Эмиль-Мишель Чоран. щам. Было ли когда-то это чувство знакомо скептику?

щам. Было ли когда-то это чувство знакомо скептику? Он никогда уже его не испытает, даже если будет молить об этом день и ночь. Он сможет, став по-своему верующим, отречься от прежних насмешек и богохульств, но что до благоговения — он не научится ему никакой ценой: там, где есть место сомнению, нет места благоговению. Ведь для благоговения необходимо некое пространство, как же скептик может ему его предоставить, если он все пору­шил в себе и вокруг? Пожалеем же этого сумрачного все­знайку, оплачем этого проклятого дилетанта.

Если бы достоверность воцарилась на земле и стер­ла всякий след любопытства и тревоги, ничего не изме­нилось бы в судьбе скептицизма. Даже если бы один за другим разрушили его аргументы, он все равно остался бы на своих позициях. Чтобы выбить его из них, потря­сти до основания, пришлось бы обрушиться на его тягу к колебаниям, на его жажду все усложнять: то, на что он нацелен, — не истина, а неуверенность и бесконечное во-прошание. Колебание, которое является его страстью, его приключением, его крестом, будет преобладать во всех его мыслях и делах. И хотя он колеблется между методом и необходимостью, он, тем не менее, будет реагировать на все как фанатик; он не сможет выйти за пределы своих навязчивых идей, ни тем более за пределы самого себя. Бесконечное сомнение парадоксальным образом сделает его пленником замкнутого мира. Как бы не понимая это­го, он будет упорно верить, что его поведение не натал­кивается ни на какие препятствия и не меняется в свя­зи с проявлением малейшей слабости. Отчаянная потреб­ность в неопределенности станет своеобразным недугом, лекарства от которого он не будет искать, поскольку так­же никакая очевидность, даже совершенно неоспоримая и окончательная, не вынудит его перестать сомневаться. Даже если почва уходит у него из-под ног, его это ничуть

Портрет цивилизованного человека не тревожит, и он продолжает сомневаться, отчаявшийся и спокойный. Даже если бы стала известна конечная ис­тина, разгаданы все загадки, разрешены все трудности и все тайное стало явным — ничего бы не поколебало его, ничто не заставило бы сойти со своего пути. Все, что уси­ливает его жажду нерешительности, все, что помогает и одновременно мешает ему жить, для него свято. И если его переполняет Безучастность, если он делает из нее ре­альность, обширную, как вселенная, это означает, что она является практическим эквивалентом сомнения, а разве в его глазах оно не обладает авторитетом Безусловного?

Подчиниться чему-либо, раствориться в чем-либо — этим всерьез озабочены все. Но это именно то, от чего отказывается скептик. И при этом он знает, что тот, кто служит, спасен, потому что он сделал выбор, а всякий выбор является вызовом неопределенности, проклятию, бесконечности. Люди нуждаются в точках опоры, они хо­тят иметь твердую убежденность в чем-либо любой це­ной, даже в ущерб истине. И поскольку эта убежденность придает им силы, они не могут без нее обойтись, и, даже если они знают, что она ложная, никакие угрызения со­вести не остановят их в усилиях, направленных на то, чтобы обладать ею.

Зато погоня за сомнением лишает сил и здоровья; ни­какая жизненная необходимость, никакой интерес не ру­ководят им. И если мы встаем на путь сомнений, то, по всей вероятности, толкает нас на него разрушительная сила. А может, это демон, который ничего не забывает, мстит нам за наш отказ сотрудничать с ним? Он приходит в ярость, видя, что мы прекрасно справляемся без его по­мощи, и пытается сбить нас с толку, чтобы мы занялись поиском Неразрешимого с тщанием, которое делает нас невосприимчивыми ни к иллюзии, ни к реальности. Вот

Эмиль-Мишель Чоран

почему поиск, на который он нас обрекает, ведет к неми­нуемому падению в пропасть.

До Люцифера, который первым покусился на врож­денную бессознательность, все покоилось на воле Бога. Это не значит, что не было конфликтов, но они не вызы­вали ни разрыва, ни бунта, развертывались пока еще внут­ри изначального единства, которое позже разорвала но­вая и устрашающая сила. Это покушение, неотделимое от падения ангелов, останется главным событием, слу­чившимся до другого падения, падения человека. Когда же он взбунтовался и пал, в истории сознания это ста­ло вторым этапом, а точнее, вторым ударом, нанесенным порядку, учрежденному Богом, и его деянию, порядку и миру, которые, в свою очередь, позднее принялся подры­вать скептик — продукт усталости и разложения, конец пути духа, — поздняя, а может, и конечная версия чело­века. В отличие от двух предшествующих мятежников, скептик пренебрегает бунтом и не собирается опускаться до него; истощив свое возмущение, равно как и амбиции, он выбрался из цикла восстаний, порожденных двойным падением. И отдалился от человека, которого счел уста­ревшим феноменом, совсем так же, как человек отдалил­ся от дьявола, своего учителя, которого упрекал в том, что тот сохранил остатки наивности и иллюзий. В опыте оди­ночества и последствиях отрыва от изначального единст­ва есть своя градация.

Поступок Люцифера, как и поступок Адама, — один имел место до начала Истории, другой открывал ее — представляет основные моменты борьбы, направленной на то, чтобы изолировать Бога и скомпрометировать его вселенную. Эта вселенная была еще миром неосознанно­го счастья в неделимом целом. И мы устремляемся к нему всякий раз, когда ощущаем усталость от бремени двойст­венности, которое обречены нести.

Портрет цивилизованного человека

Великое значение убеждений не должно скрывать от нас их теоретическую уязвимость. Они блекнут, стареют, тогда как сомнения сохраняют неувядаемую свежесть... Способность верить связана с эпохой; аргументы, кото­рые мы ей противопоставляем и которые вооружают нас против возможности к ней присоединиться, бросают вы­зов времени, так что верование продолжает существовать в веках лишь благодаря возражениям, которые когда-то подтачивали его. Нам трудно даже представить, как по­являлись греческие боги, весь этот процесс зарождения страха и поклонения. Зато мы прекрасно понимаем, как стал утрачиваться к ним интерес, а затем возник вопрос об их целесообразности и о самом факте их существования. Критика присуща всем временам; религиозное вдохнове­ние — привилегия лишь некоторых эпох, необычайных и редких. Если требуется немало недомыслия и пьяного угара, чтобы породить бога, то, чтобы убить его, нужно только немного внимания. Это небольшое усилие, на ка­кое стала так щедра Европа, начиная с эпохи Возрожде­ния. Что же удивительного в том, что мы завидуем тем грандиозным моментам истории, когда происходило за­рождение абсолюта?

После длительного близкого общения с сомнением вам становится свойственна особая форма гордыни: вы не считаете, что являетесь более одаренным, чем другие, а лишь полагаете, что вы менее наивны, чем они. Пусть даже вам известно, что тот или иной человек наделен спо­собностями или знаниями, рядом с которыми ваши спо­собности и знания мало чего стоят, вы все равно буде­те считать его неспособным постичь главное, увязшим в мелочах. Даже если он пережил многочисленные и не­вероятные испытания, вам все равно будет казаться, что ему не удалось приобрести то единственно важное зна­ние о людях и вещах, которым обладаете вы. Он дитя, и

Дата добавления: 2015-09-04