Предромантизм

го, но не двойник его. Поэтому для художественного пред­мета не обязательны законы эмпирического мира—напр., соблюдение реальных" пропорций и масштабов; он мо­жет обладать «скользящими» размерами. Каждый пред­мет художественного произведения заряжен неким общим зарядом, что рождает между ними особое напряжение, возникают силы, которые стягивают меж собою все пред­меты. Создается вещное поле произведения. Оно вытал­кивает из себя «не свой» предмет и тесно сплачивает свои предметы.

Первый этап исследования П.м. писателя — вещный тезаурус. Списки предметов, извлеченных из описаний сходных вещных образований у А.С.Пушкина и Н.В.Го-голя, И.А.Бунина и Андрея Белого, будут совершенно разносоставны. Новую школу современники опознают по предметам-объектам. Следующий этап — как пред­мет показан, описан, изображен: 1) в целом — или че­рез репрезентативную подробность (метонимическое описание вещи); 2) в масштабных, крупных деталях или в сумме подробностей мелких, обнаруживающих бо­лее пристальное зрение. Внимание к мелким деталям А.Н.Веселовский считал одним из главных признаков новейшей поэзии. В русской прозе эта «мелочная» пристрастность пошла от Гоголя. В поэзии пристальная увиденность появилась раньше (В.А.Жуковский); 3) с вни­манием, интересом или безразличием к предмету как та­ковому в его конкретности, т.е. составе, объеме, цвете, фактуре. Литературные направления и отдельные худо­жественные системы попадают в тот или иной лагерь. Так, и классицизму, и сентиментализму равно неинте­ресна вещь сама по себе; она нужна лишь для чего-то другого, и интенция автора спешит от нее куда-то ввысь, в другую сферу, изначально полагаемую важнейшей, и все это парализует конкретно-предметную самостоя­тельность вещи. А для натуральной школы, напротив, важен и любопытен именно предмет как самоценный красочно-фактурный феномен изображаемого мира. Одни художники остро реагируюгна сиюминутные формы, по­стоянно творимые жизнью в сфере природной и соци­альной, они внимательны к вещи, укладу, этикету, быту. Это тип формоориентированного мышления. Ему про­тивостоит другой — сущностный, не регистрирующий разветвленные современные бытовые ситуации и формы, вещное разнообразие в его живописной пестроте, не пытливый к внешнему облику воспроизводимого. Вещь не находится в центре внимания, она может быть легко оставляема повествователем ради более высоких сфер. Пример сущностного художественного мышления — Ф.М.Достоевский. Примеры формоориентированного типа — Тургенев и А.П.Чехов с их чрезвычайной вни­мательностью к социально-бытовой сфере.

При выделении двух типов сложнее обстоит дело с по­эзией, которая в целом тяготеет к сущностному типу худо­жественного мышления, и вещное для нее часто — лишь ступень к вечному и надвещному. К первому можно отне­сти Н.А.Некрасова, С.А.Есенина, В.В.Маяковского, А.А.Ахматову, ко второму — Ф.И.Тютчева, А.А.Блока, О.Э.Мандельштама. В прозе всегда существует определен­ная оптическая и четкая смысловая позиция, с которой ви­дится предмет (всеобъемлюще-авторский взгляд тоже по­зиция). Здесь невозможно событие, которое происходило бы вне времени, конкретной обстановки и неясно с кем. В стихах это вполне обычно. Поэзия достаточно спокойно относится к запечатлению каждодневной и историчес-

кой вещи — она не бежит ее, но и не занята ею специ­ально, в ней всегда фигурируют вневременные «дом», «уголок», «дорога», «сад»; не уточняется, как выглядит «ложе», а в новейшей поэзии — «постель». «Мечи» в изоб­ражении современной поэтам войны находим не только у М.М.Хераскова, но и у Жуковского.

Есть существенная разница между бытием в нашем сознании предметов прозы и поэзии — с точки зрения их отношения к своей словесной оболочке. Лермонтов­ский парус возникает в сознании только вместе со сло­вом и только в одном — авторски данном речевом обли­чье. Но кабинет Собакевича, лестница Раскольникова существуют не непременно в том словесном обличье, в коем были нам явлены авторами. Читатели из всего описания, как правило, точно помнят лишь отдельные слова, что не мешает им представлять отчетливую кар­тину. В стихе художественный предмет слит с именно этим словом, неотрывен от него, остается с ним и в нем (поэтому предмет-слово поэзии факт не только националь­ной культуры, но и собственно национального языка). Ос­таваясь в воспринимающем сознании вместе с вещным образом предмета, поэтическое слово благодаря этому соз­дает надпредметные, более широкие и универсальные смыслы. В прозе же слово, нарисовав предмет, из созна­ния уходит, оставив наследство в виде внесловесных об­разов. В своем пределе прозаический предмет невербален.

Лит.: Шпет Г. Эстетические фрагменты. Пг, 1922. Вып. 1; Весе-
ловский А.Н. Историческая поэтика. Л., 1940; Ингарден Р. Исследова­
ния по эстетике. М., 1962; Фуко М. Слова и вещи: Археология гумани­
тарных наук. М., 1977; Чудаков А.П. Предметный мир литературы //
Историческая поэтика: Итоги и перспективы изучения. М., 1986; Он же.
Слово — вещь — мир. От Пушкина до Толстого. М., 1992; Vossler К.
Geist und Kultur in der Sprache. Munchen, 1960. А. П. Чудаков

ПРЕДРОМАНТИЗМ (фр. preromantisme, англ. preromanticism, нем. Vorromantik) — комплекс явлений в культуре 18 в., подготовивших появление романтизма. Понятие П., разработанное в начале 20 в. французскими литературоведами Д.Морне (1909) и П.Ван Тигемом, обо­сновывало необходимость эволюционного подхода к ро­мантизму, который, по мнению сторонников концепции П., возник не из «революционного» отрицания просве­тительского рационализма, но в результате длительного развития иррационалистических и мистических тенден­ций, сосуществовавших в 18 в. с идеями разума и закона. Философскую основу П. составили, с одной стороны, выдвижение «естественности» и народно-архаической «первозданности» на роль культурных доминант в кон­цепциях Ж.Ж. Руссо и И.Г.Гердера, а с другой — мисти­ческая устремленность к трансцендентному в учениях И.Г.Гаманна, Ф.Гемстергейса, Л.К.Сен-Мартена. В пер­вом случае научно-теоретическому познанию противо­поставлялась непосредственная данность «естественно­го» чувства, в котором человеку открываются как его собственные глубины, так и сам Бог («Никакие эстети­ческие изыски не могут заменить непосредственного чувства: лишь нисхождение в ад самопознания открыва­ет нам путь к обожествлению». — Hamann J.G. Schriften. Hannover, 1873. Bd 2. S. 76); во втором — идеал земного счастья, посюстороннего жизнестроительства заслонялся мистическим представлением о человеке как «зародыше» будущей жизни, истинный смысл которого раскроет лишь смерть (согласно Ф.Гемстергейсу, после смерти органы чувств «образуют единое целое и душа увидит мир не

---

Дата добавления: 2015-08-20