РОМАНТИЗМ. личных странах: в основных странах Европы, атакже в Рос­сии Р

личных странах: в основных странах Европы, атакже в Рос­сии Р. в 1830-40-х теряет ведущее значение под давлением новых литературных течений — бидермайера, реализма', в странах, где Р. появился позднее, он гораздо дольше со­хранял сильные позиции. Понятие «поздний романтизм», нередко применяемое к основной линии в развитии евро­пейского Р., обычно предполагает в качестве переломного момента середину 1810-х (Венский конгресс 1815, начало общеевропейской реакции), когда на смену первой волне Р. (иенские и гейдельбергские романтики, «озерная школа», Э.П.де Сенанкур, Шатобриан, А.Л.Ж.де Сталь) приходит т.наз. «второе поколение романтиков» (швабскиероманти­ки, Дж.Байрон, Дж.Китс, П.Б.Шелли, А.де Ламартин, В.Гю­го, А.Мюссе, А.де Виньи, Леопарда и др.).

Иенские романтики (Новалис, Ф. и А.Шлегели) были первыми теоретиками Р., создавшими это понятие. В их определениях Р. звучат мотивы разрушения привычных границ и иерархий, одухотворяющего синтеза, пришедшего на смену рационалистической идее «связи» и «порядка»: «романтическая поэзия» «должна то смешивать, то сли­вать воедино поэзию и прозу, гениальность и критику» (Шлегель Ф. Эстетика. Философия. Критика. М., 1983. Т. 1. С. 294-295), романтическое подобно «истинной сказ­ке», в которой «все должно быть чудесно—таинственно и бессвязно — все живо... Вся природа должна быть неким чудесным образом смешана со всем миром духов» (Novalis. Schriften. Stuttgart, 1968. Bd 3. S. 281). В целом иенские романтики, связав понятие Р. с рядом родственных идей («магический идеализм», «трансцендентальная поэзия», «универсальная поэзия», «остроумие», «ирония», «музы­кальность»), не только не дали Р. законченного определе­ния, но утвердили представление о том, что «романтичес­кая поэзия» «не может быть исчерпана никакой теорией» (Ф.Шлегель. Там же), которое, в сущности, сохраняет свою силу и в современном литературоведении.

Будучи международным движением, Р. обладал и ярко выраженными национальными особенностями. Склон­ность немецкого Р. к философским спекуляциям, поис­ку трансцендентного и к магически-синтетическому виденью мира были чужды французскому Р., который осознавал себя прежде всего как антитеза классицизму (имевшемуся сильные традиции во Франции), отличал­ся психологическим аналитизмом (романы Шатобриа-на, де Сталь, Сенанкура, Б.Констана) и создал более пессимистическую картину мира, пронизанную моти­вами одиночества, изгнанничества, ностальгии (что было связано с трагическими впечатлениями от Фран­цузской революции и внутренней или внешней эмигра­цией французских романтиков: «Революция изгнала мой дух из реального мира, сделав его для меня слишком ужасным» (Жубер Ж. Дневник. 25 марта 1802; Joubert J. Les carnet. P., 1938. Vol. 1. P. 326). Английский Р. в лице поэтов «озерной школы» (Колридж, Вордсворт) тяготел, как и немецкий, к трансцендентному и потустороннему, но находил его не в философских построениях и мисти­ческом визионерстве, а в непосредственном соприкосно­вении с природой, воспоминаниях детства. Русский Р. от­личался значительной неоднородностью: характерный для Р. интерес к старине, к реконструкции архаического языка и стиля, к «ночным» мистическим настроениям про­явился уже у писателей-«архаистов» 1790-1820-х (С.С.Бобров, С.А.Ширинский-Шихматов); позднее на­ряду с влиянием английского и французского Р. (широ­кое распространение байронизма, настроений «мировой

скорби», ностальгии по идеальным естественным состо­яниям человека) в русском Р. претворились и идеи не­мецкого Р. — учение о «мировой душе» и ее манифеста­ции в природе, о присутствии потустороннего в земном мире, о поэте-жреце, всевластии воображения, орфичес­кое представление о мире как темнице души (творчество любомудров, поэзия Жуковского, Ф.И.Тютчева). Идея «уни­версальной поэзии» в России выразилась в мнении, что «весь мир, видимый и мечтательный, есть собственность поэта» (О.М.Сомов. О романтической поэзии, 1823); отсюда раз­нообразие тем и образов русского Р., сочетавшего опыты воссоздания далекого прошлого (гармонический «золотой век» античности в идиллиях А.А.Дельвига, ветхозаветная архаика в произведениях В.К.Кюхельбекера, Ф.Н.Глинки) с видениями будущего, нередко окрашенными в тона антиутопии (В.Ф.Одоевский, Е.А.Баратынский), со­здавшего художественные образы многих культур (вплоть до уникальной имитации мусульманского ми­роощущения в «Подражаниях Корану»(1824) А.С.Пуш­кина) и широчайший спектр настроений (от вакхического гедонизма К.Н.Батюшкова, Д.В.Давыдова до подробной разработки темы «живого мертвеца» с отчетами об ощуще­ниях умирания, погребения заживо, разложения в поэзии М.Ю.Лермонтова, А.И.Полежаева, Д.П.Ознобишина и дру­гих романтиков 1830-х). Романтическая идея народности нашла самобытное воплощение в русском Р., который не только воссоздал строй народного сознания с его глубин­ными архаико-мифологическими пластами (украинские повести Н.В.Гоголя), но и нарисовал не имеющий анало­гов в современной литературе образ самого народа как от­чужденно-иронического наблюдателя грязной борьбы за власть («Борис Годунов» Пушкина, 1824-25).

При всех национальных различиях, Р. обладал и це­лостностью умонастроения, проявившегося прежде все­го в сознании, что «бесконечное окружило человека» (Л.Уланд. Фрагмент «О романтическом», ок. 1806). Гра­ницы между различными сферами бытия, определявшие классическое мироустройство, потеряли власть над ро­мантической личностью, которая пришла к мысли, что «мы связаны со всеми частями универсума, как и с бу­дущим, и с прошлым» (Новалис. Цветочная пыльца. № 92). Человек для романтиков больше не служит «ме­рой всех вещей», но скорее заключает в себе «все вещи» в их прошлом и будущем, будучи непостижимой для са­мого себя тайнописью природы, которую и призван рас­шифровать Р.: «Тайна природы... полностью выражена в форме человека... Вся история мира дремлет в каж­дом из нас», — писал романтический натурфилософ Г.Стеффенс (Steffens H. Caricaturen des Heiligsten. Leipzig, 1821. Bd 2. S. 694-697). Сознание более не ис­черпывает человека, поскольку «каждый несет в себе свою сомнамбулу» (И.В.Риттер. Письмо к Ф.Баадеру, 1807; см. Beguin. Vol. 1. P. 144); Вордсворт создает об­раз «нижней части души» (under soul — поэма «Прелю­дия», ред. 1805; 3:540), не затронутой внешними дви­жениями жизни. Душа человека уже не принадлежит ему одному, но служит игралищем таинственных сил: но­чью в нас «бодрствует то, что не наше в нас» (П.А.Вя­земский. Тоска, 1831). На смену принципу иерархии, организовывавшему классическую модель мира, Р. при­носит принцип аналогии: «То, что движется в небесных сферах, должно владычествовать и в образах земли, и то же самое волнуется в человеческой груди» (Тик, Геновева, 1799. Сцена «Поле битвы»). Царящие в ро-

Дата добавления: 2015-08-20