Оранжерея. 4 страница

У меня что-то взорвалось внутри и я ответил довольно грубо (даже сейчас краснею, когда вспоминаю):

- Надо будет и историю сотворения мира посадим. Уж будьте спокойны.

Горизонтов вдруг перестал смеяться и посмотрел вверх побелевшим лицом.

- Жаль, что всё вот так кончается. Мутанты так и не научатся говорить, не напишут свою Библию, а пшеничные зёрна не будут больше свободно колыхаться на ветру и осыпаться манной небесной на круглый и плоский мир. А вам разве не жалко сотворённого мира?

Я промолчал, пытаясь совершенно честно понять для себя — жалко мне или не жалко. Потом всё-таки сказал; и не то, что бы сказал, а получилось, как будто бы спросил:

- Ваш мир аморален, Горизонтов?

И он вдруг вздрогнул:

- Нет! Он прекрасен! Неужели вы не видите?!

- Вижу. Вы сами начинаете бояться своего мира. Как боитесь Часовщика. Ведь, так?

- Часовщика? Бояться Часовщика? Часовщик это мой любимый ребёнок. И как можно бояться собственных детей?

- Тогда, если вы не хотите его уничтожать, чтобы не начинать всё сначала, вам придётся бороться с ним.

- Придётся! Именно придётся! Процесс эволюции невозможно остановить, его можно только уничтожить и в этом вы правы. В этом слабость моего мира. Поэтому и невозможно остановить скользящий по трубам драгоценный человеческий тлен — всё неминуемо погибнет. И вы хотите уничтожить целую эволюцию?

- Не хочу, но я это сделаю.

- И вы даже не хотите увидеть триумф эволюции?

- Что-что?

- Космос! Вот что! Однажды они обретут знания, как и люди (в моём мире эволюция движется в тысячи раз быстрее) и через десяток лет они построят летательный аппарат и отправятся на изучение космоса. Ведь для них окружающий мир — это космос! Холодный и чуждый, в котором они не могут жить и неминуемо погибнут.

- Почему погибнут?

- Потому что человеческий геном — единственная пуповина соединяющая их с жизнью. Значит там, - Горизонтов взмахнул рукой в сторону леса и блеснувшей реки, - там космос! Смерть!

- Тогда они и пытаться не станут.

- Врёте! Вы всё врёте! Если они не попытаются исследовать космос вокруг своего плоского и круглого мира, то значит они не люди и мне придётся покончить с собой, потому что эволюция разума не удалась!

- Вы серьёзно?

- Но, как вы думаете? Разве можно остановить развитие разума?

- Я думаю можно.

Я порылся в кармане в поисках какого-нибудь клочка верёвки или ещё чего- нибудь, но нашёл только леску. Потом помедлил и задумался на минуту: насколько правильно я поступаю? Эта раздвоенность весь день буквально пожирала меня и до последнего момента я не знал что делать. Но на голову по-прежнему порхала пшеничная шелуха, солнце скользило к закату и краснело за металлической пирамидой мёртвых ветвей дерева делая их чёрными, похожими на рёбра скелета, и абсурдными. В глубоком контейнере, куда солнце уже не проникало, а скользило поверху, уже невозможно было разглядеть труп. Он словно утонул в темноте и сокрылся. И мне вдруг показалось, что всё в его мире имеет оттенок смерти и скрытности и Горизонтов неубедителен, потому что в природе нет ни железных деревьев, ни башен, ни мертвецов в контейнерах и в тоже время прах есть составная часть природы. Странно!

- Вы арестованы.

- Прямо сейчас? Вы шутите?

- Нисколько. Руки за спину!

Я достал щучью леску и хорошенько перемотал ему руки за спиной...

- Постойте! Постойте!

Вавилонский вскрикнул настолько резко и отчаянно, что Брусов вздрогнул.

- Что?

- Я умоляю вас остановиться, вот «что»!

- А?.. Пожалуйста.

Брусов пожал плечами и тут же умолк, как ему и велели. Потом в наступившей тишине допил рывком остывший чай, обмокнул губы рукавом пижамы и стал задумчиво водить жёлтым ногтем по краю кружки, противно поскрипывая и вздыхая.

- О-о-о, - протяжно произнёс Вавилонский закатив глаза к потолку и пытаясь изо всех сил разжать сцепленные замком пальцы.

Но пальцы занемели намертво, потому что всё время рассказа он их сдавливал от волнения и совершенно не замечал... Он не смог их разомкнуть ни первым, ни вторым рывком. Делал это всё сильнее и сильнее, и когда разомкнул с хрустом и болью, то подумал удивляясь и разглядывая почерневшие от напряжения ладони: «Как странно. Какой-то абсурд». Вдруг машинально сжал хрустнувшие кулаки и как-то смешно и совершенно неизвестно для чего... Кружка продолжала «задумчиво» скрипеть.

- Перестаньте скрипеть.

- Что?

- Я не выношу скрипа.

- Простите. Ваша правда.

Брусов внезапно улыбнулся и взглянул на Вавилонского каким-то насмешливым взглядом, потому что почувствовал, что рассказ теперь во всех подробностях действительно производит ошеломляющее впечатление на Вавилонского, и это не шутки, и возможно, это как-то скажется на его судьбе. Нет! Теперь точно скажется! И Брусов был почти в этом уверен и даже решился на первую «судьбоносную» наглость:

- Мне бы ещё чайку, если можно, с водкой.

- Водки вы больше не получите.

- Жаль. С водкой-то оно гладче получается. Язык развязывается. Я даже вспоминаю то, чего бы в другой раз и не вспомнил, - Брусов привстал и протестующе грохнул кружку на стол. - Почему вы меня оборвали, Андрей Львович?

- Почему? Он ещё спрашивает! Абсурд! Всё это абсурд и я должен всё это слушать дальше? Ну уж нет.

- Вы мне не верите?

- Не верю. Это вы должны понять в первую очередь.

- Уже понял.

- Великолепно. Вы понимаете что вы несёте? Контейнеры, гниющие трупы, черви, призраки… Какой-то набор чертовщины. А этот труп, который вы так смачно описывали… Вам самому-то не дурно?

- Это жена.

- Что?

- Труп – это жена Горизонтова.

- Ах да-а! Как же я мог забыть. Экая поэтика вашего рассказа – жена Горизонтова. То есть труп Горизонтовой так женственно оттеняет весь этот бред.

- Мне кажется она была хорошим человеком. Зря вы так.

- Без сомнения! О мёртвых либо хорошо, либо ничего. Но почему, почему, Брусов, при всей глупости происходящего я пытаюсь вам верить? Ведь есть же какие-то точки в человеческом разуме, которые не позволяют нам верить больше того, во что стоит верить.

- Ох вы и загнули, Андрей Львович.

- Конечно! С вами ещё и не так загнёшь. А собаки? Взять к примеру собак. С ними что-то не так…

- Ещё бы, ведь они же мутанты.

- О, нет! Что-то я не слышал чтобы они у вас разговаривали. Вы даже не удосужились соврать в этом вашем пятом секторе, что они якобы разговаривали… Я бы обязательно соврал для красного словца, а вы этого не сделали. Почему?

- Это случится намного позже, когда уже и башня сгорит и всё пойдёт прахом, увы.

- После пожара было ещё что-то?

- О, много чего было. Ведь я не просто так сюда попал.

Брусов опять весело развёл жёлтые ладони, будто собирался сыграть в «ладушки» с кем-то невидимым и вдруг высоко и длинно пропел:

Я друг собакам, кошкам брат.

Андрею Львовичу — вива-а-а-а-т!..

- Придуриваетесь?

- Экспромт. Прямо сейчас пришёл в голову. Неужели вы не улавливаете всей поэтичности того что произошло, Андрей Львович? А разве поэзия может быть ложью?

- Не улавливаю! У вас враньё на вранье и я это докажу.

- Тогда доказывайте.

- Хорошо. Вот в самом начале к примеру башня у вас была какой-то маленькой. Только тесный заросший серпантин по которому вы осторожно передвигались, а в центре — комната, лаборатория и живодёрня. Зато оранжерея получились огромней некуда. Вы что в другое измерение попали с Горизонтовым?

- Скажите пожалуйста! - Не переставая веселиться Брусов покачнулся на кровати. - Я как-то упустил из виду, а вы и рады! Башня была т-образной, как гриб, помните? Я увидел её в первый и последний раз со стороны ещё живой при свете молнии и она напоминала гриб… Я сразу понял, куда попал и что оранжерея и крыша были верхней оконечностью башни — самой широкой. А вы не поняли.

- Значит, как гриб?

- Ну да, с большой шляпкой. И оранжерея была в этой шляпке, - Брусов сделал пальцы щепоткой, покачал вразумительно перед взглядом Вавилонского, как перед ребёнком которому втолковывают вещи очевидные, - в шляпке! Оранжерея стояла как бы на платформе башни. Это же просто, как палка с перекладиной сверху.

- Просто, - согласился Вавилонский, - а размерчики этой «шляпки» не припомните?

- Ах, Андрей Львович, как я вас понимаю… На что вы надеетесь?… Двадцать шесть метров в диаметре, потолок — двенадцать, а высота всей башни тридцать метров. Ага?!

Вавилонский прокрутил диктофон, проверил. Всё сходилось. Болезненно сходилось. Потом взял кружку и пошёл к дежурному за чаем.

На обратном пути с горячей кружкой в руках отсчитал механически двадцать шесть шагов стараясь ступать длиннее и потом оглянулся — диаметр оранжереи, если это так, показался ему просто чудовищным. Чудовищным! Впрочем как всё, что рассказывал Брусов просто не укладывалось в голове. Неужели оранжерея такая огромная? Вавилонский снова отсчитал назад двадцать шесть шагов разглядывая медленно каждый свой шаг будто впервые видел собственные ноги и, когда снова оглянулся, то вдруг почувствовал странность… Такую странность, когда человек замирает от неожиданности перед распахнувшимся пространством и начинает думать об этом пространстве, чтобы не задохнуться и побыстрее освоить его своей мыслью. И в это же самое время Вавилонский подумал, что отчего-то никогда не замечал маленьких площадок на которых проходит человеческая жизнь. Почти никогда. Наваждение!

Вернулся он в бокс в каком-то трансе. Сунул Брусову чай неловко и пролив себе на запястье кипяток, но совершенно не заметив боли. По его виду к какому Брусов привык и то, как этот вид вдруг исчез буквально за несколько минут, Брусов безошибочно догадался, что с главврачом происходит множество перемен, просто буря перемен! Да ещё и от того, что Вавилонский взвился почти сразу:

- Вы лжёте!

- Да вы не в себе, Андрей Львович.

- Лжёте-лжёте, любезный!

- У вас что-то с глазами, будто сквозь стены смотрите.

- Скорее с мозгами…

Вавилонский машинально зажмурился, придавив пальцами веки; в глазах засновали круги, трещины; тут же открыл глаза в страхе; показалось, что из трещины сейчас что-то вылезет, как покойник из гроба.

- … Брусов, вам не было страшно в башне?

- Смеётесь, Андрей Львович, когда я увидел Часовщика, то…

Вавилонский тут же перебил, перебил, потому что уже не мог унять мысли:

- Часовщик! Вот! Часовщик ведь это не машина?

- Так, я же и говорю, чудовище.

- Говорите-говорите… Меня тревожит вещь непонятная: я было начал вам верить… Но, вдруг, понял: вы не ушли из башни… Почему вы не бежали из башни? Ведь вначале у вас был такой порыв, а потом вы передумали. Почему? Любой нормальный человек свихнётся увидев такое. Собаки на двух ногах, мертвецы в океане червей, смрад! Абсурд! Всё, что поднималось с первых этажей башни до самого верха с таким трудом, год за годом, выращивалось и выкармливалось человеческим мясом в прямом смысле, - всё превратилось в абсурд!… Абсурд, по-вашему, вершина разума? Вы это хотите сказать? Я не верю в это!

- Не могу сказать.

- Тогда я попытаюсь объяснить. Так вот, ваш рассказ больше походит на фантастическое погружение в другой мир из которого нет выхода. В нём только можно рождаться, жить и умирать. Ведь так?… Поэтому вы и не смогли уйти. Вернее не сообразили, что из него можно выйти, бежать, - Вавилонский взволнованно, неловко заходил по боксу зацепившись халатом и чуть не опрокинув стул; у него было состояние погружения в себя и он уже не мог обращать внимание на мелочи, - и мне только сейчас подумалось, что чем больше пространство, тем больше человек думает о нём, чтобы сделать это пространство удобным. Удобным хотя бы для понимания, если оно слишком большое. Поэтому вы остались. Потому что хотели понять его. Оно совершенно новое.

- Ну, если это вас устроит…

- Вы совсем не хотели из него выйти?

- Скорее меня никто не гнал.

- Так-так… Будто вас никто и нигде не ждал?

- Ждали конечно. Ася чуть с ума не сошла! Но что Ася? Ведь это возникшее ощущение раздвоенности было ощущением раздвоенности в котором уже не было прежней жизни, - Брусов вдруг затих, потом будто что-то вспомнив взмахнул рукой перед лицом словно пытаясь порвать тонкую паутину. - Нет-нет, я понимал конечно, но у меня, тогда, остановились часы и Часовщик запер все двери наружу. Выход был только один — на крышу. Можно было прыгнуть и разбиться вдребезги. Но это же не выход?

- Запер? Вы видели его?

- Прямо как вас.

- Кто он? Как он выглядит?

- Я, уж, думал, вы догадались, Андрей Львович. Его можно понимать по-разному, но ближе всего Часовщик напоминает сущность демона… Собачьего, что ли, демона.

- Ну это уже перехлёст! Перехлёст вашей фантазии, согласитесь!

- Ой, ли? - Брусов криво улыбнулся. - Видите ли в обычной земной жизни мы себе не можем представить его хоть как-то, его как бы нет. Он и является для нас фикцией. Мир огромен и что в нём есть мы и сами до конца не знаем, но когда он так мал и тесен, всё в нём на виду, наружу, то сразу всё становится на свои места. Вы разве не согласны?

- Не совсем… Даже совсем не согласен. Или вы хотите, чтобы я поверил в натуральную ахинею?

- Ну, как хотите… Вот если, к примеру, вы бросите несколько шариков величиной с грецкий орех на стол, то вы не в силах будете предсказать ни траекторию падения, ни то, как они раскатятся — их движение непредсказуемо и хаотично. Но если те же шарики вы бросите на дно стакана, то они займут совершенно определённое место в нём образовав фигуру и тесно прижавшись друг к другу, потому что другого места на дне стакана нет. И сколько бы вы не бросали они будут занимать в стакане одно и тоже положениеичиной с грецкий орех ассовых… Если бы вы почувствовали всё: запахи и животный гул в башне, слышали поступь и механический рокот Часовщика, ощутили бы его ежесекундное присутствие – буквально нависающее над вами присутствие, визг разрываемых животных, хоть на мгновение бы сжали кровавое яблоко в руке и увидели пятна крови на ладони, то вы бы поняли, что другого пути у рождающейся и гибнущей жизни в башне просто нет. Мир замкнут в башне, как дно стакана и всё в нём видно и предсказуемо.

- Эта ваша философия шариков… Она же просто смешна, Брусов. В природе всё не так.

- Почему?!

- Не знаю. Не так и всё.

- Вас смущает моя модель?

- Да, это меня смущает. Природа это вам не шарики в стакане.

- Тогда что?

- Всё намного сложнее и точнее.

- У вас совершенно нет фантазии, Андрей Львович!

- Зато у вас она чересчур.

- Гм… А что если я вам скажу кое-что такое, отчего вы ещё больше смутитесь? Что мы собственно знаем о том, что происходит на планете? Она слишком огромна и мы знаем не больше того, что можем. Столько всего понаписали, но башню-то мы так и не нашли. Мы так и не знаем, кто точно поливает землю своей кровью. Мы слепы! Не знаем, что мимо нас проносятся совершенно страшные вещи, благодаря которым возник разум.

- О каких вещах вы говорите?

- Я говорю о смерти. Я говорю о божественности того что я видел. И вот вникните в суть: если жизнь каждого вида для башни не драгоценна, то для башни драгоценна смерть, потому что это только материал из которого она конструирует, выращивает высший вид. А этот вид конечно разумный. А там где появляется разум, заметьте — появляется демон. Вы разве не знали?

- Демон! Что вы заладили? Вы в этом так уверены что можно сойти с ума. Почему вы мне сразу не сказали?

- Что бы не сойти с ума, как вы и подметили. Наполеоны у вас уже есть в клинике, а чем я лучше со своим демоном?

- Да, чем вы лучше…

Вавилонский помедлил чуть скосив взгляд к окну за которым уже вовсю разрасталась вечерняя темень, стал растирать виски пальцами, потом прищёлкнул пальцами и захваченный новой идеей стал снова расхаживать из угла в угол:

- Но всё это так похоже! Согласен! Так похоже!… Видение Autre! Смешно даже… И даже эта яблоня посреди сада, как в Эдеме… Но пусть это простое совпадение, но вот с чего вы взяли, что Часовщик имеет сущность демона не пойму?

- А! - Секунду раздумывая, Брусов поёрзал на кровати. – Передам только то, что мне удалось узнать. Часовщиком, как вы помните, Горизонтов называл изначально просто машины исполняющие всю работу в биотроне, но потом, когда появился этот странный новый вид разумного существа и стал постоянно вмешиваться в работу хронометра, то стало ясно, что он и есть настоящий Часовщик и он хочет власти над биотроном и постоянно нарушает его циклы, переделывает их по своему. Кроме того, ему всё время удавалось ловко прятаться и исчезать. Так он стал как бы невидимой, тёмной стороной в башне. И будучи незаметным он делал всё что хотел, когда хотел и как хотел. Жена биолога впервые обратила внимание на несовпадение циклов запрограммированных Горизонтовым на циферблате в лаборатории. Об этом подробно записано в дневнике. Но Горизонтов всё равно продолжал убеждать её, что Часовщик всего лишь машина… Ха! Смех!… Когда же она увидела совершенно неподвижные стрелки хронометра, то тут же позвала Горизонтова. Когда они снова оказались в лаборатории, то стрелки вращались как прежде словно и не останавливались чётко отбивая циклы... Хитрое существо. Он водил за нос. Тогда Горизонтова попыталась с цифрами на руках и с расчётами показать мужу, что эволюцию не остановить и вслед за разумными мутантами появляются следующие существа — новый вид разумный. Она первая назвала Часовщика демоном, а не я, и даже предположила у него наличие трёх полушарий мозга. Поэтому он и мог так ловко скрываться в самых невероятных местах — он был гениален.

- В каких это местах?

- В любых. Он мог даже просачиваться сквозь щели.

- Да, это просто какая-то охота на привидение, высасывание из пальца. Но к чему?

- «К чему»?! Как же вы глухи к вечности, Андрей Львович! Демон преследовал младенца Иисуса, вы разве не помните из той же Библии? Нужно бить тревогу!

- Что за бред.

- Может вы и правы, но Горизонтова писала, что несколько раз наблюдала возле Лоры чёрную подвижную тень. Тень тут же исчезала, будто скользила в какую-то щель, а Лора впадала в беспокойство и сильно кричала, будто просила помощи. Иначе как демоном эту тень просто и не назовёшь.

- Но причём здесь Иисус?

- Э-э, простите, - Брусов поколебался, потом раздумывая почесал под глазом синяк. - Забыл сказать вам, Андрей Львович, дело в том, что у Лоры и Лавра был... младенец. Вот почему я беспокоюсь.

- Пф-ф, что вы несёте? Собачий демон, а теперь у вас ещё и собачий Иисус!

- Вы забываете: Горизонтову удалось воссоздать в башне эволюцию разума. Теперь это вовсе не собаки. Это мутанты.

- Что из того? Допустим Горизонтов прекрасный учёный, удачливый экспериментатор. Ему даже удалось создать новый вид, который вы, однако, упрямо называете демоном, но где же тогда бог? Ведь бог и демон, это как две личности противоположные друг другу, как добро и зло… Что ж вы молчите? Где ваш бог?

- Я вовсе не молчу, Андрей Львович. Даже такую малость мне нужно вам тоже объяснять?

Брусов опять противно подмигнул своим заплывшим глазом.

- Постойте, - это противное подмигивание буквально скрутило Вавилонского, он нервно сделал пару резких и длинных шагов к стене откуда не оборачиваясь сдавленно произнёс:

- Постойте, постойте… Вы хотите сказать, что Горизонтов создатель башни… То есть, он и есть бог?

- Именно это и хочу.

Вавилонский оторопело сунул руку в карман халата и стал перебирать ключи тихо позвякивая и пытаясь сосредоточиться. Мысли буквально зарябили в голове и мысли ему показалась настолько волшебными и одновременно же опасными, что он тут же сделал резкий и непредсказуемый, как ему казалось, ход:

- А доказательства? Где доказательства? Объясните мне почему я должен верить в ваш фривольный библейский пересказ?

- Не «почему». Обычный расчёт. К тому же и не мой. Я прочитал это в дневнике. Надя Горизонтова делала параллели с Библией и писала о неотвратимости развития разума.

- Она и об этом писала... Вы меня всё больше интригуете. И был ли этот дневник? Судя по вашей бурной фанта...

- Череп!

- Что?

- Это же её череп вы привезли из Тальцов?

- Череп? - совершенно автоматически повторил Вавилонский и в тот же миг замер из-за тоскливой догадки.

- Конечно! Я читал дневник этого черепа в самую первую ночь. Вы же помните. Теперь вы уверены?

Вавилонский вздрогнул, он ещё постоял как-то нелепо и окаменело вздёрнув руку, для того чтобы сказать что то резкое, но потом ослабел, сел на кровать рядом с Брусовым:

- Вы его забрали, припрятали?

- Сгорел.

При последнем слове Вавилонский вздрогнул ещё сильнее, словно его кольнули чем-то острым. Сгорел! Причём неожиданно, когда цепь догадок дошла до какого-то завершения и ей не хватало всего лишь какой то малости, самой малости, чтобы убедиться, - всё рухнуло. Какая-то нелепая, розовая сказка в которую он вот-вот готов был поверить неожиданно и обидно рассыпалась, как рассыпаются в детстве плохие игрушки. Стало неожиданно скучно и муторно, и от очевидного обмана, как ему показалось, и от каких-то противоречий жужжащих назойливо и непривычно в голове. Поверить больше он ни во что не мог.

- Как жаль.

Брусов какое-то время сидел не шелохнувшись, потом с опаской и тяжело раздумывая завздыхал, посмотрел долго в висок Вавилонскому; наконец, решился и попытался задеть за живое, чувствуя, что невесомое как воздух спасение ускользает, неминуемо ускользает:

- Но ведь… я могу и рассказать вам, что было в дневнике, а вы?

- Что значит «а вы»?

- А вы отпустите меня. Мне нужно найти Лору и Лавра, понимаете? Отпустите меня… Вы отпустите?

- Вы меня будто умоляете.

- Да! Путь известен. На это и указывает звезда. Видите? - Брусов размашисто покачал рукой в сторону решётки, определяя пространство, как нечто абстрактное и огромное. - Облака рассеялись раскрыв бездну, вы видите? И она стала ещё ярче… Но я помню, помню не сильный женский почерк и круглые буквы, как живые прыгающие в вздрагивающем свете керосиновой лампы. И когда я закрываю глаза, то я вижу почти всё… Вы же знаете – у меня великолепная память.

Вавилонский усмехнулся:

- Память. Что вы ещё можете предложить мне кроме памяти? Дневник сгорел, башня разрушена. У меня есть только вы и ваши собачьи фантазии. А вы, получается, просто больны и водите меня, простите, как идиота по городам и весям… Из-за вас по ночам я роюсь в какой-то грязи, выкапываю черепа, фотографирую кладбище, какой-то мусор… Чёрт знает что! Да я же просто схожу с ума вместе с вами!

- А звезда? Её вы совсем не принимаете в расчёт? Что вам ещё нужно?

- Бросьте. Всё это уже смешно…

Вавилонский тяжело поднялся с кровати схватившись за поручень, будто больной поднимается с кровати после тяжёлой почти убийственной болезни когда он и сам не совсем верит в то, что ему удаётся подняться. Шаркая тапочками медленно приблизился к двери и взявшись за ручку ещё подумал несколько секунд и обернулся, чтобы сказать напоследок что-то утешительное себе или что-то резкое Брусову, но взгляд выхватил в узкой оконной щели под потолком разгорающийся болид. Со вчерашнего дня болид сдвинулся и стал приближаться к горизонту, как бы пытаясь провалиться в него. Он уходил, исчезал, и за ним, как показалось Вавилонскому исчезала какая-то надежда, к которой он только и смог чуточку прикоснуться.

- Это комета Уиллса к вашему сведению, Брусов.

- А! Называйте как хотите, но для меня это звезда и точка.

- Но даже эта звезда не является доказательством…

- А в бога вы верите, Андрей Львович?

- Вы передёргиваете.

- Но, ведь, именно с этого и нужно начинать, чтобы понять что происходило в башне на самом деле. Признаюсь, мне и самому эта мысль далась нелегко, пока звезда…

- Знаете, Брусов, вся эта игра в Библию просто смешна. Вы не находите? Неужели вы сами верите в то, что говорите?

- Ну, не совсем, конечно… Сидя здесь трудно что-то более точно предсказать.

- Предсказать?

- Но, всё это так тонко. Вы даже не вдумываетесь…

- Отчего же. За вашими фантазиями мне действительно не угнаться, но знаете о чём я думаю: сначала у вас была башня на уме, а теперь комета Уиллса… Вы непоследовательны Брусов.

- Вы обижаетесь на меня, я же вижу.

- Возможно…

Вавилонский замолчал. Хотел вспыхнуть, но замолчал… Потоптался ещё несколько секунд в боксе, потом развернул пакет, уложил в него череп, нижнюю челюсть, смёл в пакет два выпавших зуба, костяные крошки и вышел.

Дата добавления: 2015-07-21