Трудности судейства

При ближайшем рассмотрении оказывается, что добро и зло — вещи отнюдь не очевидные, и люди часто путаются, принимая черное за белое и белое за черное. Это касается не только маленьких детишек, сов­сем еще не искушенных в жизни, но и вполне зрелых мужей, в чьей опытности не приходится сомневаться. Миссия судьи нелегка. Давайте взглянем, в чем труд­ности понимания добра и зла, происходящие из самой природы этих сложных социокультурных явлений, и, чтобы не запутаться, пронумеруем все позиции:

1. Прежде всего, представления о добре и зле раз­личаются по эпохам и культурам. «Добро вообще», так же, как и зло «вообще» — не более чем абстракт­ные понятия. То, что хорошо, полезно и являет собой добро для эскимоса, может совсем не быть добром для папуаса просто в силу других условий его жизни, иных обстоятельств и иной культуры. Однако, обратимся к содержательным примерам. В наши дни в развитых странах несомненным добром считается равноправие полов, личная свобода в выборе супруга, право жен­щины выбирать себе профессию, в том числе занима­ться творчеством, наукой, руководящей деятельностью. Однако два-три века назад столь же определенно одо­брялось зависимое положение женщины, ее реальное бесправие, подчинение воле родителей и мужа. Россий­ским «Домостроем» ей вообще отводилось место лич­ного имущества супруга наряду с коровой и лошадью. Муж должен был держать жену в страхе. Недаром во­зникла пословица «Бьет — значит любит». Любая по­пытка противостояния этому рабскому положению рас­ценивалась как зло, аморальность и подрыв социальных основ. Западное феминистское движение, имеющее свои крайности, сложилось как борьба против зла дискрими­нации, которое все время считалось добром. Развитие культуры определило новое видение ситуации, позво­лило добиваться тех свобод, которые большинство на­селения стало воспринимать как добро.

Аналогичный пример можно привести уже не в от­ношении временных периодов (что думали раньше и что считают теперь), а в отношении культур. Если взять в самом широком смысле западную и восточную культуры, то мы увидим, что их ведущие ценности (а значит, и представления о добре) — противоположны. С точки зрения западного человека личностная инди­видуальность — величайшее добро. Надо быть лично­стью, уникальной, неповторимой. Это — и практиче­ская и нравственная цель. Добром считается также ак­тивность человека, его способность внедряться в при­роду, переделывать ее сообразно своим потребностям и целям. Человек-деятель, человек-завоеватель и поко­ритель — вот достаточно устойчивый идеал западного сознания. Наконец, разум —великое добро в запад­ном понимании. Но все это представляется отъявленным злом восточному сознанию. Для него неприемлем за­падный индивидуализм, желание все время делать се­бя «пупом земли». С точки зрения Востока стремление к утверждению и закреплению своей уникальности — роковая ошибка, самое настоящее зло, уводящее чело­века от истинной реальности безличного духа. Запад­ный активизм, калечащий природу, бесцеремонное вме­шательство в сбалансированные естественные процес­сы — тоже зло, как и частичный, однобокий разум, на основе которого западная цивилизация разрушает гар­монию естества. То есть, как видите, то, что в одной культуре проходит под знаком «плюс», в другой полу­чает недвусмысленный «минус». Это затрудняет про­цесс взаимопонимания представителей разных культур, выработку ими единого взгляда на добро и зло.

2. Представление о добре и зле тесно связано с субъективными и объективными моментами. То, что вам субъективно представляется в данный момент злом, может быть объективно добром. Например, когда утром вас поднимают в семь утра и велят непременно делать зарядку, приучают убирать в квартире и стро­го выполнять режим дня, это может переживаться как зло, раздражать, сердить. Но объективно это дает здо­ровье и опыт самоорганизации, житейские умения, ко­торые вскоре очень пригодятся в самостоятельной жиз­ни. Недаром говорят «Тяжело в учении — легко в бою» Зло подготовки оборачивается добром реальной дея­тельности.

Однако, возможно и иное переворачивание ситуа­ции, когда субъективное переживание добра есть объ­ективное зло. При употреблении наркотиков люди могут испытывать невыразимое блаженство, оцениваемое ими как добро, но объективно пристрастие к дурманному

зелью вызывает психическую и физиологическую дег­радацию, человек перестает руководить сам собой, происходит то, что медики называют «расстройством желаний». Именно поэтому наркотики во всем мире оцениваются как огромное зло.

3. Трудности отличия добра от зла связаны со способностью зла рядиться в одежды добра, то есть с самым настоящим обманом. Здесь уместно вспомнить классическую детскую сказку про волка и Красную Шапочку, где волк, обещая девочке веселую игру в то,«кто дойдет до домика быстрее», на самом деле наме­рен съесть и девочку, и бабушку. Лицемерие, коварст­во, демагогия — все это виды сокрытия зла под личи­ной добра. Вам обещают помощь, а на самом деле подставляют ножку. Дают «добрый совет», а он ведет к вашему поражению. Рассказывают про «горы золо­тые», а вместо них подсовывают дырку от бублика. Правда, в обыденной жизни обман разоблачается до­вольно скоро, как только истинные намерения обман­щика становятся очевидны. Но за это время хитрецы могут обвести вокруг пальца целый народ, например, пообещав всем «прекрасное будущее», а создав его только для самих себя. Наша многострадальная стра­на постоянно покупается на завернутые в виде конфет­ки пустые бумажки, которые затем можно только вы­бросить, ибо сладкое содержимое кто-то стоящий у власти уже давно положил в свой карман.

Христианская религия вообще полагает, что враг рода человеческого, сам господин Сатана любит яв­ляться загримированным под прелестное создание. Про­стаку кажется, что это душка-ангел, а это Дьявол соб­ственной персоной. Поэтому христианские святые по­стоянно занимаются борьбой с обманными видениями, в которых зло обряжено как добро и нуждается в ква­лифицированном разоблачении.

Я не думаю, конечно, что в каждом шаге любого доброжелательного человека надо подозревать «бесов­скую прелесть». Но определенная бдительность нуж­на, чтобы в случае чего заметить кривые рожки, вы­глядывающие из-под сияющего покрывала благодетельства.

4. Добро и зло имеют еще одну очень важную осо­бенность: они относительны того, кто выносит оцен­ку. Если одна сторона победила другую в войне, то для победителей их победа — добро, а для побежден­ных — зло. (Разумеется, я говорю о той ситуации, где победа не «Пиррова», то есть не является скрытым по­ражением). То же самое касается эксплуатации. Тот, кто приобретает богатство за счет чужого труда, по­лагает это добром и обосновывает свою точку зрения. Тот, кто трудится, не получая за это должного вознаг­раждения, естественно считает сложившийся порядок злом.

Разумеется, можно попытаться подняться чад эти­ми крайними противоположными позициями и вырабо­тать единое понимание добра, что, собственно, и де­лается на уровне существующей общечеловеческой мо­рали, однако действительность будет постоянно и упорно возвращать нас к разноречивым интересам, ко­торые в каждом конкретном случае утверждают «свое добро» и часто выдают его за всеобщее. В этом смыс­ле выражение «Кому война, а кому мать родна» имеет под собой вполне веские основания.

5. Иногда одно и то же явление в одних ситуациях рассматривается как добро, а в других — как зло. Например, убийство. Казалось бы, оно резко осужде­но человечеством и во всех священных книгах миро­вых религий названо как грех. Однако во всех стра­нах мира военнослужащих награждают за поражение большого числа противников, и, скажем, отличному снайперу дают орден. А что делал снайпер? Прицельно убивал. Точно так же лишение жизни убийцы-ре­цидивиста оценивается массовым сознанием как яв­ное добро: люди вздыхают спокойно, не опасаясь боль­ше за свою судьбу и судьбу своих детей. Значит, из общего морального правила «убийство — зло» быва­ют исключения? Быть может, это исключения по прин­ципу «большее зло или меньшее зло»? Убийство — зло, но казнь одного преступника меньшее зло по срав­нению с гибелью десятков, а может быть, и сотен жиз­ней, которые он может отнять. Таким образом, мень­шим злом ставится кордон для большего. Меньшее зло — «как бы добро».

Многие философы-моралисты считают, что зло ни­когда не может быть добром. И. Кант писал, что красть — аморально, если ты умираешь от голода и вынужден.украсть хлеб, го кради, но не называй свой поступок нравственным, ф. М. Достоевский в «Братьях Карамазовых» говорит о том, что вся мировая гар­мония не стоит слезы одного ребенка. Дурными сред­ствами не делаются добрые дела. Как только в дело вмешивается зло — насилие, жестокость, убийство, так сразу все добрые цели и намерения искажают­ся. Поэтому принцип «цель оправдывает средства» в корне порочен. Зло плодит только зло, какие бы бла­городные задачи ни ставились поначалу. Действитель­но, на примере насильственных революций мы ви­дим, что вместо свободы, равенства и братства, которые начертаны на революционных знаменах, в дейст­вительности получаются тирании, бюрократические го­сударства, много крови и много лицемерия. Однако, с другой стороны, принцип «добрые дела всегда без применения силы» пока не срабатывает в реальной истории человечества.

Принцип «не убий», если рассматривать егокак руководство к действию, в некоторых учениях был до­веден до его логического предела. Так, иные восточные, монахи метут перед собой дорожку, чтобы какое-ни­будь насекомое случайно не попало им под ноги. Есть и такие, что готовы кормить червей собственным те­лом, дабы не уничтожить их жизнь. Они исходят из того, что истинное добро — благоговение перед вся­кой жизнью. Но здесь-то и начинаются парадоксы, по­тому что ради жизни червей такой монах жертвует собственным бытием, а ведь он тоже явился в мир как живое существо, да еще и обладающее сознанием, от­чего же его жизнь должна быть отдана червям?

Видимо, подход «меньшее зло — как бы добро» все-таки' работает в нашем несовершенном мире, хотя нравственным идеалом, конечно, является положение, при котором можно избежать любого, даже маленько­го зла, и уж во всяком случае надо перестать давать ордена за убийства.

6. Очень частой в нашей повседневной жизни явля­ется ситуация, когда одно и то же событие, вещь, ка­чество или явление выступают одновременно как доб­ро и как зло, но в разных отношениях. Например, со­временная наука, В некотором отношении она, конеч­но, добро, так как несет в себе возможности совер­шенствования человеческой жизни. Она дает нам ком­форт, лекарства от болезней, отодвигает старость, по­зволяет быстро перемещаться в пространстве, видеть и слышать на расстоянии, глубоко познавать мир. Од­нако, та же наука выступает теоретической основой производства оружия массового уничтожения, порож­дает экологическую проблему (загрязненный воздух и отравленные океаны, продырявленный озоновый слой и истощенные полезные ископаемые), способствует ра­ционалистическому перекосу в сознании человека, ког­да он теряет способность эмоционально отзываться на чувства других.

Одновременно добром и злом оказывается рост материального благосостояния. Добром он является по­тому, что создает хорошие условия жизни, широкий круг возможностей для поддержания здоровья и мо­лодости, перспективы самореализации в самых раз­ных сферах, наконец, условия для отдыха и развлече­ний. Однако, то же самое материальное благосостоя­ние может оборачиваться злом в отношении духовной жизни личности. Каждый из вас, вероятно, видел оса­таневших потребителей, совершенно «зацикленных» на приобретении вещей, бегающих, как белка, в порочном кругу нескончаемых «продаж-покупок» с глаза­ми, щелкающими, как кассовый аппарат. Современное западное общество во многом построено на интере­сах такого Потребителя с большой буквы. Именно для таких потребителей созданы магазины на любой вкус. Вы можете, например, зайти в магазин, где про­даются открытки на все случаи жизни. Их сотни и ты­сячи, и что самое интересное, они уже содержат текс­ты. Так что вам надо только вписать имя адресата и поставить свою подпись. Ваши мысли, чувства, ду­шевный труд совсем ни к чему. Профессионалы за деньги уже написали для вас и поздравление дяде к 50-летию, и соболезнование тете по поводу кончины ее любимого кота, и пожелания к очередному Новому го­ду. Выбирай! Только выбирающий в таком магазине вряд ли будет настоящим живым человеком с мысля­ми, отзывчивой душой, культурой литературного стиля. Он всего лишь потребитель. А это уже не добро. Это зло.

7. Начав говорить о потребителях, мы по существу перешли к еще одному важному сюжету, касающемуся добра и зла. Это вопрос о мере. Всякое качество, пе­реходящее определенную меру, выливается в свою противоположность. Так, переизбыток некоторого конк­ретного «добра» немедленно оборачивается злом, и от­нюдь не только в тех случаях, где речь идет о «добре» материальном. Конечно, самый простой пример напра­шивается именно из материальной сферы. Тот, кто пе­реел в детстве сладких пирожных, может так разбо­леться, что потом всю жизнь будет обходить кондитер­ские дальней стороной, а сахару в рот не брать. Кули­нарное «добро» вылилось в «зло» — болезнь и отвра­щение. Но то же самое может быть и с любым другим предметом. Можно пресытиться музыкой, переразвле­каться, перетрудиться, и всякое «пере» — будет озна­чать переход положительного в отрицательное, жела­ния — в отказ, созидания — в разрушение. Это в ог­ромной степени касается личных взаимоотношений между людьми. Например, забота о другом человеке — добро? Добро. Но когда забота переходит некоторый предел, она становится гиперопекой, супер ухаживанием и начинает переживаться другим как попытка украсть у него его свободу, повязать по рукам и ногам. Такая забота вызывает яростное сопротивление, отношения портятся, добро переходит в зло.

Но работает и обратный принцип. Некое зло, дове­денное до предельно малой дозы, превращается в доб­ро. Это очевидно на примерах прививок, где вводится с целью профилактики и приучения организма к негатив­ному воздействию малая доза смертельно опасных мик­роорганизмов. По такой же схеме воздействует на па­циента гомеопатия. В какой-то мере это, видимо, приме­нимо и к морали. Человек, не испытавший негативных эмоций, не «прорепетировавший» свой гнев или свой страх, не сможет управляться с этими эмоциями, если они внезапно захватят его, неподготовленного, не успев­шего выработать ответных реакций. Вот почему «воспи­тание в вате», исключение растущего человека из вся­кого негативного опыта может быть злом, а не добром.

Я попыталась развернуть для вас спектр проблем, связанных с разноречивым пониманием добра и зла, с их объективной сложностью и противоречивостью. Мне не хотелось бы, чтобы у вас создалось впечатление о полной релятивности, текучести представлений о добре и зле. В общечеловеческое понимание добра входят идеи мира, порядка, справедливости, любви, взаимопонима­ния. Единство взглядов на добро (и, сообразно этому, на зло) существует, другой вопрос, что очень трудно привести в соответствие этим представлениям живые разноречивые интересы. Но это все-таки делается, хотя долго и трудно, с откатами назад, с отступлениями. Человечеству, если оно хочет выжить и полноценно жить дальше, просто придется находить взаимное сог­ласие в вопросе о всеобщем добре. Это согласие долж­но неутомимо создаваться каждый день.

План семинарского занятия № 3

ТЕМА: Философия античной классики и эпохи эллинизма

Доклады:

1. Учение о наилучшем устройстве общества Платона.

2. Кинизм.

3. Философия Эпикура:

а) Какова главная функция философии?

б) Что такое атараксия?

в) Какими страхами обуреваем человек? Как можно их избежать?

г) Какие бывают желания? (см. тексты)

д) Зачем нужно изучать природу? (см. тексты)

е) Что есть смерть?

4. Стоицизм:

Биография Зенона;

а) Жизнь в соответствии с природой;

б) Добро и зло и то, что не есть ни то, ни другое;

в) Счастливая жизнь (игра в мяч);

Литература:

К докладу 1:	Блинников Л. В. Краткий словарь философов. М., 1994. С. 188-191.
К докладу 2:	Мень А. История религии. Т.VI. М., 1992. С.86-93 + Чанышев А. Н. История философии древнего мира. М., 2005. С. 255-256.
К докладу 3:	Мень А. История религии. Т. VI. М., 1992. С. 76-82.
К докладу 4:	Гусейнов А. А., Иррлиц Г. Краткая история этики. М., 1987. С. 165-175 + Чанышев А. Н. История философии древнего мира. М., 2005. С. 393-394, 402-403.

К докладу 1: Блинников Л. В. Краткий словарь философов. М., 1994. С. 188-191.

Истинное знание - это познание, которое прони­кает в мир идей. В теории познания Платона важную роль играет его концепция воспоминаний. По его мнению, душа припоминает идеи которые она знала в тот период своего существования, когда она ещё не соединилась с телом. В подтверждение своей теории воспоминаний Платон в диалоге "Менон" приводит разговор Сократа с одним юно­шей, который, до этого никогда не изучав математику, после пра­вильно поставленных вопросов пришел к собственной формулировке теоремы Пифагора.

Таким образом, в теории познания Платон четко различал знание и мнение, это различение имело для него большое значение. Первое относится к знанию об идеях, второе связано с чувственным миром. Знание приводит к абсолютной истине, мнение касается только внеш­ней поверхности вещей.

Все изложенное выше Платон называет диалектикой, под которой понимает и логику, и учение о познании, и учение о методе, и учение о бытии, об идеях и их родах, а также разумное познание этих истинно-сущих родов реального бытия.

Гносеологические и онтологические взгляды Платона тесно связаны с его пониманием души, которая для него нематериальна, она бессмертна и существует вечно. Душа обладает своей иерархией и под­разделяется на разум, который наверху, на волю и благородные желания, и на влечения и чувственность.

Платон первый в истории философии поставил вопрос об отно­шении духа к материи в явном виде и рассмотрел его с разных позиций. Он считал, что вначале должно возникнуть то, что движет само себя. А это не что иное как душа, ум. "Душа правит всем, что есть на небе, на земле и на море с помощью своих собственных движений" [Законы. 897а].

Проблема души у Платона ставится также и в связи с воспитанием добродетели. Проблема воспитания души рассматривается в диалогах "Федон", "Пир", "Государство". Душа состоит из трех начал - рас­судительности, пыла, вожделения. Этим трем частям соответствуют три класса - стражи, воины, ремесленники, а каждому классу - своя добродетель: мудрость, мужество, воздержанность. Только правильное воспитание может и должно обеспечить справедливость в. государстве и соответствие всех этих трех начал в душе. Если же между этими тремя частями будет происходить несоответствие, то возникнут не­справедливость, несовершенное государственное устройство и загроб­ное наказание.

Большое место в философском мировоззрении Платона занимают его взгляды на общество и государство. Платона можно считать одним из первых древнегреческих философов, который в систематической форме представил свое понимание государства. В центре внимания философской проблематики Платона были не абстрактные натур­философские положения о первоначалах природы, а проблемы человека. Общественно-политическим вопросам Платон посвящает два наиболее крупных своих произведения - "Государство" и "Законы". К ним можно отнести также диалоги "Политик" и "Критон".

Платон рисует идеальный тип государства, который существовал в древние времена. Этому идеальному типу Платон противопоставил отрицательный тип государства, который у него выражается в четырех формах: тимократии, олигархии, демократии, тирании. Тимократия - это форма правления, при которой власть принадлежит честолюбцам и процветает страсть к обогащению, при этом образ жизни становится роскошным. После тимократии следует олигархия, при которой власть принадлежит немногим, господствующим над большинством. Она находится в руках богатых, которые постепенно растрачивают свое имущество и превращаются в бедняков и совершенно бесполезных членов общества. Олигархия в своем развитии приводит к демократии, при которой власть находится в руках большинства, но при которой противоположность между богатыми и бедными еще больше обо­стряется.

Демократия возникает как результат восстания бедняков против богатых, в результате которого богатые уничтожаются или изгоняют­ся, а власть распределяется между оставшимися членами общества. За демократией следует тирания, являющаяся результатом вырождения демократии. Согласно Платону, наличие чего-либо в излишней сте­пени приводит к своей противоположности. Поэтому избыток сво­боды, как считает Платон, приводит к рабству, тирания рождается из демократии как высочайшей свободы. Сначала, при установлении тирании, тиран "улыбается и обнимает всех, с кем встречается, не называет себя тираном, обещает многое в частном и общем, осво­бождает от долгов, народу и близким к себе раздает земли и притво­ряется милостивым и кротким в отношении ко всем" [Государство. VIII. 566]. Постепенно тиран уничтожает всех своих противников, "пока не останется у него ни друзей, ни врагов, от которых можно было бы ожидать какой-либо пользы" [Там же].

В противовес всем отрицательным формам государства Платон выдвигает свой проект идеального государства, который явился первой социальной утопией в истории общества. Это идеальное государство, согласно Платону, должно быть построено на принципе справедли­вости. Исходя из справедливости, каждый гражданин в этом госу­дарстве должен занимать свое особое положение в соответствии с разделением труда, хотя различие между отдельными группами людей у Платона определяется нравственными задатками. Низший общест­венный разряд составляют производители - это земледельцы, ре­месленники, купцы, затем идут воины - стражи и правители -философы.

Низший общественный класс, по Платону, обладает и более низким нравственным характером. Эти три сословия соответствуют трем частям души, которые упоминались ранее. Для правителей характерна разумная часть души, для воинов - воля и благородная страсть, для производителей - чувственность и влечения. Таким образом, нравст­венные качества воинов и правителей Платон ставит выше нравст­венных качеств производителей.

Идеальная государственная система, согласно Платону, обладает чертами нравственной и политической организации и направлена на решение важных государственных задач. К ним он относит следующие задачи: защита государства от врагов, осуществление системати­ческого снабжения граждан, развитие духовной культуры общества и граждан. В выполнении этих задач состоит, по Платону, осущест­вление идеи блага как идеи, правящей миром.

Идеальное, а тем самым благое государство обладает следующими четырьмя добродетелями, три из которых присущи трем сословиям общества соответственно, а именно: мудрость присуща правителям и философам, храбрость - воинам, стражам, умеренность - всему народу. Четвертая добродетель характерна для всего государства и выра­жается в том, чтобы "каждый делал свое". Платон считает, что "многоделание", т.е. стремление заниматься не свойственной его сословию деятельностью, причиняет огромный ущерб государству. Наилучшей формой правления Платон считает аристократическую республику.

Характерная черта отрицательных типов государства, по Платону, -это наличие материальных интересов. Поэтому Платон выдвигает на первый план в своем идеальном государстве нравственный принцип, который должен выражаться в правильном образе жизни всех граждан этого общества. В нарисованном проекте идеального утопического государства Платона жизнь его граждан во многом регламентирована. Для высших сословий Платон не допускает частной собственности, она возможна только для низшего, производительного класса. Для высших сословий Платон также не допускает существования семьи. Он полагает, что браки возможны только под наблюдением государства и только для рождения детей. Дети отбираются у родителей и воспи­тываются в специальных учреждениях. Мальчики и девочки получают одно и то же воспитание, так как, по Платону, женщина вполне способна выполнять те же самые социальные функции, что и мужчина. Социальная утопия Платона, направленная на то, чтобы сделать счастливым все государство, приносит в конце концов в жертву отдельного человека. По Платону, идеальное государство состоит из людей, которые выполняют свои социальные функции без учета своих личных интересов и потребностей. Таким образом, сплоченность государства обеспечивается за счет жесткого ограничения и обеднения личной жизни людей, полное подчинение личности государству.

На основании изложенной концепции идеального государства мно­гие исследователи рассматривали теорию Платона как первый проект коммунистического общества. Другие ученые считали, что в проекте Платона обрисован первобытный коммунизм.

Несмотря на явные крайности в отдельных своих положениях, тео­рия Платона об идеальном государственном устройстве вполне соот­ветствует тому примеру социалистического общества, которое разрабатывалось и претворялось в жизнь в последующем развитии циви­лизации со всеми теми тоталитаристскими чертами, которые были нарисованы еще Платоном. Так, Платоном предусматривалась жест­кая идеологическая диктатура властей. За "безбожие" полагалась смертная казнь. Также подвергалось строгой цензуре любое искусство, которое не было направлено на развитие морального совершенства в интересах государства.

"Самое главное здесь следующее, - пишет Платон, - никто никогда не должен оставаться без начальника - ни мужчины, ни женщины. Ни в серьезных занятиях, ни в играх никто не должен приучать себя дей­ствовать по собственному усмотрению... Надо начальствовать над другими и самому быть у них под началом" [Законы. XII. 942].

Платоновское государство - это теоретическая схема деспотиче­ского государства.

Рассмотрев различные стороны учения Платона, мы видим, что все они являются претворением концепции "идеи" в различных областях. Однако учение Платона об "идеях" претерпело с течением времени определенные изменения. В процессе этого изменения произошло сближение Платона с пифагорейцами. В частности, это видно по его космологическому учению. Он прямо вкладывает свое понимание космологии в уста пифагорейца в диалоге "Тимей", который написан в последний период его творчества.

Космология Платона представляет собой следующее учение. Кос­мос имеет шаровидную форму, он был сотворен и конечен. Демиург (создатель) придал миру соответствующий порядок. Мир этот - живое существо, он обладает душой, которая находится не в нем самом, а окружает собой весь мир, состоящий из элементов земли, воды, огня и воздуха. Эти элементы организованы в определенные пропорцио­нальные соединения на основе закона чисел. В мировой душе господ­ствуют числовые отношения и гармония. К тому же мировая душа также обладает познанием. Мир образует ряд кругов: круг непод­вижных звезд, круг планет. Итак, структура мира такова: божест­венный ум (демиург), мировая душа и мировое тело (космос). Живые существа творит Бог. Богом, по Платону, создаются души, которые после смерти тела, в которым они живут, переселяются в другие тела. Теорию о переселении душ Платон, вероятно, заимствовал у орфиков.

Воздействие пифагореизма на Платона особенно заметно в его учении о строении вещества и закономерностях его развития. Платон распространяет на структуру идеи математические взаимоотношения, а так как идея тесно связана с вещью, то на последней отражается и математическая структура идеи. Таким образом, огонь оказывается состоящим из телец, обладающих формой пирамиды, воздух - формой восьмиугольников и т.д. Обращение Платона к числовым взаимо­отношениям объективно направлено на научное познание мира.

Изложенная выше теория "идей" Платона еще называется "наив­ной", так как она представляет собой стержневую линию его взглядов и не учитывает много сложностей.

К докладу 2: Мень А. История религии. Т.VI. М., 1992. С.86-93.

Следует заботиться о том, чтобы не было ничего искусственного.

Ж.-Ж. Руссо

Принято думать, что толпы оборванных молодых людей, ко­торые слоняются по дорогам и улицам больших городов появи­лись только в нашу эпоху, пресыщенную цивилизацией. Между тем античный мир тоже знал своих хиппи; они во многом были похожи на нынешних, хотя, в отличие от них, исповедовали ясную и законченную философию опрощения.

Уже во времена Платона и Аристотеля эти люди, по виду ка­завшиеся последними нищими, гордо расхаживали среди удивлен­ных горожан, которые нередко узнавали в них отпрысков знатных и состоятельных семей. Центром их сборищ был гимнасии Киносарг откуда и пошло название киники, или циники; впрочем, кое-кто производил его от слова кинос, пес, намекая на собачий образ жизни этих врагов цивилизации.

В свое время Эсхил возлагал все свои надежды на благоу­строенный город как оплот человечности, разума и культуры; ки­шки же, напротив, подняли настоящий мятеж против городской цивилизации. Они ставили ей в вину чуть ли не все бедствия, по­стигающие людей, и требовали возврата к жизни «согласно при­роде».

Подобные взрывы отвращения к цивилизации сопровождал ее многие века, от Лао-цзы до Руссо и Толстого. Это явление неслучайное, оно тесно связано с противоречиями, изначально при­сущими цивилизации.

Хотя цивилизация и культура тесно переплетены, они суще­ственно отличаются друг от друга. Цель культуры — раскрытие и обогащение духовного мира человека, цивилизацию же создает труд, обеспечивающий материальные потребности людей. Поэто­му цивилизация является аналогом борьбы за существование, свойственной природному миру. Но в то же время ее развитие, следуя собственной логике, уводит человека от естественного образа жизни, что не может не отражаться на душевном укладе людей. Цивилизация постепенно начинает выступать как враг природы, а разрыв с природой человек переживает болезненно. Отсюда ощущение, что цивилизация подтачивает жизненные кор­ни человечества. Она представляется уже не крепостью, но ковар­ным врагом, готовым поработить людей. XX век подтвердил эти опасения. Техника превратилась как бы в некую «вторую приро­ду», над которой человек теряет власть и которая обращается против него самого.

Мифы приписывали начало цивилизации богам, в ее победах справедливо видели дары неба. Но со временем на нее стали смо­треть как на дело всецело земное, как на предмет гордости, основу самоутверждения человека. Гимн софокловой «Антигоны» во сла­ву разума и слова софистов о человеке как «мере всех вещей» были фанфарами, возвестившими наступление «светской» эпохи...

Но скоро, очень скоро начинают обнаруживаться изъяны в этой наивной вере. Цивилизация не делает людей более счастли­выми, и они начинают сомневаться в ее абсолютной ценности.

Самая серьезная попытка «вернуться к природе» исходила из мысли, что человек должен искать руководства в чем-то, стоящем над ним. В качестве такой основы часто называли «естественный Порядок», отражающий Божественное бытие. «Все выходит хоро­шим из рук Мироздателя, все вырождается в руках человека»,— говорил Руссо, выступая против условностей и искусственности цивилизованной жизни. В Греции выразителями этого протеста стали киники.

Цицерон однажды остроумно заметил, что после разговоров с Сократом у разных людей складывались самые неожиданные и далекие друг от друга воззрения. Такова была многогранность этого удивительного гения. Оказал он влияние и на основателя кинизма Антисфена (435—370). Антисфен был настолько увлечен беседами Сократа, что ежедневно ходил к нему из Пирея, распо­ложенного в нескольких километрах от Афин.

Однако взгляды их во многом расходились. Сократ свято чтил законы и традиции города, Антисфен же их желчно высмеи­вал. Сын фракийской рабыни, он не имел гражданства и поэтому называл себя «непородистым псом». Антисфен мстил несправед­ливому порядку тем, что не желал его признавать, издевался над Платоном и другими людьми, гордившимися своим родом. Принадлежность к эллинской нации он не ставил ни во что. Раб и сво­бодный были для него равны. Умозрительные поиски Сократа то­же не могли слишком интересовать Антисфена. Он прошел школу диалектики у софиста Горгия и в этом смысле мало что заимство­вал у Сократа.

Главным Антисфен считал_L «искусство жить», что делает его предтечей всей эллинистической философии. Именно этому искус­ству хотел он научиться у Сократа. В афинском мудреце его вос­хищала спартанская выдержка, мужество, непритязательность и умение оставаться счастливым в нужде. Все это в глазах Антисфена было вершиной человеческого достоинства. «Благородство и добродетель,— говорил он,— одно и то же. Достаточно быть добродетельным, чтобы быть счастливым; для этого ничего не нужно, кроме Сократовой силы духа. Добродетель проявляется в поступках и не нуждается ни в обилии слов, ни в обилии зна­ний».

Антисфен старался во всем подражать учителю, а иногда был даже не прочь перещеголять его в «простоте». Так, например, он решил носить лишь один плащ на голом теле, складывая его вдвое. Плащ был дырявый, и Сократ, видя эту причуду Антисфе­на, добродушно заметил: «Сквозь плащ просвечивает твое тще­славие». Тем не менее он любил этого одаренного, хотя и вздор­ного человека; в последний день жизни он пожелал видеть его у себя в тюрьме среди самых близких людей.

После казни Сократа Антисфен нашел способ отплатить его врагам. Как утверждают, он «был причиной изгнания Анита и смерти Мелата» — главных обвинителей мудреца.

Вскоре Антисфен вознамерился основать собственную шко­лу. Поначалу это ему удавалось плохо. Взлохмаченный чудак в ветхой одежде, с посохом и сумой, вызывавший улюлюканье мальчишек, казался карикатурой на философа. Но постепенно его образ жизни и его «чарующая беседа» нашли ценителей. Киносарг становился людным. Многим нравилось, что Антисфен не тре­бует знания математики, как Платон, что кинические правила до­ступны всем сословиям. Добровольное нищенство даже стало вхо­дить в моду среди людей, желавших прослыть мудрецами. Прав­да, иметь дело с Антисфеном было непросто. Со своими ученика­ми он обращался довольно строго, порой пуская в ход палку. «Врачи тоже суровы с больными»,— говорил он.

Основным своим призванием Антисфен считал исправление нравов, которое понимал как возвращение к естественности. Он нападал на роскошь, высмеивал женские наряды. Не только жи­зненные удобства, но и любые общепринятые правила он считал ненужной обузой, которую человек по глупости сам взвалил на себя.

Антисфен отрицал народную религию и, в отличие от Эпику­ра, вообще не верил в греческих богов. Однажды, когда к Антисфену обратился сборщик пожертвований на храм Кибелы, он ответил, что не даст «матери богов» ничего: «Пусть ее содержат ее дети».

Религией Антисфена был несколько туманный деизм, но, к сожалению, книги философа дошли до нас лишь в отрывках, и мы плохо осведомлены о его теологии. У одного из поздних ки­ников мы находим следующее суждение о культе: «Божеству нет надобности ни в статуях, ни в кумирах; их придумал слабый и да­лекий от Божества, как «небо от земли», человеческий род». Это воззрение противоречило всем исконным понятиям греков, одна­ко оно нашло сочувствие у многих мыслящих людей в эпоху элли­низма.

Посвященный в орфические мистерии, Антисфен верил в пос­мертное бытие, но эта вера нисколько не мешала его жизнелю­бию. На слова жреца о загробном блаженстве философ ирониче­ски заметил: «Почему же ты не умираешь?» Раз воля к жизни при­суща человеку, значит, она естественна и священна.

В своих книгах Антисфен излагал и философские аргументы в пользу кинизма. «Разум,— писал он,— незыблемая твердыня; ее не сокрушить силой и не одолеть изменой. Стены ее должны быть сложены из неопровержимых суждений». Идеализм Платона он подвергал резкой критике. «Всеобщность» для Антисфена — лишь абстракция. «Я вижу лошадь,—шутил он, - а лошадности не вижу. В мире реально существует только частное и конкретное. Любое утверждение о предмете есть только суждение о нем, не более.

Сократ призывал своих учеников «познавать самих себя», но для него это был путь к познанию сущего в целом. Антисфен же воспринял этот призыв буквально. Человеку нужно лишь ясно определить, чем он сам является от природы, а что в нем — наносное. Так и только так философия может послужить людям.

Антисфен доказывал, что в процессе усложнения цивилиза­ции человек удалился от Бога и природы. Беда людей в том, что они засорили и затемнили представление о самих себе. Если же снять с понятия «человек» всяческие наслоения, то прояснится его истинное призвание.

Добродетель есть подлинно человеческое поведение_. Следуя только своим естественным потребностям, отвергнув все лишнее, люди смогут достичь настоящей свободы. Автаркия, то есть пол­ная независимость личности, дороже всех благ, за которыми го­няются глупцы. Презрев богатство, фальшивые понятия о гра­жданском долге и чести, отказавшись от минутных удовольствий плоти, легче всего найти себя и, следовательно, свое счастье. Для этого не обязательно быть ученым. Самая важная наука, по сло­вам Антисфена,— «не учиться тому, чему не нужно».

Все основы гражданского порядка: право, семью, собствен­ность, сословия — нужно упразднить. «Мудрец,— говорил Антисфен,— ни в чем и ни в ком не нуждается, ибо все, что принадлежит другим, принадлежит и ему. Безвестность есть благо, равно как и труд. В общественной жизни мудрец руководствуется не об­щепринятыми законами, а законами добродетели»⁴.

Гегель называл проповедь Антисфена «скучным краснобай­ством о мудреце». И в самом деле, при всем уважении киников к разуму теоретические основы их учения довольно слабы. Но сле­дует помнить, что кинизм не столько теория, сколько способ су­ществования. А в эпоху, когда люди теряли почву под ногами, этот вызывающий и в то же время доступный всем образ жизни пленял как бедняков, так и пресыщенных. Он помогал самоутвер­ждению личности в непостоянном и ненадежном мире.

Среди киников наибольшую, правда, несколько скандальную известность получил Диоген Синопский (400-323). Приехав в Афины, он стал ревностным последователем Антисфена, кото­рый сначала гнал его, но потом отдал должное его острому языку и радикализму. Через некоторое время Диогену показалось, что слова учителя часто расходятся с делом. Он решил показать всем, что такое настоящий киник. К этой цели он шел с прямолинейно­стью, часто граничившей с непристойностью. Желание опрости­ться приняло у него гротескные формы. Человек образованный, писатель и моралист, он стал ходить по улицам полуголым, ноче­вать в большом кувшине из-под зерна («Диогенова бочка»), ла­кать воду, как собака, отправлять естественные нужды при всех, заявляя: «Что естественно, то не постыдно». Он даже пытался есть сырое мясо. За все это его прозвали «обезумевшим Сокра­том». Быть может, мы действительно имеем здесь дело с каким-то видом душевной болезни, но для современников Диоген был хотя и эксцентриком, но все же настоящим мудрецом, строго следовав­шим принципам кинизма. Широко известен рассказ об Александ­ре Македонском, который будто бы посетил Диогена у его стран­ного убежища и предложил исполнить любое его желание. Но, по­скольку философ считал, что он ни в чем не нуждается, он лишь попросил царя не загораживать от него солнце. Александр, по­раженный ответом, воскликнул: «Не будь я Александром, я хотел бы быть Диогеном!»

Но словам Элиана, своей нищетой и бездомностью Диоген «был горд не меньше, чем Александр своей властью». Превыше всего была для него духовная независимость личности. Во время скитаний он попал в рабство и был выставлен на невольничьем рынке. Когда покупатель спросил, что он умеет делать, Диоген ответил: «Ты приобретешь господина». Несмотря на эти надмен­ные слова, человек тот проникся уважением к удивительному рабу и взял его учителем для своих детей.

Диоген считал невольниками не тех, кто принадлежит хозяи­ну, а тех, кто заключил себя в тюрьму цивилизации. Кого из лю­дей, привязанных к соблазнам мира, можно считать свободными, спрашивал он: «Народного вождя? Но ведь он раб многих господ! Судебного оратора? Но он раб суровых судей! Сибарита? Но он раб необузданных наслаждений. Полководца? Но он раб неверно­го случая»⁷. Насколько выше жребий того, кто наслаждается чистым воздухом и простой пищей, кто вкушает безмятежную ра­дость бытия! Он поистине свободен, ибо никому и ничему не обя­зан...

Жизнь сурово обходится с людьми. Поэтому человеку надо защитить себя, избавившись от привязанностей. Мудрец наде­жно укрыт от всего своим равнодушием к земным благам. «Бед­ность, изгнание, бесславие и другие подобные бедствия ему не­страшны, он их считает пустяками; такой совершенный человек нередко даже забавляется всем этим, как забавляются дети игрой в кости или пестрые шары»⁸. Это напоминает рецепты Эпикура, Чжуан-цзы и буддийский взгляд на жизнь.

Диоген утверждал, будто Дельфийский оракул одобрил его решение стать странником. Его не связывало никакое отечество. Когда его спрашивали, откуда он, Диоген отвечал: «Отовсюду. Я гражданин мира».

Человек неуязвим, если он «наг, бездомен и неискусен гражданин и обитатель всего мира». По словам Максима Тирского, Диоген внял голосу Аполлона и «стал обходить землю, уподо­бляясь птице, обладающей разумом, не боясь тиранов, не подчи­няясь насилию законов, не обременяя себя общественными дела­ми, не тревожась о воспитании детей, не сковывая себя браком, не занимаясь обработкой земли, не обременяя себя военной службой и не промышляя морской торговлей; напротив, он осмеивал все это»⁹.

Как и все киники, своим героем-покровителем Диоген считал Геракла. Ему казалось, что он призван трудиться, очищая авгие­вы конюшни ложных идей, излишеств и предрассудков.

Одно огорчало его: он считал, что мало находит людей, же­лающих следовать его советам. Он ходил по улицам с фонарем среди бела дня, заявляя, что тщетно ищет хотя бы одного настоя­щего человека. Он презирал всех, кроме Антисфена, да и того, как мы уже говорили, считал недостаточно последовательным. «Будь я глазным врачом или дантистом,— сетовал Диоген,— за мной бы бегали толпы, а когда я говорю, что излечу тех, кто последует моим указаниям, от невежества, от подлости, от необузданно­сти— никто не приходит».

Между тем философ был не совсем справедлив. В Коринфе, где он поселился, жители гордились им, его «бочка» стала одной из достопримечательностей города. Любители мудрости и путе­шественники постоянно окружали Диогена и с любопытством слушали его монологи о совершенной жизни. Правда, не раз он шокировал толпу своими грубыми выходками, но это еще больше увеличивало интерес к нему.

Коринфяне поставили Диогену памятник. Число его последо­вателей, если не на деле, то на словах, было немалым. В III веке кинизм стал очень популярен, особенно в Александрии.

Но как раз с того времени это учение начинает деградиро­вать. Киники незаметно превращаются в циников в современном смысле слова. Они проповедуют животный эгоизм, учат равно­душно переносить смерть близких. Один из них, принимая подач­ки от богача, заявляет, что он делает это, нисколько не роняя со­бственного достоинства.

Уроки трудолюбия сменяются оправданием паразитизма, аскетизм — умением жить за чужой счет. Учение о добродетели вырождается в философию плугов и прихлебателей.

Кичась тем, что они свободны от всякой работы, киники охотно пользовались плодами чужого труда. Они не замечали, что могут существовать лишь потому, что вокруг есть люди, жи­вущие не так, как они.

Но этого мало. Поборники «естественности» вошли в проти­воречие с самой природой человека. Они считали Прометея злым гением людей и хотели, чтобы мир вернулся к первобытному со­стоянию. Однако если бы их мечта осуществилась, это означало бы паралич творческой активности человека.

Цивилизация несет в себе много темного — но не такова ли участь всего созданного человеком? Пороки цивилизации - его пороки. В то же время нельзя не признать, что и в цивилизации че­ловек реализует заложенные в нем творческие возможности. Ки­ники, как говорится, вместе с водой выплескивали и ребенка. Не­гативное отношение к городской жизни они переносили на культуру вообще, отдавая предпочтение полуживотному образу жи­зни. Это было не только утопично, но явилось и настоящим пося­гательством на дух и культуру. Поэтому проповедь киников в итоге оказалась нигилистической и постепенно пришла к упадку. Подобно тому, как в скепсисе рационализм пожрал самого себя, учение киников стало самоотрицанием культуры.

Тем не менее кинизм не прошел бесследно в истории мысли. Очистив ею от юродства и крайностей, стоики положили некото­рые его принципы в основу своего мировоззрения, ставшего са­мым влиятельным в эпоху эллинизма.

К докладу 2: Чанышев А. Н. История философии древнего мира. М., 2005. С. 255-256.

Киники

Термин «киники» произошел от древнегреческого прилагательного «соба­чий». Существуют два объяснения этого термина. Диоген Лаэртский произво­дит название школы от имени гимнасия, в котором вел свои беседы основатель школы Антисфен. Этотгимнасий именовался «Киносарг» — «Зоркий пес» или «Белая собака». Возможно, собаками дразнили учащихся этой школы другие дети. А Антисфен принял обидное прозвище как предмет роскоши. Другое объяснение происхождения термина связывается с сущностью кинической философии. Киники настолько ограничивали свои потребности, что посторон­ние наблюдатели с полным основанием могли назвать их жизнь «собачьей».

Философия киников имеет три основы: аскесис, апайдеусиа и аутаркея. Опираясь на них, первые киники еще до исчезновения суверенного грече­ского полиса произвели переоценку его нравственных и гражданских добро­детелей. Кратко остановимся на каждой из трех основ кинической школы.

Аскесис (это древнегреческое слово означало «упражнение», «практи­ческое изучение», «образ жизни», «образ мысли»). Киники считали, что тому, кто хочет стать добродетельным человеком, «следует укреплять тело гимнастическими упражнениями, а душу — образованием и воспитани­ем»¹¹. Без таких упражнений, по их мнению, невозможен никакой успех в жизни. Они различали два вида аскесиса — для души и для тела. Однако их аскесис был столь суров, что можно говорить об аскетизме в современ­ном понимании этого слова. Кинический аскесис — это максимальное оп­рощение, максимальное ограничение всех потребностей, привыкание к голоду, холоду, жажде. Самой здоровой киники считали жизнь перво­бытного человека, которому был не знаком огонь. Сами они в любую пого­ду ходили босиком и в грубом плаще, надетом на голое тело.

Киники презирали богатство. Переоценка ценностей прежде всего и состояла в том, чтобы бедные перестали стыдиться своей нищеты, а бога­тые начали стыдиться роскоши.

Апайдеусиа — киники учили не стыдиться своей необразованности, невоспитанности и некультурности, которые тесно связаны с бедностью. Они доказывали, что знания не делают людей ни лучше, ни мудрее. Глав­ное качество мудрости — это умение различать правду и ложь. Киники не испытывали особого уважения к людям, скорее даже презирали их. Отсю­да распространенное в кинизме воинствующее нарушение всех норм при­личия. По мнению Диогена Синопского, самые благородные и доброде­тельные люди — те, кто презирает богатство, славу удовольствие, саму жизнь, но почитает все противоположное — бедность, безвестность, труд, смерть. Только такие люди могут считаться истинными мудрецами.

Аутаркея — это независимость, самодостаточность и свобода — цель и кинического аскесиса и кинической апайдеусии. Аутаркея означала отка: от семьи, независимость от государства (правда, дружбу киники не отрица­ли). Они считали нелепой и традиционную политеистическую религию.

К докладу 3: Мень А. История религии. Т. VI. М., 1992. С. 76-82.

Я обзавелся норой, и, кажется, по­лучилось удачно.

Ф. И. Кафка

«Я— поросенок Эпикурова стада», -шутя сказал о себе од­нажды Гораций. Это должно было означать, что он — человек, любящий пожить в свое удовольствие. Действительно, уже с древ­ности слово «эпикуреец» связывалось с представлением о жуире, который ни в чем не желает себя ограничивать. Между тем Эпикур мало повинен в такого рода толковании его философии.

Пусть это звучит как парадокс, но у Эпикура гораздо больше общего с Буддой, чем с некоторыми мнимыми эпикурейцами. Ис­ходной точкой размышления для обоих служил универсальный факт страдания, царящего в человеческой жизни. Оба они искали средства освободить людей от власти зла. «Четыре благородные истины» Будды чем-то предвосхищают Тетрафармакон.. «Четве­ричное лекарство», предложенное Эпикуром для исцеления мира:

Не надо бояться богов.

Не надо бояться смерти.

Можно переносить страдания.

Можно достичь счастья.

Сближает греческого и индийского мудрецов также их ог­ромное личное влияние на учеников, которое можно сравнить лишь с влиянием Пифагора или Сократа. Успех эпикурейства неотделим от того глубокого впечатле­ния, которое производил философ на окружающих. Даже те немногие отрывки из его писем, что дошли до нас, рисуют Эпикура человеком исключительного обаяния. Он пленял людей своей мудрой кротостью, дружелюбием, душевной гар­монией. Знаменательно, что, в отличие от стоицизма и кинизма, эпикурейство назы­вается не иначе как по имени своего осно­вателя. Это именно учение Эпикура, кото­рого адепты считали величайшим наста­вником истины. Сам философ сознавал роль своего авторитета и заботился о том, чтобы eго писания тщательно изу­чались.

Два века спустя поклонник Эпикура Лукреций изоб­разил его появление как приход некоего пророка-избавителя:

Первые подали всем утешения сладкие жизни,

Мужа родивши, таким одаренного сердцем, который

Все объяснил нам, из уст источая правдивые речи.

Даже по смерти его откровений божественных слава.

Распространившись везде, издревле возносится к небу.

Будду на поиск истины подвигло сострадание к другим лю­дям; Эпикур же познал необходимость врачевания мира на опыте собственной нелегкой жизни. Центральный нерв его учения мо­жно обнаружить, лишь приняв во внимание чувство страха, вла­девшее философом в ранние годы его жизни: страха смерти и страха перед неведомым...

Сын бедного афинского переселенца, Эпикур провел детство на острове Самосе, родине Пифагора. Мать его была заклинате­льницей злых духов и зарабатывала на хлеб своим искусством. Эпикур еще ребенком вынужден был сопровождать ее, когда она ходила по домам, воюя с демонами. Ужас от постоянной близо­сти чего-то зловещего мог соединиться у мальчика с досадой, что ето отрывают от детских игр. Таким образом, отечественная религия с самого начала предстала перед Эпикуром в отталкиваю­щем виде, отождествляясь с ремеслом матери.

Лет в двенадцать будущий философ прочел Гесиода и сделал заключение, что боги не так уж страшны, ибо заняты своими де­лами и мало интересуются людьми. В то же время врожденная нравственная чуткость подсказала ему, что грубые мифы едва ли изображают богов правильно.

Вторым испытанием был страх смерти. Хотя Эпикур прожил долгую жизнь (341-271), но из-за терзавших его мучительных недугов он, вероятно, всегда чувствовал себя обреченным. Острые боли, рвота, слабость постоянно вызывали в нем мысль о близ­ком конце. Другой человек на месте Эпикура мог бы превратиться в уны­лого меланхолика, но сын заклинательницы нашел в себе силы справиться с тем, что его угнетало.

Освобождение от своих страхов Эпикур, как ему казалось, обрел в философии Демокрита, с которой познакомился в ранней юности. Членом школы атомистов он не стал – видимо, из-за ее учителя. По его словам, это был «скверный человек и занимался такими вещами, посредством которых нельзя достичь мудро­сти».

Высылка эмигрантов из Афин заставила Эпикура в 322 году уехать в Малую Азию. Там он скитался несколько лет, изучая фи­лософию, читая лекции и терпя порой крайнюю нужду. Постепен­но у него сложилась собственная система взглядов. Он считал ее вполне оригинальной. И в том была доля правды, несмотря на то что Эпикур целиком усвоил метафизику атомизма. Стержнем эпикурейства стала не космология, а новое отношение к жизни. Его-то и решил философ предложить людям как панацею от всех бедствий.

«Пусты слова того философа, который не врачует никакое страдание человека.— писал он.— Как от медицины нет никакой пользы, если она не изгоняет болезней из тела, так и от филосо­фии, если она не изгоняет болезней души».

А главным душевным недугом Эпикур объявил страх.

В подчеркивании страха не было ничего унижающего для лю­дей. В этом сложном и трагическом мире они, действительно, как бы стоят над бездной, готовые ежеминутно сорваться. Чувство страха - естественная реакция на Вселенную, исполненную зла и несовершенства. Победа над ним раскрывает духовное величие человека, и то, что Эпикур стремился преодолеть страх, делает его истинным мудрецом, несмотря на все слабости его филосо­фии.

Тридцати двух лет Эпикур начинает проповедовать свою доктрину и излагать ее письменно. Летом 306 года он возвращае­тся в Афины, где быстро находит учеников, ставших его предан­ными и любящими друзьями. Этот немощный страдалец, неиз­менно спокойный и просветленный, делает их как бы членами од­ной семьи. По примеру слушателей Платона и Аристотеля, они приобретают для Эпикура участок земли близ Дипилонских во­рот. Туда, в тенистый сад, сходятся все желающие принять уча­стие в беседах мудреца. Философ угощает их хлебом и роднико­вой водой и учит находить радость в самом простом и необходи­мом. На воротах Эпикур велел написать: «Гость, тебе здесь будет хорошо, здесь удовольствие - высшее благо».

Эпикуров сад становится своего рода обителью, ограждаю­щей от назойливого шума города. События века: борьба диадохов, партийные распри, попытки сбросить македонское иго — обходили его стороной. К политической жизни философ питал непреодолимое отвращение. «Надо высвободиться из уз обыденных дел и общественной деятельности», - говорил он. Девиз его: «Живи незаметно».

О чем же велись беседы среди мирт и цветов Эпикурова сада?

Начать с того, что философ, считая Вселенную скоплением атомов, тем не менее всегда отклонял обвинения в нечестии или атеизме. «Боги существуют,— заявлял он. - Познание их факт очевидный. Но они не таковы, какими представляет себе их тол­па». По его мнению, нечестивец вовсе не тот, кто отрицает бытие богов, а скорее тот, кто «прилагает к богам представление тол­пы»⁶. Говоря это, он, наверно, вспоминал свою мать и ее волхвования.

Эпикур вполне доверял опыту и при этом последовательно, как позднейшие прагматисты, распространял это доверие на опыт религиозный. Строгий атомист, он не признавал ничего чисто ду­ховного. Следуя Демокриту, Эпикур даже природу богов рассма­тривал как материальную.

Их бытие рисовалось ему вершиной мирового совершенства. А это совершенство исключало для него промыслительпую роль богов. Он считал их свободными от такой обузы, как руководство миром. Боги живут в небесных сферах, общаясь между собой и иногда вступая в контакт с людьми, но без особой заинтересо­ванности. «Блаженное и бессмертное (существо), по словам Эпи­кура,— и само не имеет хлопот, и другому не причиняет их, так что оно не одержимо ни гневом, ни благоволением; все подобное находится в немощном». Здесь его «материалистическое бого­словие» неожиданно соприкасается с апофатизмом мистиков.

Боги Эпикура не имеют, конечно, нужды в молитвах и жерт­вах. Однако, чтобы не вызывать нареканий, не смущать других и себя, философ рекомендует соблюдать все обряды. «Мы, по крайней мере,— говорит он, будем приносить жертвы благоче­стиво и правильно, по законам, нисколько не тревожа себя (обыч­ными) мнениями относительно существ самых лучших и уважае­мых. Кроме того, мы будем свободны от всякого обвинения по отношению к высказанному мнению». Это очень напоминает слова современника Эпикура, китайского философа Сюнь-цзы, который советовал участвовать в ритуалах «не потому, что же­лаемое достигается вознесенными молитвами, а ради благопри­стойности».

Итак, мир людей и мир богов, согласно Эпикуру, две почти ничем не связанные области. Это должно убить всякий страх перед божественным. Столь же бессмыслен и «страх Судьбы».

Против фатализма Эпикур ополчается с особенной горячно­стью, причем приводимые им аргументы скорее эмоциональные, чем философские. Вера в Судьбу, по его словам, навевает угнетен­ное состояние, и поэтому ее нужно отбросить. Лучше уж верить мифам, чем быть «рабом Судьбы физиков». Ведь мифология хотя бы «дает намек на надежду умилостивления богов посредством почитания их», а Судьба «заключает в себе неумолимую необходимость». Иными словами, следует избегать взглядов, которые могут повредить душевному миру человека.

Случай, согласно Эпикуру,— это не какое-то божество, а лишь свойство бытия атомов. Если бы их движение было точно предопределено, то мир оказался бы скован фатальным Поряд­ком. Атомы же иногда могут случайно отклоняться со своего пу­ти, и в силу этого во всей Вселенной сохраняется элемент свобо­ды. Важнее всего, что свобода дает человеку возможность выби­рать тот или иной поступок. Цицерон прямо указывает, что Эпи­кур выдвинул гипотезу об отклонениях атомов, чтобы избежать детерминизма ''.

С неуклонной настойчивостью борется Эпикур против всего, что может вызвать ужас перед неведомым. Предлагая чисто есте­ственные объяснения фаз луны, молний, циклонов, движения облаков, радуги, града, он не настаивает на точности своих тео­рий и легко готов принять любые другие, лишь бы они не были связаны с чем-то таинственным. Естествознание не интересует его само по себе. Своему другу Пифолку он советует бежать «на всех парусах» всякого образования. Гипотезы нужны ему только для того, чтобы оградить человека от страхов. «Если бы нас нисколь­ко не беспокоили подозрения относительно небесных явлений и подозрения о смерти, что она имеет к нам какое-то отношение, а также непонимание границ страданий и страстей, то мы не име­ли бы надобности в изучении природы»,— откровенно заявляет он.

Мысли о природе и ее законах отвлекали Эпикура от болей. «Во время болезни,— писал философ,— меня не занимали телес­ные страдания, и с посещавшими меня я не беседовал о подобных вещах. Я продолжал свои ранее начатые научные работы, интере­суясь главным образом тем, как мысль, несмотря на причаст­ность к подобным движениям в теле, сохраняет тем не менее свой внутренний мир, преследуя свойственное ей благо».

Словом, изучение Вселенной и стихий подчинено у Эпикура единственной цели — «обретению ясного спокойствия». Эта ата­раксия, свобода от всех забот и страданий, несколько напоминает отрешенное состояние буддиста или даоса, а слова Сюнь-цзы о мудреце, который «всегда сохраняет в чистоте и невозмутимо­сти сердце», вполне могут стать рядом с афоризмами Эпикура.

Во имя атараксии человек должен выкинуть из головы мысль о смерти. «Смерть, - доказывал Эпикур,- не имеет никакого от­ношения к нам: ибо то, что разложилось, не чувствует, а то, что не чувствует, не имеет никакого отношения к нам». Смерть не касае­тся ни живых, ни мертвых, «так как для одних она не существует, а другие — уже не существуют».

Покончив таким образом с «самым страшным из зол», Эпи­кур пребывает в уверенности, что нашел секрет счастливой жизни. «Мы рождаемся один раз»,- говорит он и советует не отклады­вать того, к чему мы предназначены природой. А созданы мы для блаженства, для «удовольствия». Многим подобное утверждение казалось низменным и пошлым. Но, как справедливо говорил, за­щищая Эпикура, Монтень, кто станет всерьез доказывать, будто цель человека бедствия и страдания?..

Основа блага, согласно Эпикуру,— «удовольствие чрева», т.е. удовлетворение телесных потребностей. Человек прежде все­го ценит «удовольствия, получаемые посредством вкуса, посредством любовных наслаждений, посредством слуха и посредством зрительных восприятий красивой формы». Однако, приученный к умеренности своим недугом, Эпикур понял, что приятнее всего иметь как можно меньше желаний. «Я плюю на дорогие удоволь­ствия,— говорил он,— не за них самих, но за неприятные послед­ствия их».

Тщеславие, властолюбие, алчность, распутство — все это, по мнению философа, болезни, которые изнуряют человека, лишая его внутреннего равновесия. «Благополучие и счастье не в обилии денег, не в высоком положении, не в должностях каких-либо или силе, но в свободе от печали, в умеренности чувств и расположе­нии души, полагающих (всему) пределы, назначенные приро­дой».

Так поиски атараксии приводят Эпикура к проповеди воздер­жания. «Лучше тебе не тревожиться, лежа на соломе,— пишет он другу,— чем быть в тревоге, имея золотое ложе и дорогой стол». Эпикуру кажется, что нравственное поведение естественно для че­ловека, что сама природа его направлена к добродетели. Он про­ходит мимо трагических конфликтов личности, которые с такой силой изображали Софокл и Еврипид.

Эпикур не признает ничего, что стояло бы над людьми, тре­буя от них борьбы с миром и с собой. Самоотверженность и ге­роизм для него лишены смысла. Человек должен из собственного разума извлекать правила жизни. Они — не воля Неба и не какой-то высший закон, ибо Вселенная, как и боги, вполне равнодушна к людям.

Подобно Будде, Эпикур видел человечество одиноким, пре­доставленным только самому себе. Но если Будда при этом по­стиг реальность Запредельного и звал туда своих последователей, то греческий мыслитель не знает ничего, кроме космоса, который «всегда был, каков он теперь, и всегда будет таким, потому что нет ничего, во что он изменится». В нем начисто отсутствует смысл, и люди должны приспособиться к этому факту (тезис, ко­торый много веков спустя экзистенциалисты атеистического тол­ка предложат как новинку философии).

Библейский Иов восставал против зла, ибо знал, что мир и человек имеют высшее предназначение. Он требовал справедли­вости. Эпикур же кротко приемлет жизнь такой, какая она есть, ведь он не верит ни в осмысленность мира, ни в конечную Правду. Он нашел тихое убежище. Что может потревожить затворника, который в своем саду вкушает радость общения с друзьями, отгородившись от мира суеты? Даже мучения, причиняемые болезнью заставляют Эпикура лишь острее переживать радость бытия.

Уже умирая, старается он сохранить безмятежность, думает о прекрасном, печется о близких. Между приступами он пишет своему ученику: «В этот счастливый и вместе с тем последний день моей жизни я пишу вам следующее. Страдания при мочеиспускании и кровавый понос идут своим чередом, не оставляя |своей чрезмерной силы. Но всему этому противоборствует душев­ная радость при воспоминаниях бывших у нас рассуждений. А ты, достойно твоего с отроческих лет расположения ко мне и к философии, заботься о детях Метродора».

Как мог не восхищать такой человек? Удивительно ли, что его проповедь с одра болезни казалась целительным бальзамом для усталых душ. Она воспитывала твердость, не требуя внешних подвигов, насыщала ум, не уводя его в дебри науки и метафизики. Сочинения Эпикура читали и перечитывали, пытаясь научиться от него светлой примиренности. Лукреций, охваченный благодар­ным восторгом, писал:

Отче! Ты сущность вещей постиг. Ты отечески ролу

Нашему ныне даешь наставленья, и мы из писаний

Славных твоих, наподобие пчел, по лугам цветоносным

Всюду сбирающих мед, поглощаем слова золотые,

Да, золотые, навек достойные жизни бессмертной!

В другом месте Лукреций даже называет Эпикура богом, на­мекая на то, что тот достиг бесстрастия и покоя, свойственного лишь небожителям.

Хотя проповедь Эпикура, казалось бы, вполне отвечала за­просам времени, однако мы должны помнить, что речь идет о Греции, где философски мыслящие люди не склонны были легко принимать на веру гипотезы атомистов. Теория познания от Парменида до Аристотеля проделала большой путь. После этого упрощенная метаф

Дата добавления: 2015-08-02