ОДИН В ПОЛЕ – ВОИН? 25 страница

- Когда же это закончится! Ты стала вообще другим человеком за это время, что проводишь в партии. Неужели они так нужны все тебе?

- Это, пожалуй, единственная моя жизнь – Жизнь с большой буквы. Там люди моих интересов, люди, которые понимают меня, – ответила Анна холодно.

- Очевидно, и тот, чьих пропущенных вызовов на твоём мобильном каждый вечер более нескольких десятков? – Виталий продолжил свою атаку. Анна почувствовала себя последней сволочью, но уже не могла с собой ничего поделать.

- Это люди из партии, и если они ценят мои таланты, не повод сразу обвинять меня в измене.

- Эти люди занимают не только три вечера в неделю, выходные, когда я приезжаю, но и всё остальное время: они живут в твоих мыслях, – он ответил без злобы, но с каким-то упрёком в голосе.

- Виталик, прости. Если бы ты знал, что сейчас со мной происходит… Знаешь, я всегда тебе говорила, что я не достойна тебя. Это правда. Я – плохой человек, я не думаю о семье, я думаю о Родине и её проблемах. Я не ценю свою жизнь, я рискую собой, подвергая риску и вас. Но если ты полюбил меня, ты должен бы понять меня, – она решила надавить на его слабые места. Виталий сразу смягчился. Он посмотрел на неё добрыми глазами и добавил после небольшой паузы: – Да… Я отправлюсь с Лизой в Борки, – после чего не глядя на Анну ушёл в другую комнату.

Когда Силантьева села в машину, слёзы снова подступили к горлу. Перед глазами стояло лицо Виталия – грустное, даже обреченное. Какое счастье было у него? Какую радость видел он в своей жизни? Кто его любил? Кто ценил его? Кто бы хотел отдать жизнь за него? Он был не нужен никому, он жил не в своём времени, он занимался тем, что ненавидел всей душой, а в семье он был лишним. Анна почему-то подумала об этом, и ей стало так больно, словно лишь она и только она несла ответственность за такой расклад вещей.

Что теперь делать? Она запуталась окончательно и не знала, какой путь выбрать. Наконец, собравшись с силами, она нажала на газ и поехала в сторону Дубны, где на полпути должна была встретить Романа Павловича. Он был на даче, навещал свою мать, а оттуда собрался как раз в город, но раз уж Анна ехала на машине, она предложила его встретить. Увидев его ещё издалека, Анна вздрогнула, у неё кольнуло сердце. Она затормозила прямо перед его ногами, наверно, желая произвести впечатление. Он был восхитительно красив. Несмотря на возраст, он был одет совсем по молодёжному: слегка выцветшие джинсы, рубашка с засученными по локоть рукавами, большой пояс, чистые белые кроссовки и, конечно же, шляпа. Возможно, он так подготовился идти на молодёжную тусовку, чтобы подловить Макса, то ли он всегда так ходил. Она загляделась… Когда Савин сел в машину, по всему салону расплылся запах обворожительных мужских духов. Вместо «здравствуй» он взял Анну за руку и пригнув к себе поцеловал. Что-то было в этом поцелуе неестественное, что-то фальшивое, что сильно напрягло Анну. Где-то в глубине души она, конечно, догадывалась, что вся его показательная симпатия – чистая фальшь, но не хотела подпускать эти мысли. И сейчас, что было за этими холодными глазами? Разве кто-либо любил Анну по-настоящему, сильно, не за что-то, а просто потому, что она есть? Почему у некоторых есть всё, о чем они желают – и взаимная любовь, и счастье, причём нередко с самой молодости, – так почему же у неё нет? Все в её жизни всегда было как-то неправильно, не так!

- Не стоит, Роман Павлович, – Анна отстранилась и завела машину.

- Ладно, милая моя, ладно, – ответил он обычным сладким тоном. Некоторое время они молчали, было немного неловко из-за того случая, который оставался в памяти обоих.

- Куда мы едем? Что за сбор там в команде Макса? – спросила Анна, чтобы нарушить тишину.

- Да, удалось узнать кое-что от знакомых в полиции, – очаровательно улыбнулся Савин. – Оказывается, они собираются довольно часто в одном клубе, а тут стало известно даже где… Не очень далеко от нашего комитета.

- Вы думаете, они нападут на нас снова? – просто так спросила Анна.

- Кто же может знать, – вздохнул Савин.

Тут вдруг взгляд Анны упал на заднее сидение, где лежала та самая винтовка, прикрытая лишь старой тряпкой, а дуло как раз было прекрасно видно. Анна вздрогнула и даже поперхнулась. Она не знала, что делать, как спрятать винтовку, чтобы он не заметил? Ну надо же было быть такой дурой, чтобы бросить оружие на самом виду? Она никогда этой винтовкой не пользовалась – разве что собрала один раз и стреляла по банкам на дачном участке с Виталием на меткость, а потом, бросив в машину, напрочь забыла о ней. Почему-то Анна не волновалась, что оружие могли обнаружить и начались бы вопросы… Она становилась всё более и более рассеянной, раз смогла сделать такую ошибку. Что она скажет Савину, если он заметит? Но он смотрел в окно вперёд, не глядя в зеркало заднего вида.

Анна немного успокоилась, желая ни в коем случае не вызвать никаких подозрений. Но тут, как назло, возле поста ГАИ, как раз за мостом через реку Дубна Анну затормозил инспектор. Он не нашёл ничего, к чему мог бы придраться: Анна содержала машину образцово, ездила всегда медленно, старалась никогда не нарушать правила, внимательно следя, чтобы все были пристегнуты. Однако инспектор в ожидании очередной наживы попросил Анну выйти из машины и что-то показать. Испуганная Анна, бледная, как снег, вышла из автомобиля, оставив там Савина наедине со своим оружием. У неё дрожали руки и внимание было рассеянным, хотя она всячески старалась держать себя в руках, не вызывая подозрений ни у кого. Некоторое время инспектор что-то спрашивал, долго выяснял у Анны какие-то вещи по её документам, по в итоге отпустил. Прошло не более пяти минут, однако Силантьевой показалось, что она отсутствовала в машине час. Сев обратно, первым делом Анна посмотрела на Савина, желая разглядеть на его лице хотя бы подобие тревоги, но Роман Павлович был абсолютно спокоен, и Силантьева решила, что он ничего не видел, поэтому сразу же успокоилась.

- Все нормально, Анечка? – спросил он обычным мягким тоном. Этот тон снял с души Анны всё её волнение. Должно быть, он ничего не заметил.

- Да, – ответила Анна, судорожно обдумывая, что теперь делать и как бы так выйти из машины.

- Тебя что-то беспокоит? – спросил он словно специально.

- Да… То есть… Не совсем, – отвечала Анна, нервно закусив губу. – Это всё та ссора в партии. Мне до сих пор страшно приходить к вам, – Анна решила перевести тему.

- Ой, милая, это не повод переживать. Ну и что, если кто скажет себе, что ты ничего полезного не делаешь – это же не будет автоматически значить, что ты и правда не делаешь ничего? Не воспринимай недостойных, завистливых людей близко к сердцу, милая, так ведь нервов никаких не хватит. Это всё равно, что я начну переживать из-за того, что мне скажет Макс в мой адрес, – он улыбнулся и некоторое время смотрел прямо по дороге.

Вот уже университет с его прекрасным садом и прудом. Слева пролетали уродливые коттеджи – признаки всей порочности и неправильности современного уклада вещей. Анна всегда очень нервничала, глядя на подобные дома и вспоминая свою бедную маленькую квартирку в Петрозаводске. Она ведь так давно не была там! Как же её бедные мама и папа? Она забыла, когда звонила им в последний раз… Слезы вдруг встали в глазах, Анна старалась не разрыдаться во что бы то ни стало. Она заметно помрачнела и вся осунулась, давно забыв об оружии; теперь Силантьева была погружена в мысли о своих любимых родителях. Казалось, она даже не замечала сидящего на пассажирском кресле Савина. Он даже не спрашивал, что с ней, будто всё уже знал, уже всё давно понял.

Возле подъезда партийного комитета Анна затормозила, потому что сквозь пелену своих мыслей услышала слова Савина: «Анюта, там кто-то рядом, остановись!». Силантьева не рассчитывала увидеть Макса так скоро, тем более уж она не хотела расправляться с ним на глазах у Савина. Видимо, Лютик не планировал идти ни на какое собрание или же использовал эту встречу своей группы для того, чтобы снова нагадить партии. Ведь пустив слушок о собрании неофашистов в клубе, он мог надеяться на то, что никто не будет искать его. Анна резко нажала на тормоз и одновременно дернула ручной на себя. Машина, заскрипев тормозами так, что заложило уши, встала у обочины. Лютик, заметив неладное, бросил баллончик с краской и кинулся бежать во дворы. Это был без сомнения он, рисующий свои фашистские знаки, одетый в серый балахон с большим несуразным капюшоном и с буквой «зет» во всю спину.

- Бегом, за ним! – скомандовал Савин, быстро выбегая из машины. Анна, выхватив ключи зажигания, тоже выскочила из машины, хлопнула дверью и уже на бегу заперла двери с помощью кнопки на связках.

- Я побегу с той стороны дома, ты с этой! – крикнул Савин, находясь уже прилично далеко от Анны.

На минуту в голове Анны возник вопрос что делать с Максом, если она первая поймает его, но кричать уже было поздно, потому что Савин скрылся за углом дома. Напрягая все свои силы, Анна побежала по узкой дорожке во дворе дома, ведущей к детскому саду. Впереди бежал Макс. Он был в метрах тридцати от Анны, в руках его болталась большая сумка с баллончиками краски, которые, ударяясь друг о друга, громко и неприятно звенели. Он уже добежал до забора в детский сад, который сегодня почему-то был закрыт и ловко орудуя руками перелез через забор. Для Силантьевой, одевшей как назло туфли на каблуке, перелезть так ловко через забор было нереально, а Савин, похоже, вообще потерял из виду Макса и побежал куда-то в другую сторону. Сбросив туфли, Анна прямо босиком кинулась через невысокую ограду. Макс, ловко перепрыгивая через детские карусельки и песочницы, бежал через двор садика. Выхода с другой стороны не оказалось, ворота были заперты и Лютик так же ловко начал карабкаться вверх по забору. Тут Анна, выжимая последние силы, нагнала его и схватила за ногу. Вывернувшись, Макс изо всех сил ударил Анну ногой, за которую она держалась, прямо в зубы; девушка упала, но тут же вскочила снова и, подпрыгнув, изо всех сил дернула его за пояс вниз. Неудобно схватившийся за верх ограды парень грохнулся всем телом на землю, повалив и Анну. Силантьева, словно в один миг вспомнив свои прошлые навыки борьбы, перевернулась и ударила Макса по лицу кулаком. Больно хрустнул выбитый палец, с неприятным скрежетом сломался зуб Лютика. Не теряя ни секунды, Анна вскочила и врезала ему ещё ногой по зубам. Из носа и рта Макса сразу же потекла алая кровь. На секунду Анна остановилась и посмотрела на него словно для того, чтобы удостовериться, не потерял ли он сознание. Но нет, куда там, он был крепок. Лютик был парнем лет двадцати пяти – может, плюс или минус пару лет, круглолицый, с большими губами и носом и чёрными глубоко посаженными глазами. Роста он был среднего, примерно с Анну, но плотного телосложения, если не сказать, что полный.

Анна лупила его с таким остервенением и самозабвением, что даже не замечала, как у самой кровь наполнила весь рот, а выбитый зуб находился где-то под языком, больно царапая десну. Выплюнув в сторону свой передний верхний зуб, Анна схватила Макса за ворот и прохрипела, брызгая кровью:

- Скотина этакая, чего добиваешься? Чего доказать хочешь? Борешься за справедливость? Думаешь найти её с фашистами? А в твою пустую голову никогда не приходила мысль, что и мы за справедливость?

Он молчал. Его положение никак не располагало к разглагольствованию – тем более, что Анна держала кулак занесённым над его лицом, и без того уже изрядно избитым.

- Неужели ты настолько идиот, чтобы не понять, что и вы, и мы преследуем одну и ту же цель? Сделать нашу жизнь лучше! Зачем ты портишь нашу жизнь, когда нужно портить жизнь всем тем, кто наш общий враг? Люди голодают и живут как рабы не из-за коммунистов, так же как и не из-за вас, а из-за либералов! Разве из-за чёрных и евреев твой сосед, самый что ни на есть русский, но неуч и полнейшая мразь, строит такие коттеджи, что туда поместится весь твой многоквартирный дом? Это система виновата, и именно против системы нужно бороться! Пойми же ты наконец! Мы никто по-отдельности, но вместе мы – сила! Ты же хочешь, чтобы было лучше – так делай для этого что-нибудь, а не твори гадости тем, кто тебя поддержит! – сказав это, Анна посмотрела на него: Макс в отвращении морщился.

- Вставай, пошли, скотина, – Анна, наконец, схватила его за шиворот и собралась было отвести к машине, где, должно быть, уже ждал Савин. Но стоило Анне лишь дернуть Лютика, чтобы он встал, как тот, проворно вывернувшись, одним ударом руки уложил Анну на лопатки. Заняв главенствующее положение, он, придавив Силантьеву рукой, резко выхватил нож из-за пояса и занес его ровно над горлом Анны.

- Теперь, жидовская морда, я могу сказать почему мы это делаем, – начал он, с первых слов показывая полную свою некомпетентность в определении национальностей. Видимо, все люди его круга делили мир на своих и «жидовские» либо «чёрные» морды.

- Потому что ваш «жидосовок» разрушил сотни жизней, потому что тогда было в миллионы раз больше проблем, а сейчас лишь одна! За что вы воюете? За равноправие всех наций? Небось с кавказцем ты бы и из одной тарелки есть смогла бы! За равенство, когда и бездельники, и трудяги получают одинаково? Когда все еле сводят концы с концами, зато всё справедливо? Я ненавижу вас ровно столько, сколько и существующий строй, и уж ни за что я с вами не объединюсь. Вы там все бездельники и старпёры, не понимающие настоящих проблем! Бабки да деды! Сейчас в тысячу раз лучше живётся, чем тогда, в вашем обожаемом Совке: работаешь – получаешь соответственно! И уж против экономической политики мы бороться точно не будем. А вы все – завистники и жлобы: сами ничего не делаете, так хотите, чтобы и остальные голодали! Хотите, чтобы вами управляли чёрные и жиды? Быть вечными рабами их, низших рас? Быть равными с ними? Ты хотя бы знаешь, что за ересь писали твои «коммуняки»? Люди не должны быть равны ни в расовом, ни в материальном отношении! Мы уничтожаем не только других – мы уничтожим и всех вас! Может быть, именно мы сможем сделать из нашей поганой страны что-то стоящее! Чтобы наши дети любили свою страну, а не как мы – презирали её! Кто хочет быть патриотом дерьма и грязи? Если тебе понятнее, мы будем воевать не против системы, а против врагов, где бы они ни были! Уничтожая всех вас, мы делаем шаги по направлению к построению настоящего могучего государства! Вы лишь языком чешете, вы ничего не сделали! Революционеры вы фиговы, небось из-за компа не вылезаешь, пишешь статьи какие-то никому не нужные! Да вы все – абсолютные ничтожества! – он уже занес нож над её горлом.

Анна закрыла глаза, понимая, что этот отброс общества настроен весьма решительно. Но тут из-за ограды сада она услышала голос Савина «Аня! Анечка!». Макс, перепуганный, кинул в сторону нож и, ударив Анну ещё раз, чтобы, видимо, она не смогла его снова задержать, бросился бежать. Савин не догнал его: когда Роман Павлович был уже возле Анны, Лютик убегал далеко за оградой садика.

- Анюта, ты как? – Савин поднял Анну, которая была в странном состоянии, то теряя сознание, то снова открывая глаза. Лицо её было избито до неузнаваемости, хотя, нужно отдать ей должное, Лютик был тоже отделан знатно. Болело всё, словно по телу проехал танк, ломая каждую косточку гусеницами. Во рту была кровь, её неприятный железистый привкус вызывал тошноту. Савин гладил Анну по голове, вытирая кровь рукой с её щёк и лба.

- Эта скотина тебя так отделала? – спросил он, видимо, риторически, делая вид невероятной обеспокоенности.

- Это… – Анна прохрипела, захлебываясь кровью. – Лютик… сволочь… антиком… Он же Родину нашу дорогую ненавидит… А этого… этого нельзя простить! – бормотала Анна.

- Я виноват! Мне нужно было с тобой бежать, а я потерял его из виду!

- Ты… Не виноват… Нет… – она попыталась сесть, но силы совсем покинули её.

- Я отвезу тебя домой. Пошли, вот так, аккуратно, милая, – он взвалил Силантьеву к себе на плечи и аккуратно пошёл к выходу, который было легче открыть изнутри.

* * *

Несмотря на желание Савина проводить Анну до самой квартиры, Силантьева прекрасно понимала, что весь гнев Виталия за её внешний вид обрушится именно на Романа Павловича, поэтому попросила его не беспокоиться.

- Как ты… – Анна сказала «ты» уже не задумываясь: она уже считала этого мужчину самым близким человеком на всей планете, – как же ты доберёшься до дома? Машина же моя...

- Не переживай, я на автобусе, всё хорошо! Они каждые полчаса ходят!

Савин довел её до дома, а потом, немного подождав, пошёл прочь, угрюмый и задумчивый. Сначала в его мыслях ещё стояли картины прошедшего вечера, но вскоре они переключились на какую-то девушку из университета, с которой Савин не так давно общался. Он не беспокоился ни о ком, соблюдая лишь формальные правила приличия. Казалось, душа и тело этого человека были в каком-то сговоре, потому что сердце покорно слушалось желаний его тела, не делая никаких попыток пробудить совесть…

Виталий не знал что говорить, увидев избитое лицо Анны. Конечно, он давно привык, что нельзя ничего спрашивать у неё и лучше вообще не лезть в эту закрытую душу. Не задавая лишних вопросов, он уложил её на кровать, вымыл мокрым полотенцем лицо, развел аспирин в горячем мятном чае. Лиза уже давно спала. Когда Виталий пришел к Силантьевой в комнату с горячей чашкой аспирина, Анна сидела на кровати и плакала. Раньше он никогда не видел, чтобы она так рыдала – взахлеб, громко, как ребенок, всхлипывая. В её голове всё ещё повторялись слова, так больно раня её душу. «Как можно любить эту помойку? Как можно быть патриотом грязи и мерзости? Мы вас, скотов, всех уничтожим! Страну всю, если понадобится, разворотим! Поганые вы все твари, патриоты несчастные!» – слова Макса Лютика, сказанные с такой злобой и остервенением, без остановки прокручивались где-то в глубине сознания Анны, сводя её с ума. Единственным желанием было пойти и убить его, всю его команду, всех до единого членов этого клуба. Более всего на свете Анна ненавидела людей, не любящих свою страну. Возможно, потому, что Анна готова была умереть за Родину, любила каждый клочок земли её необъятных просторов, каждый камушек каждого дома, каждую травинку бескрайних полей; для неё самым страшным преступлением была нелюбовь к Родине. Даже слышать подобные речи от кого-либо было нестерпимо больно.

Виталий подошел к ней и сел рядом на кровать, молча обняв её за голову. Уткнувшись ему в грудь, Анна лишь надрывно всхлипывала.

- Я не способна ничего сделать, не способна изменить их! И что бы я ни делала, они будут презирать родные земли, у них нет возможностей, и даже, возможно, их можно относительно понять. И ясно, что виновато правительство, но всё равно: нет оправдания этим людям! Этот случай с Максом – лишь один показатель общей проблемы. Я вспоминаю свой университет, вспоминаю все эти группы и кружки, куда я шла, стиснув зубы, лишь бы получить зачёт. Мне тошно, – разговоры о своём университете Анна не выносила. – Они же ненавидели мою страну. Они не хотели ничего менять – они лишь мечтали уехать, сбежать отсюда, не возвращаясь. Приезжая из-за рубежа, они рассказывали какой там рай и как омерзительно на Родине. Сидя поодаль, я слушала и молила Бога, чтобы он дал мне сил не плакать при всех. Они были богаты, у них было всё – казалось бы, нет смысла жаловаться, но они покрывали свою страну страшными ругательствами. Полнейшее неуважение к прошлому, богатейшему прошлому нашей Родины, к культуре и природе, такой восхитительной, самой богатой на всей планете. Может, это неправильно, что я люблю свою страну до безумия? Что я готова убивать за её благополучие, что я мечтаю уничтожить всех лжепатриотов, не жалея, не моргнув и глазом расправиться с ними раз и навсегда. Их жизнь не стоит ни единой травинки на наших полях, ни единой иголочки в наших величественных хвойных лесах, ни единой капли воды наших рек и озер! Это из-за них наша родина развалится! Они везде, именно они учатся в престижных университетах, они – будущая элита нашего общества, именно они! С такими людьми страна будет продана по частям, они не будут думать о будущем, они живут ради Америки и Европы. Я помню эти дурацкие студенческие сборы, где нас всех заставляли участвовать, помню их разговоры о том, как они хотят навсегда уехать из своей страны. А когда я говорила им, что моя цель – жить в маленьком городке вдали от столицы, они лишь смеялись мне в лицо. Такие люди не понимают, что есть вещи гораздо более важные, чем деньги и престиж. Для меня это душевное спокойствие вдали от большого города на родной земле; я была так воспитана, что патриотизм впитался в кровь с молоком матери. Мы никогда не понимали; как вообще можно уехать? Куда? Как можно жить вдали от родных краев? – Анна уже успокоилась, она старалась говорить тихо и размеренно. – Этот неофашист Макс – лишь выразитель идей и мыслей большей части современной быдломолодёжи. Он воспитан в среде, где мерилом всего являются деньги, жизнь в большом городе и стремление за границу. Ничего духовного в подобных людях нет! Они не способны видеть красоту природы, не могут оценить музыку звёзд чистыми осенними ночами. Для них пределом мечтаний являются лишь жизнь в Москве и огромное состояние. И самое ужасное – от этого плохо не им, а мне. Я плачу ночами за них, я хочу всё изменить, хочу, чтобы люди были воспитаны в духе патриотизма, а не как сейчас – в духе презрения к своей стране. Казалось бы, Виталь, мне-то какое дело? Живу себе тихо, с ними после университета связи не имею, а всё равно: именно я не сплю ночами, а не они, пью сильнейшие транквилизаторы лишь для того, чтобы успокоиться, – Анна замолчала и обняла мужа. Он не знал, что говорить и что нужно сделать в этой ситуации: слова были бесполезны... Он так любил её и даже, возможно, понимал: ведь он тоже чувствовал родную до боли культуру русской глубинки. Только он, человек по природе очень мягкий и совершенно не конфликтный, успокаивал себя обычно тем, что раз за шестьдесят – семьдесят лет с войны люди и нравы так изменились, то и, возможно, ещё при его жизни снова всё станет лучше.

- Милая, нельзя так жить. Я понимаю тебя, да, но если переживать за всех, можно сойти с ума. Ведь у людей же есть какая-то защитная реакция, чтобы совсем не свихнуться. Думать ведь нужно о хорошем, а не плохом, – мягко сказал Виталий.

- А знаешь, как плохо, когда никто не понимает тебя? Я помню, в институте я всегда была этакий синий чулок – полный изгой, надо мной все издевались. Да и пускай, я уже, наверно, привыкла. Но я никогда в жизни не смогу привыкнуть, что люди… молодёжь ненавидит свою родную страну. И что этой молодёжи большинство. Я не знала, к кому мне примкнуть. К коммунистам ли, которые любят и видят процветание Родины в одном, или к монархистам, которые более всего ценят богатейшую культуру нашей страны, которые выступают за отход к традиции. Левые радикалы всегда были мне ближе: они хотя бы что-то делали… Иногда мне хотелось идти с правыми патриотами, иногда хотелось с левыми, но главным чувством в моей душе всегда оставалась любовь к России. Я всегда считала, что не любить родную землю равносильно тому, что ты не любишь родителей. Да, есть минусы, но ведь необходимо бороться против них, а не сидеть сложа руки. Я терпела всё… Терпела их разговоры, терпела обвинения в бездействии; я не могла сказать им прямо кто я и что я сделала ради родины. Да даже если бы они знали, разве они бы сочли меня за нормальную? – на некоторое время Анна замолчала, задумавшись, после чего, подняв глаза на Виталия, продолжила: – Понимаешь, Виталь, я хотела измениться! Я приложила все силы к этому, я хотела делать пользу своей стране, не творя беззакония, но ты же видишь: это невозможно сделать. Этот фашист чуть не зарезал меня, и ты думаешь, что я смогу его переубедить? Разве я смогу направить на истинный путь сотни тысяч человек? Кто будет слушать меня? Я старалась быть хорошей матерью и женой, но я запуталась в своих чувствах и не могу с ними совладать. Каждому свое, и я должна продолжать борьбу, – замолчав, Анна стала рассматривать лицо Виталия. Его большие добрые глаза были наполнены слезами, он нежно гладил её по волосам и молчал. «Какая же я идиотка, какая скотина! Он единственный, кто всегда любил меня, он один, кто хотя бы пытался меня понять! Почему же я не могу жить, ценя это? Почему же всё в этой жизни настолько сложно? Когда ты начинаешь распутывать и разрешать одну проблему, выплывает сразу много. А впрочем… Он ведь лишь жалеет меня, но не понимает так, как это нужно… Что же делать? Если бы кто-то сверхсильный принял за меня решение! Как было бы здорово, если бы не нужно было самому делать какой-то шаг, а потом жалеть, что наделал кучу глупостей! Если бы только кто мог приказать «делай!», если бы… Если бы можно было бы не отвечать за свои поступки, а лишь выполнять приказы!».

- Я попытаюсь заснуть, а завтра схожу к врачу, мне сделают зуб и лицо приведут в порядок, – сказала Анна и, поцеловав Виталия со всей полнотой накопившихся чувств, легла на кровать, завернулась в плед и закрыла глаза.

Часть пятая.

МАЛОДУШИЕ.

Анна выжидала Макса Лютика, сидя в машине, уже часа три. Она была необычайно спокойна и холодна. Анна, уже давно научившаяся контролировать свою злобу и ненависть, могла быть достаточно спокойна даже несмотря на то, что внутри всё кипело от ярости.

В машине приятно играли мелодии с последнего альбома Carbon Based Lifeforms, разнося по телу меланхоличное тепло. Силантьева глубоко вздыхала и медленно закрывая глаза, снова открывала их. Винтовка была собрана и поставлена на специальные крепления, через тёмные стекла видно её не было. Дуло смотрело в маленькое отверстие окна прямо в сторону здания партии, где обычно появлялся Макс. Никакой жалости – лишь холодное спокойствие и ледяная ненависть разлились по её телу, не оставляя места другим чувствам. Такое спокойствие, наверное, можно сравнить с похожим чувством человека после невероятно неудачного дня, когда под вечер несчастный, махнув рукой и сказав «одной проблемой больше – какая разница?», садится в кресло, а оно, издав предсмертный треск, ломается. Спокойствие загнанного в угол, почти уже убитого, но не сдавшегося человека.

Анна выжидала его уже не один день, всегда сидя во дворах в машине Виталия. Со встречи с Максом, описанной в предыдущей главе, прошло уже примерно недели четыре, но чувство напряжённой злобы так и не покидали душу Силантьевой. Обида затаилась так глубоко, что нельзя было её изжить. Это была обида не только на Макса и его слова, но и на ту женщину, которая так сильно оскорбила Анну, назвав её бездельницей.

Жизнь была не такой, как хотела Анна. Она не была с Савиным, она не делала ничего полезного и… правда: она была по сути дела просто никем. Повторяя себе эти слова, Силантьева больно закусывала свою губу. Но ничего, разумеется, не поделаешь, когда виноват во всех бедах сам, никто не способен помочь. Она хотела доказать, что она способна на многое, что она тут главная, именно она будет вершить правосудие. Честолюбивое желание властного человека доказать миру, что он чего-то стоит. Анна, конечно же, сама прекрасно понимала, почему всё это происходит, но уже не могла остановиться.

Она одновременно и любила свою семью, и любила свою несчастную страну, для которой желала лишь счастья и процветания, а кроме этого, совершенно особенно она любила Савина – страстно, безумно любила… Будучи человеком неглупым, Силантьева прекрасно понимала, что вряд ли она вообще интересна Савину как человек, но, как и любая женщина, она бережно хранила огонёк надежды на то, что её подозрения напрасны.

Глядя пристально на дверь в комитет партии, Анна думала обо всём этом, и в душу закрались сомнения по поводу того, стоит ли вообще трогать Макса. Кто он? Ещё ребенок, ещё глупый подросток, который просто не понимает, чего хочет. Но, с другой стороны, он рассуждал очень уж умело, как самый что ни есть взрослый экстремист. За что жалеть того, кого уже не исправить? Что он хорошего сделает кроме того, что будет вредить нашим? Но, возможно, он не способен убить? Зачем же его убивать? Анна задумалась и даже отстранилась от винтовки. Может, правда, лишь напугать его? Может, подстеречь его с пистолетом и лишь пригрозить? Да, из этого ничего хорошего не выйдет: случай с Моторовой говорил сам за себя.

Силантьевой уже не хотелось стрелять, ей было невероятно больно от обиды на всю свою судьбу, хотелось бежать… Бежать далеко-далеко и чтобы прошлое не гналось за тобой! «Я выстрелю в ручку двери, напугаю его – может, пораню ему ладонь, но не больше», – подумала, наконец, Анна. Решив в итоге что она будет делать, Анна немного успокоилась и расслабилась, нацелив свою винтовку ровно на железную ручку двери. Она даже не заметила, как подошёл Макс, а рядом с ним – ещё кто-то, тоже в плаще. Как ни в чем не бывало, Макс разложил что-то ровно перед дверью, а его сообщник начал разукрашивать окна баллончиком. Прямо среди бела дня – такое хамство! Молодые, дерзкие, эти люди плевали на остальных, получая какое-то особое наслаждение от своих действий.

- Эта молодая «коммуняжка» выбила мне зуб! – доносились до Анны обрывки фраз, – но они должны знать, что нас уже не остановить! Нас ничто не остановит, никакие лжеидеи – мы будем первые.

Не теряя более ни минуты, взбешённая Анна аккуратно прицелилась и выстрелила в ручку двери. Противный скрежет металла о металл, крик… В следующее мгновение Анна увидела, что Макс лежит на земле, схватившись за грудь и задыхаясь. Его сообщник бросился к нему и зажал рукой рану в груди от пули, отскочившей от железной ручки. Этого Анна никак не предвидела… Друг Лютика посмотрел во дворы и явно заметив подозрительное кинулся левой рукой шарить в карманах, чтобы, видимо, достать сотовый телефон. Силантьева, не медля ни секунды, надавила на газ и поехала прочь отсюда.

Дата добавления: 2015-10-28