М.Л.Гаспаров. РИФМА(греч. rhythmos — плавность, соразмер­ность) — созвучие концов стихов или

РИФМА (греч. rhythmos — плавность, соразмер­ность) — созвучие концов стихов или полустиший, от­мечающее их границы и связывающее их между собой. Развилась из естественных созвучий синтаксического параллелизма; в европейской литературе зародилась не в стихах, а в античной ораторской прозе (гомеотелевтон, «подобие окончаний», см. Фигуры). Пример насыщенной Р. риторической прозы 2 в.н.э. (описание театра у Апу­лея, «Флориды», 18): «Здесь посмотрения достоин не пол многоузорньш, не помост многоступенньш, не сцена многоколонная; не кровли вознесенностиь, не потолка распестренностяь, не сидений рядоокруженностиь; не то, как в иные дни здесь мим дурака валяет, комик болта- ет, трагик завывае/w, канатобежец взбегает и сбегает» (Ср. «плетение словес» в русской прозе стиля Епифа-ния Премудрого). Такая рифмованная проза культиви­ровалась во время раннего Средневековья, и к 10 в. мода на нее стала на некоторое время почти господствую­щей и проникла в средневековую «ритмическую» (т.е. силлабическую и силлабо-тоническую) и «метричес­кую» (т.е. написанную по античным образцам) прозу. Здесь Р. связывала преимущественно концы полустиший и называлась «леонинской» (происхождение названия не­известно; пример из Марбода Реннского, пер. Ф.Петровс­кого):

Нрав мой смягчает весна: / она мне мила и чудесна.

Не позволяя уму I погружаться во мрачную думу.

Я за природой иду I и рад ее светлому виду...

В этом эволюционном развитии загадкой остается ранний длинный гимн Августина против донатистов, в котором все строки единообразно кончаются на -е; вли­яние на него со стороны рифм семитского (сирийского, арабского), а тем более кельтского (ирландского) стиха очень сомнительно.

Из средневековой латинской поэзии рифма переходит в средневековую греческую (поздние греческие романы), в германские языки (вытесняя из них более древний ал-

РИФМА

литерационный стих) и в славянские (где говорной стих низовых фольклорных жанров обычно был рифмован­ный, а речитативный и песенный более высоких жан­ров — нерифмованный). Постепенно латинская поэзия возвращается к древним нерифмованным образцам, а новоязычная средневековая европейская поэзия оста­ется рифмованнной целиком; нерифмованный белый стих входит в нее как исключение (подражание антич­ности) с 16 в., шире — в эпоху романтизма, и становит­ся массовым лишь в свободном стихе 20 в.

Единицей рифмующего созвучия в силлабическом стихосложении служит слог (1-сложные рифмы: су­щий — вящий — делавший — змий...; 2-сложные: сущий — дающий — делающий — знающий...; для Симеона Полоцкого «тебе — на небе» или «кому — иному» были правильными 2-сложными рифмами, хоть и смущают нынешних стиховедов своей разно-ударностью). Единицей созвучия в силлабо-тоничес­ком стихосложении служит группа слогов, объединен­ная ударением (как стопа); по положению ударения здесь различаются рифмы мужские (ударение на пер­вом слоге от конца, «огневой-роковой»), женские (уда­рение на втором слоге от конца, «огневою-роковою»), дактилические (ударение на третьем слоге от конца, «ог-невеющей-веющей»), гипердактилические (ударение на четвертом и далее удаленных от конца слогах, «огне-веющею-веющею»). Единицей рифмующего созвучия в чисто-тоническом стихосложении должно бы служить целое слово («огневой — от него — магниевый — гне­вом», классификация таких созвучий еще не вырабо­тана). Под воздействием традиции и под иноязычным влиянием часто встречаются смешанные случаи: так, современный русский тонический стих по традиции избегает разноударных рифм. (Эксперименты А.Мари­енгофа с разноударными рифмами не получили про­должения в 20 в.).

Точность созвучия, требуемого для Р., определяется исторически меняющейся условностью (в силлабичес­кой Р. сперва считались достаточными 1-сложные риф­мы, потом стали необходимыми 2-сложные). Господству­ет установка «Р. не для глаза, а для уха», однако в ряде случаев она нарушается (обычно рифмой продолжают считаться слова, образовывавшие созвучия в прошлом, как английское «love — move», русское «ея — семья»). Русская Р. 18 в. требовала тождества всех звуков и, по возможности, всех букв (точная рифма; однако «быть — бить», «род — бьет» тоже считались точными рифмами); но еще в конце 18 в. дозволяется рифма йотированная («силы-милый»; к ней близка рифма «с внутренним йо­том», типа «я — меня»); с 1830-50-х — Р. приблизи­тельная, с несовпадающими заударными гласными («много — богу»); в 20 в. — Р. неточная, с несовпадени­ем согласных. Среди последних выделяются усеченная («пламя — память», «плечо — о чем»), замещенная, («ве­тер — вечер») и неравносложная («неведомо—следом»); иногда выделяют также переставную («ветка — некто») Р. В некоторых поэтических культурах условности тако­го рода канонизованы (в ирландской поэзии все смыч­ные или все сонорные звуки считались рифмующими между собой). В пределе неточная Р. сводится или к ассо­нансу (тождественным остается только ударный гласный звук, «рука — комар» — на таких ассонансах строилась старофранцузская и староиспанская поэзия), или к дис­сонансу (тождественны остаются согласные, меняется

ударный гласный, «стан — стон» — такие диссонансы употребительны в современной англо-американской поэзии).

По наличию предударных опорных звуков выделя­ются Р. богатые («ограда — винограда»): они ценятся во французской традиции и считаются комическими в английской и немецкой традициях; в русской поэзии они ценились у Сумарокова и его школы, вышли из употребления к начале 19 в. и вновь стали модными в начале 20 в. («левые рифмы»), как бы компенсируя расшатывание точности послеударного созвучия. Если в порядке стихового фокуса вереница опорных звуков протягивается до начала строки, то этот прием называ­ется панторифмой («все-рифмой»). По лексическим и грамматическим признакам выделяются Р. однородные (глагол с глаголом, прилагательное с прилагательным и пр., считающиеся «легкими») и разнородные, омони­мические («Защитник вольности и прав / В сем случае совсем не прав»), тавтологические («Цветок», 1821, Е.А.Баратынского — обычно с расчетом на выявление тонких семантических расхождений между повторения­ми одного и того же слова), составные («где вы —девы»).

По положению в строке Р. в европейской поэзии канонизированы в конце стиха; если конец стиха риф­мует с концом полустишия, такая Р. называется внут­ренней. Теоретически возможны начальные Р. («Как дельфин тропических морей, / Тишь глубин я знаю, но люблю...» — В.Я.Брюсов), серединные Р. и различ­ные переплетения внутренних Р., но они требуют вре­мени на то, чтобы у читателя создалось непривычное рифмическое ожидание. Если таковое не создастся, со­звучия будут ощущаться не как Р., а как беспорядочный фонетический орнамент стиха.

По положению рифмических цепей в строфе разли­чаются Р. смежные (aabb), перекрестные (abab), охват­ные (abba), смешанные (в т.ч. тернарные, aabccb), двой­ные, тройные; повторяясь, это расположение Р. служит важнейшим элементом строфики — как замкнутой (в приведенных примерах), так и цепной. В стихе Р. вы­полняет троякую функцию: 1) стихообразующую — как средство разделения и группировки стихов (подчерки­вание стихораздела, соотнесенность рифмующих строк); 2) фоническую — как опорная позиция для звукописи целого стиха («распыленная рифма»: «да что я, лучше что ли... из кожи вон, из штолен» у В.Маяковского) — или, наоборот, в стихах, насыщенных аллитерациями, где они имеют тенденцию сосредоточиваться в начале стро­ки, а конец строки предоставлять Р. (Брюсов); 3) семан­тическую — как средство создания «рифмического ожи­дания» появления тех или иных слов, с последующим подтверждением или нарушением этого ожидания («Чи­татель ждет уж рифмы: розы...» — отсюда важность уместного использования Р. банальных, таких, как «ра­дость — младость — сладость» и т.п., и оригинальных, экзотических). Во всех этих функциях Р. подчинена об­щему стилистическому целому стиха и в зависимости от соответствия этому целому ощущается как «хорошая или «плохая».

Лит.: Жирмунский В.М. Рифма, ее история и теория // Он же. Теория стиха. Л., 1975; Самойлов Д. С. Книга о руссской рифме. 2-е изд. М., 1982; Гаспаров М.Л. Очерк истории руссского стиха. М., 1984; Он же. Очерк истории европейского стиха. М., 1989; Он же. Эволюция русской рифмы // Он же. Избр. труды. М., 1997. Т. 3.

Дата добавления: 2015-08-20