Глава 11. После разрыва.

Пустые в этот поздний час коридоры базы казались бесконечными, и Андрей брёл к себе медленно и устало, словно двигался сквозь толщу тёмной воды.

Дан бросил его. Он снова остался один.

Хотелось забиться в угол и сдохнуть от тоски. Вместо этого он упал на кровать и уснул, будто внутри сработал невидимый предохранитель, отключая измученное сознание от высоковольтной реальности. Лёжа в вязкой густой темноте и отрешённо, словно издалека вслушиваясь, как холодными ногтями дождь барабанит в окно, он тихо соскользнул в серебристо-серую, полную блаженного забытья бездну, желая лишь одного: уснуть – и проснуться в прошлом, когда в яркий солнечный день, умирая от стыда и счастья, он сидел на коленях у Дана и чувствовал тёплые губы на своём виске…

Когда Андрей проснулся, циферблат показывал полдень. Он проспал четырнадцать часов. Дождь прекратился, но комната тонула в тусклом жемчужном свете первого дня зимы.

Сознание возвращалось к нему медленно и почти без боли, как целебным отваром пропитавшись за время сна отстранённым грустным покоем. Невидяще вглядываясь в белеющий, словно дно сумеречного аквариума, потолок, Андрей попытался осмыслить случившееся.

Он никогда не озадачивался вопросом, кем стал для него Дан – другом, любовником или кем-то ещё. Это был – его собственный человек. На этом размышления заканчивались. Ещё меньше он задумывался об их будущем, а задай ему кто-то подобный вопрос, то, помолчав, он предположил бы, что они будут вместе всегда.

Предположение оказалось неверным. Никакого «всегда» не существовало. И выбор был только между расстаться с Даном сейчас или расстаться через год, заплатив за этот год – Андрей облизал сухие губы – своим телом и репутацией.

Немыслимый выбор. И, быть может, лучше, что Мстислав Александрович сделал этот выбор за него…

Наверное, он должен был ненавидеть Данкевича, и вчера ему казалось, он его почти ненавидит. Но бушевавшие в душе страсти схлынули, уйдя в тёмное отливное море, обнажив лишь одно чувство – мучительную, острую, как лезвие бритвы, печаль.

Дан бросил его!..

Он свернулся в комок в успокаивающе тёплой норе одеяла, пережидая, пока уйдёт физически ощущаемая боль.

А когда боль притихла, непрошено – и неизбежно – пришла мысль: Дан сделал выбор за него, но что бы выбрал он сам, дай тот ему такую возможность? Расстаться сейчас или расстаться через год – а это всё-таки ужасно много, разве не так? – но пере… Переспав с Даном.

Андрей приподнялся на локте и нервно оглядел погружённую в сумрак комнату, словно кто-то невидимый мог притаиться в углу и прочесть его постыдные мысли. В углах прятались только тени, и он, снова упав на подушку, вдруг словно наяву услышал низкий, жёсткий, яростный голос Дана: «Я разложил бы тебя на кровати и поимел. И знаешь, мой милый, тебе бы это понравилось».

Воспоминание об этих грубых бесстыдных словах неожиданно взбудоражило его. Почему Дан говорил так уверенно?! Неужели – такое – действительно может нравиться?!

Поток пережитых вчера чувств – горячий и ослепительно-яркий – вдруг снова нахлынул на него, взламывая призрачный лёд отрешённости. Андрей опять стоял посреди тысяч книг, мерцающих корешками как драгоценные камни сокровищницы, стиснутый сильными безжалостными руками, прижатый к груди Дана, снова, задыхаясь от страха и возбуждения, вслушивался в его голос, негромкий и раскалено чувственный: «Я медленно раздену тебя и положу, обнажённого, на кровать. Лягу сверху. А затем…»

С пересохших губ Андрея сорвался вздох, и он выгнулся на постели дугой, сминая и комкая простынь, ошеломительно ярко, будто наяву, чувствуя себя придавленным горячей тяжестью, распластанным в сладкой беспомощности под сильным телом Дана. «А затем я возьму тебя. Всё быстрее и жёстче, пока ты не кончишь подо мной».

Андрей рывком сел.Возбуждение безвозвратно уходило, стекало с него, как горячая вода с тела купальщика. Он хотел Дана – его руки, его властные губы, его тяжесть на себе. Но не этого! Нет!

С внезапной, его самого поразившей ясностью он осознал, что после вчерашних событий, после того, как Дан столь недвусмысленно высказал свои желания и едва не привёл их в исполнение, его привязанность к Данкевичу – по-прежнему сильная и мучительно-острая – крепко настояна на страхе.

Он боялся Дана.

Боялся не столько непредсказуемых вспышек его гнева и даже не угрозы физического насилия, на грани которого тот всё-таки смог себя остановить, но прежде всего - чувственности, которая исходила от него и просто обжигала. Чувственности, которой ему пришлось бы покориться, если бы он выбрал год с Даном…

«Нет! - снова мысленно воскликнул Андрей и повторил уже вслух. – Нет! Я этого не хочу!»

Слегка дрожащей рукой он откинул одеяло и встал. Пережитая плотская фантазия электрическим ударом встряхнула его, дав сил встретить наконец лицом к лицу этот день – первый день без Дана, - который уже перевалил за половину.

Умывшись и одевшись, он спустился в столовую, тихую и почти безлюдную, как и вся база «Орихалька», в этот час. Андрей знал, что ближе к вечеру станут съезжаться игроки, так как завтра должен был начаться предматчевый сбор накануне последней игры клуба в этом сезоне. А потом наступят зимние каникулы, и второй круг чемпионата возобновится лишь в январе, когда дни станут длиннее.

Но прежде чем это произойдёт, пятнадцатого декабря в Барселоне ему вручат «Золотой мяч» как лучшему футранисту уходящего года. Мысль о грядущем триумфе всплыла и, не вызвав у Андрея даже тени эмоций, снова беззвучно канула в тот же самый холодный туман, в котором тонула база «Орихалька» и весь мир.

Вяло поковырявшись в тарелке, он покинул столовую и отправился бродить по коридорам базы.

Казалось бы, сказав «нет», оставалось только признать правоту решения Дана, смириться и забыть. Но вместо этого он снова и снова переживал события вчерашнего дня и всех своих предшествующих встреч с Даном, перебирая воспоминания словно бусины порвавшегося ожерелья, которое надо заново – зерно к зерну – собрать, восстановив утраченную связь.

Погружённый в тоскливые мысли, с отсутствующим видом, рассеянно ведя кончиками пальцев по прохладному древопластику стены, Андрей нарезал круги вдоль этажа. И дежурный администратор, следя из-за свой стойки за его однообразными маневрами, ошарашено качал головой: ну и видок у парня! Словно с призраками разговаривает, да и сам будто призрак! Мальчишка, конечно, гений футрана, но эти его странности…

Андрей обескураживал персонал базы уже пару часов, когда, заходя на очередной круг, неожиданно налетел на чей-то суховатый голос:

- Привет, Андрей. Как дела?

Медленно проявившись в окружавшей его физической реальности, он обнаружил перед собой Мирчу Радека, который, склонив набок белобрысую голову, терпеливо дожидался ответа.

- Привет, - сомнамбулически обронил Андрей. – Всё нормально.

- Уверен?

Он молча кивнул.

Вратарь сделал какое-то движение, и на миг Андрею показалось, тот хочет положить руку ему на плечо. Но вместо этого Мирча подцепил ручку чемодана и, не оглядываясь, покатил серую колесчатую тушу к своей комнате.

К давившей Андрея тяжести прибавился ещё один камень. Они не ссорились с Мирчей, но после достопамятного разговора о «Камелоте» между приятелями словно пробежала чёрная кошка.

Этажи наполнялись голосами и хлопаньем дверей. Игроки «Орихалька» прибывали на предматчевый сбор, и Андрей понял, что в таких условиях комфортно пострадать не удастся.

Одевшись, он вышел наружу.

Парк, ещё не высохший после ночного ливня, тускло мерцал в сумеречно-зыбком свете декабря. Унизанные дождевыми каплями ветви деревьев неподвижно застыли, словно увязнув в прозрачной смоле.

Было очень холодно. Сырой воздух пробирал до костей, и Андрей повыше поднял воротник лёгкой куртки.

По контрасту с серостью и холодом окружающего мира даже воспоминание о Дане было жар и огонь.

От Дана его мысли переместились к Мирче Радеку и другим одноклубникам. Андрей вдруг подумал, как мало в сущности изменилась его жизнь после отъезда из Зимы, несмотря на славу, успех и немаленькую зарплату. Он был безвестен и одинок в Зиме. Он стал знаменит и одинок в Диаспаре. Вот и вся разница.

И лишь один человек, нежданно-негаданно ворвавшийся в его жизнь, на краткий миг приоткрыл ему дверь в ослепительный летний мир. Лишь один человек – со всей своей властностью, пугающими вспышками гнева и ещё более пугающей чувственной страстью – смог это сделать.

Андрей медленно брёл по дорожке парка. Выложенная красноватой плиткой тропинка будто слегка светилась в сгущающихся сумерках и вывела его к широкой, уходящей вверх мраморной лестнице. Он поднялся на круглую смотровую площадку и коснулся рукой мокрого камня балюстрады.

Боковым зрением заметил кусок тёмного мусора, налипший на перила, и уже машинально собирался брезгливым движением сбросить его вниз, когда вдруг понял, что это птица. Ворона. Вцепившись жёсткими проволочными лапами в балюстраду, она сидела совершенно неподвижно и косилась на него чёрными бусинами глаз. Но не улетала.

«Что люди! – с горечью подумал Андрей. - Даже эта птица смотрит на меня как на призрака». Он сам чувствовал себя холодной бесплотной тенью.

Отвернувшись от наглой твари, он огляделся. Позади в сумерках тускло изгибались корпуса базы, за которыми можно было угадать крыши коттеджного посёлка Княжинка - местообитания диаспарских буржуа. Впереди расстилался обнажённый безмолвный придавленный низким небом лес.

Было невероятно тихо, и Андрей едва мог различить звук собственного дыхания. Но в мертвенной декабрьской тишине каждый камень под его ногами, каждый призрачный завиток дыма в тоскующих о лете небесах кричали лишь об одном: в этом мире холода и одиночества огонь – драгоценен. И лучше обжечься в его пламени, чем проскитаться всю жизнь в одиноком стылом тумане.

Лучше обжечься – лучше сгореть дотла! – чем медленно замерзать в той ледяной клетке, в которую неизвестно кто, непонятно за какую вину его заключил, отделив от мира, людей, их тепла.

Лишь Дан смог пробиться к нему через эту стену льда, поманил настоящей жизнью – и ушёл… Андрей вспомнил свои недавние страхи, и перед оглушительностью этой потери они показались ему неправдоподобно мелкими. Детская боязнь его растворялась в холодном сыром воздухе, каплями влаги оседая на камне и вот – её очертаний уже нельзя было различить. Сквозь зыбкий туманный фон внезапно проступила и оформилась мысль, быть может, стыдная и подлая, но от того не менее истинная: если бы он уступил Дану, тот бы не бросил его.

Потому что Дан слишком сильно его хочет. Потому что бросить, соблазнив, было бы бесчестной жестокостью, на которую Дан не способен. И потому что не было бы смысла ударяться в запоздалое благородство, раз дело уже сделано…

Если бы он не ломался прежде, а изобразил бы хоть намёк на согласие, то у них с Даном был бы целый год. Год близости с дорогим, любимым человеком после шестнадцатилетней жизни в одиночестве.

Вдруг у Андрея перехватило дыхание и слабо, словно во сне, шевеля губами, он шёпотом повторил невольное откровение: «С дорогим, любимым человеком…»

Кусок чёрной пакли с пронзительным карканьем и хлопаньем крыльев метнулся вверх, и Андрей испуганно дёрнулся, безнадёжно вырванный из своих взволнованных размышлений. Ворона сделала в воздухе круг над ним и опять злобно, насмешливо каркнула, словно спрашивая: какой смысл в твоём запоздалом прозрении, зимний мальчик?! Всё кончено! Выбор сделали за тебя. И ты даже не знаешь, суждено ли тебе ещё когда-нибудь снова увидеть Дана…

Тусклым декабрьским полднем Мстислав Данкевич и Максим Берзин, верные традиции, вместе обедали в «Небесном ресторане». Кабинет на пятидесятом этаже диаспарской высотки был полон тёплого света и мягкого колыханья экзотической зелени, оберегая своих гостей от нудного моросящего дождя, который неутомимо покрывал мелким бисером запотевшие окна.

Дождь, то затихая, то усиливаясь, почти без перерыва шёл уже две недели, ввергая в депрессию жителей мегаполиса. Но даже изливавшиеся на Диаспар тонны ледяной воды не могли потушить сжигавшее Дана раздражение. В последнее время его бесило всё – погода, политика, нерасторопность подчинённых и даже омерзительно волосатая пальма в углу кабинета.

Волны его раздражения обтекали лишь Берзина, который, откинувшись на спинку кресла, смаковал сигару и собственный рассказ о новой любовнице. Дан слушал друга вполуха, угрюмо завидуя простоте и безмятежности его жизни. Когда-то он сам так жил. Куда, когда и почему всё делось?!

Берзин наконец замолчал и, выслушав вялый одобрительный комментарий Дана, вдруг поинтересовался:

- Ну а ты как, Слава? Что-то давно я тебя ни с кем не видел.

- Да ну почему, - пожал плечами Дан. – Кое с кем встречаюсь.

- С кем же?

- Дансер из ночного клуба. Говорит, что учится в балетной школе, но врёт, наверное. Зовут Ирка, - хмуро выдал информацию Дан и не сразу понял, почему Берзин едва не уронил сигару изо рта.

- Ирка?! Женщина?!

- Парень из Пражского экзархата. Там такие имена не редкость.

- А я уж было решил, ты наконец встал на путь истинный! – расхохотался Берзин.

- Я с него и не сходил, - буркнул Дан, не присоединившись к смеху друга, хотя прежде подобное недоразумение развеселило бы и его самого.

Берзин заметил его реакцию, оборвал смех и, помолчав, осторожно поинтересовался:

- Ну и как этот твой Ирка, симпатичный? Он тебе нравится?

- Симпатичный. Рыженький, - ответил Дан, проигнорировав второй вопрос.

Берзин внимательно посмотрел на него, и в его кабаньих глазках плескалась, казалось бы, совершенно неуместная там, но искренняя тревога. У Дана защемило сердце. Он прекрасно знал, что, помимо миллиардного состояния, Макс обладал вагоном и маленькой тележкой недостатков. Но друзей тот выбирал один раз – и на всю жизнь. Поэтому Дан, пристально разглядывая узор на пальмовой кадке, уже знал, какой вопрос сейчас услышит.

- Слава, что с тобой происходит? Ты такой смурной последнее время… С «Плазмаджетом», знаю, всё великолепно. Я думал, может, что по личной части…

- Всё нормально, Максим, - оборвал его Дан, но, отвечая на встревоженный взгляд друга, признался. – Просто меня всё бесит.

- Да? – озабоченно нахмурился Берзин. – А почему?

- Погода, наверное, действует, - брякнул Дан первое, что пришло в голову. – Ненавижу зиму.

Берзин проглотил это неожиданно легко.

- И не говори, Слава, от этой серой хмари уже блевать тянет. Льёт как из ведра две недели. До рождественских каникул ещё, конечно, далековато, но я бы на твоём месте послал всё к чёрту и махнул бы на какой-нибудь австранезийский курорт. Лично я так и собираюсь сделать после Барселоны. Кстати, о Барселоне, - вскинул палец владелец «Орихалька». – Пока не забыл…

Порывшись в чёрной кожаной папке, он протянул Дану небольшой прямоугольник плотной золотистой бумаги.

- Держи!

- Это ещё что такое? – недоумённо спросил Дан, вертя бумажку в руках.

- Приглашение на церемонию вручения «Золотого мяча». Заставил организаторов поделиться десятком, раз Тобольский играет в моём клубе. Теперь вот не знаю, как от желающих отбиться. Но для тебя, Слава, ничего не жалко, - улыбнулся Берзин.

Дан уронил приглашение на стол так внезапно, будто оно воспламенилось.

- Спасибо, Максим, но я не собираюсь ехать в Барселону.

- Нет?!

- Нет.

Берзин был так удивлён, что даже забыл обидеться.

- Да сейчас все только и говорят, что о Тобольском и его «Золотом мяче»! Последний раз славийский игрок получал такую награду полвека назад!

- Я равнодушен к футрану.

- Дело не только в футране. Я устраиваю приём после церемонии и скажу тебе, Слава, он должен стать главным светским событием года, - не без самодовольства улыбнулся Берзин. – Там соберётся весь высший свет Славии. Будет даже прокуратор.

Дан с мягкой насмешкой взглянул на друга, зная его слабость к организации пафосных мероприятий, и спокойно ответил:

- Максим, я не сомневаюсь, что всё пройдёт великолепно. У тебя к этому талант. Но, прости, я не поеду. Дел невпроворот, да и настроения нет.

- Понятно, - поскучнел Берзин. – Тобольскому, значит, так и передать, когда спросит, что Мстислав Александрович не приехал его поздравить, потому что у него настроения нет?

- Не волнуйся, он не спросит, - вздрогнув, скрежетнул Дан.

Он не собирался бегать от Андрея, прекрасно понимая, что рано или поздно они всё равно где-нибудь случайно пересекутся и им придётся, взглянув друг другу в глаза, холодно поздороваться и разойтись в разные стороны. Но Дан, до жгучей боли отчётливо помня, с каким отвращением в глазах отшатнулся от него мальчик на авиастоянке, не собирался отравлять Андрею день его триумфа своим присутствием…

- Не спросит? – вздёрнул бровь Берзин. – Когда я на днях встречался с ним, чтобы поговорить о церемонии, он за полчаса ухитрился раз пять спросить, получишь ли ты приглашение.

Дан тяжело уронил:

- Ты не понял Андрея, Максим. Он хотел удостовериться не в том, что я буду на церемонии, а в том, что – не буду.

- Не знаю, не знаю… Не думаю, - протянул Берзин. – Да и с чего бы? – Владелец «Орихалька» пытливо взглянул на друга.

Дан неопределённо повёл плечами и промолчал.

- Знаешь, Слава, - осторожно начал Берзин, - ты мне сказал, что у вас с Тобольским ничего нет, ну, в этом смысле… И я в твоих словах не сомневаюсь, - торопливо добавил он. – Но не просветишь ли, что же всё-таки между вами? Какие-то отношения у вас непонятные, запутанней, чем славийские законы, честное слово…

- Всё уже распуталось! Раз и навсегда! – неожиданно взбеленившись, Дан треснул ладонью по столу. – Какого хрена ты ко мне прицепился с этой Барселоной! Я уже десять раз повторил, что не поеду!

Лицо Берзина, и без того похожее на разумный булыжник, окаменело. Не произнося не слова, он стал собираться, чтобы уйти.

Опомнившись, Дан мягким движением положил руку ему на запястье:

- Максим, прости! Прости, пожалуйста. Сам не знаю, что на меня нашло…

- Поговорим об этом в другой раз, когда ты будешь в более вменяемом состоянии, - Берзин высвободил руку, но, взглянув на бледное лицо друга, слегка оттаял. – Позволь дать тебе два совета, Слава. Во-первых, бросай всё и езжай отдыхать, туда, где море, солнце, пляж, де… мальчики в твоём случае… А во-вторых, придумай хорошую отмазку своему отсутствию в Барселоне. Весь славийский истеблишмент ломанётся туда отнюдь не из-за одного Тобольского и его «Золотого мяча», а потому что церемонию решил посетить прокуратор. И на фоне всеобщего верноподданного присутствия твоё отсутствие будет просто зиять. Возникнут вопросы. Подумай об этом. Ну, пока.

Слегка помедлив, Берзин развернулся и вышел, аккуратно прикрыв дверь.

Приглашение осталось лежать на столе, мерцая золотисто и соблазнительно, будто запретный плод. Дан перевёл взгляд с закрывшейся двери на бумажный прямоугольник.

Сейчас, когда сжигавшее его все последние дни тоскливое раздражение немного схлынуло, он понимал, что в словах Берзина заключалось не просто рациональное зерно, а целый амбар рациональности. Особенности ведения крупного бизнеса в Славийской федерации были таковы, что поддерживать хорошие отношения с верховной властью было не просто полезно, но – абсолютно необходимо. А Дан и так нередко манкировал приглашениями и неформальными «просьбами» сверху.

Дан осторожно подцепил прямоугольник, чувствуя пальцами плотную шероховатую поверхность бумаги. Почему бы в самом деле не поехать в Барселону? Поприсутствовать на церемонии, выказать лояльность ясновельможному хорьку, посмотреть на Андрюшу… Это просто… просто как сходить в музей, чтобы полюбоваться на шедевр, которым восхищаешься и который никогда не будет тебе принадлежать. Он постарается держаться подальше от мальчика и, если увидит, что его присутствие тому неприятно, сразу уйдёт. Только и всего.

Поколебавшись ещё пару секунд, Дан решительным жестом опустил приглашение в карман пиджака. Затем встал и вышел из комнаты. За окном ксилофоном перестукивал дождь.

Дата добавления: 2015-08-10