Чтобы не быть тупым, как сказано у пророка, в последние времена, - невозмутимо ответил Макар. 10 страница

Так больно, что и подумать напоследок ни о чем не получилось. Если бы кто-то заглянул в задумчивые, и даже не казавшиеся мертвыми глаза Никонова, то увидел бы как «Шестой Ангел вылил чашу свою в великую реку Евфрат: и высохла в ней вода, чтобы готов был путь царям от восхода солнечного».

Он замер, как в ту ночь перед телевизором, наблюдая, как танки пересекают пересохшее русло Евфрата, поднимая клубы пыли, и над ними парят, зависая в этих клубах, вертолеты, похожие на огромную черную железную саранчу.

«И видел я выходящих из уст дракона и из уст зверя и из уст лжепророка трех духов нечистых, подобных жабам: это - бесовские духи, творящие знамения; они выходят к царям земли всей вселенной, чтобы собрать их на брань в оный великий день Бога Вседержителя. Се, иду как тать: блажен бодрствующий и хранящий одежду свою, чтобы не ходить ему нагим и чтобы не увидели срамоты его. И он собрал их на место, называемое по-еврейски Армагеддон».

То тут, то там поднялись ядерные грибы, планета, как человек, получивший страшный удар, «тряхнула головой», и все, что могло сместиться – сместилось… И кто тогда вспомнил, что начиналось все с борьбы за мир во всем мире, за объединение цивилизации, за стирание границ? Как не помнили и слов о том, куда вымощена дорога благими намерениями…

«Седьмой Ангел вылил чашу свою на воздух: и из храма небесного от престола раздался громкий голос, говорящий: совершилось! И произошли молнии, громы и голоса, и сделалось великое землетрясение, какого не бывало с тех пор, как люди на земле. Такое землетрясение! Так великое! И город великий распался на три части, и города языческие пали, и Вавилон великий воспомянут пред Богом, чтобы дать ему чашу вина ярости гнева Его. И всякий остров убежал, и гор не стало; и град, величиною в талант, пал с неба на людей; и хулили люди Бога за язвы от града, потому что язва от него была весьма тяжкая».

Старшина Старостенко подошел к Никонову, который задумчиво сидел, привалившись к стене, так и не выпустив из рук оружия. Он отбросил автомат в сторону, скинул разгрузку, каску и сел рядом. Снял с пояска фляжку и сделал несколько глотков, потом протянул ее своему мертвому командиру.

- Хочешь воды жизни? Даром…

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Лес был совсем другой. Главное – он дышал. Свежестью трав, молочным туманом, который стелился над полем у проселка, легким, едва уловимым движением воздуха. Он хоть и затаился перед зарей, кромка которой еще только угадывалась где-то далеко, но он был живой. Это был тот лес, в который каждому человеку хочется приходить, как в древнюю тайну, и быть в нем. Просто быть. Брести неторопливо и ощущать радость бытия и прикосновение к какой-то первозданной тайне. Лес, в котором можно было укрыться, как и делали в тяжелые времена русские люди. Русский лес.

- Птичка! – ее первым увидел еще заспанный, но уже весьма оживленный Сережа, который бежал чуть впереди.

И действительно, прямо по тропе впереди бежала вертишейка. Увидев ее, Пантелей остановился и присел на корточки.

- Я таких у нас не видела, - сказала Даша.

- Так это тикун. Крутиголовка. – Определила Галина Петровна

- Тиу-тиу-кяй-кяй-тяй-тяй, - ответила вертишейка и скрылась в траве.

Пантелей поднялся, но продолжал стоять и смотреть туда, где только что была птица. Даша сначала залюбовалась им, но потом спохватилась и тревожно спросила:

- Ты знаешь, куда мы идем?

- Нет, - простодушно ответил врач, - просто я верю… Кажется, мне эти места знакомы. Но они должны быть очень далеко от нашего города. Я помню их с детства.

Позади рявкнул мотор автобуса. Даша оглянулась.

- Тимур уезжает! А Михаил Давыдович где?

- Он остался читать в автобусе… - ответила Галина Петровна.

- Куда они?

- Каждый делает, что должен, - Галина Петровна сказала это почти по-никоновски.

Пантелей тоже оглянулся. Он увидел усталых людей: девушки, которые несли несколько носилок, одну из них помогал нести мужчина с повязкой на глазах, инвалид в коляске тоже пытался помогать, Глафира Петровна, ведущая под руку бабу Тину, и Марина, которая, казалось, вот-вот упадет. Ее поддерживал Леха, пытался взять на руки, но она отказывалась. Пантелей вдруг испугался, что не сможет помочь этим людям, что обманет их ожидания, и сердце его сжалось от ужаса и горя. Огромная ответственность, которую он, как он тут же решил, по гордыне своей взял на себя, мгновенно раздавила и парализовала его. К глазам подступили слезы.

Он вдруг вспомнил, как однажды в Париже, куда приехал на медицинскую конференцию, брел, любуясь городом, ни о чем не думая, но вдруг над ним завис вертолет и усиленный динамиками голос жестко потребовал:

- У вас нет опознавательного чипа, вы не имеете права пребывать в этом районе города. Немедленно ложитесь на землю и ждите прибытия полиции, иначе мы вынуждены будем открыть огонь.

На французском, на английском, на арабском, и, наконец, на русском…

И сейчас хотелось лечь на землю и закрыть голову руками…

Галина Петровна приметила его состояние и тихонько спросила его:

- Помнишь Петра, идущего по воде?

- Что? – Пантелей не смог бы сейчас назвать даже собственное имя, не то что припомнить евангельский сюжет.

- Апостол Петр идет по воде. На миг усомнился…

- И начал тонуть… - продолжил как во сне Пантелей, и дальше он уже говорил словами Спасителя, словно успокаивая себя: - Имейте веру Божию, ибо истинно говорю вам, если кто скажет горе сей: поднимись и ввергнись в море, и не усомнится в сердце своем, но поверит, что сбудется по словам его,- будет ему, что ни скажет. Потому говорю вам: всё, чего ни будете просить в молитве, верьте, что получите,- и будет вам. И когда стоите на молитве, прощайте, если что имеете на кого, дабы и Отец ваш Небесный простил вам согрешения ваши. Если же не прощаете, то и Отец ваш Небесный не простит вам согрешений ваших…

- Ну вот, - облегченно вздохнула Галина Петровна, - я боялась, что ты сейчас повернешь обратно и скажешь им, что ты не знаешь, куда идешь.

- Я действительно не знаю, - признался Пантелей, - я просто верю. В какой-то момент, мне показалось, что я узнаю эти места. Но это просто невозможно. Это откуда-то из далекого детства, которое я помню как размытые картинки. Будто из другой жизни…

- Ничего, иди, Пантилиймон, - чуть подтолкнула его Галина Петровна и тихо зашептала: - Царю Небесный утешетилю, душе истины…

Пока они мешкали, Сережа умчался куда-то вперед по тропе, то ли за птицей, то ли по собственному наитию. Во всяком случае, Галина Петровна, обнаружив его исчезновение, даже сбилась с молитвы.

- Ой, Господи! Сережа, ты где?!

- Я здесь, идите сюда! – послышалось где-то уже далеко впереди. – Сюда!

Пантелей, Даша, Галина Петровна устремились на его голос. Пришлось свернуть с тропы и буквально по пояс погрузиться в туман. Несколько шагов – и они уже в лесу, совсем не похожем на тайгу, словно попали в среднюю полосу России.

- Ну так… и про тропики кто-то рассказывал… - вспоминала-успокаивала себя Галина Петровна.

- Как-то необычно красиво, - Даша присела, легко касаясь руками огромного разлапистого папоротника.

- Сюда, я здесь! – снова позвал Сережа где-то совсем рядом.

Они вышли на небольшую поляну, и им предстала чудная картина: Сережа стоит и держит на руках вертишейку, а рядом стоит седой монах, но возраст его определить невозможно. Ему могло быть и сто лет, и, как это ни удивительно, тридцать. И даже меньше. Он смотрел на них приветливо, как на долгожданных гостей.

- Иоанн, - узнал Пантелей.

- Иоанн? – повторила Галина Петровна. – Постой, - прошептала она, - так, может, это…

- Это Иоанн, - снова сказал ей Пантелей.

- Бабушка, я правильно подумала: ты говорила, что сам любимый ученик Христа придет в последние времена утешить, укрепить христиан?.. – тихо спросила Даша.

- Предупредить, утешить, укрепить, - повторила Галина Петровна.

В этот момент на поляну вышла Марина. Она окончательно выбилась из сил но, видимо, на последнем дыхании опередила всех. Сделала несколько шагов и упала в траву. Рядом так же беспомощно опустился на колени Леха-Аллигатор. Пантелей кинулся к Марине, начал раскрывать сумку с медикаментами, перекинутую через плечо. Но вот подошел Иоанн и просто положил ей руку на голову. Марина чуть вздрогнула, глубоко вздохнула и перевернулась на спину.

- Боли нет, - сказала она и всхлипнула сквозь слезы: - Господи, неужели бывает так легко и хорошо?..

- Если бы не было боли, ты бы этого не знала, - ответил Иоанн.

Пантелей взял ладонь Иоанна в свои руки и прижал ко лбу.

- Отче, я так боялся, что у меня не получится… как в детстве.

- Кто ведет в плен, тот сам пойдет в плен; кто мечом убивает, тому самому надлежит быть убиту мечом, - читал Михаил Давыдович из Откровения.

- Вот это правильно! – согласился Тимур, который поставил автобус поперек дороги, взял себе автомат, а другой передал Михаилу Давыдовичу.

- Как же после всего этого можно убивать? – спросил профессор, выбирая между раскрытой книгой и оружием.

- Вот так, - резко ответил Тимур и дал несколько прицельных очередей по первой машине, из тех, что приближались к автобусу. Она резко вильнула и буквально улетела в кювет. – Вот так! – повторил Тимур. – Давай, хоть для виду постреляй.

- Как ты думаешь, наши там живы? – вспомнил вдруг Михаил Давыдович.

- Какой живы?! – почти возмутился Тимур. – Если эти сюда приехали, значит - никто не живы, - от волнения его кавказский акцент усилился. – Стреляй, давай. Вон еще две машины встали. Сейчас по нам будут палить.

- Мы умрем?

- Слушай, какая разница, когда большое дело делаешь?! – Тимур уже кричал. – Ты только что про антихристов всем читал! Так вот – они там!

- Да-да, вот, я даже уголок заложил, это в послании Иоанна… «Дети! Последнее время. И как вы слышали, что придет Антихрист, и теперь появилось много антихристов, то мы и познаем из того, что последнее время…» Значит, их много. Может, один главный, а вокруг еще много маленьких… Как сатрапы…

- Э-э-э! Ты гадать будешь?!

Стекла автобуса уже осып а лись от попаданий с той стороны…

- Сколько их там? – пытался понять Тимур.

Михаил Давыдович взял автомат.

- Вообще-то я стрелять не умею…

- Затвор передерни и на курок жми.

- Пантелей просил никого не убивать…

- Значит – убьют тебя, - запросто ответил Тимур.

- Хотелось бы посмотреть, что там, - профессор оглянулся назад.

- Нам туда нельзя. Нет туда нам дороги. Наша дорога здесь. – Тимур указал в сторону города. – Вот что давай сделаем: я сейчас потихоньку выкачусь в кювет. А то у меня патроны кончаются. И обойду их лесом. Ты можешь хотя бы в воздух пострелять? Только позиции почаще меняй. Из одного окна выстрелил, беги к другому. Они-то по тебе стрелять будут.

- Попробую.

Тимур действительно буквально выкатился в кювет и скрылся в лесу. Никто этого не заметил. Даже сам Михаил Давыдович, который в это время дал такую очередь, что высадил почти весь рожок. Но, может быть, это и позволило Тимуру пройти незамеченным. Потом он дал еще короткую очередь из другого окна, как научил Тимур, а потом надо было менять рожок, чего профессор философии раньше никогда не делал. Но, похоже, Тимуру этого времени хватило. И когда бойцы Садальского поняли, что их обошли, было уже поздно. Михаил Давыдович приподнялся, когда понял, что в его сторону не стреляют, увидел, как два парня упали возле машин.

- Молодец, Тимур, - сказал профессор, выглядывая в окно, и совершенно банально поймал свою пулю.

Его познаний в медицине хватило, чтобы распознать характер ранения.

- В печенку пошла, - тяжело дыша сказал он, сел на пол и дотянулся до книги, - минут двадцать…

- Профессор! Ты живой?! – услышал он голос Тимура.

- Почти! – постарался крикнуть в ответ профессор. – Ранили! Но смертельно…

- Щас, я иду. Я тут зачистил, - сообщил Тимур, но ошибся.

Он не увидел как с другой стороны дороги из леса, почти не прячась, вышел Садальский. Он несколько раз выстрелил в спину Тимура из пистолета. После первого попадания Тимур удивленно оглянулся.

- А, шайтан! – точно определил он своего противника, и в голосе его было глубокое сожаление не о том, что сейчас придется умереть, а лишь о том, что бой проигран. Что он так нелепо подставился. Получив еще две пули, он все же попытался выстрелить, но автомат предательски щелкнул пустым затвором.

- Профессор, меня убили, если сможешь, отомсти! Сильно прошу…– очень попросил кавказец, падая.

Но профессор сидел над раскрытой книгой и ничего ответить не мог. Сознание покинуло его. По ошибке он взял не «Новый Завет», а Коран Тимура.

Садальский равнодушно осмотрел поле боя, обошел дымящийся автобус, и двинулся вперед по трассе.

- Голливуд, - только-то и сказал он с презрением.

Ему казалось, что он идет, но в действительности – он стоял на месте. Как та белка в колесе. Он просто переставлял ноги, и даже не видел, как над таежной грядой поднялась заря. Необычайно яркая и не похожая на обычный восход солнца. Скорее - она была похожа на наступление света. Мертвенная серость начала отступать. Садальский шел в никуда.

«Заботливые ребята. А всё почему? Смерти боятся. Кинули меня на простыню с ближайшей кушетки и потащили на той простыне за четыре конца. В морг. И в морге брезгливо швырнули на пол вместе с простынею, другой накрыли, чтобы лицом моим не тревожится, и быстрее – ноги оттуда делать. Эх, насмотрелся я таких на кладбище. Приедут такие конкретные ребята своего «братана» хоронить, топчутся с ноги на ногу, за венки шикарные прячутся, лица суровые и храбрые из себя давят. А в глазах все равно остается вопрос: это как же так – мы все умрем?

Все ребята, все. А вы еще и немножко раньше всех. И все эти «брат, мы за тебя отомстим», «никогда не забудем», «ты всегда с нами» звучат фальшиво, хоть и калеными в разборках голосами. Нет, они не трусы. Они действительно в любую мясорубку полезут, но лишь потому, что считают себя неуязвимыми. Как дети, ей богу. Дети же тоже так считают: все умрут, а я никогда… И потом у них суеверие такое: от смерти и покойников надо подальше держаться, чтоб типа не заразиться. Подцепишь эту заразу, следующий ты. Они если и приезжают в годовщину на кладбище, то так же с суровыми лицами откроют поллитру, выпьют по сто, еще сто - на могилу, ну и дальше: извини, брат, ты тут лежи спокойно, а у нас делишки.

Три пули во мне они посчитали смертельными. Все верно. Но только сначала все же умереть надо. Вот Никонову больше повезло. Пчелка в сердце ужалила – и никаких тебе пребываний между.

А я всю жизнь между Светом и тьмой, а теперь еще между жизнью и смертью. Умирать не страшно, неохота как-то. Хотелось бы все досмотреть. Любопытство или любознательность? И ведь больше всего хочется увидеть победу Света! Как сказано в Откровении: «И тогда откроется беззаконник, которого Господь Иисус убьет духом уст Своих и истребит явлением пришествия Своего…» Умирать не страшно, ибо умирая за друзей своих, получаешь тот самый довесок, так нужный тебе к Прощению. Потому как сказал апостол Иоанн: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих». Может, так и можно достичь той самой недосягаемой Христовой любви, когда Он просил у Отца за распинающих Его?

Как же это трудно понять современному человеку!

Ты спросишь читатель, что же ты такой умный и такой понимающий копался в могильной земле, заливая свою больную душу вином? И будешь прав. Я действительно топил свою боль в вине. Бог дал мне все, чтобы хоть ненадолго почувствовать в себе отголосок рая. Вместо Евы была бы рядом со мной Елена. И даже в падающем в бездну мире у нас мог быть миг этого рая. Я пытался топить свою боль в вине, потому что в вине тонет все: работа, друзья, разум… Но боль не тонет. Она – как поплавок, как буй, снова и снова поднимается наверх. И ты слишком поздно понимаешь, что за этот-то поплавок и надо держаться, чтобы не утонуть в океане безбожия и охлаждения сердец. И доспехи иронии, которые ты таскаешь, чтобы прикрыть кровоточащее сердце – они защищают не только от ехидных взглядов, насмешек, стрел зла, но не позволяют проникнуть к твоему сердцу тому редкому теплу, на которое еще способны люди.

И вот парадокс: выходит, мне этих ребят поблагодарить надо, за три пульки?.. Они мою душу спасли. Вот только одна незадача: мою спасли, свои загубили. Сознательный выбор. Каждый выбирает сам…

Эх, досмотреть бы… Как кино.

Человечество либо боялось Конца Света, либо пренебрегало им, полагаясь на свою суетную мудрость и какой-то там прогресс. Частным образом все боялись смерти, а в общем – вселенской катастрофы. Ну так ведь Сказано: будет. И признаки определены. Я, вроде, об этом уже писал… Чего повторять? Но, помнится, Ниневия была помилована, хотя имела предупреждение пророка Ионы. Но услышали жители Ниневии, покаялись… Не помните? «И начал Иона ходить по городу, сколько можно пройти в один день, и проповедовал, говоря: еще сорок дней и Ниневия будет разрушена! И поверили Ниневитяне Богу, и объявили пост, и оделись во вретища, от большого из них до малого. Это слово дошло до царя Ниневии, и он встал с престола своего, и снял с себя царское облачение свое, и оделся во вретище, и сел на пепле, и повелел провозгласить и сказать в Ниневии от имени царя и вельмож его: "чтобы ни люди, ни скот, ни волы, ни овцы ничего не ели, не ходили на пастбище и воды не пили, и чтобы покрыты были вретищем люди и скот и крепко вопияли к Богу, и чтобы каждый обратился от злого пути своего и от насилия рук своих. Кто знает, может быть, еще Бог умилосердится и отвратит от нас пылающий гнев Свой, и мы не погибнем". И увидел Бог дела их, что они обратились от злого пути своего, и пожалел Бог о бедствии, о котором сказал, что наведет на них, и не навел».

Все просто: Суд будет, но Судия милостив, ибо имя его Любовь…

И с нашей бедной растерзанной Родиной также. Оптинский старец Анатолий предупреждал: «Будет шторм. И русский корабль будет разбит, но ведь и на щепках и обломках люди спасаются. И все же не все погибнут. Надо молиться, надо всем каяться и молиться горячо. И что после шторма бывает? После шторма бывает штиль. Но уж корабля того нет, разбит, погибло все! Не так - явлено будет великое чудо Божие, да... И все щепки и обломки, волею Божией и силой Его, соберутся и соединятся, и воссоздастся корабль в своей красе и пойдет своим путем, Богом предназначенным. Так это и будет явное всем чудо».

И последний Оптинский старец Нектарий вторил: «Если в России сохранится хоть немного верных православных, Бог ее помилует. А у нас такие праведники есть». «Над человечеством нависло предчувствие социальных катастроф,— записала Надежда Павлович его слова.— Все это чувствуют инстинктом, как муравьи. Но верные могут не бояться: их оградит Благодать. В последнее время с верными будет то же, кто с апостолами перед Успением Божией Матери: каждый верный, где бы ни служил, будет перенесен в одно место...» И еще старец говорил: «В последние времена мир будет опоясан железом и бумагой».

Под железом я грешный склонен был понимать оружие. А вот под бумагой? Так и напрашивались чиновники со всей их бумажной волокитой. Мир, в котором ты без бумажки никто. Невиданное и сводящее с ума крючкотворство. Такое законотворчество, что в глиняных табличках Хаммурапи, не зная клинописи, разобраться проще. Там уж не до Закона Божия…

А может, это бумага – это доллары, которых печатали до введения чипов все больше и больше, и они были уже не деньгами, а просто бумагой?...

Как-то я наткнулся на записи монаха Антония Саваита, который нашел в монастыре Саввы Освященного древние греческие книги. Настолько древние, что и о русском народе они тогда знать не могли. Они писали о трех избранных народах, несущих Слово Божие: евреях до Распятия, греках, до падения Византии, и русских, до падения в них веры. И предсказано там и падение царской короны и гражданская война, и рассеяние русских по миру, подобно древним иудеям… Сам же Антоний подытожил все эти пророчества: «Предстоит Один и ПОСЛЕДНИЙ Расцвет Православия, на сей раз ВО ВСЕМ МИРЕ, во главе с РОССИЕЙ. Произойдет он после страшной войны, в которой погибнет не то 1/2, не то 2/3 человечества и которая будет остановлена ГОЛОСОМ с неба: «И будет проповедано ЕВАНГЕЛИЕ во всем мире!»

А еще предупреждал подвижник Глинской пустыни прозорливый старец Порфирий: «Со временем падет вера в России. Блеск земной славы ослепит разум, слово истины будет в поношении, но за веру восстанут из народа неизвестные миру и восстановят попранное». И я смотрю на брошенное рядом тело Никонова, и думаю, что у меня есть ответ тем, кто не верит пророкам в отечестве своем. Потому что: восстанут из народа неизвестные миру и восстановят попранное…

Лежу и умирающим своим мозгом думаю: чего это меня Джалиб не пришел напоследок потревожить? Испугался даже: помянул не ко времени нечистого… Ан нет. Только мы с Никоновым… Видать, не дают ему пульки во мне меня потревожить. Он бы, может, и пришел поторговаться: мол, жизнь тебе гарантирую и прочие земные радости, да я уж давно умер. Кладбищем меня не испугать. Тихо там и спокойно.

Вот только не встали упокоенные. Значит, не все еще? Что же это было? Время с пространством сломались? Репетиция? Сколько таких репетиций было в истории? Из скольких человечество сделало вывод как тот, что сделали жители Ниневии во главе с царем своим?

Даже додумать не успею…

А записать?

И глядя на мое зазнайство поддатое, читатель скажет: да кто ты такой, пьянь кладбищенская, чтобы нас уму-разуму учить и пророкам вторить?

Всё правильно. Я – Макар, который даже телят никуда не гонял. Я не пророчествовал… куда мне, грешному… Я так, про обратный отсчет напомнил. Тик-так. Тик-так. Тик-так… И все тише, потому что сердцу уже не хватает крови.

«Настанет время, когда люди будут безумствовать, а кто не безумствует, тому будут говорить: ты безумствуешь, потому что ты не похож на нас», кто из старцев или святых это сказал?

Тик так. Нью-Йорк – Содом… Тик-так. Лос Анжелес, хоть и анжелес – Гоморра… Не помню, они еще стоят? Или первый затоплен, а второй после землетрясения провалился в тартар? А Москва?

Туман остался от России
Да грай вороний от Москвы
Еще покамест мы - живые,
Но мы последние, увы.

Ниневия была помилована… Это опыт.

Эх, дотянуться бы до фляжки в кармане, глотнуть огненной воды, взбодрить иссякающий ручеек. Да Господь не велел…

Елена выходит из моря и поднимается по той самой лестнице ко мне. Я сижу и жду ее. Красота-то какая! Миг – и мы сольемся…

Что это? Мытарства уже? К чему страсть была – то и держит?

Тик-так. Тик-так. Через раз.

Что-то я важное забыл… Главное… исповедоваться!!!

Тик…»

ГЛАВА НОЛЬ

- Ксюша, смотри! Их войска переходят русло пересохшего Евфрата! Съемки с вертолета! Огромная армия, столько техники! Да брось ты свое белье! Развесишь потом! Тут решается судьба человечества. Если у нас полночь, сколько времени там? Вечер? Да иди же скорее… Единственная возможность увидеть то, что происходит за тысячи километров, а ты погрязла в быту! Ксюша?! Алену подыми, пусть тоже посмотрит. Они обещали сбросить на эту массу техники и людей несколько атомных бомб. Вдруг бросят! - сердце пронзает дикая боль.

Никонов вдруг понимает, что это уже было. Точно было! Эффект ложной памяти бывает со всяким. Но так ярко! Так точно! Вздохнуть трудно, сердце будто одели на раскаленный шомпол. Что было дальше?

- Русло пересохшего Евфрата… Нельзя два раза войти в одну и ту же воду…

Все где-то рядом. Совсем рядом. Надо только поймать эту ускользающую мысль. Эти тающие в памяти образы.

Ксюша? Алена? Шатаясь, едва переставляя ноги, он выходит на лоджию.

- Да что стряслось? – Ксения неторопливо развешивала белье, оглянулась и встревожилась. – Олег, что с тобой? – Уронила на пол наволочку.

- Мотор, - Никонов гладил ладонью левую часть груди, - будто лом раскаленный воткнули. Ксюш, что-то важное, что-то страшное должно произойти…

Ксения подошла к нему, положила свою ладонь на его ладонь, внимательно посмотрела в его глаза.

- Олежек, может, скорую? Ты бледный…

- Скорую?.. Времени уже нет, - все пытался поймать что-то в памяти Никонов. – Ничего, не помрем. Не такое бывало. Алена?! – вдруг всполошился и бросился в спальню дочери.

Алена лежала уже в кровати и смотрела те же новости, что и отец. Раньше она никогда новостями не интересовалась. На лице ее была тревога.

- Пап, что это? Это уже не просто война где-то там… Им что - наплевать на весь мир? Смотри пап, высокоточному оружию дают голосовые команды…

Олег вдруг бросился к книжным полкам и достал оттуда Библию.

- Мне кажется, я читал… совсем недавно… - он судорожно листал Откровение, - что-то похожее… «а прочие убиты мечом Сидящего на коне, исходящим из уст Его, и все птицы напитались их трупами». Нет, это все же Судия на коне… Странно, у вас нет чувства, что все это уже было?

Жена и дочь посмотрели на Никонова с некоторым недоумением. А он все тер ладонью левую часть грудной клетки.

- Так, поехали! – резко сказал он.

- Куда? – в голос удивились Ксения и Алена.

- К храму…

- К храму?

- Зачем, пап?

- Не знаю, я так помню…

- Ой, смотрите, трансляция прервалась…

- Олег, ты же жаловался – машина не заводится?

- По-е-ха-ли. – Твердо, отбивая по слогам, потребовал Никонов.

- Как скажешь, - все же Ксения была женой военного. – Собирайся, Алена.

Через несколько минут они уже были во дворе, где Олег безуспешно пытался завести автомобиль. Двигатель старенькой, но надежной «тойоты» не схватывал. Аккумулятор из последних сил крутил ремнями. Жена и дочь терпеливо ждали, а Никонов выпрыгивал из-за руля, заглядывал под капот, но ничего не мог сделать. В какой-то момент он остановился и оглянулся на соседний дом. От подъезда шла девушка с погасшей свечой в руке. Зрелище было странное… Летний плащ, наброшенный, похоже, прямо на пеньюар. И домашние тапочки… В другой руке у нее были ключи от машины.

- Вот, - сказала она и протянула ключи Никонову. – Этот «Лексус» - пока мой в ванной, берите.

Они долго смотрели друг на друга.

- Почему вы это делаете? – наконец спросил Никонов.

- Не знаю, мне кажется, так нужно. Я так помню…

- Анна… - поймал что-то в мысленном водовороте Олег.

- Да… Меня ждут. Он сейчас выйдет, будет злиться. Ревнивый очень…

- А семья у него в Зарате…

Анна даже не удивилась такому знанию Никонова.

- Я же чувствую, что так надо. Вот, значит, все правильно.

- Не хотите поехать с нами?

Анна глянула в салон машины, столкнулась взглядом с тревожными глазами Ксении.

- Н-нет… Он будет нервничать. Езжайте… - и засеменила обратно к подъезду. Никонов какое-то время смотрел ей вслед, потом отжал кнопку сигнализации на брелке, «Лексус» пискнул и мигнул фарами – «поехали».

- Пересаживайтесь, - дал команду Олег.

- Я надеюсь, ты знаешь, что ты делаешь? – последний раз попыталась понять происходящее Ксения.

- Я, - Никонов наполнил содержанием местоимения пространство «Лексуса», - не знаю. – Но он говорил так твердо, что не оставлял сомнений. – Я чувствую. И мне кажется, я помню. Самое главное – вы – со мной. Вы мне доверяете? – он посмотрел в зеркало заднего вида.

- Доверяем, командир, - несмело улыбнулась жена.

- Давай, пап, - подмигнула Алена.

* * *

Эльчин стоял у окна, когда Анна вошла в комнату. Он резко повернулся, лицо было перекошено даже не злобой, а каким-то патрицианским пренебрежением.

- Ты кому отдала мою машину, дура? – спросил он.

- Им нужно. Ничего с твоей машиной не сделается.

- Ты что, билят, не знаешь, сколько стоит «Лексус»? Ты всю жизнь таких денег не заработаешь! Даже в постели не заработаешь!

- Эльчин…

Но он уже полностью потерял над собой контроль. Анна успела только с понимающей грустью посмотреть на шикарный букет роз в вазе, который он принес с собой, и бутылку шампанского. Наверное, земляки подкинули: возьми, для твоей идиотки… Почему-то вдруг очень резко представила серьезный взгляд Никонова, в котором читалась: бедная ты, бедная, я же тебя предупреждал… «Я думала, для тебя есть что-то важнее денег», хотела сказать Анна, но не успела. Эльчин резким тычком ударил ее в лицо. Не ладонью, не пощечина, просто – кулаком. Так мог бы барин «приголубить» нерадивого холопа. С первого удара Анна не упала, просто закрыла руками лицо.

- Кто он такой?! – выорал Эльчин прямо в ухо, нависая над девушкой? – Я тебя, билят, спрашиваю!? Он что, хочет, чтобы ему все кишки на его тупую башку намотали?!.

Анна вдруг убрала руки от лица и твердо сказала:

- Вот тут ты не угадал. Этот – он один всему твоему рынку намотает. Сами свои фрукты-овощи сожрете и будете потом по углам от страха гадить, потому что вы сильные только когда сталкиваетесь со слабым. Я то думала, - Анна зацепилась за последнюю надежду, - ты человек, ты меня уважаешь…Хотя бы как женщину…

Договорить не успела, новый страшный удар сбил ее с ног.

- Каво уважаишь! – орал Эльчин, пиная ее в живот, не понимая, что она уже ничего не слышит. – Тебя, билят, уважить? Я тебя уважу, праститутка! Шалава! Я тибя кармил, паил… Ты будешь теперь своим хахалям мою машину давать?! Тварь!

Дата добавления: 2015-09-05