Исчезновение. 4 страница

Башня продолжала медленно и со скрежетом опрокидываться. Всё трещало в ней. Визжал растянутый перегретый металл, лопался пушечными выстрелами бетон, и часть оранжереи вдруг медленно и тяжеловесно опустилась вниз в облаке дыма и бетонной пыли, оставляя огромное Хлебное Дерево будто нависшим над утёсом. И в свете огня из отламывающихся бетонных осколков вдруг показались сверкающие механизмы и огромная спираль ещё медленно вращалась утопая одним концом в полом железном стволе дерева и передвигая вверх какие-то вещества, которые уже посыпались кусками вниз и спираль изогнувшись под тяжестью всего ствола и не переставая вращаться разломилась и огромное дерево внезапно лишённое последней опоры, будто подрубленное под корень обрушилось вниз с воем рассекая стальными кронами горячий воздух. И над головой стало вдруг свободно и пустынно, будто из пространства вычеркнули неожиданно то, что долго считалось его обязательной частью. Вслед за деревом словно вздыбившись от внутренней силы вывернутые стволом откололась гигантские бетонные глыбы и рухнули увлекая за собой зеркальные домики мутантов и разломившееся контейнеры-гробы. Из оставшихся контейнеров вываливались чёрные скелеты и даже промелькнули тела мертвецов. Скелеты рассыпались на кости и скатывались, а неистлевшие трупы падали в яркое жерло пожара как-то зловеще, будто уходили в ад. Один из мертвецов ударившись в какой-то обломок словно оживший вдруг подскочил на ноги и поболтавшись над пропастью подломился в ногах и только потом упал вниз… И вдруг эта пляска мертвецов вываливающихся из башни привела нас в чувство. И первыми догадались о возможном спасении именно мутанты и растянувшись гуськом стали спускаться по накренившейся стене. Они были меньше и ловчее и скоро мы увидели как они достигли земли и разбежались. Нам же пришлось ещё ждать пока наклоненная стена башни не стала ещё положе и тогда мы и поползли вниз, уже в последний момент, когда пламя вырвалось с оглушительным гулом на крышу.

Я стал спускаться первым, чтобы подстраховать Горизонтова и придерживать его за плечо, но едва начав спуск он первым же всё и понял – он не смог бы спуститься с одной рукой.

- Я не смогу!

Горизонтов оглянулся на меня будто с мольбой и снова повторил:

- Я не смогу. Мне не удержаться. Спускайтесь в одиночку.

- Вы, профессор…

Я хотел ему что-то сказать, но мимо посыпались горящие гирлянды растений и они буквально обжигали лицо и помню только, как Горизонтов внезапно с силой сдавил мою протянутую ладонь на мгновение будто прощаясь и я отпустил его, чтобы прикрыться от огня и удержать равновесие. Потом на мне вспыхнули волосы и накрыв голову штормовкой и обжигая руки я даже и вспомнить не могу, как добрался до земли. Я оглянулся, увидел Горизонтова, он пытался выпрямиться прямо в пламени (уже обречённый – на нём горел халат). В пламени же он взмахивал рукой и будто пытался кого-то отогнать... Часовщик! Он стоял против Часовщика и пытался его не пустить! Потом я оступился и несколько метров я падал и сильно разбив спину уже не мог подняться. И последнее, что я увидел, это то, как Часовщик перепрыгивает через меня (значит он прорвался). Горизонтова не было! Он не спустился! И в этом я теперь уверен... Я стал подниматься на локте и пытаться отползти от башни, как можно дальше, и видел её конец уже со стороны.

Я смотрел долго и лихорадочно, ожидая найти в прыгающем огне Горизонтова, увидеть бегущим его от башни ко мне... Ко мне... Но так и не нашёл.

- Гражданин начальник?! Вот тебе и на! Это ж сколько лет, сколько зим!.. Ты цел, гражданин начальник?!

Я вздрогнул от неожиданности, потому что сквозь шум, кто-то буквально в ухо мне прокричал. Я обернулся и обомлел. Надо мной склонившись стояли оба брата Наковальные.

Пётр жевал папиросу в зубах, а Семён своими неподвижными бешеными глазами смотрел мне в лицо. У обоих в руках топоры. Я пришёл в себя и стал в отчаянии отползать уверенный, что им нужен именно я. Но... то что произошло дальше, выглядело просто неестественно и можно принять за продолжение сна, в котором было совершенно не ясно: где сон, а где явь... Они сообразили, что я практически неподвижен из-за сильного ушиба. И вдруг схватили меня за шкирку и поволокли подальше от пожара. Там отпустили, возле железного забора и вдруг уселись рядом на землю.

- Хорошо горит, - пояснил Пётр и вытряс из пачки папиросу, дал закурить Семёну и оба стали молча смотреть на пожар, как в кино!

Полное и какое-то зловещее спокойствие! И я ждал затаив дыхание и с ужасом поглядывая на лежащие рядом топоры.

- Ты его видел?

Я вздрогнул, потому что Семён вдруг взял топор и потянулся ко мне. Красные глаза у него вдруг мелькнули безумием, но я мгновенно понял о ком идёт речь. Попытался ответить, но вместо слов изо рта вырвались кровяные брызги и мычание — внутренности у меня страшно отбиты при падении и сказать я не мог. Протянул руку, указывая направление, и это было всё, что я смог.

- Понятно, - вздохнул Семён и вдавил пальцем окурок в землю.

- Погодь!

Пётр вдруг ткнул локтем брата и схватился ему за плечо пытаясь подняться на костыле.

- Помоги-ка!.. Смотри туда!

Он показал куда-то, я не успел заметить, но они вдруг мгновенно напряглись. И дальше всё произошло молниеносно. В следующую секунду они бросились вдоль забора, причём Пётр на своём костыле делал это настолько ловко и быстро, что поразил меня. Топоры они вдруг взяли на изготовку, на замах руки, как будто готовы были вот-вот на кого-то броситься... На кого? До последнего момента я не видел.

Часовщик способен был прятаться как угодно и куда угодно – это я уже знал. Но как они нашли его, для меня загадка! Они рубанули прямо в какой-то каменный обломок. Обломок вдруг взвизгнул, вскочил на ноги и вытянулся колыхнув аморфными плечами. Видно он успел получить своё и стал как бы ковылять и отступать на своих кривых ногах. И мне показалось что он как бы вытягивался всем телом при отступлении, а тело будто заколыхалось и стало неестественно широким.

Братья давили его к башне, к пожару и он пытался проскочить сквозь лязг топоров, которыми братья размахивали без устали и постоянно перегораживая ему отход. Наконец Часовщик не выдержал и попытался броситься прямо на них... Несколько ударов он получил прямо в голову и в грудь. Братья оказались и быстрее и ловчее... И тогда произошло вот что: он развернулся и словно разорвавшись надвое прыгнул прямо в огонь, и… в сторону! Он разделился! Он словно пытался обмануть и одну свою половину направил в огонь обрушив горящую дверь и где было больше свободного пространства, а вторая половина бросилась в сторону прямо под топоры Наковальных. Братья остановились лишь на секунду и вдруг страшно зарычав бросились на него, то есть на того Часовщика, который остался и принял все удары на себя. Но пока они его дорубали неистово уже на земле брызгая кровью, он внезапно снова разделился и уже стрелой метнулся прямо из под ног братьев оставив свой же собственный труп. Прокатился огромным комком и вскочив на ноги у забора стал быстро карабкаться на него... Братья – за ним, но неуклюжее и водянистое тело Часовщика внезапно соскользнуло с забора сразу в обе стороны, как мешок с водой равновесно провисает в обе стороны и разрывается под тяжестью, так и братьям досталась только та половина «мешка», что по эту сторону. Но и этот новый Часовщик так просто не захотел оказаться под топорами и ринулся напролом прямо к башне. Зачем? Он просто кружил! Он отвлекал разделяя своё тело, как амёба на клеточном уровне, и тем самым выживая в тех условиях при которых любой был бы обречён. То есть, он как бы жертвовал своими кусками ради спасения себя самого? Но видимо он всё-таки сохранял свою единую сущность при любых условиях. Хотя нам и трудно уловить в этом логику и ещё труднее представить подобное, но если учесть простые вещи при которых, к примеру, солдаты выступая одной общностью бросаются в бой и гибнут только ради того чтобы хоть кто-нибудь победил врага, и общность как бы отбрасывая куски из погибших солдат всё-таки достигает цели и побеждает, то в этом есть железная логика, согласитесь.

Новый Часовшик на этот раз оказался куда ловчее прежних и стал так быстро уворачиваться от топоров, что братьям пришлось сменить тактику и бить его не напрямую стоя плечом к плечу, а попытаться взять его в клещи. Но Часовщик учился буквально на глазах и теперь он не получив ни одного удара, будто играл с ними, то прыгая в сторону, то добегая до забора и возвращаясь. И даже один раз в очередном прыжке попытался ухватить Семёна за горло и повалить, но Пётр ткнув его костылём пригвоздил на мгновение к земле и отсёк руку. Брызнула кровь и Часовщик не издав и звука извиваясь вдруг стремительно бросился к башне… А вот что произошло дальше уже совершенно трудно объяснить даже на примере. Может так и должно было быть, а может из-за досадной случайности, но братья устремились сломя голову прямо в пламя. То есть туда куда и бежал Часовщик. Они могли остановиться, но почему этого не сделали. Почему? Почему все трое как заворожённые скрылись в кошмарном пламени?.. Может быть от того, что им нужно было победить во что бы то ни стало, даже ценой жизни не пустить его снова и окончательно загнать в огонь? Не знаю. Но знаю теперь точно, что братья оказались намного лучше, чем просто пьяницы и уголовники, да и знали они кажется намного больше.

Я лихорадочно ждал и ждал какой-то развязки, будто кто-то мог выскочить живым из пламени. Но увы, всё исчезло и я почувствовал, что в какие-то считанные минуты остался совершенно один наедине с полыхающей башней, которая вот-вот тоже исчезнет словно сон. И это было странное чувство. Чувство сиротства.

Башня долго не поддавалась пожару до самого конца. Рушилась так долго, так сильно, с таким шумом, так сотрясая землю, что казалось, рушилось что-то, что никогда не могло рухнуть, а теперь произошло это невозможное. Бетонное тело башни шипело и рычало внутри пламенем. Что-то ещё продолжало визжать и орать в ней сдавленно и только потом смолкло. Огромные куски бетона с горящими террасами и початками кукурузы внутри, наконец откололись от края нависающей оранжереи и, пронеслись, разбившись, взревели пламенем и тучами пыли на земле. Потом всё посыпалось уже быстрее и со всех сторон: куски стали колоться по всей окружности, башня стала крениться без остановки, пламя вздыматься до самого неба, всё разгоралось, а оставшиеся животные, спасаясь и сгорая в огне, сыпались дождём на землю с огромной высоты с воем и визгом, раздирающим воздух. Успели выпорхнуть горящие воробьи, но и они быстро упали обгоревшими чёрными ядрами. Башня кренилась, кренилась, и потом раскололась по центру и обвалилась одной стороной. Внутренности, будто срезанные вертикально, оголились и папоротник и плющ и травы полыхнули космами и пламя взлетело вертикально, но разгореться уже не успело – остатки башни выгнулись горбом и свалились как-то странно, будто человек задравший голову к небу повалился на спину. Бетонные глыбы пошевелились на земле, устраиваясь и покачиваясь, как можно удобней в своём ложе и превратились в груду неподвижных пылающих камней.

Башня тлела ещё несколько дней. В ней что-то взрывалось, шипело и пожарные, которые приехали спустя несколько часов, то и дело заливали какие-то новые очаги вспыхивающие то там, то сям. Башня словно не хотела умирать и её сердцебиение не могли затушить ни водой ни пеной – она была слишком большой и сложной… Но мне рассказывали об этом намного позже, сам я не был свидетелем, потому что рано утром мне удалось добраться кое-как до электрички и распугивая пассажиров взгромоздиться на сиденье откуда я ещё мог наблюдать клубы белого дыма из-за леса. Ну а дальше вы наверняка знаете, если разговаривали с Асей и она ничего не утаила.

- Она говорила, что вы пришли весь в крови и в рваной одежде.

- Так и было, хотя я был в трансе и сейчас не вспомню. Но вид мой был точно страшен.

Вавилонский покашлял в кулак и помолчал. Потом встал, приоткрыл дверь в боксе и осмотрел коридор. В коридоре было тихо. Новенький санитар Васильев читал детектив сидя на стуле и ни на что не обращал внимания. Жаль санитара, завтра его уволят… Вавилонский закрыл снова дверь, потом сказал странно:

- Хорошо… Вы знаете я только сейчас понял и внял всей правдивости вашей истории. Но вы меня кое в чём обманули.

- Как?! – Брусов почти вскрикнул.

- О, не переживайте. Это просто к сведению. У вас в башне было пять секторов, а рассказали вы только о четырёх. И знаете что (Вавилонский взмахнул рукой, чтобы остановить порыв Брусова к оправданию), оставим эту загадку на потом. Да-с. Так лучше… В шесть утра вам принесут одежду.

- Кто принесёт?

- Один мой ученик из ординатуры. Ему это тоже пойдёт на пользу. Может он не станет законченным пантеистом и научится размышлять здраво. Как вы считаете?

Утро следующего дня не было таким ясным как предыдущее — солнце как-то тихо и не обжигая проглядывало сквозь пелену и было тихо вокруг и безветренно, будто в напряжении.

Вавилонский вызвал Непроглядову, усадил к столу, спросил о своём деле:

- Итак, что же с моей смертью?

Непроглядова неожиданно потускнела, опустила глаза:

- В случае смерти клиента банк получит страховку от страховой компании. Вот буклет этой страховой компании.

Непроглядова протянула Вавилонскому бумаги и снова замерла.

- Что же с квартирой будет? Они сказали?

- Да. Она остаётся наследникам, так как у них нет претензий к плательщику, поскольку вся сумма кредита погашается страховой компанией единовременно.

Вавилонский улыбнулся:

- Так что же вы такая грустная Леночка? Порадуйтесь за меня, а я за вас.

Он достал из стола плотный конверт с сургучной печатью и несколькими штемпелями. Взломав конверт и отряхнув его от крошек, протянул Непроглядовой:

- Возьмите и больше никогда с ним не расставайтесь. Вынимайте.

Непроглядова ещё сохраняла свою фирменную невозмутимость до того момента, пока пальцы вытягивали из конверта что-то твёрдое и объёмное, но когда из конверта показался край диплома, она вздрогнула, вырвала его из конверта и прижав к лицу в голос разрыдалась.

Вавилонский подождал пока она проплачется, навсхлипывается, утрётся и уже спросил, как-то безразлично глядя в окно:

- Какое сегодня число, Леночка?

- Второе мая, кажется.

- Гм, вот и кончился мой месяц. Всё так вовремя. Идёмте со мной Леночка. Я приглашаю вас на собрание тоже. Все приехали?

- Да. Кипарисов только что подъехал. Я провела его в зал.

- Спасибо.

- А как же...

- Что?

- Если будут звонить, распоряжения.

- Они нам больше не понадобятся. Заприте кабинет на ключ и дело с концом. Меня уже практически нет ни в кабинете ни в жизни. Поэтому... так и поступим.

- Хорошо.

Непроглядова уже ничему не удивлялась, в глазах у неё было солнце, походка стала растерянной, а тонкие губы безудержно улыбались и вздрагивали.

Она заперла кабинет и пошла вслед за Вавилонским.

Они спустились вниз, прошли вдоль всего застеклённого холла и повернули в зал. Отворив высокие двери попали в шум и гам. Его уже ждали и тут же затихли, и Вавилонский поднявшись на сцену и оперевшись на кафедру с удовольствием отметил, что прибыли все, кого он просил быть. Были ещё какие-то личности и свободные от смены врачи и санитары, но это уже было не важно... В конце концов, его речь предназначалась всем и без разбора!

Он поискал глазами Бархатова. Отчего-то сразу и не заметив его в чёрной рясе во втором ряду. Он сильно изменился. Стал немного жирноват, в рыжей седеющей бороде лопатой, и сидел подняв подбородок и сложив на груди руки. Вавилонский вздохнул: он ожидал увидеть другого Бархатова, такого другого, что можно было поверить в его выздоровление. Но этого не произошло. Одного взгляда хватило Вавилонскому, чтобы понять, что он по-прежнему тот же и по-прежнему способен откусить себе палец. Жаль!

Кипарисов естественно оказался с Туговым. Они выглядели растерянными, вели себя тихо и чуть шептали о чём-то друг другу. Сидели в первом ряду, в форменной одежде, как на параде и выпирали своими массивными телами. На них попеременно оглядывались все присутствующие и думали о какой-нибудь дикой прокурорской проверке в клинике. И что Вавилонский на чём-нибудь попался, а потому вызывал безудержный интерес у персонала, который всё пребывал и пребывал в зал по одному и целыми горстями.

Расков тоже сидел с краю и во втором ряду. Демонстративно надувшись и отвернувшись в проход на пол-оборота. Рукой он сжимал себе подбородок и смотрел на Вавилонского исподлобья. Вавилонский кивнул ему... Кивнул как старому товарищу... Но каменный взгляд Раскова не изменился — никакой реакции. Значит, всё произошло необратимо? Значит, так и есть! «Иначе, зачем я здесь? И зачем здесь все эти люди и званые и незваные? Всё изменилось», - подумал Вавилонский без всякой досады. Внутри у него была странная пустота. Такая пустота, которая возникает при виде чистого листа, который необходимо сейчас заполнить рукописью...

Он не знал изначально о чём будет говорить. Вся его речь возникла здесь и сейчас. Он сказал:

- Здравствуйте!

Тут же всё утихло и кто-то даже хиленько поаплодировал, но тут же смолк.

- Я сильно извиняюсь, что возможно оторвал вас от каких-то дел и от пациентов. Но эта моя встреча с вами прощальная. О ней многие уже знают. Я покидаю клинику навсегда и больше меня здесь не будет.

Зал зашевелился. Зашевелились санитары, врачи, студенты-практиканты. В общем все, кого это непосредственно касалось. Ведь Вавилонский не был слишком старым, работал неотступно двадцать лет в клинике и вдруг... Новость! Но что они о ней знали? Ничего! И Вавилонский начал и уже говорил без остановки опустив локти на кафедру и сильно ссутулившись:

- Я попросил своих знакомых быть сегодня у меня совершенно неспроста. Дело в том, что за последний месяц, моя жизнь превратилась в итог всего того, что мне удалось сделать. Больше того, за один месяц мне удалось узнать столько, что вам не узнать никогда. Отчасти это тайна, отчасти нет. Отчасти её знает прокурор, отчасти мой старинный товарищ, который стал мне врагом. Ещё страннее выглядели для меня последние дни, когда всё стало настолько ясно, что мне удалось спасти невиноватых ни в чём людей. И это чудо... Но о чём же я? Всё время, будто отчитываюсь перед вами, а ведь я хотел сказать совершенно о другом...

Вавилонский сделал паузу и услышал такую гнетущую тишину и такое недоумение, что не выдержал тишины в которой он хотел собраться с мыслями и сказал:

- А! Мне нельзя молчать, иначе вы раздавите меня любопытством!.. Почему же я исчезаю от вас? Вы бы хотели спросить? И я вам отвечу: потому что жизнь — это идея! Идея существования... без людей. Мы исполнители общего заговора жизни. Мы личности до поры до времени. И всё что мы творим, должно быть прекрасно и не нарушать общего ритма эволюции. Больше того: нужно всякий раз следить за собой и иметь мужество умертвить себя, если это стоит того... Я говорю несколько смутно, но сейчас вы всё поймёте. Представьте брошенные города, в которых некому жить, дороги по которым некому ходить, сады без детей и стариков, дома, лестницы по которым некому подняться, двери в которые не войти, столы на которых нет наших локтей и стулья на которых некому сидеть. Всё это существует вечно и без нас. Но ведь это не так! Мы здесь. И мы пользуемся плодами оставленной нам цивилизации... уже исчезнувших, умерших людей. Мы ходим по дорогам построенных мертвецами, открываем двери сделанные мертвецами и открываем замки ключами, которыми ещё вчера открывали мертвецы. А входя садимся на стулья на которых сидели мертвецы и придвигаемся к старинным столам. И, самое удивительное, мы даже пользуемся языком мёртвых людей!.. Это вечная эстафета и города всегда полны говорящих людей и наше существование как бы перманентно и это наводит на мысль, что наша задача в мире заключается в мысли и языке, посредством которого мы оставляем память о себе, полезные открытия и книги. Всё остальное не важно. Только язык и рукописи вечны. Они будут открываться будущими людьми и, значит, мы не умираем. Мы вечные! Поэтому я ухожу от вас сегодня и не ухожу никуда.

Предвкушаю ваши вопросы, которые бы вы задали мне о вечной жизни, которую я тут, видимо, себе сочиняю. И кто-то меня упрекнёт в нечистоплотности и неверии. Тогда я вам отвечу: я действительно не верю в загробную жизнь. И в отмаливание грехов, что бы нас пустили в какие-то райские сады — не верю! Природа настолько тонка в своём устройстве и настолько глубока, что до сих пор является в основном тайной. Но могу вас и себя поздравить с открытием: наша вечность действительно существует и единственная наша задача, это сберечь память и бесценный геном человека, который дался природе с невероятным трудом при помощи развития языка и речи.

И вот, товарищи мои и враги, мы ходим по земле пропитанной поколениями человеческого тлена, пьём воду истекающую, быть может, под землёй меж гробов и скелетов, и это мы! Мы состоим из всего этого! И не смейте кремировать людей превращая их в пустопорожний прах уничтожающий самое ценное, что есть на земле — человеческий геном, потому что, как оказалось, не мы его создали. И об этом я вам сейчас и говорю своим языком, а вы слышите мою речь и понимаете, потому что речь это и есть единственное вечное существо на свете. И я даже не боюсь назвать речь существом. Вы заметили?

Нет, увы, ни рая ни ада, нет ничего! Есть только наш вечный язык и мы говорим на языке мертвецов... И есть наши поступки, которые должны быть не омерзительны, а прекрасны, потому что человек является носителем информации и больше ничем. И если в течении жизни мы можем корректировать свои поступки и информацию, которую передаём будущим поколениям, то после смерти — нет. Она становится догмой. И если эта догма окажется верной, то поколения заговорят вашим языком и вы оживёте. Но если вы всю жизнь пороли чушь, то исчезаете, как информационный носитель и умираете по настоящему. Учтите это!

Мы рождаемся и умираем в один миг. И хронометр отмеряет нам этот миг щедро и неумолимо и он не останавливается ни на секунду. И вся задача человечества сводится этим хронометром к простым вещам. Думать, изобретать, строить и... передавать чертежи новым поколениям!.. Смешно? Существуют более дельные гипотезы? Возможно! Но примите во внимание и мою гипотезу и представьте, что вам отмерит в жизни хронометр и попытайтесь рассчитать своё существование, как можно плотнее... Пишите свои открытия и наполняйте библиотеки! Стройте дворцы, а не лачуги, иначе ваше существование станет бесцельным и чёрным. Не пускайте дни на самотёк — у вас их нет в запасе. Не отчаивайтесь — вы потеряете время. Я заклинаю вас.

Я заклинаю вас ещё и потому, что не нужно верить в то, чего нет на самом деле. Ведь для того, чтобы быть добрым и совестливым человеком, никакая религия не нужна. Она мешает вам жить и видеть человека по настоящему — мешает. Человек это не монстр и не греховный глупец. Человек — это борьба со злом, это язык, это открытия, это поэзия. И после нас должны остаться наши лучшие поступки, а не восковая церковная вонь от свечей. Которая так же бесполезна и безнравственна, как потеря драгоценного времени в жизни. Помните о хронометре! Спешите! Я заклинаю вас.

Теперь о вечности. Мне удалось столкнуться с целой чередой неразрешимых загадок и ответа я так и не дождался. Но может быть существует что-то большее и важное, что сильнее нас людей? Но мне удалось увидеть нескончаемое повторение того, что уже было не раз на земле: я увидел демона, я слышал о боге поливающем землю своей кровью, меня умоляли о спасении нового народа, по следам которого идёт демон. И все вы, кого я сегодня попросил быть, тоже по сути библейские персонажи. Вот вам первосвященник — мой бывший пациент Бархатов. Вот прокуратор — Кипарисов... Ещё я просил быть демона, но не знаю пришёл ли? Он хитрец...

В зале кто-то безудержно рассмеялся. Вначале тихо и сдавленно, а затем во весь голос. Вавилонский замер, стал всматриваться в дальние ряды, которые теперь битком были набиты персоналом клиники (и стояли даже в дверях). Наконец он увидел его: молодой парень, видимо, чей-то практикант, взмахивал рукописью (он записывал вслед речи Вавилонского) и хохотал... Он сошёл с ума! Прямо здесь и сейчас!... Кто-то из санитаров отреагировал, потом ещё кто-то, парня схватили и поволокли к выходу.

- Это убийственно! Это убийственно! - почему-то кричал парень, видимо пытаясь хоть как-то определить своё поведение.

Потом двери закрылись и снова возникла тишина в зале. Вавилонский продолжил:

- Я не боюсь того, что происходит... И если кому-то кажется всё это «убийственным» - может покинуть зал. Разберитесь: выдержит ли ваша психика того, кого нам предстоит увидеть?

Замешательство в зале. Начали переговариваться, переглядываться. Больше от того, что Вавилонский говорил загадками и никто и ничего не понимал.

- Разрешите, с вашего позволения, я покину зал... Ересь!

Бархатов поднялся в длиной рясе и толкая колени стал пробираться к выходу.

- Отчего же вы, Бархатов, уходите? Уж никак не ожидал именно от вас!

Вместо ответа священник вдруг остановился и с чувством стал крестить и зал и Вавилонского, причём отсутствующий указательный палец на правой руке был очень даже заметен. Потом он что-то пропел из молитвы и снова стал пробираться к выходу. Больше никто не вышел, однако и Кипарисов и Тугов были заметно ошарашены, Расков стал вытирать платком струящийся с носа пот, а в зале возник нервный человеческий гул. Кто-то из самых смелых вскрикнул:

- Андрей Львович Вавилонский сошёл с ума! Ату его!

Кто-то рассмеялся и за ним ещё целая компания начала гоготать и улюлюкать. Собрание стало не управляемым. «И это всё?» - подумалось Вавилонскому с какой-то лёгкой горечью. И тогда он собрался весь. Он видимо напрягся так и в такой позе, которая могла внушить только страх и уважение, что зал неожиданно утих.

- Независимо ни от чего. Независимо даже от моей речи, которая сумбурна и смята... Я просто тороплюсь, поскольку линии моей жизни стремительно сжимаются... Но я пока не позволял вам разговаривать со мной в таком тоне. Я пока по-прежнему являюсь вашим главврачом и заведующим клиники. Так, что помолчите... (Полная тишина. Он снова ссутулился и положил ладонь под подбородок уперевшись локтями в кафедру.)

- А теперь я разъясню любопытствующим, почему я сделал такой выбор, ухожу, исчезаю из клиники. Я делаю это только ради того, чтобы прервать наконец раз и навсегда череду повторений, которые, как выясняются, губят человека, словно проклятие... Ведь, если одна человеческая жизнь не самоценна, но ценны, безумно ценны! его поступки, значит и жить и ориентироваться нужно только на поступки, а не на вымаливание жизни на том свете. Я сделал открытие: когда мы боимся потусторонних сущностей — мы загоняем себя в такой тупик, что выхода нет и ищем мы его со свечой... То есть днём с огнём, потому что... не верим в свет?! А ведь чтобы найти выход нужно только помочь самому себе, позволить себе не бояться. И помочь тем людям, кто нуждается в такой помощи... Даже ценой жизни. Потому что другой цены нет на земле. И если мы опоздаем и не выйдем из тупика, то жизнь пройдёт и мы сгинем бесследно. Но след каждого человека, это его опыт. Опыт! Вслушайтесь в это слово! Я вас снова заклинаю! Наполняйте жизнь опытом, своими знаниями, не теряйте ни одну светлую мысль, потому что эволюция не заканчивается на человеке и через тысячи лет мы обретём вечную жизнь не посредством религиозного маразма, а только посредством науки! Помните об этом. Помните и о том, что вся нынешняя и прошедшая человеческая жизнь всегда находится на прахе умерших, из них состоит почва, вода и пища. Поэтому прах человеческий ни в коем случае нельзя сжигать, это самая большая ценность, и вот почему...

Дверь в зал неожиданно с гулом распахнулась. Очень резко и страшно. Створки двери ударили нескольких практикантов и они отскочили.

- Вот он!

В дверях возникла туша Бархатова и с ним ещё кто-то. Расстояние от дверей до кафедры было значительным, к тому же заполнено народом и сразу вошедшие пробраться к Вавилонскому не смогли... Подскочил Кипарисов ещё, перегородив собой дорогу:

- Что происходит?

- Полиция!

Сержант выпростав руку за плечо Кипарисова раздражённо указал на Вавилонского.

- Здесь антиправительственная пропаганда! Собрание сатанистов! Нам сообщили!

- Клянусь, здесь нет ничего подобного.

- А вы кто? - не унимался сержант.

- Прокурор области Кипарисов, вы ослепли? Идите проспитесь!

Сержант повертел головой и попятился. Отлуп был полный и неоспоримый. Компания полицейских потянулась к выходу.

- Почему вы уходите? Я буду жаловаться в Священный Синод! - завертелся на месте Бархатов словно ужаленный. - За нас правительство! Президент! И оскорбление чувств верующих преследуется законом!

Вавилонский убийственно усмехнулся:

- Бархатов, как жаль, что вы не зацепили времена «священной» лейкотомии! Жаль! А в, общем, это в вашем стиле, и как и прежде: «Первосвященники в толпе подговаривали народ и кричали: «Распни его! Распни!» Ничто не изменилось, Бархатов, за две тысячи лет!

Бархатов исчез вслед за полицейскими и возникла напряжённая тишина. Теперь, вдруг, до публики в зале стало доходить понимание чего-то значительного и страшного происходящего сейчас. Может быть не слишком понятного, но в следующий момент страх буквально заполнил зал...

- И вот, - продолжал Вавилонский, - обратите внимание что мы заполучили на сегодня: религиозную полицию и полицейского в рясе. Разве такое бывает? Я вас спрашиваю? Кто мне осмелится ответить, к чему мы катимся и куда идём? Кто не боится?

Дата добавления: 2015-07-21