Глава 5. Крушение надежд.

Андрей парит в зачарованной радужной тишине. Розовое сияние мягко струится отовсюду, баюкая его, словно невесомого эмбриона. Надо собраться с мыслями, надо подумать. О том, как себя вести, о том, что он скажет и что скажет в ответ – она… Но мыслей нет. Они разбегаются полыми золотыми горошинами, оставляя после себя тягучее счастливое эхо…

Тогда просто запомни, запомни всё это – тишину, и мерцание радужного антиперегрузочного кокона, и гулкий до боли стук сердца в горле – ведь ты будешь вспоминать этот день всю свою оставшуюся жизнь.

- Рейс 547 произвёл посадку в аэропорту Иркутска. Полёт окончен, - ласковый до интимности девичий голос шелестит в мембране связи.

Чёрт, он снова не почувствовал момента посадки! Его невозможно ощутить в этом мягком, как материнское лоно, коконе. Но он каждый раз пытается. И сегодня это было для него особенно важной. Значит, они уже приземлились… Сколько времени отделяет его от встречи? Десять минут? Пятнадцать?

С тихим шорохом распадаются створки, и Андрей, приподнявшись на руках, упруго выбрасывает себя наружу. Просторный салон стратосферного прыгуна напоминает морской пляж после бури: всюду раскрытые раковины коконов, а пассажиры шумными галдящими чайками текут к выходу.

Его узнают, оборачиваются, уступают дорогу, мерцают вспышки сонофоров. Это некстати, но Андрей не испытывает ни смущения, ни злости. На всём лежит лёгкий отсвет нереальности, как после долгой бессонной ночи, когда, истаяв до прозрачной бестелесности, выходишь ярким утром на оживлённо снующую улицу.

- Трап подан. Просьба пройти к выходу, - опять этот странный голос. Как выглядит эта девушка? Как её зовут? Почему она произносит дежурные фразы так, будто обещает великое ослепительное счастье?

Поток пассажиров, медлительно клубясь, заполняет огромный хрустальный шар лифта, и Андрей оказывается прижатым к прозрачной стене. На него смотрят, кажется, что-то говорят, ему или о нём. Не разберёшь. Трогательно некрасивая конопатая девушка наконец осмелилась послать ему улыбку, и та медленно струится золотистым сгустком через пространство. Андрей ловит её как доброе предзнаменование и бережно прячет в шкатулку памяти. Запомни и это тоже.

Отливающее сталью лётное поле. Платформа на воздушной подушке везёт их к зданию аэровокзала. В Иркутске тепло, но воздух уже по-осеннему прозрачен. Спустя год он вернулся сюда. Вернулся за чудом, ещё более немыслимым и желанным, чем то, которое воплотилось в явь на стадионе Лютеции. И тем не менее - она есть. Она нашла его.

Пассажиры дисциплинированной цепочкой тянутся за багажом, и Андрей остаётся один. Весь его багаж умещается в кармане рубашки – аккуратно сложенное распечатанное на принтере письмо и толстая пачка денег. Пятьдесят тысяч злотых. Самая крупная сумма, которую согласились выдать ему в банке без предварительного уведомления.

Краем глаза он ловит своё смутное отражение в сверкающей витрине аэровокзального магазина. То что надо. Не колеблясь, Андрей толкает стеклянную дверь и тонет в сладких улыбках двух молоденьких продавщиц. Восторженно разглядывая живую звезду футрана, они ловко складывают в два больших пакета деликатесы, названия которых задумчиво роняет Андрей: икра, красная рыба, шоколадные конфеты. Его взгляд скользит по блестящему ожерелью вин. Чёрт, не разбирается он в алкоголе… Ещё бутылку токайского, пожалуйста.

Прижав пакеты к груди, он неловко вываливается из дверей магазина. Ну и дурацкий у меня, должно быть, вид, думает Андрей. И счастливо улыбается.

Но стоит ему оказаться в прохладном бежевом салоне авиатакси, так буддийская просветлённость слетает с него, разбившись на тысячу звонких осколков. В животе свивается ледяной жгут, а ладони мелко подрагивают. Он сидит, обняв себя руками и чуть раскачиваясь. Это реально. Это происходит на самом деле. Это случится через каких-нибудь пять минут. Почему мне так страшно?

Стараясь привлечь его внимание, на голографическом экране мерцает золотая паутинка улиц Иркутска. Андрей – не овладев собой, но рассекая свой страх, как пловец, - протягивает влажную от пота руку и вводит адрес, который он как мантру повторял все последние часы.

По крутой параболе авиетка возносится над городом. Вот он – Иркутск: синяя Ангара, зелёное крыло Кайской рощи, серые пригороды и яркие декорации центра – небоскрёбы делового квартала, лабораторные корпуса Академгородка, неизменный купол администрации. Мелкий хищник по сравнению с сокрушительным Диаспаром. Но и на твоём счету немало жертв. Однако сегодня ты проиграл, тигр.

Центр остался позади, и авиетка плавно скользит к окраинам, спускаясь всё ниже. Грязно-серые панельные пятиэтажки, трещины на фасадах, распахнутые настежь поломанные двери подъездов. Нет даже интрафонов. Это просто трущобы.

Андрей уже может различить местных обитателей, кучкующихся на лавочках и ступеньках убогих магазинов. Они тоже заметили авиетку и провожают взглядами редкую здесь посланницу чужого роскошного мира. Лица жителей задумчивы и сосредоточены, словно они освежают в памяти страницы «Капитала».

Не надо, братья. Я один из вас. Мы одной крови. До последнего атома. Так простите мне моё грядущее счастье.

Мягкий толчок посадки. Пустой замусоренный двор дома, ничем не отличающегося от десятков других. Медленно, будто во сне, Андрей выходит из кабины. Он дрожит, как флаг на ветру. Картинка перед глазами слегка плывёт и раскачивается.

Мелькает лицо в окне, обдав его внезапным жаром. Из последних сил он пытается собраться с мыслями: одиннадцатая квартира – это значит первый подъезд, третий этаж.

Разбитая щербатая дверь закрыта. В руках у него тяжёлые свёртки. Словно со стороны Андрей видит, как плавным балетным движением он подцепляет край двери носком ноги и так же плавно отводит её в сторону, быстро проскользнув внутрь. Глубокий колодец, полный грязи, непристойностей на стенах и пыльного солнечного света.

Абсолютная космическая тишина. Только стук сердца и стук кед по ступенькам. Третий этаж. Дверь, которая, кажется, недавно горела. Давит локтем в звонок. На одну короткую секунду Андрей в изнеможении прислоняется к стене, бутылка звякает, и он тут же откидывается прочь.

Он не слышал шагов, но дверь вдруг широко распахивается.

Худая рыжеволосая женщина с испуганным тусклым лицом нервно кутается в грязно-жёлтый халат.

Он смотрит, смотрит, смотрит на неё, будто хочет запомнить на тысячу лет вперёд. И первый раз за всю свою жизнь хрипло произносит это слово:

- Мама?..

Женщина резко отворачивается, вглядываясь в обшарпанную глубину квартиры. Высокий силуэт за её спиной. Мужчина со злым перекошенным лицом почти швыряет его мать на пол.

- Пошла вон, дура! Я сам ему всё объясню.

***

- Боюсь, ничем не могу вас обрадовать, Максим Яковлевич, - в усталом голосе иркутского экзарха проскользнули нотки раздражения. – Парень как сквозь землю провалился. После того, как он вышел из квартиры этих.., его никто не видел...Да, я понимаю. Поверьте, мы делаем всё возможное...Конечно, буду держать вас в курсе.

Закончив разговор, Бадмаев захлопнул дымчато-серую ракушку сонофора и швырнул его на стол. Его монгольское, доставшееся от отца-бурята лицо оставалось бесстрастным, но жест выдал скопившееся напряжение. Крутнувшись несколько раз юлой, сонофор замер на краю стола. Бадмаев проследил за ним невидящим взглядом. В этом была вся проблема: психанув, Тобольский бросил в доме Мухиных свои вещи, в одном из пакетов нашли его сонофор, а значит, не было возможности обнаружить местоположение мальчишки с помощью электроники. Оставалось надеяться на старые добрые оперативные методы, но они до сих пор не дали результата.

Бадмаев бросил взгляд на мерцающее голубое табло: почти шесть вечера. А муж этой полоумной бабы связался с севасторской службой в десять утра. Дело принимало плохой оборот. Казалось бы, что плохого могло случиться со знаменитым футранистом среди бела дня? Но самое плохое тот мог сотворить с собой сам. Никто не знал, как отреагирует подросток-сирота на крушение надежд. И этот молчаливый невысказанный душивший экзарха страх Бадмаев уловил и в подёрнутом ледком голосе Берзина.

Мужчина подошёл к окну и пустым взглядом скользнул по расстилавшейся перед зданием администрации площади. Вот значит как, господин Берзин изволит беспокоиться. Ну так приглядывал бы лучше за своим парнем! В конце концов, Тобольский его подопечный. Но экзарх не сомневался, что если с мальчишкой в самом деле … что-то случилось, все собаки окажутся не на Берзине, а на нём.

Тихий шорох за спиной прервал невесёлые размышления иркутского экзарха. Он обернулся. У двери почтительно замер светловолосый молодой человек: его помощник Янош.

- Прибыл господин севаст для доклада.

- Я его жду.

Янош посторонился, пропуская в кабинет Бадмаева невысокого сухопарого, похожего на гончую, мужчину с некрасивым умным лицом. Начальник службы безопасности экзархата вежливо, но с достоинством склонил голову.

- Мой экзарх.

- Опустим церемонии, полковник, - поморщился Бадмаев. – О местонахождении Тобольского, я так понимаю, по-прежнему ничего?

Севаст прикусил тонкую губу.

- Ничего, мой экзарх. Но все патрули проинструктированы и обследуют улицы. Если он в городе, мы его найдём.

- Тогда что нового вы хотели мне сообщить?

- Следователи и психологи закончили работу с Мухиными. А буквально десять минут назад пришли результаты тестов ДНК.

- И каковы эти результаты? – монгольская маска Бадмаева слегка дрогнула.

- Как мы и думали. Никакого биологического родства. Более того, следователи выяснили, что Мухина вообще никогда не была в Зиме, даже проездом.

- Что говорят психологи?

- Она вменяема, - коротко ответил полковник.

- То есть это чистой воды мошенничество?

- Если подходить сугубо юридически, то её действия, конечно, следует квалифицировать как мошенничество, - медленно произнёс севаст, тщательно подбирая слова. – Но тут есть свои нюансы… Я бы сказал, смягчающие обстоятельства. Мухина вменяема, но её психика нестабильна и имеет ярко выраженный истероидный компонент. Написав письмо Тобольскому, в котором она объявляла себя его матерью и просила денег, Мухина, как это свойственно истероидам, сама почти поверила в свою выдумку. К тому же, надо учесть неблагоприятную социальную ситуацию, в которой оказалась семья…

- Что там такое?

- Обычная история. Жена безработная, а недавно и муж потерял работу. Трое маленьких детей на руках. Всё это могло…

- Муж был в курсе афёры жены? – резко оборвал севаста Бадмаев.

- Он узнал уже после того, как она отправила письмо. Сразу после посещения Тобольского сам сообщил в правоохранительные органы о ситуации и о том, что парень ушёл от них в тяжёлом психологическом состоянии. К нему претензий нет.

- Хорошо… Но если с мальчишкой что-то случится, - опять это проклятое «что-то»! – эта чёртова баба сядет в тюрьму.

- Да, мой экзарх, - чуть помедлив, кивнул севаст.

Он помолчал и осторожно произнёс:

- Во всей этой истории главной загадкой для меня являются мотивы поведения отнюдь не Мухиной, а самого Тобольского.

- Что вы имеете в виду? – нахмурился Бадмаев.

- Мне непонятно, как он мог так легко и полностью поверить в эту выдумку. Моментально сорвался из Диаспара…

- Не вижу ничего удивительного, - пожал плечами экзарх. – Пацану шестнадцать лет, сирота, наверняка всю жизнь мечтал найти своих родителей. Естественно, что он купился на хорошо состряпанную ложь.

Бадмаев немного помолчал и продолжил:

- В своей писульке Мухина заявила, что, дескать, материально бедствовала после ликвидации железных дорог, поэтому отказалась от ребёнка в роддоме и уехала из Зимы в Иркутск. И между нами говоря, полковник, я думаю, что так оно всё и было на самом деле.

- Что вы хотите сказать, мой экзарх?

- Я хочу сказать, что настоящая мать Тобольского, кем бы она ни была, скорее всего бросила его именно по этой причине. Мы до сих пор не можем расхлебать социальные последствия коллапса, а то, что творилось лет пятнадцать-двадцать назад, это был, скажем так, полный апокалипсис.

- Мне эта версия тоже кажется наиболее вероятной. Но возвращаясь к Тобольскому, - севаст упрямо качнул головой, - должен заметить, что всё равно нахожу его действия не совсем адекватными: броситься на шею первой встречной, объявившей себя его матерью, это, знаете ли…

- Что ж он дурак по-вашему? – голос Бадмаева лязгнул железом. – Не валите с больной головы на здоровую, полковник. Во всём виновата эта баба, которую вы как будто пытаетесь выгородить.

Севаст напрягся.

- У меня нет намерения выгораживать кого бы то ни было, мой экзарх. Хотя я действительно считаю, что Мухина не заслуживает тюремного заключения. …А Тобольский, конечно, далеко не дурак. По его интервью у меня сложилось впечатление о нём как о весьма неглупом парне. Но тем непонятнее кажется его поведение. Тут есть что-то ещё, какой-то внутренний психологический мотив…

- Узнать о мотивах Тобольского мы сможем только у самого Тобольского. Вы меня понимаете, полковник? – Бадмаев одарил севаста тяжёлым взглядом.

- Да, мой экзарх. Поиски будут интенсифицированы, - на бледных скулах мужчины проступил румянец.

Бадмаев уже собирался отпустить севаста, когда в кабинете вдруг полились звуки печальной мелодии Шопена. Не без некоторого усилия экзарх сообразил, что это играет рингтон сонофора начальника службы безопасности. С извиняющимся взглядом севаст ответил на звонок, и Бадмаев мысленно хмыкнул: лирик, блин, кто бы мог подумать.

Полковник выслушал короткий доклад и, блеснув глазами, повернулся к экзарху.

- Обнаружено местонахождение Тобольского. Случайный прохожий увидел его в Кайской роще и выложил фотографию в социальную сеть.

- Немедленно везите мальчишку сюда!

Перед самой дверью комнаты отдыха, куда отвели Тобольского, Бадмаев слегка притормозил и вошёл уже неторопливо. Подросток сидел на самом краешке кресла, очень прямо и очень спокойно, бесстрастно наблюдая, как Янош наливает в чашку чай.

Увидев вошедших, Андрей повернулся в их сторону, и экзарх бросил на него быстрый пронизывающий взгляд. Большеглазый рыжеволосый подросток с красивым тонким лицом. Одет просто и неброско. И не скажешь, что звезда… Вид у парня был слегка взъерошенный, а на кеды налипла земля. Но в целом, он совсем не был похож на человека, находившегося на грани нервного срыва, и Бадмаев облегчённо перевёл дух. Знать бы ещё, какого хрена пацан восемь часов таскался по лесу или где там ещё…

- Здравствуй, Андрей. Как ты себя чувствуешь? Всё в порядке? – мягко спросил экзарх. – Ты нас всех заставил поволноваться.

- Всё в полном порядке, - ровным голосом заверил его Тобольский. – Мне жаль, что я причинил вам беспокойство. Но, откровенно говоря, не понимаю, чем вызван весь этот переполох. Я приехал в Иркутск с частным визитом, потом решил посетить знаменитую реликтовую Кайскую рощу. В чём проблема?

Услышав эту чеканную ледяную тираду, Бадмаев слегка опешил и быстро изменил своё мнение, что мальчишка не похож на звезду. Видно уже поднаторел, сопляк: с частным визитом он, видите ли, прибыл, ну просто наследный принц… Мы тут все на ушах стояли, а он только нос морщит. Но формально мальчишка был прав, и экзарх, решив не обострять ситуацию, коротко спросил:

- Что ты делал в Кайской роще?

- Гулял.

Исчерпывающий ответ. В чёрных глазах Бадмаева вспыхнул гнев, но монгольская маска осталась непроницаемой. Он посмотрел подростку прямо в лицо, и тот ответил ему твёрдым холодным взглядом.

Отвернувшись, экзарх мысленно махнул рукой: мальчишка жив и здоров – это главное, а остальное не его дело. Он не собирался ни читать нотаций Тобольскому, ни лезть ему в душу. Пусть этим занимается Берзин и руководство «Орихалька».

- Я только что говорил с Максимом Яковлевичем, - Бадмаев с удовольствием отметил, что при упоминании имени его начальника Тобольский слегка поёжился. – Он сказал, что выслал за тобой свой личный прыгун. Где-то через полчаса тебя заберут, а пока можешь выпить чаю.

- Спасибо.

- Да, ещё кое-что, - вспомнил экзарх. – Янош, принеси, пожалуйста, вещи Андрея, которые он забыл во время своего, гм, частного визита.

- Забыл вещи? – удивился Тобольский. – А, сонофор…

- Не только.

Помимо сонофора, в протянутом Яношем пакете оказалась толстая пачка денег. Пятьдесят тысяч злотых. Тобольский внезапно побледнел и напрягся.

- Откуда здесь это? Я подарил эти деньги дяде Лёше и… и его жене.

Бадмаев недоумённо повернулся к севасту, и тот шёпотом пояснил: «Мухиным».

- Что значит «подарил», Андрей? Это огромная сумма. Как её можно кому-то подарить? Тем более людям, которые пытались тебя обмануть с корыстной целью. Выходит, они своего добились?

Тобольский неожиданно вскочил на ноги и, сжав кулаки, срывающимся юношеским тенорком закричал экзарху в лицо:

- Они не хотели меня обмануть! Просто так вышло! Это мои деньги, я их заработал! Кому хочу, тому и дарю! Я их подарил дяде Лёше, а вы их получается у него украли! Я на вас заявление севасторам напишу!

- Андрей, сядь, - словно ногтем по стеклу скрипнул Бадмаев.

Тобольский замолчал, тяжело дыша, и, немного подумав, сел. Но упрямо повторил:

- Я подарил эти деньги дяде Лёше. Они – его.

Экзарх тяжело посмотрел на Тобольского. Звёздный мальчишка нравился ему всё меньше и меньше: странноватый парень, если не сказать сильнее. Хорошо бы Берзин выбил из него дурь, но сам экзарх сцен устраивать не собирался. … Непонятно, чего они все выгораживают этих Мухиных? Как сговорились: и севаст, и сам Тобольский. Те бедно живут? Эка невидаль.

Бадмаев негромким голосом что-то коротко бросил полковнику, и севаст, кивнув, обратился к мальчишке:

- Разумеется, это твои деньги, Андрей, и ты можешь поступать с ними, как считаешь нужным. Я прослежу, чтобы их вернули Мухиным. Не беспокойся об этом.

- Вопрос исчерпан? – холодно поинтересовался экзарх. – Тогда я тебя оставлю, Андрей. Янош тебе поможет и отвезёт в аэропорт. Удачи.

Резко повернувшись, Бадмаев вышел из комнаты, сбрасывая наконец с плеч это вымотавшее всю душу дело.

Севаст коротко поклонился, провожая экзарха, но сам не тронулся с места. И когда за Бадмаевым захлопнулась дверь, с интересом и симпатией посмотрел на Андрея.

- Откровенно говоря, я не уверен, что ты поступаешь правильно, оставляя эти деньги Мухиным. Но тем не менее это благородный поступок. И знаешь, Андрей, я действительно рад, что ты не стал предъявлять претензии этим людям. Им и без судебного преследования хватает бед и проблем.

- Я заметил, - коротко бросил Андрей.

- Сейчас уже нет особого смысла об этом говорить. Что сделано, то сделано. Но всё-таки - тебе не следовало поступать так опрометчиво, доверяясь письму Мухиной. Если бы ты связался с кем-нибудь из руководства экзархата, хотя бы со мной, то мы бы проверили информацию и избавили тебя, да и других людей, от многих проблем, - осторожно попробовал подступиться к интересовавшему его вопросу севаст.

Тобольский неопределённо повёл плечами, и тогда полковник спросил напрямик:

- Почему ты так безоговорочно поверил в это письмо? Неужели не возникло никаких сомнений и подозрений?

Красивое, но неподвижное и маловыразительное лицо Тобольского вдруг странно дрогнуло, и на короткое мгновение севасту показалось, что мальчишка сейчас расплачется. Однако непонятное выражение, мелькнув, тут же пропало, и тот снова смотрел на полковника спокойно и чуть отрешённо, как сквозь дымчатое стекло.

- Наверное, я действительно повёл себя глупо.

- Я не это имел в виду…

- Неважно. Ещё раз извините, что доставил вам проблемы.

Поняв, что продолжения разговора не получится, севаст поднялся. Положил руку Тобольскому на плечо и осторожно сжал.

- Не принимай всю эту историю близко к сердцу, Андрей. У тебя огромный талант, блестящее будущее, болельщики тебя любят. А мой десятилетний сын, - полковник усмехнулся, - так просто боготворит. Поверь, у тебя всё будет хорошо.

Андрей вымученно улыбнулся.

Коротко попрощавшись, севаст вышел, и в комнате остались только Андрей и Янош.

Когда руководители экзархата ушли и исчезла необходимость защищать себя, силы вдруг оставили Андрея. Его осанка, такая прямая в присутствии взрослых, сгорбилась, и он устало повесил голову, облокотившись на колени.

Зато Янош, в присутствии начальства сидевший тихой мышкой, наоборот расцвёл и оживился. В отличие от самого экзарха его помощника эта неожиданная эпопея с поисками пропавшей и затем счастливо нашедшейся звезды футрана ничуть не встревожила, более того – пришлась по душе, возбудив лёгким привкусом скандальности и внеся приятное разнообразие в рутинную жизнь молодого чиновника.

Поэтому, как только за севастом закрылась дверь, Янош, оживлённо блестя глазами, принялся трещать, как сорока.

- Да-а, Андрей, вот ведь как нехорошо эти люди с тобой поступили, надо же быть такими лживыми и корыстными. Как ты думаешь, журналисты об этой истории пронюхают? Впрочем не беспокойся, господин экзарх велел всё держать в тайне. Как тебе Иркутск? Наверное, после Диаспара – дыра дырой…

Андрей слушал его болтовню, не слыша, и пил чай, не чувствуя вкуса. В ушах всё ещё стоял спокойный голос севаста: «Почему ты так безоговорочно поверил в это письмо? Неужели не было никаких сомнений?»

Не было. Ни капли, ни грана, ни атома.

Более того, он ждал это письмо, знал, что оно придёт. Ждал всю свою жизнь. Хотя нет, враньё! До оглушительной победы на мундиале он не верил в реальность… Реальность чего? Что это было? Детская игра? Мечта? Сказка, которую одинокий ребёнок сам себе рассказывал на ночь? Андрей не знал. Но если бы детские грёзы можно было увидеть глазами, то каждую ночь после отбоя его детдомовская постель у голой обшарпанной стены была бы охвачена серебристой аурой, жемчужными сполохами сознания. И каждую ночь год за годом с различными вариациями, но неизменно возвращаясь к главной теме, один сюжет мерцал из глубины его сонных грёз: он вырастет и станет знаменитым футранистом, чемпионом мира, вся Экумена узнает его в лицо. И его мать тоже его узнает, узнает в нём своего брошенного сына, ведь они наверняка похожи, в кого ещё он такой рыжий и тощий. Дальше фантазия Андрея несколько стопорилась и смирялась. Даже маленьким ребёнком он не был настолько наивен, чтобы воображать, будто у трапа вернувшегося с мундиаля прыгуна его будет ждать мама. Письмо казалось более вероятным. Электронный импульс, примчавшийся издалека, из бедности и бедствий (а иначе бы мама от него никогда не отказалась). И он придёт как герой, богатый и знаменитый, и они с мамой будут счастливы вечно…

Нет, Андрей не был дураком и не верил, что это сбудется. Он просто играл в эту мечту, как играют дети в звездолетчиков и рыцарей-джедаев. Но однажды ветреным весенним днём судьба протянула ему билет на стратосферный прыгун «Иркутск - Диаспар». А затем… Затем он стал чемпионом мира.

Если сбылось одно, почему не может сбыться и другое? Если нищий мальчик из крохотного сибирского городка Зима может выиграть мундиаль по футрану, то почему, почему, почему этот мальчик не может найти свою маму?! Он может и обязательно найдёт.

И Андрей стал ждать обещанное его странной судьбой письмо.

Письмо пришло.

Но оказалось - ложью.

Он не чувствовал ни капли зла на ту испуганную рыжеволосую женщину в грязном халате. Более того, он её жалел. Но в его душе была такая пустота, что казалось, мир уже погиб и звёзды погасли. Остался он один и должен жить дальше на этих космических руинах…

Голос Яноша вернул его к реальности:

- Ты не собираешься съездить в Зиму, Андрей? Посетить малую родину, так сказать…

- Нет, не собираюсь. Что-то не тянет.

- Э, ясно… Знаешь, у вас там планируют построить крупный металлургический комбинат, появятся новые рабочие места.

- Этот комбинат уже десять лет планируют построить, - угрюмо буркнул Андрей.

Янош вздохнул:

- Инвестора никак найти не можем.

Андрей поставил чашку на стол и оглядел обставленную с неброской роскошью комнату. Хорошо живут чиновники. На стенах в изящных тонких рамках висели фотографии: иркутский экзарх вместе с прокуратором, вместе с вице-прокуратором, с кем-то там ещё… Он равнодушно скользнул взглядом по изображениям и вдруг вскинулся, вспыхнув румянцем, словно невидимая сильная рука одним рывком вырвала его из холодной апатии. С фотографии на него смотрел Дан, щурил тёплые карие глаза и слегка улыбался.

Янош заметил его интерес.

- Это Мстислав Данкевич, миллиардер. Он в Иркутске часто бывает.

- Да? Что он здесь забыл? – довольно невежливо удивился Андрей.

- Всего лишь Иркутский авиационный завод, - не обидевшись, захихикал Янош. – Одно из главных предприятий концерна «Плазмаджет».

- А, понятно…

Андрей внимательно разглядывал фотографию. Снимок был сделан в неформальной обстановке, судя по всему, в каком-то ресторане. Справа от Данкевича сидел Бадмаев. А слева элегантно скрестила тонкие лодыжки молодая женщина лет тридцати с короткими тёмными волосами и красивым волевым лицом.

- Это жена Данкевича? – не удержался он от вопроса.

- Жена Данкевича?! – расхохотался Янош. – Ну ты даёшь, Андрей! Нет, конечно. Это Кора Антарова, вице-президент «Плазмаджета».

Андрей одарил молодого чиновника неприязненным взглядом: ну ошибся, что такого? Зачем так веселиться за его счёт?

Янош извинительно улыбнулся:

- Не сердись, Андрей. Я не хотел тебя обидеть. Просто ты выдвинул такое невероятное предположение… Знаешь, Данкевич и женитьба – понятия столь же несовместимые, как лёд и пламя, стихи и проза, э-э, что там ещё?

- Он такой убеждённый холостяк?

- Холостяк?.. Гм, я думаю, это не совсем подходящее слово. Как бы нам назвать мужчину, который, не раздумывая, променяет всех женщин мира на одну ресницу прекрасного юного мальчика?

Янош снова в голос рассмеялся, довольный собственной фривольной шуткой. Но, увидев его лицо, осёкся, будто налетел на стену.

- Э, что такое, Андрей? Надеюсь, ты не гомофоб? Мы всё-таки в цивилизованной стране живём.

- Мне нет до этого никакого дела, - ровным голосом ответил он. – Где тут у вас можно умыться?

- Прямо по коридору и направо…

Упёршись руками в холодные фарфоровые края раковины, Андрей долго стоял неподвижно, наблюдая, как безвозвратно утекает хрустальная вода в канализационную клоаку. Затем сделал усилие и, стряхнув с себя оцепенение, ополоснул лицо. Он поднял голову и слегка вздрогнул: бледный незнакомец с безжизненным взглядом смотрел на него из зеркала.

Дата добавления: 2015-08-10