Зачем нужна нравственность

Заметь, мой уважаемый юный друг, человек никог­да - не живет один. Разве только в сказке. Помнишь, у Сент-Экзюпери рассказано о Маленьком Принце, ко­торый жил на своей маленькой планете, где кроме него никого не было. Но ему было тоскливо и одиноко, и он полюбил капризную Розу, которая выросла из трещин­ки меж камней. Даже сказочные герои, умеющие путе­шествовать с планеты на планету, не выносят одиноче­ства, ищут любви и доверия, стремятся к Другим, не­смотря на то, что эти Другие немножко колючие и не всегда понимают тебя с полуслова. Что же сказать об обычном человеке?

Человеческая жизнь — это жизнь сообща, вместе. В одиночку людям попросту не выжить, не развиться, не обрести своего главного достоинства — сознания. И поэтому издревле люди селились кучно, общими уси­лиями охотились, обрабатывали землю, растили новое поколение, передавая ему навыки культуры. Разумеет­ся, когда люди живут вместе, то между ними возмож­ны конфликты, столкновения, драки, сильные могут оби­жать и теснить слабых, неупорядоченное соперничество в вопросах власти способно привести к быстрой гибели маленькой общины, противостоящей природе. Именно поэтому в ходе человеческой истории складывались особые формы регуляции отношений между членами пле­мени, рода, народа.

Надо сказать, что у высокоразвитых животных, на­пример, человекообразных обезьян, внутри стада суще­ствует сложная система ритуалов, различных способов поведения, регулирующих отношения между особями. Эти регулятивные механизмы передаются биологически, потому что они обслуживают биологическую жизнь обе­зьяньего стада (а другой, небиологической жизни у обезьян просто нет). У животных сложная сигнализа­ция, включающая не только звуки и прикосновения, но мимику и интонацию, есть специфические позы, выра­жающие доминирование или подчинение, угрозу или за­щиту. Однако для развивающегося человека, который вышел за пределы чисто биологических отношений, та­кой, даже очень развитой регулятивной системы было мало. Новые взаимоотношения, строящиеся вокруг сов­местного труда, требовали, чтобы новые навыки (как делать нож, как разжигать огонь, как уберечь племя от вырождения) передавались от старших к младшим новыми способами. Умение вытесать каменный топор или вырастить зерно не передается генетически, также, как не передается вера в тотем (обожествленного пред­ка — зверя или растение) или правило хоронить умер­ших. Чтобы знания и умения могли жить в обществе, не погибая, возникла ТРАДИЦИЯ.

Традиция — это совокупность образцов поведения, которой человек следует потому, что так делали его предки. Подрастая, ребенок видит и слышит, как посту­пают старшие. Он знает, что поступать надо именно так, ибо «и деды наши так делали». Над традицией чело­век обычно не задумывается, а просто следует ей, тем бо­лее, что в традиционном обществе, которое безраздель­но доминировало на нашей планете вплоть до XVI—XVII веков, за нарушение традиции обычно сурово карали. Да и сейчас, в наш век стремительных перемен старин­ные традиции продолжают быть достаточно сильны, осо­бенно в странах, где сохранилась сельская общинность. «Сельский обычай важнее закона короля», — гласит вьетнамская пословица. Именно традиция и была исто­рически первым регулятором отношений между людь­ми. Она определяла, когда надо стоять насмерть, а когда бежать взапуски, кому кланяться, а кем помы­кать. Традиция давала человеку четкие характеристики того, что есть добро, а что — зло, и как себя вести, встретившись со злом. Противостоять традиции счита­лось невозможным. Непокорного просто изгоняли, лишая, таким образом, возможности выжить. И по сей день выражение «быть изгоем» означает, что человек отвергнут и отторгнут другими людьми, оставлен без помощи и поддержки. Платой за общность с другими была личная несвобода, согласие принять добро и зло такими, как их рисует традиция.

Со временем, когда возникли государства, в обще­стве появился еще один способ регулирования человеческих отношений. Это писаный закон, юридическое пра­во. Граждане обязаны поступать сообразно закону, не то власть накажет их так, как того требует закон. У государства есть для этого суд, полиция, прокуратура, тюрьмы — целый арсенал средств, предназначенных для наказания нарушителей общественного спокойствия.

При всей разнице между неписаной традицией и пи­саным законом, у них есть два очень важных общих момента: Во-первых, и традиция, и закон — это внеш­ние формы контроля. Сила общины или сила государ­ственной власти, обнаружив нарушителя, обрушивают­ся на него с требованием прекратить запретные дейст­вия. Ты можешь не принимать или даже ненавидеть традицию или закон, но ты обязан им подчиняться, или тебя просто заставят. Второй общий момент, объединя­ющий традиционность и юридическое право, это их узость и жесткая регламентированность. Наказать мож­но только за то, что написано в законе. Если какое-ли­бо омерзительное деяние в законе не записано, то зло­дей останется свободен и невредим, кара не настигнет его. Например, нет закона о рэкетирах, и они могут разбойничать сколько угодно, подпадая разве что под статью о хулиганстве. Нет закона о банковских махи­нациях, и тысячи людей будут ограблены горсткой мо­шенников. Традиция так же, как закон, не может предус­мотреть всех возможных случаев. И если в той же сель­ской общине случается что-то необычное, чему раньше не было примера, то мудрецы-старожилы оказываю­тся не в силах оценить ситуацию и выработать спо­соб поведения.

Как можно увидеть, у двух ведущих социальных форм регуляции поведения есть недостатки, и весьма серьезные. Наверное, поэтому наряду с ними издавна формировалась третья форма — нравственность. Она вырастала внутри традиции, то совпадая с ней, то от­деляясь от нее, а для юридических законов стала не­явной основой.

В чем же состоит особенность нравственности как регулятора отношений между людьми?

Прежде всего в том, что она действует не извне, а изнутри. Когда ребенок растет, его воспитывают. «Нель­зя обижать младших!» — говорит мама сыну, когда он таскает за косу маленькую сестрицу. «Ты что же не помог товарищу, когда его закидывали снежками?» — спрашивает отец. — Другу всегда надо помогать!» Каж­дый из вас знает, как рождается в душе сначала смут­ное, а потом все более отчетливое понимание того, что такое «хорошо» и что такое «плохо», что надо делать, а чего, напротив, не надо. И главное состоит в том, что это представление о должном и недолжном, о добром и злом остается у нас внутри, становится нашим внут­ренним голосом, личным достоянием. Нравственные представления эмоционально принимаются нами, мы как бы ставим под ними свою личную подпись, выска­зываем собственное одобрение и согласие действовать в соответствии с ними.

Вообще-то говоря, понять, является ли конкретный человек нравственным или безнравственным, не так уж и трудно. Вопрос как раз в том, говорит ли в нем доб­ровольный моральный голос. Вот мальчик, с виду па­инька, но если учительница отвернулась и внешний конт­роль снят, он без зазрения совести дает тумака ни в чем не повинному соседу. Он может отобрать ручку у девочки или стащить книжку в библиотеке. Его мораль­ный голос молчит, и, может быть, он совсем не развит. Такого мальчика сдерживает только опасение быть на­казанным. Но человек действительно моральный никог­да не будет просто так бить другого, никого не ограбит и ничего не украдет, даже если вокруг нет ни одного свидетеля. Нравственному не нужен насильственный внешний контроль, учитель с двойкой по поведению, судья с законом или полицейский с пистолетом. Его собственный контролер и подсказчик, чуткая система самоуправления всегда с ним — это нравственные при­вычки, моральное сознание, совесть.

И точно так же как моральный человек не будет со­вершать втайне скверного поступка, он не станет афишировать и на всех перекрестках рекламировать свои добрые дела. Для него естественно помогать другим, не кичась собственными заслугами, естественно делать добро — а как же иначе?

Вообще мораль не корыстна. Она не приносит сию­минутной пользы, немедленной выгоды. Она не дает бо­гатства, славы и почета. Однако, без нее человеческий род не мог бы выжить. Поэтому, если у вас возник воп­рос: «А зачем помогать больным и слабым, они же все равно ничем не в состоянии с тобой расплатиться?», я отвечу на него так: «Помогать надо потому что это мо­рально. Потому что это добро. Потому что вы люди. «Я не скажу вам: «Помоги слабому, и тогда кто-то не­пременно поможет тебе». А вдруг случится так, что не поможет? В жизни ведь всякое бывает, случается, что за добро никто не воздает. Но если ты делаешь кому-то добро от чистого сердца, от щедрот своей души, то по крайней мере МОЖНО НАДЕЯТЬСЯ, что и сам ты не будешь оставлен. Моральное поведение создает мо­ральную атмосферу, образно говоря, поддерживает ко­личество добра в мире, содействуя интересам человече­ства как целого. Поэтому независимо от личной выго­ды: убивать, унижать, угнетать — всегда плохо, а спа­сать, любить и помогать совершенствоваться — всегда хорошо.

Моральное регулирование включает в себя такие со­ставные, как запрети повеление. Запретна аморальное действие и повеление поступать сообразно должному. Но в морали запрет и повеление всегда проходят че­рез нашу способность оценивать их, размышлять, де­лать выбор. Здесь нет нерассуждающего автоматизма, свойственного традиции, или внешней вынужденности, характерной для юридического закона. Пропуская мо­ральные представления через свою душу, мы можем пе­ресмотреть взгляды, усвоенные с детства или, наобо­рот, опереться на них в чуждой по моральным взглядам обстановке. Это порой требует мужества, воли, реши­тельности. В трудные годы нашей страны, когда офи­циально поощрялось разоблачительство, а политичес­кий донос считался похвальным делом, многие люди, тем не менее, не поддались этому внешнему нажиму, не стали писать подметных писем на коллег и соседей, бо­лее того, находили в себе смелость заступаться за без­винно пострадавших или помогать им выжить. И сейчас, когда в нашу жизнь ворвался «дикий рынок» с его «законами джунглей», корыстью и обманом, далеко не все побежали «продавать душу дьяволу», торговать на­грабленным добром, собой и другими. И сегодня есть множество людей, сохранивших честь и совесть и ис­кренне старающихся цивилизовать наше общество, вне­сти в его жизнь гуманность, честность, порядочность. Но выбирать нравственную позицию — личное дело каж­дого.

Конечно, выбор происходит не в пустоте. Мораль опирается не на полицию и армию, но у нее есть свое мощное оружие — общественное мнение. «Ах, злые язы­ки страшнее пистолета...»,— было замечено еще в прош­лом веке. Общественное мнение — огромная сила. Хо­рошо, когда ваша моральная позиция и общественное мнение совпадают, тогда вы сильны силою всех. Вы сво­бодно внутри своей души выбирали и выбрали то же, что и большинство сограждан, вы едины с ними. Так бывает? Бывает. Когда мальчишки Отечественной вой­ны выбирали побег из школы на фронт, они выбирали сознательно, но вместе со всеми. В этом нет ничего плохого. Но бывает и так, что человек выбирает не то, что все. Например, свободомыслие в религиозно-нрав­ственной среде. Или решает помогать презираемым из­гоям. Тогда он идет против общественного мнения, на­рушает негласные запреты, а это требует смелости. Пожалуй, именно в таких случаях особенно очевидно специфическое ядро морали — свобода внутреннего вы­бора, способность самоопределяться, а не быть опреде­ляемым извне.

Кроме свободного внутреннего самоопределения, у морали есть еще одна особенность, которая делает ее более гибким регулятором, нежели традиция и право. Мораль всепроникающая, она применима к любым сфе­рам жизни, к любым наперед заданным ситуациям, спо­собна оценивать со своей точки зрения все на свете. На­пример, дружба никак не может быть оценена с пози­ций закона. Дружба — отношение вольное, хочу — дру­жу, не хочу — сам по себе гуляю. В былые времена дружба регламентировалась традицией (были обряды побратимства и вытекающие из них обязанности, конт­ролируемые общиной), сейчас этого нет. Если кто-то пре­дал друга, его не посадят в тюрьму. Но мораль стоит здесь на страже. Предавший дружбу будет осужден общественным мнением, и, кроме того, его будет мучить совесть, что, конечно, и есть самое главное. Внутрен­ний контролер и советчик оценит поведение даже там, где никто не в силах его оценить (если, скажем, о_ пре­дательстве никто не знает). Человек, совершивший мо­ральный проступок, пожалеет об этом тысячу раз. В этом сила морали, но в этом и ее разрушительные возможности, о которых мы еще поговорим дальше.

Гибкость и универсальность морали выражается так­же в том, что она выносит свои решения, опираясь не только на рациональную аргументацию, которая всег­да требует времени, но и на интуицию, на моральные чувства. Если правосудию нужен писаный закон со мно­гими статьями для того, чтобы осудить убийцу, насиль­ника, вымогателя, то мораль делает это мгновенно, не­посредственно эмоционально реагируя на случившееся. Она всегда схватывает целостность факта, подводя его под категорию «добра» или «зла». Порой этого мораль­ного «схватывания» мало для того, чтобы восторжест­вовала справедливость, и юридический анализ необхо­дим, однако некий «нравственный фон» всегда присут­ствует в любом судебном разбирательстве.

Едина ли человеческая мораль? На этот вопрос сле­дует ответить отрицательно. Во-первых, философы-эти­ки, занятые изучением нравственности, различают «соб­ственно мораль» как совокупность представлений о должном и «эгос» — те реальные нравы, которые гос­подствуют в обществе. Эгос всегда «не дотягивает» до морали. Если моральные нормы хотя бы частично вы­полняются всеми людьми, то воплощение в своей жиз­ни морального идеала остается уделом немногих. Нра­вы, составляющие эгос, всегда несут в себе человечес­кое несовершенство, они включают и добродетели, и пороки. Это значит, что одни люди по преимуществу, безобразничают, лишь иногда попадая в когти совести; другие — и их большинство — стараются соблюдать принятую мораль, но время от времени из-за страстей или по слабоволию допускают отступления; и лишь тре­тьи — избранное меньшинство — становятся прижиз­ненными образцами святости и моральной чистоты.

Человеческая мораль не едина и в культурно-этни­ческом отношении. То есть, у разных народов в разные времена существуют разные представления о добром и дурном, моральном и аморальном. Даже в одной только Европе мораль XIX и XX века оказывается очень раз­личной. Что же говорить о других странах и народах: у кого-то раньше моральным было оставлять стариков в лесу, чтобы не мешали выжить юному поколению, кто-то считал вполне принятым пить вино из черепа врага и т. д. И все-таки общее в морали есть. Эти общие по­ложения выражены во всех священных книгах миро­вых религий и говорят они о ненанесении зла, благоволении, доброжелательстве. В XX веке, когда благодаря достижениям науки и техники земной шар как бы умень­шился в размерах, и все люди стали гораздо ближе друг к другу, вопрос об общей для всех морали стал все более выходить на первый план. Но к этому мы еще вернемся в последующих разделах нашей главы о нравственности.

К докладу 2: Золотухина-Аболина Е. В. Страна Философия. Ростов-на-Дону, 1995. С. 91-96.

Дата добавления: 2015-08-02