Не менее трудный октябрь 17 страница

После приземления нашли раненого радиста, доставили его в госпиталь. На операционном столе Иван Михайлович Гордовенко скончался. Остальные члены экипажа вернулись в авиаполк и продолжили боевую работу. В Словакию в ночь на 24 октября полетели все, кроме штурмана В.И.Панфилова. Шли на высоте 3000 метров за облаками. Миновав Попрад, настроились на приводную. Оказавшись над целью, Левин ввёл машину в глубокий вираж со снижением пять-шесть метров в секунду. Десятибальная облачность и дождь свели видимость до минимума. Лётчики крутили спираль снижения фактически вслепую. Лишь на шестистах, метрах увидели землю и сигнальные огни аэродрома. Сели, подсвечивая себе фарами. Стволы света от них «резали» косые ниточки дождя. Ли-2 на малом газу порулил за человеком с фонариком.

После разгрузки Левин и Воеводов направились к Чирскову за указаниями на обратный рейс. Застали они его в растрёпанных чувствах. Рассказав вкрат­це об обстановке вокруг аэродрома «Три Дуба», он сказал, что пассажиров не будет, все они уже отправлены первыми самолётами, что экипажу следует не­медленно убыть домой. Уже через пятнадцать минут Левин разгонял свой Ли-2 по взлетной полосе.

Машину под номером «три» на аэродроме «Три Дуба» ждали. Чешские лётчики, не сумев отблагодарить экипаж Горбунова мотоциклм, от своей затеи не отказались. На этот раз они действовали похитрее: расставили вокруг Ли-2 дозорных, и, убедившись в том, что поблизости вездесущего Чирскова нет, подкатили и буквально зашвырнули в самолёт бочонок. Слово, отражающее его содержимое, в переводе не нуждалось.

На этот раз Горбунов взлетел с аэродрома еще быстрее, чем тогда, когда получил втык за мотоцикл.

Полёт туда и обратно был одним из трудных за всю работу на Словакию. А если трудное дело завершается благополучным исходом, то всегда возникает желание его «замочить». Пробку из бочонка высадили в один приём, набулькали полную алюминиевую кружку и пустили её по кругу.

- Какая гадость! – возмутился Катымаев. – Ром, ром, а что в нём! То ли дело наш антиобледенитель!

Пока топали на командно-диспетчерский пункт, всех немножко развезло. Пи­сать донесение доверили более стойкому – Константину Осадчему. Все остальные скромно стояли в стороне. Однако у начальника штаба Д.А.Козенко глаз на такие дела был намётан. Но ему и в голову не пришло, что источником «дикого разгильдяйства» мог быть ром. Поэтому вопросов «где взяли» и «что пили» он не задавал.

Получив справедливую взбучку, отправили радиста и стрелка на самолет с поручением припрятать бочонок от недобрых глаз, а сами потянулись в столовую. Выполнив поручение, Михаил Фриев и Николай Соколов (а именно они летали в этот раз в составе экипажа) доставили к столу завернутую в тряпку бутылку. Но от бдительных глаз начальника штаба и на этот раз уйти не удалось. Разговор был более крутой. В котедже Катымаев взял в руки гармошку. Перебрав несколько мелодий, отложил инструмент в сторону и пошёл спать.

Как только стало ясно, что аэродром «Три Дуба» будет работать, к отлёту стал готовиться экипаж Юрия Безбокова. В связи с тем, что в процессе ремонта мотор приходилось часто опробывать, бензина и масла для возвраще­ния явно не хватало. Немножко слили со стоявшего в бездействии «Ме-109», немножко выпросили у чешских лётчиков, и, кроме этого, перелили вёдрами остатки горючего из всех баков в один. О вылете командир корабля догово­рился с Борисом Чирсковым. Он приказал взять на борт экипаж Василия Мель­никова.

Рискованное это было дело – взлетать в дождь с полевого аэродрома, когда один из двигателей не выдаёт всю свою мощь. Но еще большим риском было оставаться, тем более, что Чирсков ориентировал все экипажи, застрявшие на аэродроме, на тот случай, если погоды не будет, и «Три Дуба» придётся сдавать, самолёты сжечь, а самим уходить в партизаны. Но Юрий Безбоков решил все же попытать счастье.

Вырулили на старт и стали ждать разрешения. А ракеты всё нет и нет. Моторы «молотят» воздух, бензин, собранный буквально по каплям, уходит.

- Николай, мотай к Чирскову, узнай, в чём дело!

Авсиевич бегом понесся на командный пункт. Полковника там не оказалось. Какой-то словак, показывая на часы, объяснил, что с минуты на минуту должны привезти одного раненого, его надо забрать. И действительно, едва радист вернулся, как к самолёту подъехала санитарная машина. Пострадавшего занесли на руках, уложили на боковое сиденье, головой к пилотской кабине. Судя по оде­жде, это был лётчик.

Зелёная ракета разрешила взлёт. Безбоков дал моторам полный газ. Когда Ли-2 оторвался от земли, стало понятно, что главное дело сделано. Заложив левый крен, пошли в набор. Метры высоты давались трудно, и все же неисправный мотор не подвёл. Весь полёт экономили горю­чее. Из облаков вышли в моросящем дожде, штурман заметил шоссейную дорогу Львов – Буск, сориетировался и дал курс на аэродром.

Кроме раненого чехословацкого лётчика и экипажа Василия Мельникова, привезли с собой несколько листовок, которые накануне разбросали немецкие самолёты. В них фашисты предлагали словакам сдаваться, а русским летчикам гро­зили уничтожением.

Итак, экипаж Мельникова, потерпевший аварию в горах под Брезно, прибыл в родной авиаполк, прибыл без бортового техника Галкина. Николай Алексеевич, получив тяжёлые ушибы при столкновении самолёта с горой, остался в военном госпитале в Брезно. Когда немцы взяли этот город, борттехник фактически оказался в плену. Поправившись и набравшись сил, он бежал, нашёл чехословацких партизан, сражался и удостоился благодарности от командира отряда. 25 марта 1945 года Галкин вернулся в авиаполк.

Перелетел на свой аэродром и Захаров. Как говорится, в полку прибыло. Но и убыло. Домой не вернулся экипаж П.Ф.Губина. На аэродроме «Три Дуба» он садился, доставил для захаровского самолёта запасные части и груз для пар­тизан, взял раненых, взлетел и пропал. Рассказ о том, как перелетел во Львов Захаров, и что произошло с экипажем Губина впереди.

Завершилась еще одна боевая ночь частей 5-го авиакорпуса. Она, как и преды­дущие, из-за сложных метеорологических условий и активного противодействия истребителей противника, оказалась трудной. На аэродром «Три Дуба» пробилось ограниченное количество самолётов, домой не вернулось два экипажа. 18 Ли-2 доставили 45 человек и 24 790 кг боевого груза (пушки, мино­мёты, автоматы, бомбы, снаряжение, взрыватели, техимущество, боеприпасы). Обратными рейсами экипажи вывезли 1300 кг груза и 86 человек, из них: двух министров, двух статских советников, шестерых членов чехословацкого правительства, одного генерала, одного доктора, двух санитарок и 72 раненых. 20 самолётов возвратились на свои аэродромы. Приблизительно 30 тонн необ­ходимых военных грузов словаки не получили. В критический момент восстания это, беспорно, являлось большой потерей.

Это был последний прилёт самолётов 5-го авиакорпуса АДД на аэродром «Три Дуба», правда, в ту ночь никто не знал, что это последняя посадка, последние пассажиры и килограммы военных грузов, последний взлёт и вывинчива­ние из «каменного мешка».

В полночь вернувшиеся самолёты стали садиться на своих базовых аэродро­мах. Один за другим появлялись на командных пунктах экипажи, докладывали о выполнении заданий, заполняли документацию. Начальники штабов подписали подготовленные боевые донесения. И тоже последние.

Основную задачу в Зволенской операции авиакорпус в основном выполнил. Почти вся чехословацкая воздушно-десантная бригада была переброшена. Растянулась эта работа, вопреки всем планам, желаниям и потребностям, почти на целый месяц. Виной тому – сложные погодные условия. Итоги переброски из СССР на аэродром «Три Дуба» чехословацкой воздушно-десантной бригады показаны в справке генерала А.М.Белянова (документ 85).

По всей видимости, в эту ночь на «Три Дуба» прилетали самолеты группы ГВФ при УШПД. Этот вывод я сделал на основе свидетельств Асмолова, который одним из самолётов отправил в Киев документы Главного штаба партизанского движения Словакии и письмо генералу Строкачу. Алексей Никитович информиро­вал: «Обстановка здесь очень и очень плоха, грозит полной ликвидацией освобождённого района. Противник нажимает со всех сторон и продолжает прод­вигаться. Главное то, что у нас нет резервов, нечем маневрировать. Един­ственное, чтобы сохранить живую силу партизан и армии, надо частью сил уйти из кольца окружения на запад и север, пока это ещё не совсем поздно…Повторяю и без всякого преувеличения, что если не будет помощи, не будет укреплено командование армии, не вышлют десантной бригады, то в ближайшие дни здесь всё развалится»[305].

9. Двое под куполом парашюта.

Обстановка действительно стала критической. Волны германской ярости продолжали накатываться на берега острова контролируемой территории. Слабо вооруженные повстанцы, показывая презрение к численному превосходству, танкам и самолётам, всё же вынуждены были отходить. Островок восстания таял, сужался. Обстановку тех дней передают некоторые документы. 22 октября заместитель начальника политуправления 1-го Украинского фронта донёс в ГЛАВПУ КА о военно-политической обстановке на территории, занятой словацкими повстанцами (документ 86). 25 октября начальник опергруппы Сомов о положении в районе Словацкого восстания донёс начальнику разведотдела штаба 1-го Украинского фронта (документ 87). О положении в районе восстания по состоянию на 25 и 26 октября в ГШ КА донёс начальник штаба 1-го Украинского фронта (документ 88).

Из этих документов видно, что положение в контролируемой повстанцами зоне к 25 октября стало критическим. Оставление Банска-Бистрицы и аэродрома «Три Дуба» стало неизбежной реальностью. Но вернёмся к делам авиационным.

Рассказ об экипаже П.Ф.Губина начну отрывком из воспоминаний бортового тех­ника Сергея Николаевича Уткина. «24 октября, как только стемнело, мы вылетели на очередное боевое задание. Экипаж – семь человек, люди все опытные, бывалые. Вместе летали немало, сдружились, каждый за другого жизнь спосо­бен отдать. Я тогда летал в качестве бортового техника. Задача у нас нe из простых – отыскать в Больших Татрах около Банска-Бистрицы небольшую площадку, громко именуемую «партизанским аэродромом». Полёт проходил при сильном дожде. Ориентироваться трудно, но лётчик и штурман точно вывели самолёт на цель. Начали осторожно снижаться. При посадке на «пятачёк», стиснутый со всех сторон двухкилометровыми горами, помогала нам маленькая наземная радиостанция. Изредка снизу пускали ракеты, которые обозначали место приземления.

Надо ли говорить, сколько мастерства, выдержки и хладнокровия должен был проявить лётчик, чтобы в таких условиях совершить посадку! Но наш командир корабля, гвардии капитан Губин, как раз этим и отличался. Он был од­ним из лучших лётчиков полка, и ему обычно поручались наиболее сложные за­дания. И на этот раз он безупречно посадил самолёт»[306].

Уткин прав: в 1-м авиаполку экипаж Губина был одним из опытнейших. Доста­точно сказать, что к этому времени самому командиру корабля исполнилось тридцать лет, борттехнику и стрелку – по двадцать девять, а радисту – двад­цать семь. Для авиаторов это самый зрелый возраст. Да и боевой опыт немалый. Пётр Фёдорович Губин кроил небо войны боевыми маршрутами с 22 июня 1941 года и в ночь на 24 октября совершал свой 231-й вылет. В период Зволенской операции он параллельно участвовал в выполнении очень важного правительственного задания.

… По договорённости с союзниками в июле 1944 года штабом АДД на англо-американскую базу в городе Бари (Южная Италия) была переброшена авиацион­ная группа особого назначения (АГОН), состоявшая из двенадцати экипажей на самолетах Си-47 и двенадцати истребителей сопровождения Як-9. Она стала летать через Адриатическое море к югославским пар­тизанам, доставляя необходимое им военное имущество, личный состав, тран­спортируя раненых.

В помощь АГОНу командование АДД создало еще одну группу, состоявшую из десяти Си-47. От 1-го авиаполка в неё вошёл экипаж Петра Губина, правда, несколько в ином составе. Летали с аэродрома Калиновка. В августе и сентябре совершили в Бари четыре полёта, доставляли туда людей и имущес­тво, а обратными рейсам привозили югославских лётчиков и танкистов для переподготовки в военных училищах Советского Союза.

Бортовой техник Сергей Николаевич Уткин в составе полка с 1938 года. Фашистов бил и числом и умением. Что касается числа, то здесь можно привести такой факт. В конце 1942 года в 1-м тбап составили список, отражавший количество боевых вылетов лётного состава. Первой в нём значилась фамилия Уткина, к этому времени он совершил 135 рейдов в тыл противника на ТБ-3. К началу Зволенской операции Сергей Николаевич перешагнул трехсотый рубеж. Что же касается умения, то достаточно будет сказать о том, что самолёт Уткина в авиаполку всегда считался эталонным.

Радист Степан Петрович Домащенко бил фашистов тоже с первого дня войны, в бой ходил со многими командирами кораблей. Довелось летать и с легенда­рным Гастелло, когда Николай Францевич служил в 1-м авиаполку. К 23 октября радист совершил более трехсотпятидесяти боевых вылетов.

Приблизительно таким же опытом обладал и стрелок Алексей Иванович Шведин. Штурман Леонид Филиппович Котляревский по возрасту числился в списке молодых, ему только исполнилось двадцать два, однако боевых вылетов набралось за двести шестьдесят. Ну а самым молодым в экипаже был двадцатилетний правый лётчик Василий Александрович Шишкин. Ушёл в эту ночь в полёт и штурман-стажёр Анатолий Михайлович Тягай.

После знакомства с экипажем вернёмся на аэродром «Три Дуба». Как только зарулили на разгрузочную площадку, Уткин сразу же побежал на самолёт Заха­рова, чтобы сообщить, что привёз запасные части. Нашёл коллегу-борттехника и предложил ему свою помощь.

- Тебе что нечего делать?

- Да у меня всё нормально, вот только раненых ждем!

...Курорт Слияч на повстанческой территории стал первым войсковым ла­заретом. Когда начались активные боевые действия, сюда со всех концов начали поступать раненые. Вскоре их количество подошло к одной тысяче, а, новых всё продолжали подвозить. Тогда для них решили использовать другие санатории. В Советский Союз отправляли только тяжело раненых и тех, кто нуждался в сложных операциях. На всех отъезжающих составляли списки, в назна­ченное время подъезжали санитарные машины и, приняв больных, отправлялись на аэродром.

Времени для погрузки в самолёт, как правило, не хватало, и санитары справ­лялись с трудом. Настоящей же бедой для медперсонала стали перерывы в ра­боте воздушного моста или недостаточное количество севших самолётов.

Когда стало понятно, что Банска-Бистрица долго не продержится, военное командование и штаб партизанского движения приказали воинские лазареты эвакуировать в Доновали. Легко раненых солдат и партизан предстояло направить к родным, знакомым или просто к надёжным людям, а тяжёлых, насколько это будет возможным, транспортировать в Советский Союз. А тут непогода за­рядила на целую неделю. К 23 октября в лазаретах остались те, кого ещё не успели отправить в Доновали, те, кто поступил прямо с поля боя.

Антон Копрда только-только проснулся после операции. Ему удалили указа­тельный палец, вытащили из ноги пулю. В палату стремительно вошли врач и медсестра.

- Как ваша фамилия?

- Антон Копрда.

- Есть возможность улететь в Советский Союз для лечения, хотите?

- Можно.

- Сестра, собирайте больного!

Носилки с раненым вытащили из машины и поставили на землю. Такого огромного самолёта, да ещё так близко, Антону раньше видеть не приходилось. В отблесках далёких аэродромных огней рассмотрел на хвостовой части самолёта пятиконечную звезду и цифру тридцать. Санитар подошел к Ли-2, постучал ладонью по его телу. Открылась широкая дверь.

- Раненый? Сейчас поможем!

Антона на носилках подняли в самолёт, усадили на сиденье.

- Давайте скорее остальных, сколько их будет? – спросил Сергей Уткин.

- Всего восемь раненых и медсестра, – ответил санитар.

Борттехник притащил моторный чехол, постелил его на скамейки.

- Куда повезете нас? – спросил Антон.

- Во Львов.

- Не знаю ваших мест.

Под самолётом заурчал мотор машины. Домащенко и Шведин помогли втащить носилки. Не успели усадить прибывших, как подъехала ещё одна машина. В салон самостоятельно поднялись четверо раненых. Только они успели заговорить, сразу стало понятно, что это французы. Последней поднялась мед­сестра. Пока Домащенко и Шведин устраивали гостей, Уткин успел сбегать на самолёт Захарова. Борттехник Василий Иванов закончил ремонт и готовился запустить мотор. Определив по звуку, что всё нормально, Уткин вернулся к своей «тридцатке».

Первым «Три Дуба» покинул Губин. Через десять минут после него взлетел Захаров. Оба мотора работали чисто, машина уверенно набирала высоту. На маршруте в районе Попрада заметили, что кто-то бросает САБы. Решили, что это рыщут немецкие истребители. От греха подальше отошли в сторону. У линии фронта заметили перестрелку в воздухе, загорелся и пошел к земле какой-то самолёт. Когда после посадки пришли на КДП, то оказалось, что Губина ещё нет, что последний раз его радист Домащенко запрашивал посадку в 22.55 и с тех пор на связь не выходил. Захаров рассказал о том, что видел перед линией фронта. Перестрелку в воздухе наблюдал также и Иван Горбунов. Все сошлись во мнении, что это была «тридцатка».

В авиаполку лётчиков считали пропавшими без вести, а их семьям в разные концы страны ушли печальные вести. Долгих три месяца родные носили в своём сердце тягостную боль утраты, выплакали все слёзы. Но настало время, когда известие другого рода вернуло их к жизни.

28 января 1945 года в родной полк вернулись Уткин, Домащенко и Шведин, а 13 февралая – Губин. И пошли по домашним адресам письма, теперь уже от них самих. Радостные известия получили мать Екатерина Осиповна Шведина, жёны Надежда Губина и Евдокия Уткина, брат Пётр Домащенко. Не испытали радости второго рождения своих сыновей Наталья Герасимовна Котряревская, Мария Николаевна Тягай и Александр Федорович Шишкин. Что же произошло в ту роковую ночь?

Перед вылетом борттехник Сергей Уткин снял висевшие на крючках в общей кабине парашюты командира корабля, правого лётчика, а также свой, и принёс их в пилотскую кабину. Дело в том, при руле­нии и взлёте они могли сорваться и причинить раненым дополнительные непри­ятности. Сложил он их у рабочего места штурмана.

«Тридцатка», набрав необходимую высоту, легла на курс. Члены экипажа делали свое дело, а в свободную минуту бегали к раненым, узнавали у мед­сестры об их состоянии. Где-то там, внизу уже Ондавская Верховина. Это значит, что половина пути уже пройдена. В облачности стали появляться разрывы, но определиться по наземным ориентирам было ещё трудно, Вдруг по левому борту что-то сверкнуло и грохнуло. В следующую долю секунды в самолёте раздался взрыв, багровое пламя, сжигая кислород, тугой волной ворвалось в пилотскую кабину. «Истребитель… угодил в бензобак... парашют… ах, да, он же здесь» – пронеслось в голове борттехника. Схватив первый попавшийся, и обжигая лицо, ноги и руки, выскочил в грузовой салон. Там раздавались крики и стоны раненых. Но чем им помочь?

С трудом добрался до двери, поднял парашют, пристегнул его к карабину одной из двух лямок подвесной системы и тут взорвался бензобак. На Уткине загорелась одежда. Сбивая пламя руками, он уже намеревался пристегнуть вторую лямку, как заметил, что из пилотской кабины выскочил командир корабля, парашюта в его руках не было.

- Цепляйся за меня! – крикнул борттехник.

Губин подбежал к Уткину, схватил висевшую у него за спиной лямку и то­лько успел пристегнуть карабин к парашюту, как раздался взрыв, самолёт стал разваливаться на части. Уткин успел дёрнуть за кольцо парашюта и по­терял сознание,

Двое под одним куполом на повышенной скорости спускались к земле. Губин как мог гасил тлеющие очаги одежды Уткина. По гулким ударам внизу понял, что это падают части разваливающегося самолёта. Через несколько секунд, ломая телами ветки ели, лётчики грохнулись на землю. Правую ногу Губина пронзила острая боль. От удара пришел в себя Уткин, застонал. Его руки и лицо были обожжены.

Освободившись от парашюта, Пётр Федорович стащил с борттехника всё ещё тлеющий комбинезон, и тут заметил, что на Уткине нет сапог. Их сорвало при динамическом ударе в момент раскрытия парашюта. Приведя в боевое состояние ли­чное оружие, решили передохнуть.

- Сергей, не знаю, как бы мы с тобой приземлились, если б не эта ель.

- Мы-то живы, а вот что с остальными. Пассажиры, понятно, погибли. Пред­ставляю их мысли в последние минуты жизни.

Где-то далеко залаяла собака,

- Надо уходить!

Губин нашёл в темноте куски обгоревшего комбинезона Уткина, обмотал ему ноги, и, превозмогая боль, встал, помог подняться товарищу. Обнявшись и обходя деревья, они заковыляли подальше от места приземления.

Пошёл дождь, идти стало труднее. Вывихнутая нога причиняла Губину нестерпимую боль, состояние Уткина было ещё хуже – капли дождя попа­дали на обожжённые части тела, вызывали зуд, начали лопаться пузыри, появился жар. С рассветом остановились на опушке леса передохнуть.

Губин расстегнул свой комбинезон, сунул под него ноги Уткина. Осмотрелись. На фоне сумрачного горизонта, насколько видели глаза, бугрились сопки, покрытые лесом и кустарником. За одной из них струились ленточки дыма, ве­роятно, там находилось село. Идти туда не отважились. Прошли ещё немного вдоль опушки леса, наткнулись на ручеёк и проспали около него всё дневное время суток. Проснулись от нестерпимого голода. Испили водицы и стали ждать темноты, чтобы двигаться дальше.

Вдруг вечернюю тишину нарушил треск сухостоя. Кто-то шёл. Привели оружие в боевое состояние, приготовились к отражению возможного нападения. Через минуту в кус­тарнике показались двое. Да это же Домащенко и Шведин! Вот удача! Теперь их четверо! Радости не было предела. У стрелка и радиста оказался харч – хлеб и сало. Раздобыли они их у лесоруба.

Уткина кормили, вкладывая в рот маленькие кусочки хлеба. Он пере­жёвывал их с трудом, ему было так больно, что из глаз невольно катились слезы. Подкрепившись, начали уточнять, кто и как покинул самолёт.

Оказалось, что радист и стрелок выбросились сразу же после команды Губина. Парашюты во время полёта они не снимали и драгоценные секунды на их поиск не тратили. Вот что рассказал Алексей Домащенко. Когда начался по­жар, он рванулся к выходу. Шлемофон с головы стянул шнур, который был подсоединён к приёмнику. Так без шапки и прыгнул. Раскрыл парашют, осмотрелся. В стороне и выше кто-то висел под куполом. Но потом облачность перекрыла об­зор. Слышал взрыв самолёта.

Приземлился удачно, собрал парашют и сунул его под сухие ветки. Прислу­шался, выждал несколько минут. Тишина. Достал пистолет, нажал на спусковой крючок. Эхо от выстрела покатилось по лесу и быстро запуталось в его заро­слях. Вновь стало тихо. И вдруг – ответный выстрел. Пошёл на его звук. Метров через пятьдесят ещё раз пальнул в воздух. Так, перестреливаясь, сошёлся со Швединым. Договорились дождаться рассвета и идти в сторону фронта. Топали с небольшими перерывами на отдых, целый день. И вот неожиданная встреча. Стрелок и радист тоже обгорели, а у последнего в мякоти левой ноги застрял еще и осколок.

Своих боевых товарищей Шведин и Домашенко застали в тяжёлом состоянии. У Губина распухла и посинела нога. Уткин температурил и из-за скопившихся в носу сгустков крови, тяжело дышал. Шведин палочкой прочистил ему ноздри. На ноги борттехника натянули рукавицы.

Трое суток четвёрка людей, полуголодных, обгорелых и израненных, шла на восток, в надежде перейти линию фронта. Уткин уже не мог двигаться, его состояние стало критическим. Вся тяжесть перехода легла на плечи менее пострадавших радиста и стрелка.

Помимо того, что лётчики страдали от полученных ожогов и ран, их мучил голод. Осознавая, что при столкновении с врагом физических сил для борьбы маловато, что Уткин и Губин при необходимости не смогут даже убежать, ре­шили ни с кем в контакт не вступать. Шли в ночное время, питались ягодами и сырыми грибами. Мокрая от дождей одежда не грела. Борттехник вспоминал:

«Мне каждый день пути давался ценой колосальных усилий – физических и моральных. Распухло лицо, в нечто невообразимое превратились руки. При ходьбе я всё время держал их поднятыми, чтобы хоть немного уменьшить боль. Рот открывать не мог. Когда нужно было есть, товарищи размачивали хлеб и полученную жижицу буквально вливали мне в рот. Чтобы облегчить мои страда­ния, они предложили нести меня на носилках, но этому я категорически вос­противился. Между тем положение мое оказалось серьёзнее, чем я думал, тем­пература всё повышалась...Товарищи, особенно капитан Глубин, подбадривали меня»[307].

Тяжелое состояние Уткина все же заставило обратиться за помощью к мест­ному населению. Другого выхода не было. Опасения оказались напрасными. Деревня Львовская Гута находилась под партизанским контролем. В доме лесника Иосифа Марцинека они наконец-то смогли первый раз за четверо суток поесть. Хозяйка промыла Уткину обожжённые места, смазала их каким-то жиром. Стало легче. Затем она оказала помощь и другим членам экипажа. В гостеприимной чешской семье они получили и третье благо – наконец-то удалось по-человечески поспать, в тепле, без мокрой одежды и без опасения, что тебя обнаружит враг.

После небольшого отдыха Иосиф Марцинек отвёл лётчиков в партизанский отряд имени Кирова под командованием Петра Ивановича Шишова. Здесь они нашли приют на долгих три месяца. Губина и Уткина поместили в лазарет-землянку. Борттехник поправлялся медленно, ожоги заживали плохо, особенно на лице. И все же день ото дня дело шло на поправку.

Главную роль в выздоровлении борттехника сыграл чешский коммунист Фран­тишек Радач. Он был сельским врачом и оказывал партизанам посильную меди­цинскую помощь. Радач провёл у постели Уткина не одну ночь, а после того, как удалось сбить температуру, навещал его каждый день. Врач был на подоз­рении у немцев, приходилось ходить к больным, придумывая разные уловки, тайно. Именно его стараниями быстро поправился Губин и в конце-концов стал на ноги и Уткин.

Уже после войны в газете «Правда» появилась корреспонденция «Доблесть и слава Франтишека Радача», в которой приводится выдержка из его рассказа:

«Серёжа был у меня, пожалуй, самым тяжёлым больным. Страшный ожог, лицо – сплошная рана. Я тогда удивлялся его выдержке и выносливости. С высокой температурой он прошёл по лесу около ста километров. Я восхищался и восхищаюсь его товарищами, которые приложили нечеловеческие усилия, чтобы спас­ти своего друга».

Советские лётчики, в меру своих сил и возможностей, помогали партизанам в борьбе с немецкими оккупантами. Степан Домащенко, как радист, ремонтировал радиоаппаратуру, принимал из Москвы информацию. Нашёл применение своим знаниям и Алексей Шведин, ставший специалистом по ремонту оружия. Ходил он и на подрыв железнодорожного полотна.

А фронт тем временем приближался к тому месту, где действовал партизан­ский отряд. Красная Армия вместе с частями 1-го Чехословацкого армейского корпуса в середине января перешла на этом участке в решительное наступле­ние. К концу месяца войска освободили Бардеев, Зборов, Прешов, Кошице, Левочу. Партизанский отряд соединился с частями регулярной армии, и члены экипажа получили возможность вернуться в родной авиаполк.

Прощаясь, лётчики крепко, по-братски пожали руки своим новым друзьям. Вместе с Радачем выхаживали больных, окружив их заботой, словацкие патри­оты – старый коммунист лесник Марцинек, староста села Львов Молчан, сель­ский фельдшер, которого звали русским именем Вася и другие. А какую поддер­жку оказали партизаны! В их отряде Губин, Уткин, Домащенко и Шведин чув­ствовали себя, словно в родном доме,

Покидая друзей, авиаторы решили выразить письменную благодарность своему гланому спасителю врачу Франтишеку Радачу. «Мы, бойцы, командиры и партизаны Красной Армии, находившиеся на излечении в тайном лазарете, организованном в селе Львов, выносим вам, товарищ Радач, сердечную благодарность за ока­занную помощь в тяжёлые дни немецкой оккупации. Желаем вам сил, здоровья и плодотворной работы на благо словацкого и русского народов».

Лётчики вернулись в родной авиаполк. Командование и личный состав узнали о подвиге Сергея Уткина, который в критическую минуту спас жизнь своему боевому товарищу – командиру корабля Петру Губину. Считаю, что это подвиг са­мой высокой мерки. Не могу сказать за всю советскую авиацию, но то, что он единственный в истории АДД – ручаюсь.

Мужественный поступок бортового техника отразили боевые донесения, он описан в информационном бюллетене АДД, зафиксирован в истории 53-й авиадивизии и в ряде других документов. Вот один из них:

«23 октября 1944 года самолет № 30 капитана Губина вылетел с задачей транспортировать груз с аэродрома Львов на аэродром «Три Дуба». Совершив нормальный полёт к цели и забрав оттуда раненых, взлетел на обратный маршрут. После выхода из облачности на высоте 3000 метров самолёт был атакован ис­требителем и сразу же загорелся. Парашют командира корабля оказался в кабине пилотов и сгорел. Борттехник Уткин предложил Губину прыгать с ним вместе на одном парашюте, что они и сделали. Благодаря тому, что опусти­лись на лес, оба остались живы и через несколько месяцев, после пребывания в партизанском отряде, возвратились в свою часть»[308].

Высоко оценивая подвиг бортового техника, командование авиаполка представило Сергея Николаевича Уткина к званию Героя Советского Союза. Высокую награду по неизвестным причинам он не получил. Копию наградного листа найти не удалось.

Дата добавления: 2015-10-28