ОДИН В ПОЛЕ – ВОИН? 24 страница

Когда Роман Павлович спустился с трибуны, он встал в толпе, разговаривая с кем-то и мило улыбаясь, всем своим видом давая Анне понять, что он даже не замечает её, уж тем более он не страдает и не думает о ней. Естественно, Анну, как и любую другую девушку на её месте, это сводило с ума. Она решила собраться с силами и подойти к нему, поговорить, узнать хотя бы как у него дела. Поборов свой страх, Анна сдалась под напором своих чувств и решительным шагом подошла к Савину, который, казалось, даже не видел её.

- Добрый день! Мы с вами так давно не виделись… Как Ваши дела? – она спросила нарочито весело и непринуждённо, хотя внутри всё трепетало.

- Анечка! – он артистично воскликнул, словно перед ним стоял сам Элвис Пресли, а не Силантьева. – Как же я рад, что с Вами всё хорошо! Я уже соскучился, что же Вы нас не посещаете? – обратился он к Анне, после чего представил девушку рядом стоящим людям. Через некоторое время они отошли в сторону.

- Анечка, давно вас не видно, – сказал он, стараясь изобразить удивление, хотя прекрасно понимал причину.

- Да, получилось нехорошо. Знаете, дел очень много: меня за эти полтора месяца только и хватило написать статью и прочитать её в университете. Понимаете, дочка не успевает в школе, я ей помогаю и… время всё уходит, – она пыталась придумать хотя бы что-то. Но этого человека было не обмануть – он, казалось, видел её насквозь.

- Я бы не хотел, чтобы Вы чувствовали себя смущенной из-за нашей последней встречи. Это не повод избегать меня, Анюта. Забыли уже всё давно, – сказал он прямо, наблюдая её реакцию. Она явно обрадовалась, на лице читалось облегчение. Ему только и нужно было заметить это в её взгляде! Ведь подобная реакция значила, что она думала о нём, переживала, потому что он не безразличен ей. Разумеется, он даже и не думал о ней так, как она о нём.

- Я рада, Роман Павлович. Мне было тяжело объяснить, но я очень рада, что мы друг друга поняли.

- Естественно! А теперь я Вас приглашаю на наше очередное праздничное мероприятие в начале декабря – день рождения Петра Васильевича, ветерана, заслуженного деятеля партии. Будет небольшой стол, всё в лучших традициях, – сказал бодро Савин.

Анна смотрела на него и понимала, что она будет ездить сюда только ради того, чтобы увидеть его – ездить часто, потому что она не в силах себе отказать. У нас всегда есть выбор! Есть выбор сказать «да» или «нет», закурить или нет, сделать плохой поступок или нет. Жизнь сама по себе большой выбор, а чтобы быть счастливым, нужно, как в лотерее, угадывать какой будет верным.

- Обязательно буду… А как там Макс? Поймали?

- Знаете, притих! Удивительно, но пока нас не тревожил с прошлого раза, – ответил Савин, но прервался, потому что кто-то позвал его на трибуну. Извинившись перед Анной, он поспешно поднялся. Но Анна уже не стала более мучить себя, а собравшись, сделала правильный выбор: поехать домой.

* * *

Прошло чуть более четырех месяцев довольно однообразной жизни Анны, Виталия, Лизы и партии. Зима миновала, уступив место мягкой и довольно ранней весне. Был ровно год, как семья переехала в Док. Казалось, что всё продолжает течь в неизменном ритме и ничего не меняется. Анна начала посещать все партийные мероприятия и общалась с Савиным, будто ничего и не происходило. Будучи человеком хитрым и умеющим выжидать, Роман Павлович не торопился развивать события, но, тем не менее, был абсолютно уверен в победе. Он действовал своей излюбленной тактикой – любоваться собой перед всеми и вызывать этим женское восхищение. Подобных людей всегда спасает их умение ждать, даже получать наслаждение от процесса: ведь они наслаждаются не достигнутой целью, а ежесекундным процессом самолюбования.

В конце апреля – начале мая Макс Лютик возобновил свои атаки на партийное здание, причём уже не ограничиваясь похабными рисунками, а нанося реальный вред. Он разбивал окна, поджигал двор, а один раз даже проколол колесо у машины одного из членов партии. Все попытки Савина поймать этого экстремиста были неудачны: не помогали ни видеокамеры, ни ежедневные засады. Савин, не привыкший проигрывать, воспринимал это как насмешку и плевок себе лично в лицо от этого пацанёнка, ещё толком ничего в жизни не знающего. Его задевало подобное отношение, ну а в особенности то, что он никак не мог поймать этого негодяя. Подобные люди, совершенно не умеющие принимать поражение – в особенности от людей, которых они считали хуже или глупее себя, – никогда не могут смириться с таким раскладом вещей… После очередного нападения было решено провести экстренное собрание в партии для того, чтобы решить что делать. На этом собрании нам следует остановиться подробнее. Вы скоро поймёте почему.

В партийном комитете собралось много народу – наверное, вообще всё руководство и активные члены, хотя некоторых Анна видела впервые. Все сидели в небольшом зале, где стулья были расставлены вокруг стола перед своеобразной сценой, на которой находился председатель. На столе был вафельный торт и чайный набор: в партии любили проводить собрания в домашней обстановке.

- Пойдут любые предложения. Нужно приложить все наши силы, чтобы поймать этого человека. Он не останавливался ни перед чем, чтобы только навредить нам. Мы не должны сидеть сложа руки, мы должны начать действовать. У кого есть какие предложения? – спросил степенный мужчина в возрасте, председатель.

Анна молчала. Она, конечно же, сразу вспомнила военную винтовку, подаренную ей Седовым, но отмела эту мысль не только потому, что здесь её не примут, а скорее из-за своего желания измениться.

- Он знает все наши машины, ему достаточно одного взгляда на улицу, чтобы заметить, сторожит ли кто его, – сказал кто-то из зала.

- Это верно. Поэтому нам лучше разместиться в доме напротив улицы с окнами на наш вход.

- Нужно договориться с владельцами квартир с наиболее удобно расположенными окнами.

- Кто вас к себе на ночь-то пустит? Будто хозяева квартир так же заинтересованы в поимке какого-то Макса.

- Можно будет расположиться на лестничной площадке.

- Не думаю, что это выход. Машин всегда стоит много. Нужно взять машину отца, брата, жены – ну, чью-нибудь! – и подождать его тут. Вряд ли уж этот бандит знает номера и марки машин наших родственников.

- Вы прекрасно знаете, что он в курсе насчёт того, где мы живем, если портит двери в наши квартиры. Он знает о всех нас в тысячу раз больше, чем мы о нём! Нужны молодые, шустрые люди, которые смогут, используя его методы, поймать его! Ведь чтобы поймать преступника, нужно мыслить, как он, – услышав эти слова пожилого господина, Анна оживилась.

- Конечно, нужны активные меры для борьбы с ним, – согласилась она.

- Ну, давайте, Вы молодая, вам действовать – не нам же, старикам, – возмутилась пожилая женщина, с которой, Анна прекрасно помнила, уже не раз пререкалась на различных сборах.

- Почему Вы говорите это с таким презрением? Может быть, я действую, и вполне активно, – мягко заметила Анна, стараясь сдерживать своё возмущение.

- Потому что вы, молодёжь, здесь лишь языком чешете, вы хоть бы палец о палец ударили, – продолжила пожилая женщина, которой почему-то никто кроме Анны не смел возразить, – этот Лютик молодой – ваш, возможно, ровесник; уж не нам же его ловить, когда и вы, и большинство таких, как вы, могли бы сейчас собраться да и поймать его. Не нам же в клубы за ним идти, выискивать его в молодёжных заведениях? Не нам же за ним по улице бегать? А вот вы лишь рассуждаете всегда – что конкретно Вы, что остальные. Хорошо бы, надо бы, давайте… Это ваши основные слова. А разве не таких, как вы, критиковали великие революционеры? Если хочешь что-либо изменить – вставай с дивана и начинай что-то делать!

- Поражает Ваша уверенность, что лично я ничего не делаю, – заметила Анна сухо, хотя внутри вся дрожала. Несмотря на показательную холодность, её легко было задеть за живое.

- Не лично Вы. Хотя даже и Вы: что конкретно Вы сделали, помимо нескольких статей, содержание которых нам Америку не открыло? Писать и говорить – сложно ли! А пойди поймай этого Лютика да надавай ему как следует, чтобы больше уже никогда не хотел творить подобное! Молодые ведь, шустрые. Подстерегли его, поймали, отвели в полицию. Нет, что вы! Ведь мы руки боимся пачкать, да и смысла мы не видим. Пока каждому из нас тепло и хорошо, из своего укромного местечка выходить совсем не хочется. Что Вы, что Петька, что Данька – только хвастовство, зависть к богатым, а дела как такового – ноль. А я во время развала страны загораживала животом танки! Вот моя отвага! Дайте мне ружьё – я бы тогда начала палить по всем этим сволочам. А вы ведь только трепать языком горазды. Знаю я современную молодёжь – что коммунисты, что не коммунисты. Все думают лишь о развлечениях, компьютерах, отдыхе, ручки не пачкают, а кто будет в будущем бороться? Нужны люди, которые могут не только трепать языком, а делать дело. А так взглянешь на нынешнюю молодёжь – одни паразиты: не работают, деньги прожигают, ничего не делают, только развлекаются и без конца болтают о том, как жить плохо, – женщина уж очень разошлась, она говорила с чувством, разводя руками и периодически вставая со своего места.

Конечно, понять её было можно: ведь и правда, таких отчаянно любящих Родину, как Анна, было мало. Эта женщина никогда не видела в жизни таких людей, как Елена или члены «Оранжа», да и где их найти в нашей официальной соглашательской оппозиции? А пожилые люди редко связывают жизнь с самыми реакционными элементами. Женщина, защищавшая Советский Союз своим телом, разумеется, ждёт активности от членов партии. Но она ведь не понимает, что законными – пускай даже активными или гиперактивными – методами, в нашей стране уже ничего не достичь. С другой стороны, вряд ли она бы одобрила действия Анны в недавнем прошлом…

Слушая подобную разоблачительную речь, Анна закипала. Ненависть обычно живёт в нас тихо, лишь поджидая момента, когда можно вырваться и подчинить нас своей воле. И если ей удается затуманить наше сознание, то никакой здравый смысл не поможет: человек, охваченный яростью, идет на самые отчаянные поступки. Анна уже слабо контролировала своё тело и речь, ей захотелось выбежать, схватить винтовку и расстрелять не только Лютика, но и всех этих мнимых коммунистов. Её задевало за живое, что её (!) – отчаянного борца против всякого рода сволочизма, её – по меньшей мере героя своей страны – причисляют к бездельникам и болтунам, которые действительно в жизни ничего не сделали.

- Кто Вам дал такое право – обвинять меня? Мы вообще знакомы ли с Вами? Откуда Вы знаете, что я в жизни сделала, в каких организациях состояла? Может, я побольше Вашего пережила! Пустые слова – в этом Вы правы – именно они беда нашей организации, а далеко ли Вы ушли от них, раз обвиняете меня – человека, который жизнь загубил на свою страну, – в бездействии? Может быть, я раньше большинства поняла, что надо бороться? Может быть, я была активным членом РКСМ? Откуда Вы вообще знаете, что я в жизни делала? – Анна вспылила. Она уже не могла остановится, ярость и ненависть загорелись огнём в её глазах. Она даже встала, хотя все сидели, и стала ходить по залу. К ней подошел Савин, положил ей руку на плечо нежно и попытался усадить или хотя бы успокоить, но Анна, нервно откинув волосы на спину, не обращая внимания на него, продолжила свою ходьбу. Несмотря на весь свой эгоизм, люди, подобные Роману Павловичу, обычно не конфликтны и при возникшей стрессовой ситуации всячески стараются сгладить накал. На Силантьеву, однако, это не действовало: она ходила и говорила с чувством, говорила, возможно, даже то, что говорить было не нужно, но остановиться никак не могла.

- Вы просто склочная девица! – перебила Анну её оппонент. – Вот Вам нравится устраивать сцены, видимо, показывая, какая Вы смелая и находчивая: с пожилыми-то людьми ругаться – в этом вся Ваша заслуга. Ваша заслуга в пустых словах – не более, а статейки я Ваши читала; знаете, видала и лучше. Вместо того, чтобы тут самоутвеждаться, пошли бы лучше подловили бы Макса с его командой неофашистов да показали бы им где раки зимуют! А Вы скандалы с пожилыми людьми устраиваете. Стыдно должно быть.

- Вы мне только «выкаете», не потрудившись даже узнать моего имени, Людмила Александровна, что говорит о том, что я для Вас – лишь часть большой группы «коммунистическая молодёжь». Но поверьте мне: то, что я сделала за свою жизнь, Вам с Вашими баррикадами даже в кошмарах не снилось! Мне совершенно нет дела, верите Вы мне или нет – я лишь хочу обратить Ваше внимание на то, что голословные обвинения не украшают в первую очередь Вас.

- Девочка, ты мне во внучки годишься – что ты за свою жизнь-то сделала, чтобы меня в голословности обвинять? Книжки читала, пока я собою защищала страну? Не только я одна, а много таких же людей. Или статейки писала? Это ты называешь выдающимся поступком? Или что? Ты поймала и сдала в полицию десяток таких, как Лютик? Слабо верится. Ведь и ты, и остальные, как Петька и Данька с Машкой лишь гуляют да разглагольствуют о победе коммунизма и революции. В клубе да с пьянками хорошую революцию сделаешь! Так что не нужно мне говорить как много ты сделала, потому что я прекрасно знаю и отличаю хвастовство от дел реальных, – продолжила бабка.

Анна чувствовала, что последние остатки сдержанности покидают её и она сейчас схватит нож, которым разрезали торт на столе, и вонзит его в горло этой женщине, которая сумела порвать в душе Анны последние струнки, отделявшие её от прежней жизни. Теперь уже дороги назад нет, она не прошла своё испытание и, наверно, никогда ей было не суждено исправиться. Злоба захлестнула её всю, да так, что становилось тяжело дышать; всё плыло перед глазами, кроме того ножа, который привлекал взгляд и словно заставлял схватить его и швырнуть в эту нахальную женщину. У Анны дрожали руки, а адреналин, выплеснувшийся в кровь в огромном объёме, заставлял сердце бешено биться. Она не видела ничего и никого, кроме своей жертвы, на которую готова была броситься и растерзать голыми руками на глазах у всех. Анна схватила нож и на секунду замерла, после чего звучно вонзила его в стол под испуганные вскрики окружающих, и вышла из зала, хлопнув дверью. Через несколько секунд после этого Савин, находящий пользу для себя в любой ситуации, вышел вслед за Анной.

Он поймал её уже у выхода, когда Анна тянулась к двери, чтобы выйти на улицу.

- Анна, подождите! Что Вы! Не обращайте внимания! – он поймал её за руку. Анна обернулась, и он увидел, что она вся в слезах. Силантьева редко плакала, но если уж слёзы, идущие у неё бок о бок с раздражением, вдруг прорывали ледяной занавес, то она уже не могла остановиться. Ей было больно и обидно, что никто не оценил её, никто даже понятия не имел чем она пожертвовала, чтобы в стране было лучше, что её сравнили с бездельниками и болтунами. А ведь она загубила свою жизнь ради справедливости! Но никто этого не знал! Никто не скажет ей «спасибо», никто не поклонится её могиле, никто не поставит свечку за её душу. Ей хотелось благодарности и славы, а что она получила? Голословные обвинения в бездействии. Ей хотелось доказать, что она сильная и без чьей-либо помощи расправится с этим Максом, что о нём быстро все забудут. Наплевать на то, что она клялась исправиться: ведь и так ясно, что такие люди вряд ли способны измениться, это противоречит их натуре. Единственное, что она хотела – это доказать на что она способна, и дела не было до последствий. Адреналин кипел в её крови, глаза горели даже несмотря на слёзы.

- Анечка, милая моя! Успокойся, я всё равно тебя не отпущу в таком состоянии, – говорил Савин под стать ей возбужденно. Он знал, как играть в такие игры – до мельчайших подробностей, не упуская никаких деталей, и в этом ему не было равных.

- Роман Павлович, пустите меня: я должна ехать!

- Ни за что! Пошли в мой кабинет, поговорим по душам. В таком состоянии я не пущу тебя ехать на машине! Посмотри: ты вся дрожишь, нужно успокоиться, – он взял её за руку и потянул в свой кабинет.

Анна догадывалась, что в таком состоянии она лишь натворит всяких глупостей, но понимала, что дороги назад уже нет, и подчинилась. Подсознательно она уже даже знала чем это закончится, и чувствовать его руку своей ладонью становилось всё более и более обжигающе. Его кабинет был прямо по коридору и, когда они зашли внутрь, Савин запер дверь изнутри и усадил Анну на диван, после чего подошел к кофе-автомату и сделав кофе подал Анне. Она приняла кофе, с опаской взглянув на Савина. Он был настолько притягателен, что она теряла дар речи и понимала, что больше не сможет находиться в этом кабинете. Эти огромные чёрные глаза, каких Анна не видела ещё ни у одного человека, сводили с ума. Его мимика, движения… Голова шла кругом.

- Роман Павлович, я должна ехать, – ещё повторяла Анна, понимая, что никуда она уже отсюда не уйдет.

- Ты очень переживаешь из-за вещей, которые этого не стоят. Мы с тобой вдвоём выследим этого Макса, поймаем и отобьём желание дальше портить нам жизнь. А Людмила Александровна, ты же знаешь её: она женщина очень склочная, ей только повод дай, и начнётся… Не переживай… Расслабься. Хочешь, включу хорошую музыку? – он встал, включил на своём компьютере что-то красивое и мелодичное.

Музыка разлилась по венам, принося спокойствие и умиротворение. Анна глубоко вдохнула и закрыла глаза, откинувшись на диване. Она не заметила, как он сел рядом, понимая, что нельзя дать её адреналину испариться. Он ещё продолжал говорить, его огромные чёрные глаза были совсем близко, его дыхание обжигало её щеки. Анна специально не открывала глаз и не смотрела на него, потому что знала, что не устоит. Слёзы встали комом в её горле – и уже не из-за этой мелкой перебранки на заседании партии, а потому, что она не могла заставить себя не чувствовать те эмоции, что жгли её душу. Такое случилось впервые в её жизни, и неподготовленная Анна – в прошлом хладнокровная, расчетливая – стала жалкой и уязвимой. У неё заныли губы, ей безумно захотелось, чтобы он поцеловал её. Она не думала о последствиях. Ну что произойдет от одного поцелуя? Почему она, всю жизнь делавшая дела, которые не приносили ей удовольствия, сейчас не могла хотя бы один раз почувствовать себя счастливой? В то же время в голове всё время крутились слова этой женщины, обвиняющие её в бездействии.

- Ты не должна так переживать… Всё хорошо… Сюда никто не зайдёт… Я с тобой, я всегда помогу тебе. И Макса поймаем! И я знаю, что ты делаешь всё, что в твоих силах, – говорил сладко Савин и гладил её по волосам.

Его голос, так похожий своим необыкновенным тембром на голос Петера Хеппнера, действовал волшебно; Анне казалось, она могла бы слушать его вечно. Наконец Савин, откинув рукой волосы с её плеч назад, медленно приблизился к ней и нежно прикоснулся к её губам своими. Небольшая щетина маняще уколола её щеки, но Анна не сопротивлялась, потому что – Бог знает, – наверно, с их первой встречи она подсознательно ждала этого, и хотя первую попытку она пресекла ещё несколько месяцев назад, она очень об этом жалела. Ведь она не хотела становиться предателем! Она же исправилась! Но желание чувствовать себя счастливой гораздо сильнее, чем желание исправиться.

Нежная музыка, приятный запах кофе, нервное возбуждение от пережитой ссоры окончательно подвели Анну. Проклятая физиология окончательно взяла верх над её разумом. Она, сама не зная почему, сбросила туфли и залезла на диван с ногами, обнимая Савина и целуя так страстно, будто расставалась с ним навсегда. Руки уже не слушались её сознания, она расстегивала пуговицы на его белой рубашке дрожащими пальцами, развязав до этого его галстук. Ей хотелось продлить каждое своё прикосновение к его груди, к его стройным рукам, словно это был сон, а она должна вот-вот проснуться. Она жадно вдыхала запах его волос, желая словно бы навсегда запомнить.

Диван был небольшой – кожаный, но удобный, а возможно, ей так лишь казалось потому, что сейчас она была с человеком, которого по-настоящему полюбила. Савин обнимал её за талию, опуская руку всё ниже, одновременно другой рукой нащупывая молнию на её платье. Остатки здравого смысла говорили Анне, что пускай лучше она расправится с Максом, но не изменит своей семье! Но что поделать, если она любила именно его, а не Виталия… Что Виталий был её привычкой, ошибкой, если так можно назвать, но никогда подобного она не чувствовала к нему. Она уважала его и была благодарна, но, с другой стороны, не могла быть постоянно обязанной ему, ей тоже хотелось жизни. Раньше, до встречи с Савиным, Анна наивно полагала, что она так счастлива с Виталием, что более нечего желать. И правда: он был красивый и приятный в общении мужчина, но не было в нём того шарма, которым обычно обладают все искусные позёры, как Савин.

Её жакет был уже на полу – оставалось всего лишь молния на платье, над которой уже давно работали руки Савина, и чем ближе был этот момент, тем страшнее ей становилось.

Однако ситуацию прервала музыка от её сотового телефона, доносившаяся из сумки. Савин зашептал хриплым голосом, целуя её шею:

- Не подходи… И без тебя разберутся. Не нужно, милая, не бери трубку.

Подсознательно Анна только и искала повод отстраниться, поэтому она всё же села на край дивана и полезла в сумку за телефоном. Савин остался на месте, наблюдая за ней.

- Это… муж, – при этих словах Силантьева покраснела, понимая абсолютную нелепость своего положения. Ей звонил муж, человек, который ради неё готов был на всё, который отдал себя семье и не чаял души в ней, в то время как она находилась с человеком, который по своим душевным качествам и близко не стоял с Виталием. Савин всё же отодвинулся, так как слово «муж» тоже не способствовало счастливому продолжению подобных дел. Он разлёгся на диване в полу расстёгнутой рубашке, небрежно придерживая развязанный галстук. Он был само обаяние, он был настолько притягательный, что устоять было просто нереально. У Анны перехватило дыхание, руки дрожали так, что она не с первого раза смогла раскрыть телефон-слайдер. Телефон упал на диван, Анна нервно подняла его и поднесла к уху.

После пары минут разговора с Виталием Анна заметно обеспокоилась и стала быстро собирать одежду, стараясь не смотреть на Романа Павловича.

- Дочка… Заболела… – говорила она, собирая с пола разбросанные вещи.

- Подожди, – Савин усадил её рядом, заметив, что она поспешно стряхивает слёзы, чтобы он не видел. – Вот, милая, успокойся.

- Я не могу, Роман Павлович! Я… – Анна хотела сказать, что она дала слово измениться, но выдавила лишь: – Я должна ехать.

Он не сдавался так просто; взяв Анну за руку он поцеловал её в плечо. По телу пробежали мурашки, ноги уже снова не слушались её тела, Анна понимала, что нельзя, но не могла остановиться. Он не убирал своих рук, продолжая целовать её шею. Анна пыталась оттолкнуть его, чувствуя, как предательски ноет всё тело, не в силах больше терпеть это сладкое издевательство. Но нельзя! Она же сильный человек!

- Роман Павлович, мы выследим Макса, мы… Еще будет время… Дочка правда заболела, отравилась… Я же мать, пожалуйста, что Вы со мной делаете! Я же Вас… – она не договорила, поэтому Савин мог лишь предполагать, какой из двух глаголов она хотела тут употребить, хотя, впрочем, оба они были верны.

- Что? – он переспросил, желая вытянуть из неё признание. Но Анна была уже почти одета и даже сумела более менее прийти в себя.

- Ничего, спасибо Вам. Вы… Позвоните потом, – говорила она, застегивая пуговицы жакета дрожащими руками.

Случайно её взгляд снова упал на него – до чего же он был красив! Сердце замирало, больше всего на свете сейчас ей хотелось броситься ему на шею, обнять и целовать, никуда не отпуская, и получить долгожданное спокойствие и умиротворение в его руках. Глядя на него, Анна замерла, не в силах отвести взгляд. Он был, казалось, абсолютно спокоен, и лишь с ухмылкой смотрел на неё, не вставая с дивана и не утруждаясь хотя бы одеться. Словно он ничего не чувствовал, словно для него это была самая обычная ситуация и он спокойно заснёт ночью! Анна уже с трудом сдерживала слёзы, стоявшие в горле и готовые вот-вот прорваться. Наспех собравшись, она поправила волосы и сказав ему короткое и холодное «до свидания», собралась уже выйти, как он резко встал и взял за плечи. Рубашка его была небрежно расстегнута и Анна смотрела прямо на широкую грудь, покрытую черными негустыми волосами. Свою игру он знал по секундам: когда, что и где нужно сказать, как посмотреть, что сделать. Анна прикусила губу, стараясь успокоиться, но проклятая физиология так не вовремя подводила её.

- Мы обязательно поймаем Макса вместе с тобой, не переживай, и… – начал говорить Савин, видимо, чтобы задержать её ещё тут.

- Вы же не хотите ловить Макса, это всё предлоги, – ответила она горько.

- А разве ты против, чтобы это было предлогом того, чего ты сама так хочешь? – и не дав ей договорить, он поцеловал её долгим поцелуем в губы. Анна чувствовала, как начинают снова дрожать её только что успокоившиеся ноги. Она положила руку ему на грудь, наслаждаясь каждой секундой этого чувства.

- Я прошу Вас, – выдавила она из себя и, сделав решительное усилие по подавлению своих желаний, вышла из кабинета.

Анна чувствовала, что ей хочется упасть и рыдать, кричать от боли, лезть на стену, сделать невозможное, чтобы этот кошмар закончился. На теле обжигающе горели его поцелуи. Живот отвратительно ныл, а ноги всё ещё дрожали. Сев в машину и проехав недолго, она встала у обочины и разрыдалась. Уронив голову на руки на руле, она плакала взахлеб, кусая губы в кровь.

Где же та Анна Силантьева – холодная, прагматичная, жесткая? Где рациональное мышление, которое никогда не подводило её? Где то умение отличать лишь достойных людей? Эта девушка исчезла, сбежала, отдав предательски своё тело в аренду жалкой, влюбленной по уши молоденькой девчонке, попавшей в ловушку для подростков. Ей так хотелось, чтобы всё можно было изменить, чтобы дома никто её не ждал, чтобы её тёмное прошлое оказалось страшным сном… Она никогда не могла подумать, что какой-то мужчина, причём сильно старше её, сведет её с ума.

Вытерев глаза, наконец, Анна собралась с силами и, нажав на газ, поехала домой, а в голове бесконечно повторялись прекрасные сцены сегодняшнего вечера.

* * *

Неспокойные дни проживала Анна, пока вынуждена была сидеть дома и лечить девочку. Лиза отравилась, и, хотя ничего серьёзного не было, ребенок целый день лежал в кроватке и ничего почти не ел. Виталий уехал по работе, и Анна была связана: не могла ни уехать, ни отлучиться из дома. И, несмотря на то, что Анна любила девочку и, бесспорно, думала о ней в первую очередь, сейчас её сердце было сдавлено, словно в тисках.

Иногда Анна выходила на балкон и садилась курить, глядя на сосновый бор, раскинувшийся до Волги, величественный и устрашающий вечерами… Силантьева плакала, уткнув голову в ладони. В голове бесконечно пробегали сцены недавнего прошлого, а слова той женщины о бездействии Анны не выходили из ушей. В такие моменты она хотела схватить винтовку и броситься ловить этого Макса. Она была меткий стрелок и, если бы удобно расположилась где-нибудь, то, выследив его, без труда могла бы застрелить. Кроме того, в бардачке её машины лежал небольшой пистолет, когда-то давно взятый у Седова. Она забывала про него и часто оказывалось так, что сидевший справа Виталий, залезая в этот ящик, первым, что видел – это пистолет. Он, старавшийся забыть прошлое Анны, всегда очень расстраивался при виде этого страшного орудия смерти. Но Анну это мало волновало: для неё иметь при себе оружие было уже столь обязательным, как для некоторых носить с собой сотовый телефон. Пока она сидела дома, Силантьева всё чаще и чаще колебалась в своем намерении измениться. Нужно ли это? Ведь она хочет и будет продолжать борьбу и когда… Впрочем, она ни в коем случае не строила предположений, что было бы, если бы она поддалась на ухаживания Савина. Наконец, в один прекрасный вечер, где-то через дней пять после описанных в предыдущей главе событий, Роман Павлович позвонил Анне узнать как чувствует себя Лиза, а так же – чисто для себя – прощупать почву в отношениях с Анной. Конечно, Анна была счастлива лишь слышать его голос, и она уже смирилась с тем фактом, что встать на путь исправления ей, видимо, не суждено.

- Анечка, я рад, что Лиза уже поправилась! Значит, ты сможешь больше времени уделять партии, не так ли? Я хотел бы узнать: сможешь ли ты в эти выходные попробовать выследить Макса? У меня появились сведения насчет сбора их группировки.

- Я согласна! Давайте… На моей машине: Вашу он уже знает, – сердце Анны выпрыгивало из груди.

- Ну, что ж… С нетерпением жду момента… когда я снова увижу тебя, – он сказал своим обычным бархатным голосом и быстро завершив разговор попрощался. Искусство обольщения, пожалуй, было его основной профессией.

В тот день Анна с самого утра собиралась ехать на встречу, договорившись, что Виталий возьмёт девочку на аэродром на вечер. Однако Виталий, замечая изменения, происходившие с Анной, уже всё чаще противился её партийной работе. Он периодически пытался поговорить с ней насчёт всей этой жизни, но Анна либо уходила от ответа, либо жёстко огрызалась. Будучи человеком, который стерпит всё, Виталий обычно в итоге кивал и говоря «как хочешь» уходил. Но подобные разговоры всё более и более подогревали в Анне желание решиться на отчаянный поступок, изменить свою жизнь раз и навсегда. Бессонными ночами она постоянно представляла, как она всё бросает и бежит к нему. Конечно, вопроса и не вставало, что он мог бы не обрадоваться такому распорядку вещей: для Анны это казалось просто невозможным. И в тот день она в необычно взволнованном настроении собралась ехать в город. Виталий поймал её у выхода из дома и пристально посмотрел.

Дата добавления: 2015-10-28