Оранжерея. 1 страница

Возможно я поторопился, Андрей Львович, и упустил что-то важное. И, ведь, только теперь я понимаю, что мне следовало тогда и дальше задавать Горизонтову вопросы и слушать его, но возможно меня оправдывает то, что я просто не мог знать, что наша встреча станет настолько мимолётной и трагичной, что торопиться не следовало. А я торопился! Торопился увидеть всё и закончить, пренебрегая тем, что слушать было бы гораздо полезней. Тем более, что выслушать его я мог (как оказалось) только раз в жизни...

Перед тем как выйти на серпантин из лаборатории Горизонтов, как я помню, неожиданно спросил:

- Разрешите я возьму с собой вашу кровь?

- Валяйте, если вам это поможет.

- Нет-нет! Это для вас! Я хочу вам кое-что показать. Вы и представить себе не можете насколько эволюционировали растения в оранжерее. Они буквально влюблены в человека. Они ничтожны без человека. Вы понимаете? Ничтожны.

Ничего не собираясь понимать я тут же «посочувствовал»:

- Трудно им придётся без вас.

Горизонтов поник.

- Вы меня арестуете?

- Естественно! Но не сейчас. Можете считать, что я нахожусь на стадии расследования, а вы на стадии чистосердечного признания.

Как это ни странно, но Горизонтов от этих слов немного расслабился. Видимо, он ещё не переставал надеяться на какое-нибудь чудо. Что я отстану от него или испарюсь чудесным образом, или ещё что-нибудь в этом роде. Он даже улыбнулся виновато уловив мой взгляд и ещё совершенно не догадываясь, что он сам, его башня и его чудовищные эксперименты — просто невероятная удача следователя-карьериста. А уж за свою-то карьеру я его по всем правилам припру к стенке!

Прижимая к груди шприц с кровью он стал подниматься по серпантину. Правда походка заметно изменилась, стала какой-то неловкой. Он явно переживал и даже наступил на хвост кошке. Потом задел головой паутину слева. В общем, теперь он был не в себе и нарушал собственные же правила. Сделали полный оборот вокруг башни, и здесь всё неожиданно изменилось: вместо следующей по счёту двери на этаже (как я ожидал) мы остановились в тупике. В тупике в углу висела большая летучая мышь, неподвижно и противно, а в другом углу, прямо над иллюминатором, паутина. Откуда-то сверху тянуло прохладой и плесенью.

- И это всё?!

Я посмотрел вверх в какой-то странной досаде, будто меня обманули, но на гладкой кирпичной стене оказались металлические ступени в виде скоб, а на потолке круглый металлический люк.

- Нет, это не всё. Нам предстоит забраться вверх. Вы не против?

Горизонтов сунул шприц в карман халата и стал сам подниматься по скобам. Поднимался он ловко и привычно, так же привычно толкнул люк над головой, опрокинул его в сторону образовав круглое чёрное отверстие и сверху, как из старой консервы, пахнуло жуткой застойной сыростью.

- Поднимайтесь. Здесь нет света, но вы ориентируйтесь по скобам.

Горизонтов исчез в темноте и, судя по удаляющемуся шарканью, стал подниматься дальше, будто по вертикальному тоннелю, ровному, собранному из бетонных колец и сужающемуся в темноте очень далеко и непонятно, как в длинной трубе. Я двинулся следом ощущая ладонями влажные и сильно заржавленные скобы, которые иной раз опасно скользили под ногой. Оказавшись где-то в середине и вдыхая спёртый и тяжёлый воздух внезапно догадался, что железный люк отделяет верхнее и нижнее пространство башни, а тоннель, возможно, являлся переходной камерой, потому что воздух в трубе мог быть спёртым только из-за постоянно заглушенного состояния. А значит, если следовать логике «переходных камер», минуя трубу, то есть камеру, мы должны были попасть в совершенно другое помещение… В оранжерею?… Маленький светлый кружок внизу сильно и жутковато уменьшился. Я остановился. Высота по моим расчётам была уже порядочная, а дрожащие руки могли неожиданно подвести.

- Послушайте, Горизонтов, если это ловушка….

- Уже-уже! Здесь!

Горизонтов неожиданно оказался рядом, я даже нащупал в темноте его дёрнувшийся ботинок и даже успел подумать с каким-то упоением, что если полечу вниз, то непременно потяну его за собой. Потом что-то щёлкнуло, покрутилось (это был звук штурвала), и распахнулось круглой крышкой вверху.

- Пришли!

Горизонтов подтянувшись на руках, выпрыгнул наружу, в желтоватый сумрак. Я выбрался следом очень быстро, потому что не выношу ощущения высоты под ногами, и желтоватым сумраком тут же оказался маленький коридорчик в который мы выбрались с серпантина через тоннель. То есть коридорчик вверху, получается, соединялся с серпантином посредством этого тоннеля. Горизонтов торопливо опрокинул крышку на место и закрутил штурвал. Закрутил, как мне показалось, очень нервно и с усилием подтягивая его толчками и наваливаясь всем телом.

- Что это за тоннель?

- Шлюз... Просто вынужденная уловка. Я проложил его прямо через птичник – это четвёртый сектор. Там много мух и личинок. Поэтому из безопасности я перекрываю при помощи шлюза проникновение лишних насекомых в оранжерею.

- Зачем вы его так затягиваете?

- Мухи могут отложить личинки в растениях и тогда всё пропадёт. Конец. Понимаете?

Ага! Понятно! То есть понятного ничего не было потому что я никогда не слышал, чтобы мухи откладывали личинки в растениях. Даже с моими слабыми, пришибленными школьной тройкой познаниями в биологии, такого дурацкого казуса, на мой взгляд, быть не должно. Хотя я могу сильно ошибаться по поводу этой башни, то есть я вообще мало что понимал и до этого, поэтому сказал на всякий случай:

- Ясно. Так и запишем в деле.

Коридорчик начинался прямо возле люка. Значит, выход с серпантина соединённый вертикальным шлюзом, представлял собой г-образный проход и в верхней части был горизонтальным, и заканчивался всего в нескольких шагах от нас, откуда с самого выхода овально рассыпался по коридорчику странный матовый свет и сочился откуда-то издали. Впрочем, раздумывать уже не пришлось, потому что сразу всё и выяснилось — из коридорчика мы вышли в ещё более странное пространство: стены неожиданно исчезли и перед нами образовался длинный ряд жёлтых матовых стёкол уходящих влево и вправо и будто плавно скругляющихся по всей длине ряда. С обратной стороны стёкол и сочился на нас странный и ровный жёлтый свет. Стёкла были отделены узким проходом, пожалуй метра в два шириной и запирались сплошной стеной так же полукругло уходящей влево и вправо, так что образовывался коридор между стеной и стёклами, отдалённо напоминающий серпантин оставшийся внизу – он так же поворачивал и поворачивал кольцом, пока мы продвигались, но диаметр кольца, на этот раз, оказался, намного больше. К тому же он нигде не поднимался вверх и не создавал пандуса, а просто опоясывал стеклянную стену кольцом. Низкие, немного гнутые стёкла плотно упирались в потолок составленные из огромных прямоугольных кусков, а сам потолок был настолько низким, что я тут же больно «чиркнул» по нему маковкой и сразу ссутулился.

- Чёрт! Это и есть ваша оранжерея?

- Это не совсем оранжерея. Это только врата!

В каком-то неясном месте Горизонтов мягко нажал на скобу рукояти, немного заржавленную и тонко скрипнувшую; толкнул стекло в железной кайме, стекло вдруг превратилось в дверь, и, чуть колыхнув стёкла самой оранжереи, дверь распахнулась и освободила поток сладкого странного запаха влажного и тёплого. Биолог неожиданно замер, прикрыв глаза. Задрав нос, подышал рывками наслаждаясь:

- Вы понимаете какой запах? Просто чудо, а не запах!

- Похоже на парфюмерию. Пахнет парфюмерией из ваших «врат».

- Здесь розы. Пятьдесят кустов, если быть точным и просто лавина наслаждения. До головокружения! Идёмте!

Вслед за запахом из распахнутой двери сверкнул свет. Немного слепящий, но не настолько чтобы привыкать долго. Перешагнув порог и чуть зажмурившись на секунду, успел заметить, как и пол и потолок и стены вдруг все разом исчезли в жёлтом прозрачном мареве.

- А вот это и есть оранжерея. Знакомьтесь!

Горизонтов взмахнул тонкой рукой вверх, вниз, влево и вправо, как-то крестообразно, словно желая быть точным и не пропустить ни одного уголка пространства и я почувствовал, как у меня задрожали ноги: раскрывшееся пространство буквально обрушилось, оглушило, и мы оказались на небольшой площадке огороженной толстым поручнем, которая обрывалась вниз железной крутой лестницей и всё, что за низким стеклом оранжереи секунду назад казалось туманным и тесным, на самом деле обрушилось вниз и развернулось, размоталось во все стороны словно взрыв! Некоторое время я просто стоял пытаясь одной волей вдавить себя в площадку и держаться за поручень так, чтобы никакая сила в мире не смогла меня вырвать из этого места и пришёл в себя лишь от резкого прикосновения. Горизонтов дёргал меня за локоть и, привстав на цыпочки, с интересом заглядывал мне в глаза:

- Что с вами? Давление?

- Не дождётесь.

Чуть отстранив биолога и глубоко вздохнув я сделал над собой усилие. Меня пошатнуло и я ещё какое-то время не мог оторвать рук от поручня. Площадка будто плыла простираясь над глубоким, ступенчатым пространством и жёлтый свет опускался в него искрящимся облаком. Вверху свет почти нигде не преломлялся и не отражался, представляя собой замкнутое, выкрашенное чёрным пространство совершенно неподвижное и неуловимое. Диаметр оранжереи, однако, не был огромным (каким он показался мне сразу), скорее он был странным, необычным, парадоксальным. Судите сами: над головой нависал сильно приплюснутый купол потолка и напоминал перевёрнутое блюдце и был пугающе грандиозным, как и все купола на свете визуально возвышающие пространство. Опускаясь краями купол переходил в стеклянную круговую стену, стёкла упирались торцом в металлических рамах в сужающиеся внутрь каменные циклопические ступени, ступени образовывали по краям несколько круговых террас и превращали пространство оранжереи в воронку. Воронка мерцала и тянула в себя странным зеленовато-коричневым светом и её дно, образующее цирк, было испещрено сужающимися кольцами и, рассечённое лучами, напоминало паутину. Некоторое время я вглядывался в странную, будто рассечённую черно-белыми тенями растительность, клубящуюся на террасах, в неизвестные кустарники и деревья словно в испуге сгрудившиеся в дальнем конце цирка и покачивающиеся в мареве, и мне всё теперь показалось ясным, очень компактным, продуманным и аккуратным. Но почему он выбрал именно такую форму?

- Почему воронка? Почему такая странная форма оранжереи?

- Вы заметили?! - мне даже показалось, что Горизонтов пискнул от восхищения. - Это точный расчёт! Тёплый воздух скапливающийся вверху имеет расширение большее, чем холодный. Но охлаждаясь он немного сжимается и становится тяжелее. Таким образом если разделить воронку горизонтально пополам, то вес воздуха будет одинаковым и в верхней широкой и в нижней узкой частях, а значит и сохранит температуру одинаковой и вверху и внизу. Это моё изобретение. Как вам?

- Непередаваемо!

Во время спуска, когда я с трудом перебирал руки по скользящему поручню, помнится, возникло ощущение пустоты и какого-то странного шелестящего и очень долгого эха. Эха, которое стало нудно повторять каждый шаг по железным гулким ступеням. Но не только эхо, но и в самом верху, откуда мы начали спускаться и где на круговой террасе плотно громоздились гортензии и пиастры, мне показалось что цветы пошевелились когда мы проходили мимо, словно они чувствовали наше движение и отпрянули изгибаясь стеблями.

Ровный, мощный, но не слепящий свет исходил с потолка, окутывал желтизной цирк, покрывал низкую и высокую растительность рассаженную то плотно, то редко, но застилающую всё пространство цирка внизу и взбегающую на стены террасами. На краю цирка растительность была намного плотнее, чем казалось с высоты, а среди разношерстных трав и кустов клубящихся то на уровне пояса, то почти у самой земли, вспархивали разноцветные маленькие бабочки, стрекотали кузнечики. Сквозь буйную и странную растительность, больше похожую на многолетние травы и обычную полынь, прорезались лучеобразные тропинки. Тропинки правда оказались настолько тонкими, что идти по ним можно было только как по линейке. Кроме одной по которой мы собственно и двинулись вглубь по крупному хрустящему песку широкой лентой уходящему к середине цирка. Травы становились ниже и дальше к центру превращались в настоящие грядки. Горизонтов взмахнул рукой:

- Обратите внимание: справа Иван-Чай, а дальше обычный силосный горох, которым Часовщик подкармливает крыс и мышей. Слева брусничная гряда и она восполняет небольшую потребность витамина цэ в крови. А здесь…

- Постойте, а это?

- Что? - Горизонтов смешно повернулся сначала в одну, потом в другую сторону выискивая под ногами то, что меня так могло заинтересовать.

- Нет, это прямо перед вами, - я показал на уродливое дерево, которое странным идолом неожиданно выплыло на нас из кустов сливы. Причём даже сам Горизонтов, как мне показалось, вздрогнул (хотя это могло мне только показаться).

- Ах это!… Это яблоня. Это самое старое дерево в оранжерее и уродства на нём гораздо больше чем яблок, - Горизонтов усмехнулся. - Старость не радость! Я и сам иногда побаиваюсь его.

Яблоня действительно была похожа на всё что угодно, только не на яблоню. Невысокая, толстая, разросшаяся в ширину и с разбросанными в стороны тремя мощными узловатыми ветвями, как толстыми пальцами. Дерево было почти чёрным, развёрнутым на вход и сразу гипнотически притягивало к себе взгляд. На взлохмаченных листьями пальцах вразнобой свисали яблоки – и почти зелёные и спелые. Но яблоки всё равно не оттеняли уродства дерева — чудовищного из бугрящейся плоти разорванной свищами и трещинами, изогнутого стволом так, будто собиралось вот-вот шагнуть тяжело и страшно единственной ногой. Причём черноту яблони и её фантастическое уродство сильно выделял отвесный свет исходящий с потолка.

Свет распространяла странная люстра, (если её так можно назвать), в виде большого ярко-жёлтого и совершенно круглого фонаря опоясанного разноцветными шарами. Шары были намного меньше фонаря, но в них так же были встроены лампочки, которые, по-видимому, и разбрасывали искрящийся разноцветный свет в оранжерее. Вся конструкция «люстры» покоилась на неровных длинных горизонтальных металлических усах, напоминая брызги, замерзшие в пространстве. И свет от них исходил, как бы прощупывая неподвижное кривое и умирающее дерево.

- Это Солнце, – заметил Горизонтов сильнее прижимая к себе кровь, будто она могла выскочить и убежать.

- Солнце? Как Солнце?

- Вот так! Фонарь соединён со световодами выходящими прямо на крышу. Так, что это совершенно естественный солнечный свет.

- А шары вокруг него?

- Это же планеты, разве непонятно? В каждую из них так же встроен световод. Вот смотрите, - биолог поводил вверху пальчиком, словно дело касалось какой-то картинки в книжке, а не огромных сверкающих сфер угрожающе подвешенных в чёрном потолке, - это – горящий металлом Меркурий, вот там – красный, бредовый Марс, чуть южнее холодная и злая Венера, а вот здесь – Земля испещрённая воздухом и континентами. Хорошо получилось? Я, помню, два дня рисовал континенты, хотел чтобы точь-в-точь было. И как вам?

Я честно пожал плечами. Из глубины цирка люстра казалась слишком высокой и, до боли запрокинув голову, я прищурился покачиваясь и влево и вправо, пытаясь хоть как-то найти и выделить Землю взглядом из разноцветной горящей гирлянды, но ничего не вышло.

- Не вижу. Что там можно разглядеть?

Горизонтов вздохнул:

- Увы. Я рисовал тоненьким пером, хотелось как лучше. Чтобы растения ощущали и знали. Это очень важно.

- Почему?

- Они умные.

- Вы сумасшедший. И хотелось вам всё это выделывать. Можно было просто повесить фонарь.

- А вы прагматик! Не понимаете, что «просто» – нельзя. Нужно чтобы всё было гармонично, в этом и есть смысл башни, чтобы растения чувствовали вращение…. Они ведь ещё и вращаются! Верхняя часть пятого сектора динамична, потому что я прикрепил планеты железными спицами к центральному валу Часовщика. И Часовщик выступает здесь в роли Галактики – он поворачивает ежедневно планеты и Солнце таким способом, каким они в действительности поворачиваются в пространстве по отношению друг к другу и к центру Галактики.

- Вот именно в таком порядке планеты и находятся сейчас в Галактике, и без этого никак?…

- Никак.

- Не пойму, чего в вас больше Горизонтов – гения или сумасбродства?

Мне вдруг стало смешно, почему-то представилось, как я буду говорить в суде: «Уважаемый суд. Разрешите представить вам Матвея Горизонтова подвесившего фонарь к потолку и утверждавшего что это Солнце». Смех в зале.

- Кстати, а какова высота потолка?

- Двенадцать метров.

Я снова огляделся. Причём сделал это, как и выразился Горизонтов, теперь, вполне прагматично. То есть, в сущности, мне подумалось, что величина башни вполне сопоставима с величиной уголовного дела. На таком материале и в облпрокуратуру переведут ненароком! Естественно я сразу попытался прикинуть размеры этого материала:

- А диаметр оранжереи?

- Двадцать шесть метров.

- Отлично! А общая высота башни?

- Тридцать метров.

- Перевод!

- Что?

Я сконфузился на секунду, потом попытался представить себе:

- Сколько в этажах, если посчитать…

- Если в этажах, - легко подхватил Горизонтов и явно не без гордости, - то получается пятиэтажный дом.

- Ого!

Цифры меня ошпарили настолько, что вынув блокнот я тут же записал. И даже зарисовал пропорции в виде буквы «т». И вот что интересно: размеры, которые теперь я и привожу лишь по одной памяти (блокнотик-то у меня отобрали), сохранили пространственное ощущение башни. И, хотя самой башни больше не существует в природе (я видел её обгоревшие развалины), я помню каждую записанную цифру. Видимо, так тоже бывает, когда мы делаем что-то случайно или машинально, а память что-то перемещает в голове таким образом, что цифры и целые определения остаются с нами до конца жизни.

- А что вы там говорили про Галактику?

Горизонтов как-то странно встрепенулся, выпрямился, сильно изогнувшись назад, прикрыв один глаз ладонью прочертил указательным пальцем прямую, кажется, из какого-то угла оранжереи вверх:

- Можете записать, если хотите: Солнечная система находится примерно под углом э-э сорок градусов и две минуты по отношению….

- Не стоит!

Здесь я счёл возможным опустить подробности. Мне показалось, что из глубины цирка совершенно невозможно разглядеть потолок и расчёты биолога меня крайне изумили, я вдруг сделал открытие, что потолок невероятно чёрен, и из центра оранжереи он совершенно ничего не отражает и совершенно невидим. Свет словно проваливался в него как бы в бездну, как бы в никуда. Возникло тоскливое и беспокойное ощущение открытого пространства. Ощущение просто невыносимое и если немного прищуриться, то можно и вовсе не заметить длинного и вертикального вала с тавровой поперечной балкой и гаечным креплением на котором держалось под потолком Солнце. Всё неожиданно расплывалось, погружалось в темноту и сверкающие планеты словно повисали в фантастическом чёрном пространстве космоса. Я оторопел. Буквально оторопел! Горизонтов, видимо, заметив моё полуобморочное состояние отбежал от центра по светлой песочной тропинке на несколько шагов и замахал маленькими ручками вверх и решительно и пронзительно поясняя:

- Да, конечно, извиняюсь! Я немного ошибся в скоростях на миллион лет, и Солнечная система по наклонению к предгалактике и Сириусу сейчас находится под углом сорок градусов и три минуты, и с долготой в двести семьдесят. Нет-нет, вы не туда смотрите, Сириус вон там!

Оглянувшись вслед за рукой биолога я снова испытал шок – из непроницаемой черноты потолка, примерно у края сферы, тускло мерцали холодные огоньки которые сразу я отчётливо не заметил, но теперь, приглядываясь всё сильнее и внимательнее, я увидел вначале созвездие огоньков, потом небольшой рукав созвездий протянутый и мутно рассыпанный косо через всю сферу потолка и, наконец обернувшись, я увидел сплошную ночь сверкающую над головой знакомыми и незнакомыми созвездиями.

- Мы сейчас находимся где-то в ста астрономических единицах от Солнца, поэтому созвездия выглядят необычно. Но, восточнее, прямо на вас и сверкает Сириус, он ярче, чем Альфа Центавра и Эпсилон Эридана — левее, а вот Лейтона и Росса вам не разглядеть совершенно, они красноваты и их не видно из-за света… Но если притушить свет, то можно увидеть всё!

- Всё?

- Обижаете! Звёзды это моя гордость, я очень старался и сверялся с каталогами кропотливо. Смотрите!

Прямо с ветки какого-то куста Горизонтов неожиданно снял длинный провод похожий на полосатую змею с квадратной зелёной головой и двумя чёрными точками глаз.

- Это пульт. И сейчас я убавлю свет… Внимание!

Горизонтов с силой вдавил большим пальцем в правый глаз «змеи». «Змея» повиновалась — Солнце вдруг стало угасать, а вверху послышались щелчки электрических коробок. Огромный свет стал медленно съёживаться и перестал выглядеть огромным и искрящимся. Он как бы втянулся в себя, втягивая в себя и края оранжереи и сдавливая её пространство к центру. Стало совершенно невероятно: во тьме, окутавшую оранжерею, планеты стали выглядеть далёкими и висящими в черноте. Края сферы смазались, растения утонули, а на верхних террасах стали выглядеть клубящимися сгустками странной материи так же висящей в воздухе, и над головой образовалась река из бриллиантовых искр. Созвездия засверкали в несколько раз сильнее…

Поверите ли, Андрей Львович, но, на несколько минут, у меня возникло настоящее ощущение огромного глубокого космоса именно здесь в оранжерее, словно вся Галактика действительно находилась здесь, и она вовсе не показалась мне игрушечной, подвешенной множеством лампочек к чёрному потолку. Напротив! Ощущение естественности, невыносимой естественности, буквально прилипло, приросло. И никогда больше я не ощущал бесконечный мир так близко и осязаемо, как тогда в башне. Выдвинутый, придвинутый, сдавленный фантастической силой и нависающий прямо над головой он выглядел совершенно естественно среди поросли трав и цветов в оранжерее, среди порхающих бабочек, стрекочущих кузнечиков и снующих птиц. Почему так происходило? Могу только предположить и возможно ошибиться (за что сразу и приношу свои извинения), но мне кажется, что если сдавить пространство и время до величины осязаемого и наглядного пространства, как это и произошло в башне, так чтобы можно было дотянуться рукой до всего до чего нам приходиться в обычном мире дотягиваться миллионы и миллиарды лет, то время, по-видимому, схлёстывается наслаиваясь друг на друга и начинает убыстряться выстраиваясь в порядок для того чтобы выскользнуть из узкой щели образованной давлением как из бутылочного горлышка и тогда мы видим как оно проносится мимо нас с невиданными скоростями, как рождаются и умирают травы, деревья, цветы, животные! Всё то, что длится столетиями начинает длиться днями и часами. И я могу ошибаться, но бабочка порхающая над головой в солнечных лучах на фоне кромешной тьмы и безмолвных звёзд Млечного Пути, на самом деле имеет такой смысл, о котором мы даже и не подозреваем. Да нет! Чтобы вы, к примеру, подумали, если бы цветы от ваших шагов по оранжерее вдруг вспенились, отпрянули от вас и замерли так будто напуганные? И это было в башне совершенно естественно, это было на каждом шагу и казалось быть по-другому не могло! Но там за пределами башни в обычной природе и травы и цветы и деревья кажутся совершенно бесчувственными, неподвижными. У них какая-то своя непонятная и непостижимая задача рождаться и умирать, заполнять в спешке пространства земли и истлевать в ней. Мы этого не замечаем. Мы не знаем. Мы не ощущаем никакой близости к ним, а цветы к нам. Они мертвы! Но только не здесь, где время и пространство свистит как в бутылочном горлышке…

На плечо Горизонтова неожиданно уселся воробей. Самый настоящий воробей! Уселся и стал точить клюв о красное плечо халата! Он попытался его согнать, но ничего не вышло и тогда он взял его в руку. Воробей смотрел на него с ладоней скашивая то одним, то другим глазом и ничего не делал.

- Какие странные у вас птицы, знаете ли.

- Да ничего особенного, - Горизонтов пощекотал воробья под горлышко, - я просто держу стайку воробьёв против вредителей, вроде колорадского жука и тли.

- И жуки у вас тоже имеются?

- Разные: и энтомофаги и вредители. Без вредителей не обойтись, сами понимаете.

- Не очень. Зачем нам вредители?

- Это сбалансированность. Баланс живых организмов. Как вы не понимаете? Вредители подавляют слишком бурный рост растений в оранжерее, а популяцию вредителей подавляет воробьиная стая, которую в свою очередь хорошо прореживают кошки забредающие с серпантина через специальный лаз.

- Как это «прореживают»?

- Просто — кошки охотятся на воробьёв.

- Как у вас всё просто. Вы позволяете им охотятся на ручных воробьёв?

- Нет, воробьи не ручные. Просто воробьи воспринимают меня как свой вид, то есть «кровного родственника». Вы же понимаете почему?

- Понимаю.

«Родственнику», наконец, наскучило, и он упорхнул, клюнув биолога в палец напоследок. Следом за ним стайка воробьёв внезапно шумно поднялась откуда-то из кустов, пронеслась волной и с громким чириканьем расселась на дереве. И вот что смешно: я действительно в первый раз начал что-то ощутимо, а не гипотетически понимать в башне. Но если человеческий геном присутствует в каждой растительной и животной ткани, значит человек является родственником всем без исключения? Совершенно всем. Начиная с лишайника и заканчивая злосчастными собаками?

- А яблоня?

- Что «яблоня»?

- Эта уродливая яблоня тоже наша «родственница»?

- В семье не без урода!

- Почему она такая? Будто что-то плотское у неё внутри, больное.

- Не знаю точно. Но невозможно угадать, как человеческие гены повлияет на растение. Мутации не предсказуемы. Понимаете?

- Кажется, понимаю.

Из центра оранжерея показалась ещё более необычной: если обернуться, то можно почувствовать себя как бы в амфитеатре, можно увидеть «зрительские ряды» террасами поднимающиеся почти до нижнего края стеклянной стены. Только вместо зрительских голов верхние ряды устилали лилии, розы, гвоздики, астры, гортензии. На нижних – цвёл картофель, который опоясывали какие-то вьюны со свисающими стручками, кажется горох или фасоль. Со средних рядов клонились огурцы, сверкали влажные бронзовые помидоры, бесстыдно раскрывалась слоистая капуста, тыква и кабачки возлежали полными женскими грудями.

- Кажется, это называется террасным земледелием?

- Похоже! Очень похоже, но это сделано для большей вместимости разных культур и для удобства обработки Часовщиком.

- Часовщик всё это обрабатывает в одиночку?

- Да нет же, вы не знаете что такое Часовщик до самого конца. Часовщик это… как бы вам сказать… это многорукая машина. Он везде и он всевидящ и всезнающ. Понимаете?

- С ужасом.

- Тогда я вам всё покажу. Идите за мной.

В разрывах между полукруглыми рядами, так же паутинообразно по отношению к тропинкам исходящим из центра, были устроены лестничные проходы. По одному из них мы стали забираться вверх на террасы. Ступени здесь были каменные, массивные и в некоторых местах скользкие от влаги. Каждые несколько метров ступени образовывали площадки вправо и влево и превращались в уходящие по окружности ряды разбитые на мелкие грядки точными линиями словно разрезами. Затем Горизонтов внезапно повернул на одной из площадок и мы двинулись полукругом вдоль какой-то террасы. Когда растительность немного поредела и Горизонтову показалось, что так будет гораздо яснее, мы остановились.

- Посмотрите, какая точность, какая красота!

Грядки действительно поражали своей геометрической странностью: морковь была высажена в три ряда и разбита зачем-то чётким шахматным порядком. Горох вился по длинным тонким жердям, выстроенным, словно под линейку; свекла с красными затылками, словно взвод солдат на поверке; высохшая кукуруза стрелами торчала в клумбе так, словно это была и не кукуруза, а склад уличных фонарей, аккуратно составленных и подсчитанных. Кроме того, каждая грядка, как и в самом цирке, была заключена в тонкие металлические ограждения по периметру, а по краю ограждений топорщились какие-то длинные механизмы. Только огурцы, пожалуй, несколько выделялись и сбивали чёткость своими неравномерными плодами, сползающими с террасы и цепко оплетающими нижний картофель. Но в самой середине, словно широким разрезом среди высоких растений, красными каплями стелилась земляника. Много земляники. До странного много. Так много, что она терялась из глаз длинным серпом по окружности и явно имела какие-то особенные права на террасе.

- Зачем вам столько земляники?

- Для обыкновенных пчёл… Чу! Разве вы не слышите? - Горизонтов повертел пальцем в воздухе. – Пчёлы вокруг вас.

Только теперь я обратил внимание на утробное гудение. Земляника гудела, как трансформаторная будка мощно и ровно.

- Это пчёлы?– я повертел головой, пытаясь определить. – Как электричество вокруг.

- Пчёлы, обычные пчёлы! Разве можно обойтись без опыления?!

Повсюду кружили пчёлы, привязывались к ногам, рукам, путались в волосах, словно ощупывали и глазами и запахом, гремели крыльями, создавая жидкое чёрное облако над ягодой и электрический гул.

- Не бойтесь. Им не до нас…. Только, я вас умоляю, не шагайте по террасе слишком быстро. Помните о чём я вам говорил?

- Не очень.

- Я вам говорил, что нужно смотреть под ноги, чтобы не наступить на существо и не нарушить природный ритм, не сбить его и не расстроить…

Дата добавления: 2015-07-21