Охота на жар-птицу 12 страница

Он ласкал губами и языком ее груди, дразнил чувствительно раздраженные соски — каждое прикосновение опаляло, отзываясь внизу живота тянущим томлением. А пока его рот был занят столь бесстыдным занятием, руки покусились на еще больший разврат, оглаживая ее ноги выше колена и медленно, но настойчиво продвигаясь к… Войслава не хотела его останавливать, хотя могла бы. Ну, хотя бы для вида могла бы поартачиться, побрыкаться… Но не хотела.

Соблазненная царевна откинулась назад, опершись руками о столешницу, вцепившись пальцами в края для устойчивости, предоставляя соблазнителю полную волю и совершенный доступ к пробужденному телу.

Вот уж не подозревала такого открытия! Ее восхитило острое осознание собственной развратности. До искрящихся мурашек перед глазами. До гулкого сердцебиения. На ней не было панталончиков. Они всё еще сушились во дворе после стирки, колыхались на ветерке. Самый сокровенный уголок ее невинного пока еще тела был ничем не прикрыт, не защищен даже кружавчиками. Прохлада сквознячка волнующе тронула сосредоточие добродетели, чуток охладив нестерпимый жар, и это оказалось невыразимо приятно. Она обязана была охранять и строго блюсти это местечко от нескромных прикосновений до брачной ночи, и только тогда отдать в пользование законному мужу, в целости и сохранности… А теперь — дарит своему похитителю? Ее похититель похитит и ее невинность. Царевну взбудоражила эта мысль, распалив еще больше. Хотя, казалось бы, куда жарче?..

Как она обнаружила спустя мгновение — может быть еще жарче. В животе точно бушующее пламя разгорелось, от костра до городского пожара! В ушах набатные колокола звенели… Глаза сами собой закатились под трепетные веки, когда его пальцы добрались наконец до складочек нежнейшей кожи. И принялись там хозяйничать: раздвигать, поглаживать, дразнить, исследовать… Нащупали спрятанную горошинку плоти — и стон сорвался с ее губ, она сама вздрогнула, не узнав собственный голос. Стыдно, жарко, пылко… Она протянула одну руку и ухватила его за шею, заставила пригнуться к себе, поцеловать в губы долгим поцелуем. А его рука меж тем хлюпала… Боже, стыдобища-то какая! Неужели настолько расслабилась, что промокла? Хотя, нет… Эта влага была совершенно непривычна. Слишком скользкая. Слишком горячая…

Он улыбался ее внезапно вновь вспыхнувшему смущению. И не позволил сомкнуться коленям. Слишком поздно — он ее уже не отпустит.

Через мгновение Войслава забыла о мимолетном уколе стыда. Зажмурившись, она покусывала губы, чтобы не стонать слишком громко. И полностью отдалась движениям его пальцев. Даже, на удивление себе самой, почему-то начала двигать бедрами — навстречу и назад, елозя по столешнице голыми ягодицами. Но улыбающийся такому нетерпению гад не поддавался ее порывам.

Он не заходил слишком далеко — лишь играл с нею. Лишь дразнил подставленные жадные дырочки, обводя подушечками пальцев, то одну, то вторую, не менее открытую. Но больше внимания уделял тайной горошинке, от одного прикосновения к которой по девичьему телу прокатывалась волна чувственной дрожи. А ведь он — что только он с нею не вытворял, с этой горошинкой!..

Хотя сдерживать собственное желание и терпеть ноющую боль в штанах было довольно сложно. Раньше никогда не приходилось отказываться добровольно от наслаждения. А в этот раз всё слишком сложно получается…

Войслава вскрикнула и выгнулась, одновременно обхватив его обеими руками за шею, прижавшись так сильно, что у него самого искры из глаз посыпались.

Оба дышали, словно загнанные. Оба вспотели под одеждой. Сжимали друг друга в объятиях, будто боялись отпустить.

И всё же отпустили. Когда отдышались немного и искры в глазах плясать прекратили.

Войслава улыбнулась и чмокнула его в губы. В знак благодарности? Он даже немного смутился.

Помог ей слезть со стола и поправить подол. С трепетом заправил грудь в сорочку, завязал бантиком шнурок ворота, вернул бретельку сарафана на место. Она смотрела всю эту долгую минуту на него неотрывно. Руки не подняла даже волосы пригладить. Словно не хотела останавливаться? Желала продолжения? Не насытилась?

Ее рука погладила выпуклость на его штанах. Ему дорогого стоило не испачкать в тот же миг одежду изнутри. Однако он не желал подавать вида, насколько он сейчас в ее власти. Нахмурившись, отвел ее ладошку в сторону.

Но у нее ведь две руки — вторая ладошка мигом заняла интересующее место. Да как-то неудачно, слишком рьяно хлопнула по ширинке, что наемник губу до крови прикусил.

Хмельная царевна рассудила по справедливости: он ее совратил, так что теперь ее очередь его соблазнять, как она и собиралась.

И, обвив руками шею, повиснув всем телом и всей молодой здоровой девичьей тяжестью на нем, пошатывающимся от неудовлетворенности, вцепилась пылким поцелуем…

— Это что такое вообще?!!

Ясмин в бешенстве хлопнула дверью так, что от косяка щепки полетели. Чеканным шагом пересекла светелку — и сдернула с обнаглевшего наемника подопечную. Сам бы он царевну от себя отлепить, наверное, не сумел бы. А так только синяки от упрямых пальчиков на плечах останутся, это не смертельно.

— Проваливай вон!! — взревела Шеморханка, замахнувшись на отшатнувшегося совратителя.

И он с готовностью исполнил приказ. Более того, со двора тоже удрал и четверть часа на глаза не показывался.

— Как ты вообще ему позволила к себе прикоснуться?! — принялась за воспитательную работу Ясмин.

— Ничего страшного, просто поцелуй, — состроив невинные глаза, заявила царевна. Сама себе удивилась — откуда только взялась ловкость так лихо врать!

— Это настоящий самец!! — поучала старшая подруга. — Ему одного поцелуя мало! От поцелуя до греха рукой подать!..

Войслава приняла оскорблено-сердитый вид, высокомерно вздернула нос. Ну, да. Рукой до греха… дотянуться… несложно… Она усилием воли прогнала прочь от мысленного взора слепящую, словно июльское солнышко, картинку: его глаза, потемневшие до цвета стали, ласкающие голодным взглядом распаленное тело, бесстыдно подставленные прохладному сквознячку прелести… Царевна передернула плечами — и пошла в наступление:

— Ты же сама сказала, что у нас единственный выход — соблазнить его! Вот я и взялась!

— Взялась она, ишь ты, как лихо! — проворчала Ясмин. — Дурочка! Разве так можно с мужиками обращаться? Хорошо еще, я вовремя подоспела! А если бы запоздала хоть на минуту? Что тогда? Как перед царем с царицей оправдываться мы с тобой стали бы? Твоя невинность не одной тебе принадлежит — а всему отечеству! Не забывай!

Шеморханка успокаивала себя одной мыслью: судя по характерному бугру на определенном месте в штанах у этого гада, ничего страшного и непоправимого не успело произойти. Слава Аллаху. И осколки посуды свидетельствовали, что царевна всё-таки сопротивлялась напору наглеца. Нет, уж теперь-то Ясмин от своей подопечной на шаг не отойдет, раз такое дело!

С другой стороны, если пленитель так воспылал к своей пленнице, непростительно будет этим обстоятельством не воспользоваться для пользы дела. Влюбленным мужчиной управлять несложно. Ключик к его воле — вот он! Сидит, насупившись, заусенцы с пальцев отгрызает.

Эх, странновато ощущать себя в новой роли — строгой дуэньи! Видно, прошли ее сияющие годы соблазнительницы, теперь о младшей подруге надо заботиться. Ясмин вздохнула с легкой грустью. Потрепала царевну по кудряшкам:

— Не переживай, успеешь ему отомстить!

Войслава кривовато улыбнулась в ответ. Вспомнила:

— Что с лошадью? Не нашла?

— Нашла, — невесело отозвалась Шеморханка. — Целый табун. Только пока выбирала и присматривалась, деревенские на меня с рогатинами попёрли. Посчитали цыганкой, летающей ведьмой. Едва удалось непобитой удрать, от сумасшедших. Аллах уберег…

* * *

Пересвет как-то не особо поверил речам старушенции. Не убедила она его, клятвенно обещая одновременное возвращение домой и царевича, и потерявшегося принца. Не пускало его ноющее сердце уезжать отсюда в одиночестве. Если была возможность, что Ёжик присоединится по пути — Пересвет хоть неделю готов был ехать к этому обещанному волшебному ручью.

Бабка заверила, что он доберется до места за полдня верхом — и царевич пешком решил идти, своего коня под уздцы взял, (чему скакун явно порадовался), второй следом плелся в поводу. Да и заставлять волка бежать галопом за лошадьми совесть не позволяла. А так — прогуляются по лесу душевной компанией. Куда спешить? Войславку уехал выручать Светополк. Ёжик догнать торопится. А дома, в тереме, их присутствие не особо необходимо…

Зато появилось время хорошенько обдумать собственное житье-бытье! Чем царевич плотно и озаботился.

Тихий, укрытый белым тонким снежком лес, слабый освежающий морозец, медленно падающие хлопьями снежинки, безветренный серый денек — прекрасная погодка, способствующая философскому настроению. И Пересвет принялся от тоски рассуждать, раскладывать по полочкам свое поведение, свои устремления, цели и желания. Сперва мысленно — но вскоре увлекся, стал волку объяснять мотивы порывов своей души, представляющейся для самого царевича страшными потёмками.

Волк молча слушал. Поначалу за вторую лошадь от Пересвета пугливо прятался. Но получив обмётшим хвостом по морде и проникнувшись дружеским, доверительным тоном беседы, осмелел — нога в ногу поравнялся.

Царевича вдохновляло внимание, с каким зверь поглядывал на него снизу вверх, задирая остроносую морду. Такому собеседнику всю свою жизнь хотелось поведать! Что, собственно, Пересвет и сделал.

Описание собственного существования до появления в его жизни нихонца у царевича заняло несколько фраз. О чем там рассказывать-то было? Ну, родился, вырос. Точнее: родился царевичем, вырос оболтусом-мечтателем.

Для того чтобы рассказать, что чувствовал, да что на душе происходило в последние минувшие полгода — потребовался целый день до вечера. И то всё остановиться не мог, душа требовала выговориться.

Когда завечерело, устроились на ночевку. Пересвет развел костер, заказал ужин на весь свой караван у скатёрки. Коней попонами тепло укрыл, себе из походных одеял свил гнездо — замерзнуть ночью не грозило. Волк стеснительность переборол — и тоже на подстилку одолженную перебрался, потеснее к царевичу, поближе к теплу костра.

Даже неотступно следовавшая за ними весь день третья жар-птичка, этот «верный лебедь» — и тот к компании присоединился. Сам попросился в клетку к подружке, где на пару стали зерном угощаться, только клювы о дощатое днище перестукивали.

— Всё думаю: где он? Не стряслось ли беды непоправимой? — вздыхал Пересвет, грея руки о кружку со сбитнем. — Сердце не на месте. Яга уверяет, мол, всё с ним нормально. А как может быть это нормально — черте куда пропал?! Да при невыясненных обстоятельствах. Как вот при таком раскладе спокойным быть? Гадости в голову так и лезут. Ведь он мне… самый, считай, дорогой человек на свете, — признался он чуть слышно.

Волк заскулил тихонько в сочувствии, засвистел через нос. В глаза умными глазами смотрел, будто ждал каких-то очень важных слов.

— Да, чего уж тут от самого себя скрывать-то? Люблю я его, — произнес царевич уныло. — Больше чем братьев своих родных вместе взятых… Я тебе говорил, сколько у меня братьев? Вот и представь тогда… Да нет, даже сравнивать не приходится! При чем тут братья? Чего опять мелю ерунду? Взбредет же ляпнуть такое.

Царевич вздохнул протяжно. Кружку отставил, откинулся назад, на еловый лапник, покрытый запасной попоной. Руки за голову заложил, на темное небо уставился.

Волк, вздыхая сочувственно, тихонько подполз поближе, голову на колени царевичу пристроил.

— Нет, не как друга люблю! — решил всё-таки Пересвет, поразмыслив, к себе прислушавшись. Благо тишина и медленно падающие снежинки тому способствовали. — Как его в первый раз увидел — так сердце в груди перевернулось. Веришь — сразу в голове колокол стопудовый грохнул, аж в ушах зазвенело. И голос внутренний сказал: вот, это твоя судьба! А он эдак на меня глазищами зыркнул свысока, ресницами взмахнул. А у меня от этого взмаха коленки подкосились… Вот как может парень в другого парня влюбиться? Ты подумай, а? Это ж против всех законов природы, против всех доводов рассудка!.. А случилось.

Снежинки над костром, в танце падая вниз, кружились в парах с искорками, вспархивавшими вверх, на фоне золотистой от пламени темноты.

— Ему, конечно, со мной не повезло. Другой бы на моем месте давно бы… Это… Ну, ты понимаешь, да? Сдался бы.

Волк поднял с колен царевича голову, наклонил набок, внимательно слушая. Пересвет рассеянно почесал зверя за ухом, словно домашнюю собаку. Тот, впрочем, ухо подставил поближе, разрешая, даже глаза чуток зажмурил.

— Вот, хоть тот же Хродланд, — мрачно признал Пересвет. — Не заставил бы себя долго уговаривать. А я вот, дурак такой… Нет, как будто мне самому легче?! Да я за эти полгода научился держать «маску спокойствия» лучше, чем его нихонские дипломаты! Зубы скрипят — а держу!! Думает, легко мне с ним спать в обнимку?! Да я полночи глаз сомкнуть не могу!! Вот поругаемся, как обычно, глупостей друг другу наговорим — а потом прильнет ко мне, горячий такой, доверчивый. Повздыхает в плечо — и спит. А я не сплю!! Я в темноту пялюсь. Как дурак… А без него совсем спать не могу, представляешь? Всё мне чудится, что, если он один, то в подушку ревет, — сказал застенчиво, даже перед волком стыдно за такие мысли. — Нет, я, конечно, понимаю, он парень, а не барышня кисейная. Чего ему реветь-то? Злится, драться, ехидничать — это его. Зря я, конечно, себе придумываю… Но в последнее время у него вправду глаза вечно на мокром месте. Хотя… Это наверное всё из-за простуды, насморка…

Волк тихонько фыркнул, лапой нос почесал.

— Знаешь, если б он чуток посмелее был… Напористей… — проговорил, глядя на огонь, царевич. — Я б давно сдался. Но он… боится меня заставлять, понимаешь? Зацелует, распалит, аж до лихорадки… И сам пугается, бросает. Смотрит на меня так испуганно — ждет, что я в ответ сделаю. А что я могу сделать?! — вскрикнул с мукой, заставив волка вздрогнуть. И снова почти на шепот перешел: — Меня всего колотит, рук-ног не чувствую, язык отнимается. Я ему что и как в таком состоянии сказать могу?! Да и к тому же… Неужели я его еще и просить должен? Как девица красная лепетать: «Ах, я весь твой! Ах, возьми меня скорее, терпежу более нету!» Так, что ли?

Волк заворчал, глухо тявкнул — и мордашка такая веселая, глаза насмешливые. Ну, будто все слова понимает!

— Не смейся, — буркнул Пересвет. — Ничего тут смешного. Мужик я или нет?! Такое-то говорить вслух… Хотя, нет, конечно. Какой я мужик… Тряпка…

Зверь был, похоже, не согласен: лапу на колено положил.

— А иной раз я сам себя боюсь, — со вздохом продолжил исповедь Пересвет, запустив пальцы в густую шерсть на загривке. — Думаю: еще чуть-чуть — и с ума сойду. Накинусь на него… Да что говорить! Набрасывался, да не раз!.. Я ведь давно его хочу. Живот узлом скручивает, зубы сводит — так хочу, что зверею просто. Еле держу себя в руках, веришь? Сперва странно это было. Казалось неправильным. Думал, со временем пройдёт. Помешался на нем, да привыкну, пойму, что это вправду не девица — и отпустит меня наваждение… Только ни черта не проходит. Только хуже с каждой ночью. Обезумлю… Обезумею? Сорвусь, в общем… И растерзаю, порву к лешему!! Но спасибо Хильде, предупредила меня вовремя. Рассказала, что вправду так убить недолго. До крови измучить… если не сдержаться. Если неправильно что-то сделать. А откуда я знаю, как правильно-то?! Не спрашивать же о таком. Тем более у него. А больше и не у кого… — Он замолк, глаза ладонью потёр, к пылающему лбу с силой прижал, простонал сквозь зубы: — Я ведь знаю, он сопротивляться мне не станет! Будет терпеть, ни звука от него не дождешься! Душу вытрясу, убью до смерти — а он и не всхлипнет!..

Выдохнул неровно, со всхлипом. С ресниц щиплющие капли стер неловко кулаком. В небо посмотрел: снежинки расплывались трепещущими пятнышками.

— Нет уж, — сказал решительно. — Пусть уж лучше он меня. Пусть я буду не мужчиной, пусть по правде женой ему стану. Всё равно от меня толку никакого. Не зря ведь под венцом в платье стоял я, а не он. Вот и поделом мне, так мне и надо.

Помолчал.

Волк передними лапами на одеяле переминался, будто добавить что-то хотел, да не получалось, потому что речью человеческой не владел.

— Хотя, правда в том, что я просто-напросто трус, — сказал Пересвет мрачно. — Ему-то что! У него целый гарем был до меня. Набрался опыта. А я? Думает, мне не страшно? Я даже не целовался ни с кем, ни разу! До него. А тут он требует… Это ж совсем не поцелуи, это ж совсем другое дело. — От одних невозможных мыслей щеки пылали от стыда. — Нет, как ни посмотри, я всего лишь трус. Поэтому и не было у меня никого, поэтому и решиться не мог — ни раньше, ни теперь. Я просто бесполезный и никчемный… И почему только ему понадобился именно я?

Волк не мог ответить на этот мучительный вопрос.

— Нет, я вправду только всё испорчу, — продолжал сокрушаться царевич, погрязая в унынии всё глубже и основательней. — Ну, решусь в конце концов на это… Ну, на брачную ночь. Вынудит, соблазнит ведь. Рано или поздно — соблазнит точно. Я же только опозорюсь перед ним! Не фыркай, я себя знаю. А после такой ночи — назад ведь уже ничего не вернешь? Всё ведь изменится бесповоротно… Нет, я точно сделаю всё не так. Точно опозорюсь… Я даже не представляю, как дальше жить с этим грузом стану. Нельзя ж будет сделать вид, словно ничего не случилось!! Ладно, все осуждать будут. Ну, родители, если правду узнают, от меня отрекутся, это понятно. Даже матушка до сих пор думает, будто у нас с ним только дружба. А отец? Зашибет в сердцах скипетром и будет прав. А самое ужасное, знаешь что? Я потеряю его. Моего Ёжика. Без его доверия, без поддержки, привязанности… Нет, не могу я на такое пойти. Пусть злится на меня — а я рисковать всей своей жизнью не хочу. Потерять всё, что мне дорого, в одночасье — шутка ли! Пусть буду трусом и извергом бессердечным — не пойду на провокации. Пусть всё так и остается, как есть. От воздержания же не умирают, в конце концов? — хмыкнул невесело. — Хотя… Зачахнет Ёжик при таком раскладе в пару месяцев. Уже и так на грани ходит, как приведение. Смотреть больно. А понимать, что я в этом виноват — еще больнее.

Волк не отводил взгляда, глаза в полумраке блестели, словно слезы навернулись от проникновенной исповеди. Пересвету даже стыдно сделалось — вывалил свои проблемы на неповинного зверя!

— Чудесный ты собеседник! Не перебиваешь, не то что Ёж, — улыбнулся царевич. — Что ж мне делать-то, а? Хоть подскажи! Ты ж умный зверь. Вон, какие глаза понятливые, почти человечьи.

Он потрепал пушистые щеки тихонько заворчавшего волка, притянул к себе за голову, уткнулся лбом в крутой меховой лоб.

— Так слушаешь внимательно, всю жизнь тебе выложить хочется! — И шутливо чмокнул зажмурившегося зверя в черный треугольничек носа.

В то же мгновение серебристая дымка окутала волка. А в следующий миг Пересвет ощутил под руками не теплый мех, а горячую гладкую кожу. И вместо прохладного носа — мягкие губы прижались к его губам с жаждущим поцелуем. Руки крепко обвили его шею, пальцы вплелись в волосы, сжали затылок. Оторвавшись от губ, уткнулся в воротник, тяжело дыша, прильнул всем телом. Царевич прижал к себе своего принца, безошибочно узнав его, даже не взглянув еще в лицо.

— Ёж?! Ёжик… Ты что, сказать никак не мог?! — возмутился Пересвет, а сердце заколотилось в груди часто-часто. — Я из-за тебя весь извелся! Пропал к лешему!! А сам всё это время был тут?! И молчал?! Я перед волком душу изливаю, за тебя волнуюсь — а ты! А ты!..

— Прости, — всхлипнул тот, не собираясь отпускать царевича, хотя такими крепкими объятиями впору задушить можно. Зашептал сбивчиво: — Я не мог… Ты должен был сам, без подсказок… поцеловать… Иначе ничего бы не получилось…

Пересвет густо покраснел. Вот ведь — полез целовать, по сути, незнакомого зверя… По доброй воле, мимолетному порыву поддавшись — и что получил!

— Только поцелуй любимого… человека мог снять… заклятье… — прошептал Кириамэ, прижимаясь теснее.

— Черт, тебя же лихорадит?! — понял Пересвет, ощутив ладонями крупную дрожь, сотрясавшую принца. — Ты ж голый совсем! Вставай, одевайся! Совсем замерзнешь! Вон твоя лошадь же, в сумках одежда есть!..

Он с силой от себя оторвал за плечи бывшего волчонка. Тряхнул, заставив взглянуть прямо и не прятать глаза под волосами. Под серебристыми волосами…

— Нет! Не смотри на меня!

Ёж вырвался из его рук и кинулся обратно на грудь, задрожал сильнее.

— Не отпускай меня!.. — заскулил тихонько.

Но не цеплялся уже, и если бы захотел, царевич смог бы снять его с себя, заставить подняться, одеться… Пересвет не стал. Запахнул свой кафтан — хватило и на прижавшегося Ёжика. Одеялами укутал. Вдвоем не замерзнут.

Пересвет всем телом ощущал жар лихорадки, колотящей принца. И эти светло-серые, как серебро, волосы… Он не знал, что и думать.

Хотя, что тут думать? Вот он — ответ на загадку, заданную в бане у Яги. Его прекрасные черные волосы на самом деле седые, потому и приходилось красить. Пересвет прижал его к себе сильнее, погладил ладонью по светлой макушке. Тот выдохнул глубоко. И, кажется, чуть успокоился.

— Ты… — прошептал Ёжик, — ты хочешь спросить?..

— Нет, — произнес мягко царевич. — Главное, что ты здесь. Всё остальное подождет до утра.

— Спасибо, — вздохнул тот.

Вскоре Кириамэ пригрелся и забылся сном. Дыхание сделалось ровнее. Лихорадочная дрожь и жар постепенно ушли. И Пересвет, бережно держа вернувшегося к нему супруга в объятиях, тоже смог заснуть.

Проснулся царевич от смущенного ёрзанья.

Стояла глубокая ночь. Костер лениво долизывал язычками усталого пламени остатки хвороста.

Ёжик, похоже, выспался. Во мраке шелковым блеском мерцала непривычно светлая макушка. Пряди рассыпались блестящими ленточками по темным одеялам. Он тревожно высунулся из укрытия — и явно примеривался сбежать из теплого гнездышка. Только царевича будить не хотел, поэтому не решался на резкие движения.

Но как тут спать, если на тебе беспокойно елозят, прижимаясь всем горячим телом?

— Ты чего? — шепнул Пересвет. И Кириамэ испуганно дернулся, из темноты бездонными глазищами сверкнул. Но тут же погасил сверкание, опустив ресницы.

— Я… — замямлил принц. — Я просто… Прости, я не хотел тебя потревожить.

Растерянный до невозможного Ёжик, смущенный и путающийся в словах — это было нечто неожиданное! И невероятно милое. Царевич растянул губы в улыбке.

— Если в кустики… — шепнул на ушко принцу. Но тот возмущенно перебил:

— Нет! — и вновь ужасно смутился, опустил глаза. — Не это… Совсем не то… Отпусти.

— Не отпущу, — обдал теплом дыхания Пересвет несчастное ухо еще раз. И с удовольствием ощутил нежно поглаживающими ладонями, как кожа Ёжика покрылась пупырышками от мурашек, так принца взбудоражил этот шепот. — Ты мой. Весь целиком. Ты больше от меня никуда не убежишь. Не позволю!

— Я… Мне правда надо… — умолял чуть слышно Ёжик. — Разве ты сам не чувствуешь? Не заставляй меня говорить прямо… Сжалься?

И он попытался прикрыться коленом, приподняться на локтях, отстраниться... Но от его неловкой попытки, от елозящих движений вышел лишь еще больший стыд. Колени царевича оказались теперь между ногами мужа. И больше не замечать то, что упиралось в бедро, Пересвет не мог при всем желании. Щеки царевича запылали, сонное добродушное настроение испарилось, как роса под лучами солнца.

— Ты… — пробормотал Пересвет.

— Отпусти? — попросил снова Кириамэ, упрямо отводя взгляд.

Приподнялся на локтях, преодолевая тесные объятия, собираясь вырваться, выкрутиться, сбежать… Но царевич решительно сомкнул на нем кольцо рук — и прижал к груди обратно, не позволяя рыпаться.

— Нет, — хрипловато выдохнул Пересвет. Голос вдруг сел от подкатившего к горлу комка.

— Ты что, не понимаешь?! — с зазвеневшими слезами в голосе воскликнул шепотом принц.

— Я понимаю, — сумрачно ответил царевич. — Поэтому не отпущу. Хватит.

— Ты… — уставился на него широко распахнувшимися глазами Кириамэ. Но вдруг спросил нечто совершенно неожиданное, озадачив мужа:

— У меня совсем-совсем волосы побелели, верно?

Пересвет поморгал, потом сообразил — Ёжик ведь только концы прядей мог разглядеть, без зеркала-то.

— Совсем, — кивнул царевич. — Белые, как снег.

У принца дрогнули губы.

— Не смотри на меня! — и цапнул за шапку Пересвета, натянул тому на глаза, так что меховая опушка ноздри защекотала.

— Нет, ты не понимаешь! — заговорил «ослепленный» царевич. — Это очень кра…

— Не смотри! Пожалуйста, — всхлипнул Ёжик.

Пересвет замолчал. Снова ударился в панику? Вот глупый.

Оставалось только обнимать, легонько поглаживая нервно подрагивающие плечи, спину, жарко прогнувшуюся под ладонью поясницу…

— Не надо… — проскулил Ёжик, против воли выгибаясь под ласкающими руками супруга. — Я же… Я же едва держусь…

Пересвет дернул головой, чтобы торчащая из-за попоны еловая ветка поддела шапку и сместила к затылку, вернув зрение.

Вид, открывшийся царевичу, заставил сердце пропустить удар. Его принц, обычно столь высокомерный, сдержанный, колкий — совершенно забывшись, выгибался на нем, запрокинув голову, зажмурившись, прикусив нижнюю губу поблескивающими в темноте жемчужными влажными зубами. И серебристые волосы рассыпались драгоценным шелком по обнаженным плечам.

Крошечные искорки снежинок, как падающие звездочки, опускались на голубовато-белеющую во мраке кожу. И таяли, оставляя капельки росы…

Царевич, не задумываясь, приник губами к подставленной шее.

— Не смотри на меня! — жалобно вскрикнул принц. И вновь шапка была нахлобучена на оторопевшего Пересвета.

— Ты не можешь позволить, чтобы я… Чтобы мы сейчас… Нет, такого не может быть… — шептал, задыхаясь, принц.

А тела их прижимались одно к другому всё теснее. Живот терся о напрягшийся живот. Ноги беспокойно сталкивались коленями, елозили, словно желая сплестись вместе, как стебли вьюнка. Дыхание у обоих срывалось, сдавленное несбыточностью происходящего.

— Продолжай, — выдохнул Пересвет. Хохотнул, вырвалось от волнения: — Ты ведь уже начал и теперь не остановишься!

— Разрешаешь? — с трепетом спросил Кириамэ. — Позволишь? Хонто-ни? [правда?]

— Хай, — улыбнулся Пересвет, ладонью поправляя шапку. Взглянул тепло, смешливо: — Всё, что ты хочешь. [да]

— Только не смотри на меня, — попросил Ёж жалобно. Вот настойчивый упрямец!

И шапку назад надвинул. И руки Пересвета поймал своими, соединил ладони с ладонями, сплел пальцы с пальцами, стиснул — решительно развел в стороны, чтобы не посмел больше перечить.

— Ты… — высказал очевидное Кириамэ жарким шепотом. — Ты ведь тоже?..

— Еще бы, — фыркнул смущенно Пересвет. — Ты же так горячо ко мне прижимаешься. Я ж не каменный, право слово.

— Ты… Позволишь мне?

— Куда ж деваться!

— Твой пояс… — робко улыбнулся Ёширо. — Он очень мешает.

— Сними. Только вместе с шапкой, — поставил категоричное условие царевич. И даже уши жарко запылали от собственной смелости.

Дважды повторять не пришлось. Пересвет был в одно мгновение избавлен и от злополучной шапки, и от пояса — разумеется, вместе с приспущенными до колен штанами. И рубашку бессовестный Ёж задрал ему до подбородка. Пересвет дернулся было, уколотый ярко ожегшим стыдом… Но супруг удержал его. И спустя краткий миг царевич думать об этом забыл.

Забылся в нежности соприкосновений.

Казалось бы — что здесь такого? Кожа трется о кожу. Жарко, щекотно — и только бы? Но в груди становилось тесно от часто бьющегося сердца, от рвущегося дыхания. Их соединенные ладони, крепко сплетенные пальцы… Руки двигались, сопротивляясь друг другу, не находя идеальной опоры: то разводили в стороны, отталкивали, а в следующее мгновение притягивали… То выше головы, вверх, то заныривая под одеяла, вытягиваясь вдоль тел, вниз…

— Ты прекрасен, как ангел… — шептал в хмеле царевич. Смотреть, как закрывает блестящие от слезинок глаза, как жарко дышит сквозь соблазнительно приоткрытые губы его принц, было не меньшим наслаждением, чем чувствовать его всем своим телом. — Нет… Ангелы таким не занимаются… Ты — упавший на меня с небес ангел… Свалился мне на голову, оглушил, заморочил… Снежный, нежный, падший… мой прекрасный демон…

— …Демон? — эхом выдохнул Кириамэ. — Акума?.. Хай, боку ва бакемоно дэс… Соу дэс-сс… Итцц!.. [Демон?.. Да, я чудовище… согласен-н… Ах!..]

Их тесно прижимающиеся друг к другу тела — словно медленный танец под оглушающую музыку дыхания и стук сердец.

И самая яркая точка, самое острое из ощущений — внизу, потаённое… между вспотевшими животами. Там, где соприкасались, ласкались один о другой два одинаково напряженных ствола, до стонов и вскриков чувствительные, жаждущие прикосновений до колотящей дрожи… Трущихся друг о друга, о прижимающиеся животы... Будто высекая искры… Будто зажигая огонь… Два клинка, взывающие о тесных ножнах… Но принц в упрямой жестокости крепко удерживал руки Пересвета, не позволяя дотронуться, стиснуть, сжать. Он самозабвенно ластился, точно недавно превращался вовсе не в волка, а в коварную кошку…

Сдавленный крик вырвался у царевича из горла. Тело пронзила дрожь, заставляющая забыть обо всем, о прошлом и будущем — только настоящий момент! Только острый пик наслаждения… Наваждения?.. Наконец-то…

Дата добавления: 2015-09-01