Сумасшедший Брусов. 3 страница

- Собачью душу?

- Да!

Вавилонский опешил. Некоторое время катал во рту языком несколько горошин, потом задумчиво подправил их языком к нёбу и раздавил.

- Что с вами? Зуб болит? – Расков посмотрел на Вавилонского сквозь рюмку.

- Нет. Слава богу – нет. Просто, знаете ли, совпадения, одни совпадения.

- Не может быть коллега! Непроглядова тоже с собаками не в ладах?! – Расков опять засипел горлом намереваясь смеяться.

- Да нет же, Леонид Палыч (Расков выпил бесцеремонно, и не дожидаясь пока Вавилонский закончит) у меня точно такая же история, но совсем уж полный маразм – это мой пациент.

- Постойте – о котором вы намекали по телефону? – Расков с нетерпением впихнул в рот несколько кусков осетрины, раздул щёки, быстро и мелко разжевал, смешно потряхивая животом и плечами, - а с ним-то что?

- Легенда! Фантазия в которой я даже не могу найти ни единого крючка, ни единого пробела.

- Ни в чём не сомневается?

- Ни в чём!

- Надо работать, в чём-то он должен сомневается. Ловите, ловите коллега.

- Вот именно об этом я и хотел с вами потолковать. Вам нужно это видеть.

- Что ж, думаю, что буду свободен завтра или послезавтра. Думаю после обеда. Как?

- Совершенно устраивает! Но есть кое-что и другое. Я вам намекал по телефону о своём положении.

- Господи, да что с вами? Вы больны или проигрались на скачках?

Вавилонский усмехнулся с трудом. Потянул к себе бокал со стола медленно, будто тащил его на цепи. Так же тяжело глотнул, потом медленно провернул дно бокала на ладони со скрипом:

- Можно сказать, Леонид Палыч, проиграл. Дело в том, что пациент, о котором я вам намекал, это спецпациент.

Расков присвистнул:

- Маньяк?

- Нет, коллега. Там что-то серьезное, о чём меня упорно не хотят информировать. Отчёт от меня требует прокуратура из области. В общем, всё серьёзно.

- Что они хотят?

- Не ясно! Третий месяц я кратко записываю его бред и отправляю в область.

- Мудрено что-то.

Вавилонский вздохнул:

- Если откровенно, то пациент абсолютно здоров. И мне неясны мотивы прокуратуры, по которым его упекли в клинику. Если ему хочется разговаривать с собаками и выдумывать всякую чушь — это его дело. Но последние дни меня и самого чрезвычайно заинтересовала эта его собачья (если можно так выразиться) чушь. Дело в том, что он уверен, что собаки умеют разговаривать.

- Собаки? Вот как! Это интересный тип. Так в чём же дело, коллега. Создайте им толковый отчёт именно по этой теме. Я думаю это всё что им нужно… Вот у меня лет двадцать назад был маньяк, так я за него даже премию получил. Думаю, теперь и вам перепадёт премия.

- Вы сказали «премию»?

- Да! Тогда я получил что-то около полутора тысяч советскими.

Вавилонский сник заметно.

- Да что с вами коллега? Вы будто не в своей тарелке сегодня.

- Да-с не в своей. У меня тоже, в каком-то смысле, премия.

Расков заметно побагровел от выпитого, но намёки Вавилонского его неожиданно увлекли так что он даже отставил очередную рюмку решив пока не усугублять:

- Давайте-ка рассказывайте коллега. Думаю вас черти кружат.

- Что ж, - Вавилонский внезапно осушил весь бокал; струйки вина сбежали по подбородку, по шее, и он растерянно стал вытирать их салфеткой, но неловко, размазывая ещё больше. - Я думаю у вас нет оснований сомневаться в моём профессионализме, Леонид Палыч….

- Что вы друг мой? Да ведь мы знаем друг друга….

- Тысячу лет, тысячу лет! – неожиданно продолжил Вавилонский. Потом поднялся из кресла осторожно переставляя ноги поплёлся по кабинету. - Если быть откровенным, то мне тоже перепала премия.

- Так и поздравляю!

- Не спешите, Леонид Палыч. История неприятная в том, что мне просто подняли оклад в три раза. Под этот оклад я купил новую квартиру в кредит, кое-что из мебели. Но несколько часов назад выяснилось, что оклад мне подняли временно. Для обследования и лечения больного. А прокуратура уже затребовала завершение дела — они не довольны моими отчётами. Признаюсь честно: я ощущаю себя теперь каким-то профаном, кабинетной крысой, и я ничего не смог выяснить. Ничего! Я….

- Постойте, коллега, самобичевание в любом случае не полезно для разговора. Что вас тревожит не пойму?

- Мне нужно затянуть обследование максимально, - молниеносно выдохнул Вавилонский.

- Из-за оклада?

- И из-за него тоже.

Вавилонский с шумом опустился в кресло:

- Что вы скажите, Леонид Палыч?

Расков смутился на мгновение, покрутил пальцем рюмку на столе.

- Не думаю, Андрей Львович, что это уж великая проблема. Вы на кого-нибудь ссылались?

- Ещё нет.

- Сошлитесь пока на меня, а я попробую подключить ещё одного человечка из министерства. Но позвольте, что же всё-таки за дело? Ваш пациент…. О чём мы с вами собственно разговариваем?

- Ах, простите… Ситуация, - Вавилонский чуть склонился вперёд, прикоснулся ладонью к виску, - ситуация, в общем, выглядит так: больной Брусов Евгений Николаевич, возраст: сорок лет, на учёте у психиатра раньше не состоял. Из серьёзных заболеваний – гипертония второй степени, около двух лет. Биография же больного довольно простая: окончил юридический факультет в молодости, был в полиции несколько лет, потом переведён в прокуратуру Зборска, где и служил до известного момента старшим следователем прокуратуры. Видимо звёзд с неба не хватал, но его очень ценили за пунктуальность и кропотливость коллеги и начальство. В работе большое внимание уделяет мелочам и имеет несколько раскрытых очень серьёзных дел. В свободное время у него только рыбалка на уме – знает про неё всё. В детстве мечтал быть моряком, отсюда и маниакальная страсть к воде, как мне кажется, потому что в отпуске он как-то месяц провёл на китобойном судне. Имеет ещё одну страсть: пишет стихи, но очень наивные. Впрочем никому не показывает и публиковаться не пытался. Женат был один раз, в браке пятнадцать лет и отношения с женой «прекрасные», как он выражается. Хотя до сих пор она его ни разу не навестила, что очень странно... Трудно уловить из этой истории в какой момент у него произошёл срыв. Но три месяца назад больного Брусова привезли к нам из собачьего питомника. Правда, отношения к собакам он изначально совершенно не имел никакого – у него никогда не было собаки. По словам сторожа питомника: Брусов некоторое время подозрительно вертелся рядом с блоком, где содержались бродячие псы. В другой день он попросил у сторожа «поговорить» с собаками и даже предложил денег. Естественно сторож не согласился. Но на следующий день, вечером, во время обхода, увидел взломанные двери и свет в блоке. В самом блоке он застал умопомрачительную картину: Брусов стоял на коленях перед клеткой с собакой и разговаривал с ней. То что запомнил сторож выглядит так: «Ну, скажи, ведь ты же всё знаешь? Ты, ведь, был в башне. Почему ты молчишь? Ты, ведь, умеешь говорить, я знаю. Я не враг — я друг, и я должен обязательно разыскать их. Скажи, если ты знаешь, куда они ушли?» В общем в таком роде. Естественно, собака ничего не отвечала, а сторож, естественно, вызвал полицию. Брусова задержали, но он тут же стал вырываться, кусаться и, затем, разрыдался. После всего его и отправили к нам. В самом начале он был совершенно невменяем. Пришлось долго держать на нейролептиках, а когда успокоился, то я, как обычно, приступил к диагностированию. Дело, казалось, простеньким — обычная шизофрения, периодический психоз. И я стал готовить Брусова к выписке до следующего приступа, когда ему, возможно, и потребуется стационар. Но тут подключилась прокуратура. Как снег на голову. Мне позвонили, за мной прислали машину, потом посадили в поезд и с комфортом довезли в спецвагоне до областной прокуратуры. Усадили прямо в кабинете самого генпрокурора и даже угощали. Генпрокурор Кипарисов несколько заискивал передо мной, расспрашивал о больном и затем показал бумаги и ордер на его принудительное обследование в клинике подписанное самим министром здравоохранения.

- Ого!.. Постойте, но Брусов и сам работник прокуратуры?

- Верно, и как это не смешно.

- Так зачем же они его того… На принудительное обследование?

- О, как бы мне хотелось знать, Леонид Палыч. Кипарисов тогда ушёл от ответа, но попросил меня подробно заняться Брусовым, ни в чём ему не мешать, а только расспрашивать и расспрашивать, и всё подробно записывать в отчёты. Всё!

- Постойте, Андрей Львович, а что же сам Брусов? Что у него в голове? Что так цепляется прокуратура к шизофренику?

- Фантазии, Леонид Палыч! А антинаучными вещами я не занимаюсь. Но, если вам интересно, то я кое-что записывал на диктофон и обнаружил, что он всегда рассказывает одно и то же, но это не вербигирация, вы уж поверьте. Каждый раз Брусов рассказывал о какой-то мистической башне и меня это крайне озадачило. Время у него не скачет, идеи не меняются и не дробятся. Напротив, они как бы замыкаются в отдельной камере, где время имеет свою ровную скорость.

- Что-то у Бинсвангера припоминаю подобное…

- Нет-нет! Бинсвангер давал именно темпоральные нарушения, раздробленное время. Но здесь этого нет.

- Верно, коллега. Запамятовал. И что же?

- Парадокс! Даже теряюсь! И вот всё это время мне и не давала покоя прокуратура. Всё вертелась вокруг Брусова: что, где, как, правильно ли я его содержу, что он говорит. В общем, вся эта история с башней меня крайне насторожила, и тогда я потребовал от прокуратуры подробностей. Из «подробностей» мне выдали немного, в основном отказав… Да вы можете полюбоваться на это!

Вавилонский опять «выполз» из кресла, подошёл к шкафу, стал перебирать дрожащими пальцами папки с делами больных. Нашёл. Из одной папки выдернул толстый и жёлтый пакет, вернулся к столу, расчистив пространство от тарелки и соуса на скатерти, высыпал фотографии:

- Полюбуйтесь!

Расков стал перебирать снимки. На фотографиях были исключительно развалины: бетонные блоки, куски арматуры лопнувшей и завинченной какой то силой, осколки кирпичей, больших толстых желтовато-матовых стёкол. Всё ещё было перемешано с какой то растительностью торчащей то корнями вверх, то обугленными ветками; вообще всё было сильно обгоревшим будто после взрыва. Потом был общий снимок с высоты: огромное пространство по которому ходили маленькие фигурки пожарных, полицейских и врачей. Пространство было сплошь завалено бетонными циклопическими уродинами обгоревшими так, что предположить из них какое-то строение было просто невозможно. Потом пошли фотографии обгоревших трупов животных с приложенной к ним линейкой. В основном, судя по размерам, – маленьких животных. Но, каких животных, определить по обгоревшим костям было невозможно. На нескольких фотографиях полицейский в резиновых перчатках демонстрировал огромную линзу. С разных сторон сжимая её выпрямленными ладонями перед собой и смешно высовывая язык и выпучивая глаза увеличенные в несколько раз…. Расков усмехнулся нервно, отложил снимки, в волнении нашарил рукой рюмку, выпил залпом.

- Не томите, что это?

- Это и есть то место о котором мне постоянно рассказывает больной. Это развалины башни, где якобы он видел собак на двух задних лапах и говорящих по-русски.

- Что вы ему поставили – я забыл?

- Паранойя отягощённая мощным галлюцинаторным синдромом.

Расков неожиданно напрягся:

- А вы сами верите в это?

- Во что?

- В говорящих собак. Почему бы и нет, правда?

- Возможно, но в этой вашей иронии, Леонид Палыч, отсутствует одно важное звено – собаки.

- Как это... Уточните, коллега.

- Обгоревших собак не обнаружено.

- Прискорбно, - Расков вздохнул облегчённо, но как-то заиндевело словно сожалея, - а ведь как здорово было бы: говорящие собаки, двуногие собаки, а? Что случилось с башней?

- Она неожиданно сгорела и обрушилась.

- Надо же…. А когда это произошло?

- Почти год назад.

- Не помню, в газетах не сообщали.

- Это и понятно. Они ведь не могут сообщить о говорящих собаках в сгоревшей башне.

- Почему? Они верят в говорящих собак?

Вавилонский пожал плечами. Помолчал несколько секунд и вдруг вздрогнул почти плаксиво:

- И что? И что вы мне скажете, Леонид Палыч? Во что лично мне верить?

- Постойте не заводитесь. А что говорит пациент?

- Одно и то же: попал в башню такого-то числа, во столько-то часов, видел собак живущих в маленьких собственных домиках семейными парами, прямоходящих и пытающихся говорить. Всё как у людей. В общем — какая-то разумная собачья цивилизация. Полная утопия. Я перепроверял его каждый месяц, но один и тот же рассказ совпадает до мелочей – меня это настораживает. Он помнит даже время некоторых событий.

- Но это не достижение, я тоже иногда смотрю на часы и припоминаю, но гипермнезией я не страдаю.

- А всё остальное?

- Во всё остальное я не имею права верить коллега, - Расков неожиданно рассмеялся, - а хотелось бы! Говорящие и прямоходящие собаки. Думаю с диагнозом вы не ошиблись, но нужна более детальная проработка, уточнение. Может, вам не стоит так слишком категорично отказываться от фантазий? Может, стоит дать ему выговориться? Если больной конфликтует со средой, то фантазии просто защитная реакция. Вернее: он пытается разобраться в этом конфликте с историей. Апеллируйте к истории, коллега… А вы не пробовали побывать на этом месте?

- Я думал об этом. Звонил в прокуратуру, но они сказали, что уже всё расчищено бульдозером и ничего нет.

- Жаль. Да. Действительно жаль. Задача… Но всё-таки, побывать там, хотя бы подышать этим воздухом безумия... Я бы, на вашем месте, себе не отказал.

- Вы так считаете?

На столе пискнул и разревелся «канканом» телефон.

Громко. Показалось слишком громко хотя кнопку громкости никто не трогал и всё было как обычно. Вернее не всё было как обычно, потому что вечером Вавилонскому никто не звонил по внутреннему. Значит, это был необычный звонок. Что это? Взял трубку холодной рукой, помедлил по привычке. Трубка сразу и бешено затарахтела:

- Андрей Львович! Андрей Львович!

- Алло.

- Андрей Львович, это вас санитар Савельев беспокоит.

- Что вам, санитар?

- Этот Брусов из сто семнадцатого бокса вас требует.

- Какого чёрта вы звоните мне! Скажите, что послезавтра на обходе я с ним….

- Нет-нет, он вас требует немедленно. Вот какое дело. Приставил отточенный карандаш к горлу и говорит, что покончит с собой если что.

- Как это? Откуда у него карандаш!

- Вы же сами велели ему выдать.

- А-а-а! - Вавилонский будто захлебнулся.

Бросил трубку мгновенно забыв про ноги, забегал туда-сюда, что-то схватывая в карманы со стола, с кресла. Опять подскочил к телефону, схватил, крикнул зачем-то в гудящую трубку:

- Передайте что сейчас буду! Немедленно! Леночка несите ещё один халат Леониду Палычу!

Кинулись. Расплескивая воздух халатами втроём бросились в лифт. Потом из лифта в коридор. Пробежали зигзагами наталкиваясь на взъерошенных, взволнованных санитаров. Через поворот вырвались к сто семнадцатому с метущимся у толстого стекла Савельевым с резиновой палкой.

- Что?!

- Сидит! – Савельева трясло мелко, как после холодного душа. - Набычился и сидит!

- Открывайте.

- Опасно. Может в микрофон?

- Открывайте!

Савельев пошевелил связкой ключей. Замок погудел электричеством, брякнул, откидывая подпружиненную дверь и все вчетвером втянулись в бокс.

- Осторожней!

Савельев перегородил тут же собой выход, расставив руки.

- Что происходит?! Встать! – Вавилонский взвился зачем-то истерично, на что тут же получил лёгкий отлуп:

- Будет вам. И не подумаю.

Брусов отозвался монотонно, поудобней скорчился в углу кровати подобрав ноги по-турецки и прижимая спину к стене. Посмотрел себе в пах и ещё сильнее вдавил в горло карандаш.

- Полюбуйтесь, Леонид Палыч!

- Вижу коллега.

Вавилонский сделал гримасу:

- Скажите-ка нам, Брусов, что это у вас за уголовные штучки?

- Это я вынужденно, Андрей Львович. Савельев, гад, не хотел вас звать.

- Ну, а теперь то вы уберёте карандаш, ведь мы уже здесь.

- Не могу – рука затекла.

Всё вчетвером неожиданно растерялись. Вавилонский замер с открытым ртом, почувствовал, как стремительно вспотел. Сбоку подлез Савельев, зашипел на ухо:

- Давайте я его шибану, Андрей Львович? С Гошей Пироговым с пятого этажа. У нас это в миг.

- Не надо никого «шибать».

Вавилонский осторожно сделал шаг к кровати, «прощебетал» выворачивая улыбку:

- Успокойтесь! Успокойтесь, Брусов. Я вовсе не подхожу к вам, но обратите внимание – не могу же я стоять на месте вечно. Это противоестественно человеческой природе. Человек хотя бы должен переминаться с ноги на ногу. Понимаете? О, я вижу вы меня отлично понимаете. Вот видите – у меня в руках ничего нет, - Вавилонский повертел ладонями, - к тому же я пожилой человек и уж точно слабее вас. Поэтому мы пришли вас только слушать…. Поэтому мы вас слушаем…. То есть….Итак, мы вас слушаем.

- Вы не слушаете. Вы придуриваетесь, - монотонно отозвался Брусов.

- Ну-у…

- Ладно уж, - Брусов вздохнул изогнутой спиной так, будто спину надули и сразу же спустили. - А это кто с вами?

- Вот это деловой разговор! Прошу! Мои коллеги: старшая медсестра Непроглядова, она же моя бессменная секретарша, и мой старый друг, врач – Расков Леонид Павлович.

- Профессор, - уточнил Расков.

- Да-с профессор…. Вот, видите, сам профессор вами заинтересовался.

Брусов поводил отрешённо взглядом по ногам, по животу Раскова, перевёл взгляд на Непроглядову и поражённый чем-то пожевал нижнюю губу, потом верхнюю:

- Уберите её, она похожа на смерть.

- Почему?

Вавилонский спутался, кашлянул в кулак:

- Впрочем… Ле-леночка….

Непроглядова простояла несколько секунд в глухом, тактичном ожидании, причём совершенно не изменившись в своём монументальном лице, потом развернулась и исчезла за дверью так, словно её не было вообще.

- Нехорошо как-то….

- Мне всё равно. Не люблю профанов, - Брусов убрал карандаш от горла оставив длинную чёрную вмятину на артерии похожую на кратер, скорчился от боли разогнув руку. - С-с-с, а ваш профессор хотя бы в курсе?

- Абсолютно.

- С-с-с, хорошо. Выключите свет и посмотрите в окно.

- Свет?

- Да. Это нужно увидеть из темноты.

- Что увидеть?

- Я же сказал – выключите свет!

Свет погасили и все втроём, включая и Савельева, придвинулись к окну, вернее к узкой щели почти под потолком с перекрестьем из железных прутьев. Увидели уличный фонарь, потом по очереди оглядели пространство вокруг, подпрыгивая и привставая на носочки, но больше ничего значительного не обнаружили; помолчали пытаясь не взволновать пациента горькой правдой, но Савельев всё и испортил с присущей простотой мысли:

- Фонарь. Только фонарь, Андрей Львович.

- Увы.

Брусов взбеленился неожиданно, прямолинейно:

- Откуда фонарь на шестом этаже?! Дураки! У нас даже здания напротив нет, а вы – «фонарь»!

Горечь поражения не сразу дошла до Вавилонского:

- Да-с, а откуда у нас фонарь на шестом этаже, а, Савельев?

Савельев вдумчиво пожал плечами.

- Постойте. Чепуха какая-то коллеги, - Расков протащил стул к окну и, взгромоздившись толстым крючком, ещё более внимательно стал изучать кварцевые блики на грязноватом стекле ухватившись за железный прут. - Это вовсе и не фонарь я бы сказал…. Это скорее что-то в небе…. Такое как сигнальная ракета, только висит и не сгорает. Может, на парашюте.

Брусов громко скрежетнул зубами:

- Это звезда.

- Таких звёзд не бывает, вы уж простите меня….

- Это Рождественская Звезда.

Расков тут же спохватился, кивнул:

- Э-э, как же мы не заметили!

Прилежно подыгрывая потянулся взглядом в глубину тёмно-синего вечернего неба пытаясь обнаружить расстояние и… тут же перепугался. Пространство умозрительно распахнулось, промчалось ввысь, и Расков болезненно и физически ощутил, что звезда болтается вовсе не здесь над крышами города, и вовсе не там за облаками, и не сразу за пределами силы тяготения планеты. Звезда «болталась» в глубине космоса, в чёрной тоскливой глубине космоса! и была безрассудно кем-то придвинута поближе к Земле. Но гораздо дальше Луны. Причём вокруг ослепительного свечения искрился замысловатый оттянутый в сторону ореол из жёлтого, красного и зелёного. Цвета накладывались один на другой, прорезая металлическими стрелами и как бы цепляясь за вечернее, пасмурное и холодное небо и тем самым обнаруживая себя и настаивая на своём появлении. Во всяком случае так ему показалось:

- Конечно! Это Рождественская звезда, Андрей Львович. Самая натуральная. А какой же ей ещё быть? Только такой она и бывает – яркой, отличной и качественной звездой. Правда ведь, Андрей Львович?

- Юродствуете?!

- Как?

Брусов сорвался совершенно внезапно. Провернувшись ветром, будто ослеплённый бросился к выходу, случайно сбивая в тесноте профессора, но тут же был отброшен хлёсткой пятернёй Савельева и укатился на спине в угол.

- Выпустите! Выпустите по-хорошему!…

- Охрана!

В полутёмной комнате всё происходящее показалось Вавилонскому взрывом: Расков ещё секунду балансировал на падающем стуле, как гигантский цирковой акробат, но потом огромно и смешно встряхнув животом, страшно хлопнулся малиновым носом о металлическую дугу кровати и замер на полу в кровяной луже. В бокс ворвались ещё люди. Вавилонский скользнул в коридор, прилип к стеклу, откуда он мог безопасно видеть как извивающегося Брусова уже крутят, бьют, что есть силы, вкалывают аминазин и приворачивают ремнями к кровати. Брусов охает, захлёбывается от боли, пускает слюни. Внезапно он встречает ужасный взгляд Вавилонского за стеклом и, замерев на секунду, принимается орать:

- Выпустите! Выпустите, Андрей Львович!… Слушайте!… Туда надо идти! Туда!… Выпустите отсюда! Я пойду! Умоляю!

Вавилонский онемел. Не смог ничего сказать, не отдал распоряжений и даже не стал орать на персонал, как это обычно происходило в такие моменты. Во рту словно образовалась вязкая масса и всё, что он видел через стекло, словно увидел в первый раз: как на экране в кинотеатре вспыхнул неоновым светом бокс, вспыхнули мечущиеся крупноплечие санитары. Потом из бокса выволокли опустошённого, окровавленного и перепуганного насмерть Раскова. Зацепив заплывшими зрачками главврача, он внезапно погрозил ему пальцем:

- И не просите… И не просите!

Вавилонский промолчал туго не в силах ни прожевать, ни выплюнуть немоты. Но в голове подпрыгнула мысль, вскрикнула, застонала прихрамывая: «Что не просите»?

Раскова пронесли в ординаторскую и брезгливо положили на диван.

Вавилонский не помнил как вернулся в кабинет, как снял халат, надел туфли, вызвал такси, выключил свет в кабинете и распрощался с Непроглядовой. Как спустился из подъезда во двор клиники, сел в такси, как ехал, как долго стоял в пробках и машинально считывал рекламу с витрин, как вышел из машины и стал подниматься по лестнице. Не помнил даже как вспомнил, что подниматься не надо, и что в его новом доме есть лифт. Он поднялся на лифте, вероятно (конечно и этого не помнил), и очнулся только когда вставил ключ в новый замок дверей своей новой квартиры, потому что лязг замка напомнил ему лязг замка сто семнадцатого бокса с которого и началось, видимо, его беспамятство. Войдя в квартиру, которая ещё отражалась пустотой при каждом шаге из-за недостатка мебели и мягких ковров, он наспех разделся, ужинать не стал, посмотрел на жену удручающе на что Клара Ивановна испугалась до смерти:

- Тебя молнией ударило?

Вавилонский ничего не ответил. Чуть склонился и поцеловал её в щёку густо приправленную ночным кремом. Потом заперся в кабинете, повалился на диван и не открывал на стук Клары Ивановны потому что принял снотворное и тяжело уснул без всяких снов, как будто полетел в пропасть.

Проснулся от холода. Повертелся на диване в темноте не понимая где он, почему в брюках и рубашке, почему так холодно и одиноко. Сел в темноте, дотянулся до лампы, включил, обнаруживая приоткрытое окно в щель которого наддавал влажный весенний воздух с запахом ночной слякоти. В голове шумело будто с похмелья хотя он не напивался уже лет двадцать. Потрогал виски и не успевая вспомнить происшедшее поплёлся закрыть окно. Ноги заболели сильно, видимо на погоду. Выглянул в окно, увидел как в холодном воздухе прорезаются крупные хлопья снега. Закрыл. Вернулся к дивану на разболевшихся старых ногах. Стал растирать их по очереди чувствуя, как ступни страшно захолодели и надо бы принять горячую ванну, а потом закутаться в длиннополый махровый халат, как в кокон и снова попытаться уснуть. Он взял халат, поплёлся в ванную мимо пяти своих спящих комнат, вернее заняты были только две: спальня в которой спала жена в одиночестве и комната внука Коленьки гостившего на каникулах. Дальнюю комнату Вавилонский стал превращать в настоящую библиотеку стаскивая туда коробки со старыми книгами и ещё с одной он пока не знал что делать и под что её пристроить. В предпоследней, у него был кабинет, откуда он собственно и начал свой путь по коридору.

Вавилонский шёл в темноте на ощупь и довольно медленно – он ещё не привык к новой квартире и не помнил, как далеко по коридору можно нащупать ручку дверей в ванную поэтому его рука бесконечно скользила по правой стене, по новым мягким обоям в клеточку. Очень приятным обоям. Особенно при свете, с таким нежным, спокойным, сиреневым отливом, когда солнце заглядывало в высокий коридор с лоджии и преломлялось лучами, как бы расплёскиваясь в арочной конструкции под потолком на входе и в конце коридора. Вавилонский остановился внезапно, прижался плечом к стене и потом щекой. Тоска окутала его мягко и он разбросал руки словно пытаясь толкнуть стену. Замер прощаясь со своей мечтой, большой удачей старого человека, маленьким подвигом, который он мог совершить ради своей семьи, но который совершить не смог. Не смог, потому что чего-то в нём недоставало для подвига.

После горячего душа его ещё знобило и он надел свитер, поверх ещё махровый халат, на ноги – толстые вязаные носки и, не надевая тапочек, как призрак вернулся в кабинет. Включил ночник, достал из комода папку с кредитным договором и со счетами, стал внимательно и дрожащими руками раскладывать их на столе и потом записывать в столбик все цифры оплаты помесячно, хотя делать это было бессмысленно, – ясно и без расчётов, что он едва ли выплатил двадцатую часть квартиры. Но ему хотелось какого-то порядка, такого порядка, который требуется человеку, перед самым концом, чтобы знать, отчего это произошло и чтобы не сделать ошибки в будущем. Как соборование перед смертью. Правда будущего у Вавилонского уже почти не было. Тогда он посчитал все проценты за пять лет и из общей суммы вычел выплаченную. Цифра с несколькими миллионами толкнулась ему в желудок и вызвала изжогу. Получилось – будто и не платил ещё, кроме сущих копеек.

Он разбил оставшуюся сумму на пять договорных лет, прибавил к ней зарплату жены, кредит в стороннем банке, который он мог бы получить и ещё ту небольшую сумму от дочери и зятя, которую бы они могли давать раз в месяц в счёт будущего наследства. Но ничего не вышло – не хватало. Тогда он мысленно продал дачу и старый гараж за городом, прибавил на все месяцы, но здесь окончательно угодил в ловушку и сник. Денег не было, и просить их было уже негде. Повалился на диван и, закрыв глаза, представил себе, какой ответ может прийти из прокуратуры на днях. Представить можно было его более реально написанным от руки на тоненькой бумаге, или отпечатанным на глянцевой, как это сейчас модно. Ответ не может быть отрицательным, так как Брусов действительно болен, но и не может быть до конца положительным, потому что затягивать дела там не любят. Прокуратура любит отчётность, раскрываемость и т. д. Значит, дадут ему месяц и не больше, как обещал Тугов. Значит, у него есть месяц. Месяц они ещё поживут в этой квартире, полюбуются красными закатами с шестнадцатого этажа, попьют кофе в прохладной лоджии. Клара ещё обязательно посидит в библиотеке, проверяя тетрадки своих лицеистов, а Вавилонский ещё погладит в задумчивости в своём кабинете огромную собаку. Обязательно собаку! Ведь они собирались завести огромного мастиффа, или ещё какую-нибудь собаку, как настоящие пошлые мещане это делают в огромных квартирах. Опять собаки…. Вавилонский застонал, закрывая лицо руками.

- Это была не молния, а грузовик и он проехал тебе по лицу. Так ведь? Не вздумай юлить. У тебя всё в порядке?

Клара вошла в комнату как-то незаметно, видимо в тот момент, когда он закрывшись руками представил себе как поглаживает тёплую шерсть мастиффа.

- Всё хорошо, Кларочка. Просто нервы.

- У всех нервы. У меня тоже нервы. – Клара приподняла его ладонь от лица и посмотрела в красный мутный глаз. Длинные, седые волосы коснулись его ресниц, щеки и волосы запахли мятой, шампунем, мылом, цветами и потом. Вавилонского немного успокоил запах, – хорошие запахи всегда успокаивают, – нервы ослабли, словно провисли.

- Сколько сейчас времени Кларочка?

- Два часа ночи.

- Кошмар. Расков…. А, Расков не звонил?

- Нет.

Вавилонский застонал. Вдруг отвернулся, вжался лицом в диванную подушку. Хотя, что в сущности неожиданного? Стоило ли чего-то ожидать после всего. Старик обиделся из-за сломанного носа. Да и кто бы не обиделся на его месте? Ничего не произошло. Ничего. Нужно попробовать звонить утром и сильно извиняться.

Дата добавления: 2015-07-21