Модный Вавилон 5 страница

Есть еще и третья причина, почему мы не шьем на шестнадцатый номер – причина, возможно, менее дипломатическая и связанная скорее с предубеждением. Мода работает на человеческие мечты, фантазии и иллюзии. А кто мечтает о том, чтобы носить шестнадцатый размер? Если, конечно, у вас не двадцатый – тогда шестнадцатый действительно должен казаться вам недостижимым идеалом. Но, в общем и целом ни одна из женщин, сидя у парикмахера или листая Vogue, не станет мечтать о том, чтобы поправиться. Дизайнерская одежда лучше всего смотрится на худосочных. Незадолго до лондонской Недели моды один мой знакомый дизайнер после хорошей выпивки признался, что, если бы его костюмы ходили по подиуму сами по себе, он был бы просто счастлив. «Все линии ложатся именно так, как нужно, когда внутри одежды нет ни задниц, ни грудей, – бормотал он. – Если бы по подиуму могло ходить что-нибудь абсолютно плоское, вроде листа бумаги... Честное слово, меньше всего дизайнеру хочется, чтобы кто-нибудь надевал его вещи».

Я, кажется, понимаю, что он имеет в виду. Платья, юбки и блузки выглядят просто замечательно, когда ты их рисуешь, раскрашиваешь и вешаешь на стенку. С точки зрения дизайна они безукоризненны. Но как только дело доходит до ткани со всеми ее дефектами, и раскройщица говорит, что платье не будет сидеть как надо, – короче говоря, когда вдело вступает человеческий фактор, – то все сразу портится, и приходится идти на компромисс. Дорогу искусству и настоящей эстетике преграждает женщина – реальная женщина. И потому чем она эфемернее и ближе по очертаниям к листу бумаги, на котором нарисовано платье, тем лучше для дизайнера.

Просто счастье, если при всем при этом кто-нибудь вообще захочет у тебя что-либо покупать. Но люди все-таки покупают, и Selfridges, например, удвоил заказ. Честно говоря, я слегка удивлена. Может быть, моя коллекция оказалась ниже всякой критики, но зато приобрела успех у рядовых покупателей? Единственная проблема, с которой мы сталкиваемся теперь, получая заказы, – как все успеть?

На настоящий момент все мои платья сшиты здесь, в Англии. Конечно, строго говоря, это не совсем правда – что подтвердит любой, кто смыслит в бизнесе. Вещи могут быть изготовлены где угодно, но, если последний стежок был положен в пределах Соединенного Королевства, ты смело можешь писать на ярлычке: «Сделано в Англии». С тех пор как в северных странах сильно сократилась сфера обрабатывающей промышленности, почти ничто не шьется на месте. Даже Marks & Spencer в большинстве своем перебрались на Восток. Десять лет назад слова «сделано в Англии» что-то да значили – это был своего рода символ качества; в наши дни это всего-навсего говорит о том, что кто-то в Англии, перед тем как выбросить платье на рынок, пришил на него еще одну пуговицу. И если вы присмотритесь повнимательнее, то увидите, что само оно сшито не здесь. Стежки слабые, шов кривоватый, изделие не отпарено и неправильно сложено. Но делать нечего, поскольку раздобыть одежду, сшитую действительно в Англии, очень нелегко...

У меня контракт с маленькой швейной мастерской в Венгрии, неподалеку от Будапешта; там шьется большинство моих жакетов и блузок. Контроль качества – это только часть проблемы. Вместо обычных десяти процентов изделий мне приходится проверять пятнадцать. Это значит, что, когда партия из ста жакетов прибывает в наш офис, я наугад вытаскиваю из коробок пятнадцать штук и лично проверяю все швы. И если они прямые, гладкие и без явных дефектов, мне остается просто принять на веру, что с остальными жакетами дело обстоит так же. У меня нет времени, чтобы проверить все сто.

Что касается других моих вещей, то они производятся в Португалии. В остальном я полагаюсь на своих портних, большинство из которых – португалки и полячки; они подрабатывают у меня, помимо своей основной работы в Шордиче, все – очень приятные женщины (некоторые работают здесь легально, а некоторые нет), они просто из сил выбиваются за восемь с половиной долларов в час. Это – опора моей фирмы. Я не знаю их всех по именам, но когда появляюсь в мастерской, чтобы провести контроль качества, то могу быть уверена, что они меня порадуют. Некоторые берут работу на дом и сидят перед телевизором, обметывая жакеты и юбки. Но даже в самом лучшем случае они, конечно, не профессионалы. И это большая проблема. Если бы у нас была фирма побольше и мы получали бы крупные заказы не только от Selfridges – можно было бы над этим подумать.

Я сижу и слушаю, как Александр, жуя мой сандвич, говорит о заказах. Если бы кто-нибудь захотел приобрести нашу фирму, это была бы замечательная сделка – все пошло бы по-другому.

Одно из главных достоинств той ситуации, когда владельцем твоего брэнда становится Gucci, Louis Vuitton или Club 21, – это то, что они сами организуют производство. Концерн Gucci обладает собственными швейными фабриками вблизи Милана и Флоренции, а также в Венгрии, где они шьют одежду от McQueen, McCartney, Balenciaga, YSL. To же самое и у LVM Н. Есть также определенное число производителей, которые берут под свое крыло знаменитые брэнды вроде Paul Smith, Westwood, Gaultier, Alberta Ferretti и Hussein Chalayan. Суть сделки проста: дизайнер получает от десяти до пятнадцати процентов дохода с продаж, в то время как владелец фабрики принимает на себя весь риск, шьет одежду и осуществляет контроль качества. Дизайнер просто подает идеи; остальное делают другие. Они продают его одежду в самых шикарных магазинах города. Это на удивление простая система; дизайнер может ни о чем не думать и полностью погрузиться в творческий процесс, в то время как все проблемы за него решают доверенные лица. Качество гарантировано, так же, как и количество, и потому клиенты могут быть уверены, что они получат партию высококачественного товара вовремя.

В любом случае это хороший расклад. Конечно, система не без изъянов. Во-первых, мне всегда казалось, что десять – пятнадцать процентов прибыли – это не такое, уж большое вознаграждение за творческий импульс и зато, что ваше имя написано на вывеске. Во-вторых, дизайнер испытывает сильнейшее давление, поскольку хозяин диктует свои условия в организации продаж, и потому если вы не достигнете поставленных им целей, то ничего не получите. И, в-третьих, доставка товара не всегда происходит вовремя. Как это и бывает в мире моды, вперед пропускают крупных игроков. Чем значительнее ваш заказ, тем больше у вас шансов оказаться в начале очереди. А если учесть, что всем дизайнерам нужно выпустить свою партию в одно и то же время, то для менее крупных компаний это серьезная задача. Стоит вам опоздать – и магазины отменят заказы. Если вы не смогли представить всю весенне-летнюю коллекцию к январю, она вообще никому не будет нужна. Есть некая невыразимая в цифрах критическая масса, которую надо набрать, прежде чем у вас появится шанс занять место где- то в первых рядах. В противном случае вы можете пойти по тяжелому пути Клеменса Рибейры, которому в прошлом году пришлось объявить ликвидацию, поскольку владельцы лицензии не сумели организовать доставку товара вовремя. Они топтались в самом конце очереди и не смогли выполнить все заказы. В августе они уже были банкротами. Когда что-нибудь идет не так – итог всегда ужасен. С тех пор они все-таки сделали один маленький совместный показ, который прошел очень прилично, но производством больше не занимаются. Этого достаточно, чтобы по спине поползли мурашки.

Еще одна крупная проблема – потери. То, что вываливается из кузова при перевозке или выносится за ворота фабрики и в результате оказывается на «левом» прилавке. Это вовсе не значит, что рынок получит меньшую партию товара – например, две тысячи дамских сумочек вместо двух тысяч двухсот. Потери «набираются» из остатков, которые не были использованы при производстве сумочек, платьев, юбок и так далее. Заказывая материал для пошива платья или юбки, вы всегда прибавляете десять процентов на случай ошибки. Если ваши мастера аккуратны и эти десять процентов остаются неиспользованными, то они пропадают – а ведь это десять процентов неучтенного вами товара. Он исчезает на заднем дворе мастерской и выплывает где-нибудь в Милане или Флоренции. Чем больше оборот, тем крупнее потери. Борсетки от Gucci, купленные во Флоренции, выглядят точь-в-точь как настоящие – потому что они и есть настоящие. Сумки от Dior – это сумки от Dior. Все это нас очень беспокоит, поэтому мы заказываем в Венгрии ровно столько ткани, сколько нам нужно. И потому потери у нас минимальные. У нас маленькая фирма, мы не можем позволить себе такое безобразие.

Подделки – это совсем другая история. Сделанные из плохой ткани, с неправильными швами и часто по несуществующим выкройкам подделки – это специализация Востока. Доходы от их продаж идут на организованную преступность и терроризм, это настоящая беда для индустрии высокой моды. Тем не менее выход есть. Совсем недавно дома Chanel, Prada, Burberry, Louis Vuitton и Gucci оттягали по суду около двухсот тысяч фунтов у компании Beijing Silk, которая продавала поддельные товары, используя их имена. Были найдены сотни коробок с фальшивыми этикетками. Причем товар был настолько некондиционный, что обнаружить подделку не составляло труда. С потерями же, наоборот, трудно справиться даже крупным фирмам.

Александр продолжает болтать. Он перечисляет сделанные нам заказы. Насчет серебристо-белых платьев мой партнер прав – они способны произвести фурор. Сортируя заказы, всегда прикидываешь, какая из твоих вещей может стать гвоздем сезона, а что вообще никуда не годится. Например, оранжевые жакеты в отличие от зеленых берут только оптом. Оранжевый цвет отчего-то настолько привлекает внимание покупателя, что на зеленый просто не смотрят. А эта модель отняла у меня несколько суток размышлений и много часов работы, но в результате так и не пошла в производство. А белые платья нравятся всем. Маленькие бутики вроде Ко Samui всегда покупают у дизайнеров те вещи, которые считают перспективными и рентабельными, – плюс парочку менее броских моделей, просто для того, чтобы подчеркнуть свою оригинальность. Selfridges и Harvey Nichols обычно покупают много, но разборчиво. Даже стерва из магазина Pandora's Box, по поводу которой был такой шум пару недель назад, и та подтвердила свой мизерный заказ и пришла за несколькими белыми платьями.

– Ясно же, в этом сезоне в моде серебристо-белый, и все это понимают, – говорит Александр, откладывая список.

– Если приглядишься повнимательнее, – отвечаю я, – то увидишь, что это платье, похоже, на то, которое носила Мэрилин Монро в фильме «В джазе только девушки».

– Черт, я же чувствую, что где-то его уже видел!

– В каждой девушке оно пробуждает потенциальную развратницу, – говорю я. – А в нашем коллективном сознании это платье запечатлено как символ чего-то привлекательного и сексуального.

– И кто осмелится сказать, что тебе недостает мозгов?! – восклицает Александр.

– Кто-то так говорит? – интересуется Дамиано. Он явно удивлен.

– Ты еще здесь?

– Да, я удрал с работы на целый день. Хочу, чтобы это выглядело убедительно. И потом, я жду Александра, мы вместе идем на вечеринку.

– Какую вечеринку?

– Которую устраивает журнал Pop, – отвечает Дамиано.

– Ты собираешься брататься с нашими врагами? А как же корпоративная честь? – ехидничаю я.

– Меня пригласила Мими, – оправдывается Александр.

– Мими, – вздыхаю я. – Можно было догадаться.

– Она работала у Louis Vuitton, – объясняет он, – и потому водится с Кэйти Гранд.

– Карьера Кэйти всегда меня удивляла, – с зевком говорит Дамиано. – Как может женщина, которая начинала с Дункана и Пи-Джи, прийти к такому финалу, как работа на Miu Miu?

– Кто такие Пи-Джи и Дункан? – сердито спрашиваю я.

У Александра и Дамиано глаза лезут на лоб от удивления.

– Ты что, ничего не знаешь? – спрашивает Дамиано.

– Разумеется, нет.

– В любом случае ты, наверное, не будешь возражать, – говорит Александр. – Я ведь могу склонить ее на нашу сторону и сделать так, что в ее журнале появятся наши модели.

– Скорее ад замерзнет. – Я улыбаюсь и добавляю, пожав плечами: – Если честно, то какая мне разница?

– В любви и в моде все средства хороши, – бодро говорит Александр, направляясь к двери. – Да, кстати. Мне звонили OTNeiman. Они возвращают тот товар, который у них не пошел.

– Нам что, придется отдать за него деньги? – спрашиваю я.

– Боюсь, что да, – отвечает Александр. – Это было их условие.

– Черт.

– Не так уж много. Не о чем беспокоиться.

– Больше никого не было?

– Были, но ничего ужасного.

Александр уходит к себе, а я сажусь и разглядываю самодовольную физиономию Теда Николса, который скалится с обложки журнала Grazia. Ненавижу, когда мне возвращают товар. В вещах, которые не удалось продать, есть что- то удручающее. Столько усилий, столько любви и заботы – и они оказываются никому не нужны. Хотя, вынуждена признать, это не совсем так. Некоторые из них обретут дом. Если после всех сезонных, местных, семейных и тому подобных распродаж эти вещи не разойдутся, то они окажутся в ТК Махх или в нью-йоркском Century XXI. У нас договор с обоими магазинами, согласно которому хозяева забирают от пятидесяти до шестидесяти процентов непроданной одежды, от которой нам нет никакой прибыли. К тому моменту эти вещи уже два года как выйдут из моды. Сначала они шесть месяцев лежат на складе, а потом мы всячески пытаемся их реализовать, пока наконец они не попадут на полку в ТК Махх. Его представители приезжают к нам только дважды в год. Три месяца уходит на то, чтобы оформить заказ, и еще три – чтобы его забрать, поэтому костюмы, которые я сделала около двух лет назад, сейчас легко можно найти в каждом недорогом магазине.

Остальное идет под нож и уничтожается. По-моему, это преступление. Прекрасные вещи стоимостью в тысячи фунтов каждый год погибают от рук собственных создателей, потому что продать их в каком-нибудь второсортном магазине – значит запятнать честь фирмы. Мода – это красота, эстетика, идеал, но и – брэнд. Брэнд – это все. Если его опозорить – ты пропал. Зачем платить тысячу фунтов за платье, себестоимость которого всего лишь сто? Зачем покупать сумочку от Chanel, если есть точно такая же (не менее очаровательная), но от Accessorize? И вот, вместо того чтобы помочь тем, кому повезло чуть меньше, мы стоим на страже собственных интересов и гробим свой товар.

– Значит, вы уходите? – спрашиваю я, когда Александр и Дамиано заглядывают ко мне.

– Да, – говорит Александр. Вид у него виноватый.

– Передавайте приветы, – говорю я голосом, исполненным сарказма.

– Обязательно. – Он улыбается и застегивает пальто.

– А если увидите Теда Николса, хорошенько врежьте ему по яйцам.

Последние два дня я только и делала, что смотрела в окно. Я жду вдохновения, чтобы заняться новой коллекцией, а оно все не приходит. Это просто кошмар. В отличие от композиторов, художников и писателей, которые могут сидеть несколько месяцев подряд, бездельничать, пьянствовать и рассматривать собственный пупок в ожидании того момента, когда их посетит муза, дизайнер должен представить как минимум две коллекции в год, иначе он просто сойдет со сцены. Нельзя приехать на лондонскую Неделю моды, развести руками и сказать: «Мне очень жаль, но в этом году весенне-летней коллекции у меня нет». Мода – странная штука. Она провозглашает себя искусством, но на самом деле – это бизнес и только бизнес. Отвергаешь правила – считай, что проиграл. А правила гласят, что дважды в год манекенщицы в твоих нарядах должны пройтись по сцене, и всем плевать, что у тебя проблемы с вдохновением и ты чувствуешь себя как выжатый лимон.

В нашем офисе есть «стена настроения». Что-то вроде студенческого коллажа – там наклеены фотографии, наброски, кусочки ткани, и все это должно показывать, что, по нашему мнению, актуально в моде на настоящий момент. Во всем этом есть что-то похожее на прихоть богатой женщины, которая требует от специалиста по интерьеру, чтобы гостиная выражала ее настроение. Наша «стена» выдержана в цветовой гамме моей текущей коллекции, и в этом есть что-то вдохновляющее, когда я сижу в кабинете, курю и литрами поглощаю кофе.

Возвращаясь к тому, о чем шла речь, – у меня нет ни одной идеи и полное ощущение, что все до крайности хреново. Есть пара вырезок из старого Vogue начала шестидесятых, где изображены очень серьезные женщины в пышных юбках и шерстяных двойках. Я люблю такие юбки и широкие пояса. Кажется, этот стиль возвращается. Слишком долго у нас господствовали голые животы и полуобнаженные груди. Элегантно подчеркнутая талия и красивый пояс – это, по-моему, девиз будущего сезона. Мне также кажется, что в моде будут открытые ноги. Теперь все без ума от Mouret. Лаконизм. Длина до колена. Изящный подъем. Красивая туфелька. Все очень сдержанно, минимум финтифлюшек и украшений. Просто позор, что об этом никто не говорит. Я замечаю кадр с Одри Хепберн из фильма «Завтрак у Тиффани». У меня есть образчик шотландки (из тех ста пятидесяти метров, раздобытых на Premiere Vision). Есть немного тесьмы, купленной на Кинге-роуд, и изображения нескольких сумочек и фасонов обуви, которые я со смешанными чувствами вырезала из Cosmopolitan 1986 года, найденного у мамы. Этот факт вполне подходит под «правило двадцати лет»; я глазам своим не поверила, когда обнаружила у нее этот журнал. Сначала я подумала, что это просто счастливое совпадение. Но потом вспомнила: на самом деле все, что можно раздобыть в Эксетере, – это давние-давние выпуски Cosmo.

Я выросла в тех краях и едва ли могу назвать их колыбелью моды. Мне всегда казалось странным, что влиятельнейшие лица нашей индустрии, как правило, родом из самых непрестижных, провинциальных районов. Кэйти Гранд – из Бирмингема, Луэлла Бартли – из Стратфорда-на-Эйвоне. Господи, сам Ролан Мюре – из Лурда. Может быть, дело в том, что во взрослой жизни нами движет страсть наконец достичь признания и успеха, которых нам так недоставало в детстве?

– Есть что-нибудь? – спрашивает Александр, просовывая голову в кабинет. Он с головы до ног в черном, если не считать ярко-оранжевый брючный ремень.

– Нет, – отвечаю я, наваливаясь локтями на стол и что- то набрасывая в блокноте.

У меня есть целая коллекция рисунков, на которых изображены обнаженные красотки – это силуэты, с помощью которых я конструирую одежду. Страницы моего блокнота покрыты набросками женских фигур. От сезона к сезону силуэты меняются. Этой осенью они стали совсем худенькими, поднялись на шпильки, приобрели гордую осанку и обзавелись прическами в духе Эммы Пил. Она действительно меня вдохновляет. К сожалению, сегодня понадобится что-то большее, нежели созерцание графики, чтобы я смогла взяться за дело.

– Мими здесь? – спрашивает Александр.

– Да.

– У нее должны быть новые образцы, – говорит он и ободряюще улыбается.

– Я очень на это надеюсь, – отвечаю я со вздохом.

– Есть какие-нибудь идеи?

– Талии... лодыжки... плечи...

– Как всегда. – Александр снова улыбается. – И никаких задниц?

– Задниц? – Я смотрю на него как на полного кретина. – Задницы – это Дженнифер Лопес и прошлый век.

– Ладно, – говорит он. – К счастью, в нашей фирме я занимаюсь делом, а ты творчеством.

– Вопрос в том, что задумала Миуччия? – бормочу я.

– Если бы мы это узнали, то были бы точно такими же миллионерами, как она.

Я сажусь за стол и ищу в сети последнюю коллекцию Миуччии Прады. Прокручиваю слайд-шоу и увеличиваю каждую фотографию. Есть что-то грустное в просмотре чужих показов и попытках понять, что эти люди уже сделали и чем заняты сейчас. Но всегда существует несколько дизайнеров, за которыми надо следить, если ты не дура.

Миуччия Прада, наверное, одна из самых продвинутых кутюрье. Она всем модельерам модельер, и к ней относятся как к настоящей провидице. Стоит понаблюдать и за Balenciaga, и за Phoebe Philo. Хотя с тех пор, как богемный стиль вышел из моды, она слегка утратила свою значимость. Очень полезно присматриваться к Алайе и, разумеется, Марку Джакобсу, а в плане фасонов – к Маккуину и Чалаяну. Также всегда нужно следить за теми, кто, по ощущениям, может оказаться на гребне волны. Если повезет, именно таким образом можно будет хотя бы подержаться за их фалды.

Но, к сожалению, все, в конце концов, упирается в наличие ресурсов. У меня нет команды закройщиц, как у Валентино, и целой роты швей, как у Карла Лагерфельда. Карл может вносить изменения и шить новые вещи буквально накануне премьеры. Он способен переделывать свои модели по шесть-семь раз, сдвигая какой-нибудь шов на миллиметр, пока не испытает истинного удовлетворения. Коллекция Миуччии всегда прибывает в последнюю минуту. Prada в состоянии позволить себе многое. Она может задуматься над какой-нибудь грандиозной темой – вроде войны в Ираке, – и, пока другие наряжают манекенщиц в защитные цвета, она выводит на подиум невинных девочек, одетых в белое и похожих на заблудшие души. Миуччия на голову впереди прочих. Она всегда ухватывает то, что все остальные лишь отдаленно чувствуют.

Приходит Мими и застает меня в тот момент, когда я перерисовываю фасон блузки от Prada. Я так погружена в свое занятие, что не слышу ее шагов на лестнице и понимаю, что она здесь, только когда начинает тявкать Крошка Ми. В своем потрясающем черном жакете в обтяжку, юбке до пола и тяжелых байкерских ботинках Мими смотрится просто фантастически. Она возбуждена и устала.

– К чертовой матери, – говорит наш стилист и с шумом сгружает у моего стола шесть огромных пакетов. – Последние два дня – это какой-то ужас. У меня жуткое похмелье.

– Однако здравствуй, – говорю я, откидываясь на спинку стула. – Где была вчера вечером?

– О Боже, – стонет она и хватается за голову; видимо, при одном этом воспоминании у нее разыгрывается мигрень. Или это от стыда? – Я пошла на премьеру – на новый фильм Скарлетт Йоханссон. Провела целое утро, наряжая ее для репортеров и фотографов, – все сделала в лучшем виде, и она, в общем, неплохо начала, но уже в два часа дня совсем расклеилась.

– Она разве не заработала миллион фунтов на последней фотосессии Louis Vuitton?

– Скорее миллион лир. Она не так уж и хороша со своими телесами, – объявляет Мими, вываливая содержимое пакетов на пол.

– Правда?

– Честное слово. Нет уж, дайте мне Сьенну. Она по крайней мере забавная. Во всяком случае, вчера вечером было не так уж и весело. Вечеринка после показа – полный отстой. Скарлетт весь вечер меня просто игнорировала. Как будто не я провела рядом с ней весь этот дурацкий день. Зато там были Симона и Ясмин Ле Бон – хоть что-то хорошее. Ясмин великолепна. И никакой водки, одно шампанское, вот почему сегодня мне так хреново. Потом мы отчалили оттуда целой компанией и пошли в «Кафе де Пари».

– Оно еще открыто?

– Разумеется, – говорит она и хмурится. – Там одна из нас начала танцевать на стеклянной стойке, провалилась и расколотила десятка четыре бокалов. Мне пришлось отвезти ее в больницу, а потом мы просидели в кафе до шести утра. Я напилась в стельку. – Она широко и ненатурально зевает, чтобы подтвердить свою правоту. – А сегодня мне пришлось встать ни свет, ни заря, чтобы успеть к открытию магазина. Черт...

– Я и не знала, что ты пошла за покупками.

– Моя приятельница Эмми занимается сумочками. Она сказала, что они продают Jimmy Choo.

– Хорошо. С ней все в порядке?

– С кем?

– С той, что танцевала на стойке.

– Да. – Мими кивает и вытаскивает из пакета еще несколько платьев. – Она постоянно выкидывает что-нибудь этакое. Отвали, Крошка! – Она тянется через кучу шмоток, чтобы отпихнуть собачонку, которая пытается устроить себе ложе на шелковой блузке. – Убирайся, это же подлинный Louis Vuitton!

Как будто собачонка способна такое оценить.

– Ладно. – Мими поднимает на меня глаза. – Давай разберем все это барахло. Может быть, начать вот с этого платья от Dior?

Отношения дизайнера со стилистом – это странная, непередаваемая и малопонятная вещь. Есть среди них те, кто оказывает настоящую, неоценимую помощь в создании коллекции, – а есть те, кто всего лишь мельком бросает взгляд на манекенщиц перед выходом на подиум. Одни стилисты находятся рядом с дизайнером на протяжении всего пути, обсуждают с ним покрой и силуэты, объясняют, что именно сделано не так, советуют, насколько следует укоротить подол или расширить брючины, чтобы костюм предстал в самом выгодном свете. Другие же – что-то вроде вдохновителей. Их собственный стиль – именно то, что дает толчок модельеру. Стилисту достаточно только показаться на вечеринке в каком-нибудь сногсшибательном наряде, чтобы дизайнер пришел в восторг. Он может даже не обмолвиться об этом, но некий подсознательный импульс наверняка определит, что именно появится на подиуме в следующем сезоне. Есть суперстилисты наподобие Кэйти Гранд у Giles Deacon. Друг, муза, главный советчик, она оказывает невероятное воздействие на его творчество. Она сотрудничает со столькими журналами и рекламными агентствами, что пользуется всеобщей поддержкой и может смело дергать за ниточки. Кэйти – весьма важный и полезный человек, которого стоит привлечь на свою сторону.

Мими не отличается ни тем, ни другим, но и у нее есть свои плюсы – например, зоркий глаз и безукоризненный вкус. Ее мать – одна из тех блистательных пожилых дам, которые удачно выходили замуж и позировали перед объективом Бэйли. Украшение всего общества, Кармен теперь ведет куда более затворнический образ жизни, нежели тот, к которому она привыкла, но ее по-прежнему можно увидеть в саду особняка под Виллефранком, где она курит марихуану и щеголяет в турецкой тунике от Gucci. Мими как- то попросила у нее помощи, когда предстояла фотосессия бикини для Vogue. Кармен приезжала два дня подряд, выпивала за утро все прохладительные напитки, которые имелись в наличии, а затем до самого вечера стонала: «Детка, мамочке нужна сигарета», стоило только попросить ее сделать хоть что-нибудь стоящее. Она здорово всех подвела.

– Итак, что ты думаешь? – спрашивает Мими, помахивая великолепным платьем от Dior – без рукавов, квадратный вырез, узкий лиф, длина до колена. Стильное и классическое одновременно. Изумительное.

– В духе пятидесятых, – улыбается она. – По-моему, здорово.

– Потрясающе, – говорю я, вставая. Сердце у меня начинает биться чаще. Может быть, это все кофе, но я надеюсь, что прилив вдохновения. – Где ты его взяла?

– Извлекла из недр сестрицыного гардероба.

– Правда?

– Да. На прошлой неделе мы вместе разгребали всякий хлам. Она искала тот старый пиджак от Ozbek, расшитый золотом, и мы нашли вот это. Оно упало с вешалки и валялось на полу в самом низу. Помню, она надевала его на какую-то вечеринку в середине восьмидесятых, когда ей было всего пятнадцать, и Tatler признал ее самой сексуальной девчонкой в Лондоне.

– Шелковая тафта. – Я щупаю материал и перебираю нижние юбки.

– Вижу. Нравится?

– Безумно!

– Повесить на плечики?

– Разумеется!

– Как мило! – На пороге появляется Александр. – Можно выставить его на презентацию как есть.

– Пожалуй, – отвечаю я.

– Хорошая мысль, – подхватывает он. – Только не забудь снять ярлычок.

Мими начинает смеяться.

Дизайнеры всегда воруют друг у друга. Мы постоянно приобретаем вышедшие из моды вещи на Портобелло-роуд, отпарываем чужие ярлычки, приклеиваем собственные и отправляем модель на подиум. Иногда печать мастера так очевидна, что никакой ярлычок тебя не убедит. Здесь платье от Dior, там жакет от Balenciaga, порой попадается что- нибудь до боли знакомое в духе Azeddine Alaia – и никто как будто ничего не замечает. В прошлом сезоне у меня самой была старая юбка от Pierre Cardin. Мими нашла ее на Портобелло-роуд, мы спороли ярлычок и отправили юбку на подиум. В другой раз я скопировала дизайн, использовав другую фактуру. И самое дерзкое мое предприятие – в позапрошлом сезоне в Челси мне попался черно-белый купальник, который я воткнула в презентацию. В одном только Harvey Nichols мы продали двадцать пять таких. Загляните в мастерскую к любому дизайнеру – и вы обнаружите столько подобных «приобретений», что станет даже неловко. Как-то я шла с подругой, и она показала мне в витрине магазина свое собственное платье, которое было продано неделю назад за тридцать пять долларов. Совершенно без изменений, разве что подвергнутое химчистке и натянутое на манекен, теперь оно стоило тысячу триста пятьдесят.

Наряду с Портобелло есть еще парочка мест, куда все мы отправляемся Черпать вдохновение. Самое значительное из них – это Relik. Запрятанный в недрах западной части Лондона, у подножия Трелликской башни, прямо на повороте с Холборн-роуд, Relik – это настоящий кладезь старой одежды. Им владеют Фиона Стюарт, Клэр Стэнфилд и Стивен Филипс, все бывшие продавцы с Портобелло; они готовы перетрясти груды барахла и найти специально для вас какое-нибудь потрясающее платье, относящееся к эпохе от 20-х до 80-х годов прошлого века. Yamamoto, Malcolm McLaren, Westwood – все, что созрело и готово к жатве.

В последний раз, наведавшись туда, несколько недель тому назад, я испытала настоящий конфуз. Я вошла в магазин и столкнулась с дизайнером, который приехал из Италии. Он узнал меня, едва я шагнула через порог, но ничего не сказал. Я в молчании некоторое время следовала за ним по магазину, чувствуя все возрастающую натянутость. Оба мы заметили парочку платьев от Alaia, но никто из нас не решился открывать карты. Тут появился еще один дизайнер – англичанин. Было видно, что и он слегка смущен, потому что в иной обстановке это – вполне дружелюбный парень. Мы несколько раз встречались, и нам доводилось мило беседовать. Как-то у нас работала одна и та же закройщица. Но сейчас он потупился, поднял воротник и направился к костюмам от Westwood, которые висели в самом дальнем углу. Ситуация напрягала его точно так же, как и меня. Итальянский дизайнер не выдержал и ушел, повстречавшись на пороге с еще одним новоприбывшим. Какой-то чертов французский фарс! Не успел один уехать, как появился следующий.

Дата добавления: 2015-09-04