Чтобы не быть тупым, как сказано у пророка, в последние времена, - невозмутимо ответил Макар. 11 страница

Когда душа Анны выскользнула из комка боли и унижения, она даже не стала задерживаться, сразу рванулась за приоткрытое окно. Можно было еще о чем-то подумать. И Анна подумала: когда-то Бог давал ей шанс настоящей большой любви, человека, который отдал бы за нее жизнь, и он отдал по глупости и юности своей… и теперь было невыносимо больно от той девичьей слепоты, гордыньки… Но боль эта была уже не физического свойства.

Главное – теперь можно было лететь, куда хочешь. Но Анна не знала, куда лететь. Какое-то абсолютно верное знание подсказывало ей, что одноклассника Сашу она здесь не встретит. Даже в этом, невидимом мире. Значит, не было никого, кто ждал бы ее. Может, мама?

Анна металась в пространстве над городом до тех пор, пока открывшуся перед ней перспективу нескольких измерений не встряхнул удар колокола.

Теперь она знала, куда лететь.

Эльчин, когда понял, что одним из ударов в гневе убил девушку, устало сел на кровать. Обругал ее тело напоследок смесью русских и азербайджанских слов. Затем достал мобильный телефон, нашел нужный номер, и затараторил в него на своем языке:

- Ильгар! У тебя там с ментами подвязки нормальные? Слушай, тут дело такое, я пока в ванной был какой-то придурок убил мою подругу, а потом угнал мою машину. Да, «Лексус». Откуда мне знать, кто такой борзой. Ищите. Я за что вам плачу?

* * *

Никонов вздрогнул, он буквально почувствовал, что кто-то находится рядом. Оглянулся – никого. Вверху звезды, внизу – огни города. Но чье-то присутствие было таким ощутимым, что сжалось сердце.

- Никаких инфарктов! – скомандовал он себе и снова потянул язык большого колокола.

Яркая вспышка как будто открыла коридор, разорвав в клочья пространство. Эньлай успел-таки вильнуть рулем и разойтись уже по обочине с пролетевшей мимо «хондой». Испуг, вместе с липким холодным потом, пришел позже. Он прижал машину к кювету и заглушил двигатель. Странное, едва уловимое чувство, что это уже было, что это какая-то прорвавшаяся из подсознания память будущего, которой у него еще не должно быть, заставили содрогнуться не только обмякшее тело, но и застопоренное испугом сознание.

Странное дело, при любых опасных обстоятельствах последнее время вспоминались девочка и ее мать… Просто вставали перед внутренним взором и всё. Смотрели беззлобно, будто о чем-то хотели предупредить. И от этого взгляда нельзя было отвернуться, бессмысленно было метаться и рычать, кидаться в припадке ненависти к себе на землю. Уж, казалось бы, стольким детям бесплатно помог, давал деньги одиноким матерям, но от совести откупиться было нельзя. И теперь они появились снова. Мать держит девочку за руку. И стоят где-то между тем и этим миром.

- Простите меня, - сказал Эньлай вслух, как делал всякий раз, когда видел их, завел автомобиль и рванул с места. – Что-то должно было случиться, - напомнил он сам себе.

И теперь образ матери и девочки заслонили собой Наташа и дети. Боль воткнулась и оборвалась в сердце. Лю снова испытал ужас. Он вдруг представил, что сейчас войдет в дом, а он будет пуст. И нигде их не будет… Ничего более страшного, Эньлай представить себе не мог. «Не привязывайся к земному больше, чем к небесному», тихо говорила ему Наташа, когда он признавался в своей безумной любви. «Небесное для меня начинается в твоих глазах», шептал Эньлай, а теперь улыбался, вспоминая об этом.

Странный путник возник на дороге из ниоткуда. Эньлай снова едва успел отвернуть. Пролетел по инерции сотню-полторы метров и остановил машину. «Да что же это такое!» Прет по центру трассы… Показалось еще, что у путника в руках пистолет. Бред какой-то… Нет, лучше быстрее ехать. Снова взгромоздился за руль и вдруг, неожиданно для самого себя, широко осенил себя крестным знамением. Потом дорогу.

- Помоги, Господи, благослови…

Сначала, вроде, ехал уже не так быстро. Даже притормаживая вблизи встречных. Но нога непроизвольно все больше и больше выдавливала педаль газа. Он пытался не только нагнать время, но и ускользающую память, которая все тише, все неуловимее, но все же напоминала: это уже было…

- Да у скольких людей так бывает, сто раз спрашивал! – пытался успокоить себя вслух Лю.

И, показалось, успокоил. Встречных вдруг не стало. Отремонтированная недавно дорога серо-желтой полосой летела под колеса. На спидометре – 145. Этакая военная хитрость для ГИБДД. За 150 отберут права, за 145 – штраф. Главное следить. Надо было купить машину с круиз-контролем. Вообще никаких забот. Так нет же, решил помочь братьям-землякам.

Вдали замаячили стоп-сигналы идущих впереди машин. Эньлай пытался определить расстояние до них. Бессмысленно. Ночная трасса скрадывает расстояние. Но что-то подсказывало ему, что машины там впереди стоят.

И вдруг асфальт под колесами взбугрился движущейся серо-коричневой массой. Он въехал в нее, прежде чем понял это, а понял, когда под колесами омерзительно захрустело, зачавкало и почти на ультразвуке запищало. Всмотрелся в сектор, высвеченный фарами, и увидел армию крыс, двигавшуюся в город по шоссе. Такая и Щелкунчику не снилась. Это была река, из которой то и дело выныривали то крысиные морды, то омерзительные голые хвосты. Армия крыс шла в город. Как на параде. Только иногда строй сбивался, потому что какая-нибудь тварь перепрыгивала через другую или сразу через несколько.

- Крысы… Крысы бегут в город… - Лю снова поймал ускользающую мысль, но, буквально, какие-то отголоски. – В город – значит – время еще есть.

И тогда снова включил скорость и вдавил педаль в полик. Пусть покрышки обгрызают, если успеют.

У самого города хруст под колесами сменился гулом за окном. Знакомым, но непривычным. Чуть опустил стекло и сразу понял: колокол.

Машину он на скорости воткнул в тупичок у подъезда и поблагодарил Бога за то, что никто не бросился под колеса. По лестницам взлетел, обгоняя ногами тахикардию. «Наташа!», заготовил еще час назад и хотел закричать с порога, но прямо в прихожей увидел собранных Наташу, Ваню, Васю и Люсю. Обессилено сел на корточки и прижал к себе младшую.

- Надо ехать, Эник, - сказала Наташа.

- Я знаю – в храм, - ответил Лю.

- Откуда знаешь?

- А вот этого не знаю. Поехали. – Потом вдруг остановился, упал на колени перед образом Спасителя и сквозь выступившие слезы прошептал: - Благодарю Тебя Самый Добрый и Самый Светлый, благодарю за то, что ты мне дал время. Благодарю Тебя за то, что Ты дал мне моих любимых… Прости меня…грешного.

Наташа смотрела на него с изумлением и любовью.

- Наверное, я уже опоздал? – Лю обернулся к любимой супруге.

- Учись, словно не можешь обрести и будто опасаешься утратить, - неожиданно ответила она любимым изречением Конфуция.

«Дорогой мой, Михаил Давыдович.

Вот и закончились наши споры-дискуссии. Когда ты будешь читать это письмо, всё уже закончится, и всё уже начнется. Прости мне, грешному, мою злую иронию. Просто прости, и ни о чем не спрашивай, как и я прощал тебя. И обязательно приходи ко мне. Спорить нам уже не о чем, а помолчать вместе порой важнее. Помнишь тот уголок в семнадцатом секторе кладбища, где сосновый бор похож на вход в изумрудный грот? Там у самого входа я купил себе земельки, и чтоб никого не обременять, сам вырыл могилку. Не знаю вот только, долго ли придется там почивать. По-моему, совсем чуть-чуть, даже по нашим меркам.

А помнишь, дружище, как я поставил тебя в тупик в самом начале нашего знакомства? Я просто спросил тебя: готов ли ты умереть за свое знание, за свою истину? И ты растерялся… Ты и не думал умирать за что-то! Для тебя вообще не было ничего, за что можно умереть. Главной твоей самоценностью была твоя собственная жизнь. А я рассказал тебе, как все апостолы, кроме Иоанна, пошли на крест. А ему Сам Господь не велел… Можно и так выразиться… Не то, чтобы ты не знал об этом, но ты просто никогда не задумывался: почему они это сделали? Чтобы обмануть миллиарды будущих поколений? Какие блага и богатства они получили за свои гонения и страшную смерть? И тысячи мучеников последовали за ними. Так могли умирать, только владея жизнью. Так могли умирать только видевшие и верившие в Воскресение. А ты ничего не смог мне ответить…

Трудно с вами спорить – с нечитавшими Евангелие. Вы ведь, если и читали, то с точки зрения научного критического анализа. А читать надо было не только умом, но и душой. Духом. Да и анализ у вас был не критический, и не анализ вообще… По принципу: я не читал, но по существу вопроса могу сказать следующее…

Но прости-прости… Ты прочитал. Из друга ты стал мне братом. Но вопросов и сомнений у тебя еще прибавится. Ты снова вернешься к своему поиску источников добра и зла. Теперь тебе трудно будет понять - откуда взялось зло, если Бог – это Любовь, если Он благ, если Он напитывает творение добром. И снова будет опасность скатиться в манихейство или застыть в теодицее. Оставь ты этих Лейбницев и Гольбахов на их сковородках. А Вольтера в его котле. Куда им против неграмотного нашего батюшки Серафима, называвшего себя убогим. Убогим, чуешь? У Бога…

И не повторяй за Иваном Карамазовым: «Я не Бога не принимаю, пойми ты это, я мира, им созданного, мира-то божьего не принимаю и не могу согласиться принять», потому что ты, Миша, умнее. Был бы глупее, я бы с тобой разговаривать не стал. Детский это вопрос, почему Бог попускает быть злу, и задают его те, кому то самое зло оправдать хочется, как и собственные грехи. Это в нашей природе: сам сидишь в грязи, мазни другого. И добро можно сделать так, что оно обратится злом. И благими намерениями, сам знаешь, куда дорога вымощена.

С моей гробокопательской точки зрения, всё просто. Зло – не сущее. Зло – приобретаемое качество. Качество, от которого мы не можем избавиться со времен прародителей. Если приводить пример с миром неодушевленным, то, скажем, так: лежит кирпич, его можно положить в фундамент дома, а можно взять и обрушить на голову человека. Улавливаешь? Но ты скажешь – вернись к живому. Вернусь к человеку. Наглядным примером я бы назвал жизнь младенца. Да и Христос говорил: будьте, как дети. Потому как младенцы еще не обрели целиком этого качества! Вкуса его не знают. Пользоваться им со всеми нашими ухищрениями и самооправданиями не умеют.

Источником этого качества является в основном гордыня. Что еще? Зависть и недостаток смирения. Как у нас с тобой. Странный мы народ: нам показали дорогу к Свету, а мы начинаем искать источник темноты. Ну что ж, хорошо, ищем. Везде ищем. Только не внутри себя. И меряем мы всё своим маленьким человеческим мерилом, своей коротенькой жизнью. И не ропщем, а кричим с упреком в небо: а почему у нас тут младенцы умирают?! Ась!? И никогда не поймем со своей материалистической кочки, что лучше для младенца: успеть нагрешить, как мы, или пополнить число близких Богу?

Нет, я тебе не говорю, чтоб ты перестал мыслить. Но ты вспомни, как ты уравнял добро со злом, и что с тобой было. Ницше своего любимого вспомни. Сумасшедшему путь назад заказан. Можешь представить себе покаяние умалишенного? То-то же.

И все же проще вторить Сократу: я знаю, что я ничего не знаю… Но есть те, кто и этого не знает.

В последнее время все труднее было говорить с людьми о Боге. Они были не просто слепыми и глухими, они отвергали Его. Земля превращалась в детдом. Нет, в интернат для сложных подростков. Безотцовщина. Точно так же как Бытие Божие было очевидным для меня, для них было очевидным его отсутствие. И вся эта огромная машина пропаганды, льющая грязь в небо…

И все равно нужно было любить людей… Я так и не научился. Я, наверное, больше их жалел. Сколько любви помещается в жалости? Можно ли назвать жалость частью милосердия? Я и на кладбище пошел жить и работать, чтобы научиться любить людей…

Помнишь, Миш, ты у меня спрашивал, что произошло с китайцами? Все забывал тебе рассказать. На Алтае мне рассказывали такую то ли легенду, то ли историю… К главному китайскому генералу пришел русский монах-старец. Пришел с упреждением. «Вы, - говорит, - из-за того, что вашей земли стало меньше, решили пойти на Россию, взять то, что вашим никогда не было. Так вот, знайте: придете как враги, умрем все, но не сдадимся, придете как православные христиане, встретим как братьев в беде и поделимся всем, даже последним. Христос приходил спасти не только Иерусалим, не только нас, но и вас…» Говорят, генерал попросил, чтобы старец пересказал ему Евангелие, и был очень поражен услышанным. «Насколько ты веришь, старик, что Иисус воскрес?», - спросил он. «Настолько, - ответил старец, - что готов умереть за это прямо сейчас. А ты? - в свою очередь спросил старец, - Готов умереть за идею убить как можно больше людей и гореть в вечном огне? Прямо сейчас?». Генерал не испугался, не робкого десятка был, умирать их учили, но крепко задумался. Говорят также: генерал ответил ему словами Конфуция: «Когда кого-либо все ненавидят, это требует проверки; Когда кого-либо все любят, это требует проверки». И старец улыбнулся и сказал: «Если бы я мог своей смертью здесь доказать что-то, как это доказывали первые христианские мученики, то вот он я, в твой власти. Но вспомни другие слова великого философа, которого ты процитировал: «Не уступай возможности быть человечным даже своему наставнику». Если ты прольешь реки крови, то ты прославишься, как полководец в своей стране. Если ты победишь без войны, и победишь, в первую очередь, самого себя, то ты прославишься как мудрый правитель во всем мире». Генерал улыбнулся и снова процитировал Конфуция: «В делах под Небесами благородный муж ничем не дорожит и не пренебрегает, но следует тому, что справедливо» А ты – хитрый старик, и лицо у тебя при этом отнюдь не доброе, а суровое…» «Человечность редко сочетается с искусными речами и умильным выражением лица», - вновь ответил словами Конфуция старец и добавил: - Вот видишь, я знаю, с чем ты можешь прийти, Маркса или Мао цитировать не буду. Почему бы тебе не знать, куда ты собрался идти?».

Не знаю, что в этой истории правда, а что – вымысел. Но результат тебе известен. Они крестились целыми армиями. И я тоже вспомнил Конфуция: «Далека ли человечность? Едва к ней устремлюсь, она ко мне приходит». И вспомнил батюшек, которые учили китайский язык, а над ними потешались. Зачем? – спрашивали их. А они отвечали: а как бы без Кирилла и Мефодия мы узнали о Спасителе. Слово в начале было, помнишь?

Знаешь, я похож на деревенского дурачка, которому в руки упал с неба алмаз, а он бросил его в навозную кучу. Потом пожалел, и перерыл всю эту кучу, чтобы найти драгоценный камень. Можно ли при этом не вымараться?

Ты все спрашивал меня: в чем квинтэссенция всех моих убеждений. И что я мог ответить человеку, не слышавшему в себе слов Спасителя? А теперь вот отвечу просто и ясно. «Господи милостив буди, мне грешному». Вот и все. Дальше иди сам.

Ты, конечно, нервничаешь. Ты думаешь, я знал, чем все это кончится, во что выльется? Сценарий не мой, не забывай об этом. Если посмотришь предсказания старцев, то, с одной стороны, ужаснешься, с другой – останется надежда. Загляни в Ветхий Завет. Там есть книга пророка Ионы. Небольшая в сравнении с другими. Зачем? Чтобы узнать и помнить: Ниневия была помилована… Чтобы не путать данность, предопределение и милость Божию.

Многое хочется тебе сказать, дорогой Михаил Давыдович. И всегда кажется, что не сказал главного. Хорошая мысля, как говорят в нашем народе, приходит опосля. Хорошо, если вообще приходит. Ну, мне пора…

Найдешь меня в морге с тремя пулевыми отверстиями. Не признавайся, что ты меня знаешь. Замучают досужими допросами. Незачем это. Письмо это я отправил тебе тремя днями раньше по обычной почте. Единственное: попроси у них мою тетрадь якобы для изучения. Не хочу, чтобы записи мои толковали превратно недалекие журналисты. Смеяться, пусть смеются, к этому я привык. Да вот не до смеха скоро будет.

И помолись за меня. Ты же знаешь, помолиться за меня некому. А я там за тебя буду.

Не потеряй, что обрел. Твой Макар».

- Колокол! Бабушка, колокол! Слышишь?!

Галина Петровна, не торопясь, села в кровати.

- Ночь вроде.

- Бабушка, нас учили, что раньше на Руси у людей часов не было, вся страна жила по колоколам.

- Ну да, ну да…

- А чего ночью звонят?

- Это не Феодосий звонит. Точно не Феодосий, - насторожилась она. – Неумеха какой-то звонит. Не поймешь, набат или благовест. Скорее, набат.

- Зачем?

- Если набат, значит, созывают всех.

- Мы туда пойдем? И что? – Даша напряглась, ей очень не хотелось идти куда-то ночью.

- Зовут, стало быть, пойдем.

- Сейчас?

- Сейчас. Историю изучала, знаешь, что просто так звать не будут. Давай-ка хоть помолимся чуток и отправимся…

- Я спать хочу.

- Ну так, в Интернете висела или с Артемом разговаривала?

- Ба-аб…

- Пойдем к иконам. Царю Небесный, Утешителю, Душе истины, иже везде сый и вся исполняяй, сокровище благих и жизни Подателю, прииди и вселися в ны, и очисти ны от всякия скверны, и спаси, Блаже, души наша…

- Баб, мне кажется, это уже было, - поделилась Даша сомнениями, когда они уже шли по улице.

- Кажется – крестись, - буркнула Галина Петровна, которую и без того мучили тревожные мысли.

– Надо было такси вызвать.

- Все бы вам с комфортом. Такси нынче десять буханок хлеба стоит.

- Ты бы все экономила!

- Войну переживешь, тоже экономить будешь.

Так, препираясь, и шли по пустынной улице. Обе старались не обсуждать растущее с каждым шагом тревожное состояние.

- Бааб, - Даша потянула «а», чтобы придать значимость вопросу, - а папа действительно в Бога верил?

- Верил – даже не то слово. Он точно знал. У него научные доказательства были. И он говорил о них.

- И что, он все заповеди соблюдал?

- Ну… - приостановилась Галина Петровна, - праведником он не был, но за Истину готов был на все.

- Потому его преследовали?

- Потому.

- Он не боялся?

- Боялся. Кто ж не боится? Но знание Истины дает такую силу!

- А мама?

- А мама верила ему.

- Почему они меня к тебе отправили?

- Я уж сто раз тебе говорила – боялись за тебя. Для себя-то они все решили, а ты должна была решить для себя.

- Я помню, когда маленькая была, папа пришел домой и выпил целую бутылку водки…

- Ну, - вздохнула бабушка, - это по-русски… Он, иной раз, и две мог.

- Я спросила у мамы, зачем он так сделал, а она ответила: потому что он устал разговаривать со слепыми и глухими. Я тогда ничего не поняла… А папа… Он порой взрывался… Но потом успокаивался, обнимал меня, пытался мне что-то втолковать.

- Отходчивый…

- Ага… Я на него похожа?

- Похожа. Но лучше бы ты была похожа на свою терпеливую мать. Это для женщины важнее.

- Да ну! Не буду я всю жизнь поддакивать!

- Смотря чему.

- Да хоть чему!

- Опять начинаешь?

- Да не начинаю я ничего.

Обе замолчали. Даша демонстративно перешла на другую сторону улицы, и вдруг сообразила, что в обычный день сделать это было бы непросто из-за потока машин. Бабушка шла впереди и что-то шептала себе под нос: то ли ругала внучку, то ли молилась. Возможность не разговаривать с Галиной Петровной Даша использовала для того, чтобы осматриваться. Она пыталась найти присутствие жизни за оконными занавесками домов, во дворах, в офисах… Совершенно внезапно услышала из проулка музыку. В известном ночном клубе бархатно ухал сабвуфер. Поверх «бум-бума» тараторил что-то через синтезатор певец.

- Ба-аб! Слышишь?!

- Чего?

- Музыку!

- Какую еще музыку?

- Точно! Это было! – теперь Даша была уже уверена. – Постой-ка…

- Ты куда?! Не ходи туда!

- Да подожди, баб, я проверю…

Даша смело шагнула за двери клуба, не обратив внимания на то, что на входе не дежурят, как водится, плечистые охранники. Музыка в зале оглушала. У барной стойки толпился народ. В центре зала лениво «выламывалась» молодежь.

- Как будто ничего не случилось… - сказала себе Даша.

- А что должно было случиться? – к ней тут же подошел обаятельный молодой человек, чуть старше ее.

- Ничего. Просто колоколов здесь не слышно.

- Зато слышно хорошую музыку.

- Фрутимер… - вдруг вспомнила Даша какое-то странное слово.

- Ты меня знаешь?

- Слышала.

- Фрутимер – это типа кличка. Потому что мой отец заведует всеми фруктово-овощными базами. Тупо, наверное, звучит, да? Девчонки называют меня Фрутик.

- Ладно, привет девчонкам. Фрутик. – Даша повернулась к выходу и собралась уходить. Ее не оставляла мысль, что она забывает нечто очень важное.

С бабушкой столкнулась в дверях, запнулась, чуть не сшибла ее с ног. Хотела по привычке выругаться на порожек и на все заведение в целом, но неожиданно для себя удержалась.

- Это точно было! – вспомнила Даша.

- Ух… - бабушка успела заглянуть внутрь. – Раньше хоть танцы были, а теперь точно пляски бесовские.

- Не грузись, баб, пойдем быстрее.

- Пойдем…

И тут Дашу вдруг осенило.

- Баб? – девушка остановилась. – Вот если что-то там случилось, мы-то идем, а как те, которые в больнице?

- Гм… - остановилась следом Галина Петровна. – Ну, службы же всякие есть. Эм-че-эс.

- Думаешь, кто-то вспомнит?

- Не знаю, - растерялась бабушка, - для начала надо узнать, чего это по ночам в колокола бьют.

- Баб, а если это Конец Света?! – спросила вдруг Даша.

Галина Петровна пожала плечами, внимательно посмотрела на внучку, так, будто раньше чего-то в ней не замечала.

- Ну… если Конец Света, значит – Конец Света. И за это - Слава Богу. Отмучались, значит. К тому все и шло.

- Баб! Ты так говоришь, как будто сериал посмотрела, и в конце дождалась, что главного злодея прищучили!

- Может и так…

- А жить-то когда?!

- Так, может, жизнь только начинается.

- Баб, да что ты такое говоришь! А любовь?!

- Там, что ли, любовь? – бабушка кивнула на дверь ночного клуба.

- Ну что ты меня всегда такой… даже не знаю какой выставляешь…

– Вот видишь, - обняла Галина Петровна внучку, - опять ругаемся. Уж чего нельзя, если Конец Света, так это ругаться.

- Не, баб, не ругаемся, - прижалась к ней Даша.

- Не ругаемся, - со вздохом согласилась Галина Петровна.

Михаил Давыдович понял, что его разбудил колокол. Утро? Да нет… За окном – ночь. Да что там у них?

Отжался от подушки и почувствовал под рукой книгу. Приблизил к глазам – «Новый Завет». Было твердое осознание, что он прочитал ее целиком. Неужели получилось? Если спал – кем проснулся? В голове – как будто остатки странного сна. И самое неожиданное – жуткое, давящее чувство - как будто наступили последние времена. Откуда оно пришло? Из споров с Макаром. О чем напоминает колокол? По ком звонит?

Профессор подскочил с кровати и вырвал из ровного ряда с полки томик Хемингуэя. Зачем? Чтобы вспомнить, по ком звонит колокол. Открыл наугад в конце, будто гадал, и стал думать вместе с умирающим Джорданом: «Как ты думаешь, кому легче? Верующим или тем, кто принимает все так, как оно есть? Вера, конечно, служит утешением, но зато мы знаем, что бояться нечего. Плохо только, что все уходит. Плохо, если умирать приходится долго и если при этом очень больно, потому что это унижает тебя. Вот тут тебе особенно повезло. С тобой этого не случится». Почему так явственно казалось, что Джордан, остающийся один на один с врагом, жертвующий собой ради друзей, живет где-то внутри?

Метнулся в начало, и выхватил глазами знаменитый эпиграф из Джона Донна: «Нет человека, который был бы как Остров, сам по себе: каждый человек есть часть Материка, часть Суши; и если Волной снесет в море береговой Утес, меньше станет Европа, и также, если смоет край Мыса или разрушит Замок твой или Друга твоего; смерть каждого Человека умаляет и меня, ибо я един со всем Человечеством, а потому не спрашивай никогда, по ком звонит Колокол: он звонит по Тебе».

- Кто станет сберегать душу свою, тот погубит ее; а кто погубит ее, тот оживит ее… - слова апостола Луки любил повторять Макар. Профессору показалось, что и сейчас не он повторил их, а Макар, который находился где-то рядом.

По ком звонит колокол? Представилось вдруг: в комнату входит жена… потом Таня… потом маленький мальчик…

Захотелось выброситься в окно. На то самое место… Потому что уровень причиненной близким людям боли резко зашкалил. Профессор даже присел на корточки от такого удара в самое сердце. Совесть не высказалась, совесть выкрикнула. И вспомнились еще полные аудитории, и внимающие ему студенты, и он – велеречиво уравнивающий добро со злом. Христа, в муках жертвующего собой, с теми, кто кричал: распни Его, распни!..

- Разве можно такое искупить? – с горечью спросил Михаил Давыдович у Макара, которого представлял рядом.

И только знаемый теперь страх иудиной смерти сдерживал его от полного отчаяния.

Поднимаясь с охами и ахами на ноги, зацепил рукой дистанционный пульт телевидения. Случайно нажал. И в дом метнулась с экрана жуткая ночная жизнь города. «Криминальный курьер» равнодушно перечислял убитых, раненых, избитых, кражи, аварии… Профессора передернуло от плеча до плеча, он хотел, было, выключить телевизор, но вдруг замер. Дикторша почти нараспев сообщала:

- Кладбищенский копаль Макар, известный в городе как юродивый, предрекавший скорый конец света, был найден мертвым на въезде в город. Недалеко от кладбища. Он был убит тремя пулями из пистолета «Макаров»…

Профессор медленно опустился на постель.

- Многим известны проповеди этого кладбищенского служителя, с которыми время от времени он являлся в город, призывая людей к покаянию. В остальном, он вел жизнь отшельника и мало с кем общался. В его каморке на кладбище найдено большое количество пустых емкостей из-под алкоголя, что еще раз подчеркивает степень его заболевания, Библия, а также тетрадь с какими-то записями. Их сейчас исследуют следственные органы. Для подробного изучения записей этого человека потребуются, как сообщили нам в пресс-службе УВД, специальные знания. Но, по сути, они напоминают проповеди религиозного фанатика, коим являлся человек, известный в городе как кладбищенский Макар. В агентстве ритуальных услуг сообщили, что Макар был ответственным, исполнительным работником и нареканий к нему никогда не было. Версий убийства пока две: юродивый стал случайным свидетелем преступления или знал что-нибудь о тайных захоронениях организованной преступности.

Кадр прыгнул, и профессор увидел на шоссе растерянного человека в свете фар патрульной машины.

- Другой удивительный случай сегодняшнего вечера: на пригородной трассе был задержан заместитель главы администрации города Леонид Яковлевич Садальский. Он находился в состоянии явного аффекта, и не мог объяснить, как он здесь оказался, а главное – откуда в его руках пистолет «Макарова» с пустой обоймой. В данный момент стражи порядка проводят баллистическую экспертизу этого оружия, чтобы определить его принадлежность. Господину Садальскому оказывается необходимая медицинская помощь. А у нас следующий сюжет…

Профессор выключил телевизор. Пустота заполняла собой пространство. Она множила сама себя. Она набухала и распирала стены. Мир вот-вот должен был взорваться. Или хотя бы треснуть и развалиться на части. Новый большой взрыв был чреват пустотой. Черная материя обретала качество.

- Откуда берется зло, если Бог благ? – спросил профессор пустоту, и очень хотел услышать ответ Макара.

- Бом-м-м! – ответил колокол и пустота отступила, звонкий баритон буквально прибил ее к полу и расплющил.

- Бом-м-м!

Нужно было идти туда. Михаил Давыдович вдруг вспомнил, с какой надеждой рассказывал Макар о том, как Господь чудесным образом соберет в последние дни верных.

- Бом-м-м!

А, может, так и соберет? Колокольным звоном?

- Бом-м-м!

Неровно как-то бьет. Аритмия. Оттого тревожно…

- Бом-м-м!

Спускаясь по лестнице, профессор заметил конверт, который торчал из его почтового ящика. Почтальоны теперь специально так делали, чтобы редкие письма не залеживались, потому как люди почти перестали выписывать журналы и газеты, и уж совсем не писали друг другу писем. Эсэмэсили. Емылили. Михаил Давыдович потянул конверт и узнал почерк Макара.

- Бом-м-м!

Пустота отступала. Профессор еще раз посмотрел на конверт. На глаза выступили слезы.

- Нет пророка в отечестве своем, - повторил древнюю истину Михаил Давыдович.

- Бом-м-м! – ответил колокол.

Они сидели за столом в небольшой избушке. Иоанн и Пантелей. Ели ржаной хлеб, выпеченный Иоанном, и запивали клюквенным морсом из деревянных кружек. В доме не было ничего, что напоминало бы о современной цивилизации. Русская печь, пара лавок, много, разве что, табуреток – дюжина, и длинный стол, за которым они и сидели.

- А почему морс, отче? – спросил Пантелей.

- Потому что здесь не растет виноград, - улыбнулся Иоанн.

- А как работать в темноте?

- Есть свет, который не нуждается в энергии.

- Свет… - задумчиво повторил Пантелей. – Им было страшно, ведь они принимали такую мученическую смерть? – вдруг спросил он.

- Было больно и страшно. Но они слышали прямо от Него: Да не смущается сердце ваше и да не устрашается. И слышали другое: В мире будете иметь скорбь; но мужайтесь: Я победил мир.

- А я боюсь больше всего…

- Я знаю, - тихо улыбнулся старец, - больше всего ты боишься обидеть людей…

- Наверное, я трус, - тоже улыбнулся Пантелей.

Дата добавления: 2015-09-05