогли вычислить, раскусить. Дорогие мои мамочка и папочка, Наташа! Я приехала не каяться в своих преступных деяниях, а просить прощения за то, что не смогла стать достойной продолжательницей культуры нашего народа; я стала бороться и проиграла, подвергнув вас опасности, что непростительно, – Анна старалась говорить просто, спокойно, но не могла. Каждое слово давалось с невероятным усилием. Взяв из кухонного шкафа отцовский коньяк, Анна молча налила себе бокал, после чего вернулась на подоконник, где сидела вполоборота к родителям, периодически отворачиваясь к окну, чтобы никто не видел её слёз. Она молча смотрела на бокал и, казалось, не дышала.

- Аня! Да что же с тобой такое, что они там, в Москве, сделали с тобой? – не выдержала Наталья, встав со стула и подойдя к Анне.

- Этот город испортил всю мою жизнь. Всю жизнь! Если бы не Москва, я жила бы здесь, занималась бы тем, что люблю, учила бы то, что мне нравится, каждый день бы ходила по любимым улицам вместо вонючих шоссе и метро! Этот город очернил своими выхлопами мою душу, он сжёг, как палящее солнце, всё живое в моем сердце! Он меня погубил! Я попыталась бороться против всего, против всей системы! Но я одна, а их миллионы, и даже несмотря на все мои усилия, везение, успех, я не смогла победить их. Я боролась против быдла, против «новых русских», против худших проявлений капиталистической личности. Но это ведь следствие, а не причина! Причина заключается в самой системе капитализма, которая выросла на непредназначенной для неё почве. Если бы у меня были последователи, если бы я могла бы быть, как Прудон, Оуэн, Бакунин! Если бы я бы могла, как Ибрахим Рюштю, создать общество из шести человек, которое за двадцать лет станет таким влиятельным, что совершит революцию, как в Османской Империи! Но я – не они, и сейчас не начало ХХ века. Сейчас это невозможно! Парадокс и заключается в том, что мир стал более мобильным и в то же время более подконтрольным. В общем, я не справилась с задачей, я не могу продолжать борьбу… – Анна замолчала и залпом допила остатки коньяка, зажмурившись. Все молчали. Огромные старинные часы нарушали повисшую тишину равномерным усыпляющим тиканьем.

- Если раньше я всегда справлялась сама, то сейчас, должно быть, впервые в своей жизни я не знаю что делать, – заключила Анна, взглянув на родителей. Виталий Николаевич сидел, оперев голову на руку. Он понял всё без дополнительных пояснений – наверное, поэтому ему было так плохо.

- Единственное, за что я боюсь теперь – это Лиза. Дочка… – начала Анна, но Тойни Михайловна взволнованно перебила дочь.

- Почему же мы ничего не знали? Почему ты даже скрыла рождение дочери? Ведь ей уже восемь лет! Где же она была, пока ты училась?

- Мамочка, я же сказала уже: Лиза не моя биологическая дочь, она – дочь очень близкого мне человека, который погиб из-за меня, поэтому я отвечаю за ребёнка до последнего своего вздоха, – ответила Анна. – Но по всем документам Лиза является моей дочерью, так что нельзя придраться. Я вас умоляю, Наташа, умоляю тебя: будь ей матерью, воспитай её как собственного ребёнка – это моё последнее желание! Мой муж, Виталик, поможет тебе оформить все документы, ты удочеришь девочку. Здесь ребёнок будет в полной безопасности, в любви и понимании. Вот тут телефон очень влиятельного человека, который обязан мне многим, его имя – Вениамин Георгиевич, – Анна протянула Наталье визитную карточку с данными Седова. – В любой сложной ситуации обращайся к нему: он сделает все документы, поможет деньгами – хотя бы в память обо мне.

- Ты говоришь, как будто ты собралась умирать! Анечка, что происходит? – Наташа не выдержала.

- А ты думаешь, я смогу жить дальше? Я – главный преступник всей страны, полиция каждого города знает мой фоторобот, все меня ищут. Мне негде скрыться, да и незачем, – грустно произнесла Анна. Тойни Михайловна плакала.

- Да что ты говоришь! Анюта! – не выдержала мать. – Мы воспитаем Лизу, как родную дочь, а ты должна скрыться. Мы отдадим тебе все деньги, только чтобы ты скрылась. Пройдёт время, и они перестанут искать тебя, зачем же так пугать мать и отца?!

- Мамочка, милая, я скроюсь, скроюсь. Я пропаду, всё будет хорошо, – выдавила из себя Анна, стараясь скрыть свою ложь. Она давно уже знала, что ей больше незачем жить, и выхода уже точно никакого нет.

- Мы очень долго не увидимся. Я должна пропасть… Я виновата в том, что следователи донимали вас – это только моя вина! Вы не отрицайте, что я оставила дочь с вами, и расскажите вообще всё как есть!

* * *

Была поздняя июльская ночь, когда звёзды появлялись над Онежским озером, и бледная луна выплывала из-за леса. Тишина окутала всё вокруг – лишь только ночные птицы и животные шелестели в чаще, а нежный ветерок колыхал осот и высокие кусты голубики по кромке леса. В этой исконно карельской земле, где родилась Анна и мечтала бы прожить всю жизнь, не зная Москвы и той мерзости, в которую она там погрузилась, измученное сердце этой женщины наконец-то обрело покой. Что может быть прекраснее, чем идти босиком по песчаному пляжу великого озера, по берегам которого тысячи лет жили её предки, ощущая их нежный говор и погружаясь в атмосферу этой жизни? Она жадно вдыхала воздух, словно хотела почувствовать едва уловимые запахи грибной сырости по канавам или северного влажного мха, расстелившегося ковром у подножия соснового леса. Этот лес за свою тысячелетнюю историю никогда не видел столько зла, сколько она узнала в Москве, в жизни вдали от родины. Всё могло бы быть иначе! Ведь она могла бы бегать по пляжу, погружая ноги в нежную воду Онеги, могла бы жить в деревне с бабкой, говорить по-карельски, ощущая себя частью мира и культуры, которые она так любила! Быть среди родных людей – других, совершенно не таких, какие были ей знакомы в Москве. Она могла бы стать одной из тех последних, кто сохранит остатки богатой культуры уже исчезающего народа. Какие слова родного языка её народа она знала? Mаnty, mirja, reboi, jogi? Её родина – omа muа – стала для неё чужой землей, где она практически не жила и по которой так безумно скучала. Москва губит душу, большой город убивает! Зачем она поехала туда? Ведь если бы она осталась, то не было бы этих бесполезных смертей, этой боли и слёз, не было бы Виталия, Елены, «Оранжа» и Савина…

Анна шла по воде на песчаном пляже, плотно прижав пистолет к груди. Некуда больше спешить, нечего больше ждать. Она здесь не нужна, она – изгой, преступник, её не любит тот, ради кого она готова умереть, и никто в мире ни разу не задумался насчёт того, зачем она всё это сделала! Она давно уже перестала плакать, но противная боль в груди не исчезала. Лишь здесь, когда уже никто её не ждёт, все связи порваны и ей некуда идти, Анна начала чувствовать необъяснимое внутреннее спокойствие. Этот лес, хранивший в памяти тысячи народных поверий и легенд, в котором оживали созданные карельским воображением духи ягод и коряг, мог лечить любую измученную душу. Тапиола… Карьяла… Ома ракас муа… Уже поздно что-либо менять. Всё, к чему она стремилась, всё, что она делала, оказалось не более чем ошибкой, а то настоящее – оно ведь было всегда рядом! Его нельзя было упустить, его нужно было поймать и ни за что не оставлять, как и сделала Наталья… Вот оно! Эта ночь, озеро, уходящий в бесконечность песчаный пляж и тёмный сосновый лес, где сам Вяйнемьёйнен играл на волшебном кантеле, – это было её судьбой, а не бесполезная война.

Больше некуда торопиться: ведь всё равно никто не ждёт; больше не к чему стремиться: ведь все мечты давно разбиты в прах, больше некуда идти и негде начать новую жизнь, потому что она – никто в этой стране, у неё нет ни гроша, и она осталась во всём мире абсолютно одна. Жаль, что никто никогда не узнает зачем она всё это делала, зачем она боролась, не боясь пачкать руки в крови; жаль, что никто не положит цветок на её могилу и не скажет: «Спасибо, что боролась за нас».

Огромная круглая луна выражала на своём лице панический ужас кричащего человека, словно бы показывая всю боль, которую чувствовала Анна. Тёмные очертания крон елей и сосен на фоне луны создавали впечатление стены, у которой медленно набегали волны, размывая следы босых ног. Нельзя сказать, что Анне не хотелось жить в этот момент – напротив, ощущая всю эту красоту, пускай даже и потерянную для неё навсегда, ей захотелось наслаждаться каждой минутой этой волшебной жизни! Но сколько бы она так могла прожить, с копейками в кармане и с паспортом главной преступницы страны? Где ей скрываться? А может быть, на самом деле, остаться в какой нибудь богом забытой карельской деревне и жить себе тихой жизнью, помогая по хозяйству кому-нибудь из коренных жителей? Почему бы и нет? Как прекрасно всё здесь, и этот лес, как стена, защищающий его обитателей, и это озеро, кормившее на протяжении веков угро-финские племена, и это небо, дающее такую духовную пищу! Тут, словно в сказке, летают по ночным заросшим тропинкам лесные духи, окутывающие рассудок в мир мифов и легенд, тут же оживают волшебные звуки кантеле, завлекающие усталых путников, и где-то там, в туманной дали за озером находится та самая чудесная мельница Сарпо, дающая благополучие и счастье измученным душам. Это было рядом, до боли родное и любимое, и в то же время такое далекое и чужое, что вряд ли уже Анна за всю жизнь найдёт дорогу к этим историческим глубинам. К кому ей идти? В первую же попавшуюся деревню – желательно, очень глухую, – и попросить, чтобы её взяли, как бедную родственницу, на чёрные работы, с возможностью иметь кров над головой. Она знала: эти добрые и открытые природе люди примут её, помогут ей! Что ещё делать, если с родителями она жить не может, чтобы не подвергать их опасности? А жить ведь так хотелось! Хотелось бегать по воде, шумно разбрызгивая капли на сухой песок, хотелось дышать этим воздухом, таящим в себе запахи спелых ягод и заросших мхом лесных коряг, хотелось наблюдать, как в ночном небе первым зажигается золотистый Арктур, за которым по очереди выплывают Вега, Альтаир и Денеб, одевая небо в волшебный головной убор из драгоценных звёзд, а следом выходит из-за леса большая луна, словно царица всех ночных светил. Хотелось жить! Жить именно так, как это делали её предки – на природе, чтобы больше никогда-никогда не знать ни Москвы, ни других больших городов! В этот момент Анне показалось, что её любовь к этим краям настолько сильна, что умирать было бы высшем преступлением, когда можно жить тут! Почему бы не попробовать? Она ведь не зря боролась, она делала всё абсолютно правильно, она помогала своей стране – зачем же она должна погибать вот так, не испытав в жизни счастья? Анна остановилась, любуясь этой красотой. Казалось, волшебство карельской природы проникло по каждой вене в каждую клеточку её тела, наполнив таким долгожданным умиротворением…

Дата добавления: 2015-10-28