Прояснение. 2 страница

- Растения?… Я правильно понял? Вы сказали: растения поливали человеческой кровью в башне?!

- Да! И это находка… Вернее гениальная фантазия Брусова буквально переворачивает любые представления о природе. Вам так не кажется? Вам не кажется, что Брусов гений?

- Нет, - немного поколебавшись, но вдруг с какой-то странной твёрдостью и сухостью произнёс Кипарисов.

- Значит, вы отказываете мне в продолжении работы? Следует так понимать?

- Но это вы пытаетесь быть убедительным, Андрей Львович, а не я.

- Отчасти — да. Тогда что вы…

- Нет-нет, я хотел только заметить, что в остатках растений на месте сгоревшей башни была действительно обнаружена человеческая кровь.

Вавилонский оторопел и от неожиданности его даже пошатнуло. Потом он сделал над собой усилие, преодолевая нахлынувшую слабость, постарался продолжить разговор сухо и по деловому, как бы совершенно не отвлекаясь на ошарашивающую новость:

- Вот как… Но… Допустим. Почему бы ей там не оказаться, если землю поливали человеческой кровью. Допустим, что и здесь Брусов сказал правду и в лаборатории проводились эксперименты с…

- В уже закрытой лаборатории, обратите внимание!

- Однако, Брусов говорил, что Горизонтов получал гранд от института.

- Это враньё! Он ничего не получал с начала века.

- Ну, допустим, «закрытой». Ладно. Что ж здесь странного? Тысячи учёных ведут исследования на свои деньги. И вся ситуация складывается таким образом, что некий старший следователь Брусов отправившись на рыбалку решает заночевать именно в лаборатории некоего Горизонтова, но то что он там видит просто сводит его с ума, происходит спутывание сознания. Мозг начинает защищаться и, чтобы хоть как-то объяснить всё происходящее, вырабатывает вполне логичные защитные реакции. Брусов ведь следователь, а значит у него есть все основания подозревать криминал. И именно с этого момента он всё истолковывает по-своему. Он как чернокнижник начинает путать реальность с вымыслом, научный эксперимент с фантастикой. Но вершиной фантазии Брусова конечно же становится Часовщик, который по его мнению всем и заправляет словно мифический Архонт управляющий природой. Часовщик, которого создал Горизонтов в виде машины, внезапно стал живым одноимённым существом... Будто демон стоящий на вершине пищевой пирамиды над некими полуразумными мутантами. Вам это не кажется гениальным? Лично мне кажется. Даже сам Горизонтов наверняка пожал бы ему руку.

- Пожал?

- Пожал.

Кипарисов неожиданно усмехнулся:

- Вы просто вскружили мне голову, Андрей Львович. Хотя ваша версия выглядит так, словно вы и сами ничего не понимаете, но пытаетесь, пытаетесь разобраться! Я ничего не смыслю в психиатрии, но вы очень убедительны. Вернее были бы убедительным, если бы я кое-чего не знал о пожаре в Тальцах.

- Вот как?

- Да, но всё что вы предложили неожиданно и точно укладывается в некоторые факты предварительного следствия, которые трудно назвать шизофренией. Я бы сказал — это вовсе не шизофрения.

Кипарисов замолчал, перестал расхаживать вдоль стола и снова тяжко уселся против Вавилонского сложив руки; несколько секунд раздумывая трепал толстыми пальцами рукав форменного пиджака, потом вытянув палец прищёлкнул по столу ногтем:

- Возьмём по порядку, первое: дело в том, что после пожара в Тальцах стали происходить необъяснимые вещи… Кстати, когда вы были в Тальцах вы разве не заметили, что деревня опустела?

- Заметил, но не придал этому значения.

- Сейчас придадите. В Тальцах осталось два или три жилых дома. Все практически выехали.

- Всё так серьёзно?

- Ещё бы. Второе: представьте себе бабочек с кровавыми крыльями высасывающих мух, тараканов выедающих картофельные поля и воробьёв садящихся прямо на плечи и на головы людям. Но и это ещё не всё! Представьте себе кошек греющихся у костра.

- Странно, но представить могу. Моя кошка на даче у камина…

- Но ведь ваша кошка на даче сама не разводит камин и не тащит хворост из леса?

- Но это бред.

- Разве? Местные жители видели в лесу стаю кошек греющихся у костра и подкидывающих хворост в огонь. Что вы скажете? А что вы скажете о колонии крыс в том же лесу строящих себе прямоугольные гнёзда?

- Скажу, что этого не может быть.

- Может! И наконец третье: все эти животные неожиданно погибли так же как и появились. Смерть их была мучительной. Кошки, например, перед смертью ползли к месту пожара и орали так что душу раздирало, потом их скручивало и они погибали в конвульсиях. Мистика!… Они погибли все в течении нескольких дней словно сговорившись.

- На вашем месте я бы сделал вскрытие.

- Вскрытие? Да! Вскрытие это самое интересное. Вскрытие показало, что они погибли от острой анемии и лейкопении.

- Этого не может быть. У всех сразу?

- Да. Исключений не было.

Вавилонский окаменел. С минуту он сидел неподвижно тупо уставившись в пуговицу на лацкане прокурорского пиджака и чувствуя как на него наплывает то жар то холод. Потом в голове затюкали, загромыхали мелко молоточки: «Ничего не понимаю» И внезапно для самого себя сказал то, что всколыхнулось и вытянулось из памяти:

- Горизонтов говорил: «стоит мне исчезнуть – с моим исчезновением погибнет всё»... Странно.

- Что вы сказали?

- Вспомнилось, - Вавилонский нервно усмехнулся. - Все животные как будто утратили бога. Вам не кажется?

- Б-бога? - Кипарисов заикнулся и его огромное лицо внезапно поглупело. - Что это значит? Я не понимаю?

- Горизонтов был как бы богом, то есть… создателем их и хозяином.

- Тогда всё ещё более путано. Нельзя ли пояснее, Андрей Львович?

- Можно. Горизонтов утверждал, что животные не смогут жить за пределами башни, потому что они нуждаются в особом уходе. Там были ещё, кажется, человеческие трупы и они использовались в пищевой цепи... Вы не находили трупы?

- Трупы? Тут ещё и трупы. - Кипарисов сделал круговой жест в воздухе. - В общем! В общем картина проясняется, но только технически, но всё это полная чушь.

- В каком смысле? - Вавилонский опешил.

- Вскрытие, знаете ли, показало кое-что важное. В геноме всех животных оказался одинаковый неизвестный синтетический ген, который стремительно разрушался. Я не биолог, но передам вам только то, что слышал от наших экспертов: ген отвечает за развитие мозга у животных с особыми свойствами.

- Свойствами?

- Да! Человеческие свойства! И никакой «особый уход» развить их не способен. Это чушь!

- Что же тогда не чушь?

- Вещество! Эссенция, которую удалось создать Горизонтову. Нам нужна её формула. Вещество неустойчиво и синтезирует ген сознания только на время, поэтому животные и погибли без него. А! Вы как психиатр можете что-то предположить?

- Транквилизаторы и нейролептики, - Вавилонский опять скривился в нервной усмешке, - этого явно недостаточно для синтеза. Постойте...

Вавилонский почувствовал себя странно. Отложив салфетку и чуть звякнув посудой поднялся из-за стола ощущая прилив лёгкости и головокружение, которое стремительно усиливалось. Предчувствуя конец и покачиваясь на ногах поторопился закончить незаконченное:

- Не может быть... Всё это какой-то бред. Бред. Брусов говорил, что Горизонтов тоже искал уравнение бога поливающего землю своей кровью. Но это же бред. Вы все бредите?

Кипарисов неожиданно стал расплываться и подпрыгивать, ладони оторвались, поболтались в воздухе и схлопнулись:

- Браво! Вот, видите, всё проясняется и мы стали, наконец, полезны друг другу. Теперь мы оба сходим с ума. Кстати, что говорит Брусов о судьбе самого Горизонтова?

- Ничего, - произнёс Вавилонский переламываясь и обрушиваясь на пол.

Возникла глубокая и чёрная пауза похожая, наверное, на смерть, а потом знакомый противный туман сквозь который стали проступать силуэты. «Эволюция», - шевельнулось почему-то в голове Вавилонского и силуэты стали проступать резче.

- С прибытием, Андрей Львович! Как себя чувствуете?

Кто-то вслед за голосом скользнул пальцами по его руке и остановившись на запястье легонько придавил пульс, потом отпустил.

- Восемьдесят семь. Чуть повышенный, но уже не опасно. Не давайте ему кофе.

Силуэты закончили эволюцию и окончательно обрели форму: Тугова — слева, Кипарисова — справа, и ещё кого-то в белом халате со стетоскопом в ушах. Все трое смотрели на него сверху и были страшно напряжены.

- Что случилось?

- Вы упали на пол.

- Сейчас… сейчас…

- Вы помните где вы находитесь?

- Да-да.

Вавилонский поднялся с дивана и сел. Голова страшно болела и потрогав рукой затылок он ощутил жар. Рука оказалась липкой от крови.

- Ещё сочится, но это ненадолго. Удар был очень сильный.

- Как это понимать?

- Контузию вы понимаете?

- Конечно. Я, ведь, врач.

- Врач?

- Психиа-а-а-тр, - словно толкнул воздух Кипарисов.

- Понятно… Тогда через тридцать минут загляните ко мне в кабинет. Я наложу вам небольшой шов, коллега.

Стетоскоп скользнул под подбородок, остановился на артерии и защекотал прохладой. Вавилонский сморщился от неожиданной боли в затылке. Боль словно толкалась изнутри, потом, будто выдыхаясь останавливалась на несколько мгновений и принималась снова толкаться разламывая голову.

- Вам больно — это хорошо. Шок проходит…Итак я вас жду через полчаса.

Стетоскоп сверкнул напоследок никелем в глаз Вавилонскому и исчез под воротником белого халата. Врач ушёл. Вавилонский уперевшись руками попытался привстать, чтобы прояснить своё состояние, но тут же почувствовал головокружение и решил отложить. Вдоль дивана расхаживал грузно Кипарисов:

- Не пытайтесь! Не пытайтесь! Вам сейчас покой нужен… Напугали вы нас, Андрей Львович, признаться. И всё это, знаете ли, мистическое такое, и тут вы — бах на пол! Мурашки по коже. Как вы себя чувствуете?

- Никак, - соврал Вавилонский, хотя боль была невыносимой.

- Да! Понимаю!… Андрей Львович, вы помните о чём вы говорили?

- Я сказал «никак».

Кипарисов покраснел, потом взмахнул массивными руками мгновенно оставившими за собой какой-то мутноватый свет в воздухе. Словно рук было множество и все они слились в полотно, как бы раскручиваясь из свитка в виде форменного рукава с нашивками.

- Нет-нет, я хотел спросить об этом… То есть перед тем, как вы потеряли сознание. Вы сказали об уравнении бога поливающего землю своей кровью. Это какой-то биологический казус? Это правда? Помните? Это же чистое откровение. Это след! Расскажите всё подробнее.

Вавилонский зажмурился от боли, ему вдруг стало смешно и злобно от этой неожиданной самоуверенности форменного рукава, а скорее оттого что уже знал сам, но объяснить пока не мог:

- Подробнее? Подробнее я не знаю… Я ничего не знаю. Неужели вы думаете, что в отношениях с богом биология уместна?

- Что же тогда думать?

- Биологии здесь больше нет. Вы, разве, не чувствуете? Неустойчивого гена не бывает.

Лицо Кипарисова опять поглупело:

- Сложно всё это. Возможно, я и не привык к таким вещам, Андрей Львович. Ведь психиатр вы, а не я… Но, ведь, какая-то логика должна быть?

- Это поэзия. Божественная поэзия.

Кипарисов снова стал расплываться и, удлиняясь, перемещаться к окну. У окна он остановился и развернувшись затылком заложил за спину плоские, пухлые ладони; расставив ноги стал нервно и сконфуженно встряхивать коленкой.

Домой Вавилонский возвращался как в бреду. Поезд всё шёл, шёл и шёл. И пора бы ему уже остановиться, а он всё шёл и шёл… Голова нестерпимо и толчками болела. И когда толчки умолкали, то Вавилонский засыпал неожиданно и глубоко. Потом просыпался, оглядывал безумным взглядом купе и смотрел на часы уверенный что должны уже приехать, но часы показывали каждый раз полчаса с того момента как он уснул и это его удивляло. Казалось, что время остановилось, заклинило и болталось маятником то вперёд, то назад отзываясь болью в голове. Наконец он догадался: он не спал, а просто бредил... Ночью, совершенно измученный, он вышел из купе и раскрыв окно чёрной дырой стал дышать холодным и резким воздухом, чтобы прийти в себя.

Воздух полыхал холодом, саднил редкими дождевыми каплями и когда Вавилонский освободился от внутреннего жара и проклятого непроходимого бреда он удивлённо обнаружил, что поезд был наполовину пустым, если не на треть. В открытых чёрных купе хлопали сдвижные двери показывая пасти как беззубые рты, захлопывали пасти словно чавкая и лязгая от голода, потом поезд переваливался немного на повороте и пасти снова раскрывались… Из открытого окна хлынул дождь. Под косым углом он рассыпался по коридору рванув занавески. Вавилонский повернулся, чтобы снова вернуться в купе и вдруг понял, что совершенно не помнит: был ли он в купе один или ещё с кем-то. Это было уж совсем странно и он обречённо и с внутренним трепетом отодвинул дверь. На кровати, как наваждение, как призрак сидела многорукая девушка. Вернее ему сначала показалось, что она многорукая и он замер на пороге от неожиданности. Время действительно замедлилось и он не мог уловить движение её рук. Но постепенно всё прояснилось: девушка одной рукой пила пиво из банки, другой поедала арахис из пакета и третьей — перелистывала книгу на коленях подобрав под себя ноги. Вавилонский сел против неё сложив локти на столик и испытывая неловкость из-за вынужденной близости, какая обычно возникает в полупустых поездах. Потом он задумался о замедлении времени и его неожиданно стали успокаивать плавные и ловкие движения тонких рук с длинными перламутровыми ногтями, которые то выхватывали орешки из пакета, то быстро опрокидывали банку в рот, то с тихим шелестом перелистывали страницу и от этого мельтешения казалось, что у девушки много рук. И так всё это происходило монотонно, тихо и кругообразно, что Вавилонский снова заснул сидя, и во сне, уронив голову, ткнулся виском в стекло.

- Вы, наверное, спать хотите, а я тут читаю? - девушка торопливо захлопнула книгу. - У меня сессия на носу, вот я и читаю день и ночь… Извините… Я сейчас погашу свет и выйду.

- Вы мне не мешаете, - Вавилонский встрепенулся, нервно расправил скомканное одеяло, улёгся поверх и подоткнул осторожно подушку под больную голову.

- Я вам правда не мешаю?

- Нет.

- А то, знаете, у нас творческий зачёт в театральном и нужно сценку выбрать для постановки.

- Выбирайте, я могу и при свете спать.

- Спасибо. Я уж и так выбрала что покороче.

- Вы мудры.

- Что? Вы шутите?

- Нет. Никогда не берите на себя слишком много.

Девушка опешила на мгновение, потом рассмеялась показывая красивые зубы:

- Вы шутите! Вы точно шутите!

- Нет… Когда берете слишком много, то можете разбить голову.

Девушка перестала смеяться и, помолчав, поковыряла ногтем в зубах.

- А я из «Соломеи» Уайльда взяла. Думаю, танец семи покрывал, но я ещё и до половины не дочитала. А вы читали Уайльда?

- Не помню… Давно.

- Ой! Может, расскажете вкратце, что там дальше. У меня ещё «Трамвай «Желание» не читан.

- Я же говорю — не помню.

- Ну, может, хоть в общих чертах?

Девушка плавно и волнообразно провела рукой в воздухе, показывая «черту» и рука снова расслоилась оставляя длинный след. Вавилонский зажмурился:

- Соломея, вроде, торгуется с Иродом. Ирод ей предлагает все драгоценности мира, но она не хочет. Она хочет голову Иоканаана. Иоканаан — пророк, но Ирод боится и…

Вавилонский не договорил, замолчал внезапно зажмурив почерневшие глаза, вцепился с силой в подушку и затих. Девушка подумала о чём то, испугалась и, протянув руку, тронула ногтями окровавленную повязку на голове Вавилонского.

- Вам больно?

Вавилонский вздрогнул:

- Ничего-ничего.

- Вам помочь чем-нибудь?

- Я же сказал: нет. И, вообще, действительно, выключите свет и идите в тамбур дочитывать. Оставьте меня в покое.

Девушка насупившись взяла банку, орешки, третьей рукой сунула книгу под мышку, четвёртой погасила свет и вышла. Вавилонский уставился в темноту купе, стал вслушиваться в какое-то пустоватое громыхание вагона и ему внезапно показалось, что в его жизни что-то сильно и неотвратимо меняется. Вернее, уже давно изменилось, а он только сейчас почувствовал.

- На тебя упал самолёт?

Кларочка кутаясь в халат, переминаясь в огромных плюшевых тапочках трогала пальцем толстую повязку на голове Вавилонского.

- Вроде того.

- Какой ужас… Что ты встал как столб? Немедленно снимай мокрый плащ и я буду его стирать. Потом прими душ и садись за стол.

Вавилонский молчал и не двигался. Вход в собственную квартиру оказался для него странным мучением, словно он ещё не был здесь, словно всё это ложь и что он никогда здесь не будет. Он попытался преодолеть мучение и даже как будто поставил разбухший от дождя портфель и стал стягивать разбухшие ботинки, но неожиданно перестал и снова завязал шнурки и остолбенел.

- Ты что делаешь? Зачем?

- Я не понимаю себя Кларочка. Я схожу с ума.

- Я тебе ещё двадцать лет назад говорила, чтобы ты уходил из психиатрии.

- Нет. Не то… Я не уверен, что мы сможем продолжать жить здесь, у меня ощущение тяжести, когда приходиться пользоваться чьей-то милостью.

- Значит Кипарисов отказал?

- Он сказал что подумает.

- Ничего страшного… В конце концов вернёмся в старую квартирку. Она, кстати, нравилась мне гораздо больше. В ней был какой-то уют из-за тесноты. А зимой в ней было не так прохладно, как здесь, в этом пятикомнатном сарае.

- Ты великий человек, Кларочка.

- Я знаю.

- Но я должен во всём разобраться.

- Сейчас?

- Именно сейчас.

Вавилонский вдруг опять провалился в себя и побрёл на кухню по длинному коридору. Кларочка отступила в сторону в каком-то трансе и проводила взглядом его сутулую спину в мокром синем плаще. На кухне он сел на табурет и долго смотрел молча в стол. Кларочка подумала, что он молча ожидает еды и выставила ему тарелку фасоли и бутерброд. Но к еде он не притронулся и стал смотреть сквозь тарелку и стол.

- Что тебя тревожит я не пойму? Ты мучаешь и себя и меня и меняешься просто на глазах. Когда человек меняется в шестьдесят лет — это что то значит.

Вавилонский не ответил.

- Ты глухой?

Он прямо на глазах стал каменеть. Лицо его стало абсолютно белым, морщины на лбу и щеках как бы втянулись, разгладились, а глаза остекленели. Казалось, что он совершенно не дышит — умер и закоченел нелепо на табурете посреди кухни в луже воды стекающей длинными каплями с плаща на пол. Тогда Кларочка решила лечить подобное подобным — объявить бойкот. Утиной походкой пошла к себе в комнату, аккуратно переступая через мокрые, грязные следы. Закрыла дверь за собой скрежетнув посильнее замком и долго и обиженно перебирала тетради с диктантами. Через два часа, ужаснувшись тишине и тому что происходило, она вышла и сильно вскрикнула:

- Ты?!!!

Утренние сумерки, в которых Вавилонский был очерчен тусклой темно-синей каймой, сделали его тело ужасным призраком посреди кухни; ужасным, страшным призраком, сгорбленным, похудевшим, неподвижным и, будто, прозрачным в рефлексе сумеречной света за окном разлитого по кухне. Кларочка включила лампу и обнаружила, что он не сдвинулся и на сантиметр. Тогда она протянула руку к его голове и тронула повязку. Вавилонский вдруг качнул головой вверх и вниз и скрежетнул не своим голосом, как ногтями по стеклу:

- Оставьте меня все… Оставьте.

Кларочка потянула его за руку и он стал разгибаться затекшими членами и сильно стонать от боли и окончательно пришёл в себя только под горячим душем…

После душа он пил горячий чай с малиной и Кларочка внимательно ждала, наблюдая за его трясущимися руками и длинными пальцами огибающими стакан полукругом, которые немного порозовели от горячей воды, но по-прежнему казались мёртвыми. Когда он напился он спросил:

- Что со мной?

- Ничего, - ответила Кларочка. - Хотела бы я знать. Ты проспал сидя за столом два часа, страшно и неподвижно.

- Я так устал.

- Я догадываюсь.

Вавилонский потрогал пустой стакан ощущая, как он стремительно охлаждается после выпитого чая, потом медленно отодвинул его далеко по столу и вздохнул:

- Я не спал. У меня было наваждение. Я увидел, как жизнь иссякает.

- Ну, это не новость в нашем возрасте…

- Я не об этом.

- Тогда о чём?

- Об эволюции.

- Странно.

- В том-то и дело, что странно. Я стал, внезапно, видеть то, чего не видел раньше… Время замедлилось и стало оставлять след… И тут я всё увидел… Я почувствовал время ускользающее, почувствовал, как оно дорого для жизни и смерти. Я увидел этих существ.

- Каких существ?

- Тараканов, что ли.

Кларочка помедлила, потом положила на стол перед собой сильно вытянутую горизонтально ладонь и приосанилась:

- Так, Андрей, всё хорошо…

- А! Я не сумасшедший! Я знаю о чём ты думаешь!

- О чём же я думаю?

- Вот об этом самом и думаешь, что я сумасшедший… А я ведь видел планету, я два часа видел планету. И знаешь, как и что было? А было вот что: планета была красной, как Марс, а может это и был Марс. На нём всё время ветер, какой то холодный, удушающий и порывистый. А сверху, из глубины космоса, на него рушатся мелкие метеоры величиной с яйцо. Метеоры — это аппараты запущенные с Земли. В каждом аппарате-яйце какие то насекомые — я не разглядел, но, думаю, это тараканы — они неприхотливы. «Яйца» разбиваются и расшвыривая осколки расшвыривают колонии этих мерзостей. Все они гибнут, гибнут, гибнут, но… случается чудо. Странное чудо — один выживает. Что то в нём не так, вот он и выживает.

- Этого не может быть.

- Может! Один из миллиардов, но я видел, как он полз по серому, как пепел, песку. И это было точно, как если бы он полз сейчас по этому столу.

Вавилонский как-то странно схватил себя за шею, словно пытаясь вытянуть себе голову вверх и простонал с широко раскрытыми вверх глазами:

- Кларочка, поверь, это возможно. Жизнь не так уж сказочна и даже собаки, как оказалось, выживают от инъекций человеческой крови… А там… там я видел, как выживший таракан, перебирая лапками, карабкается по незнакомым, чуждым и серым барханам песка к какой то жидкости, вроде воды. И что то находит себе в пищу.

- Где же он возьмёт пищу?

- Не знаю, но где то берёт. Ведь он другой и значит пища у него другая. Это конвергенция… И знаешь что? Началась эволюция! Выживший таракан дал потомство себе подобных. В одно мгновение их стало миллион, миллиард. Погибая они оставляют плодородный слой — свой геном. На нём развивается следующая ступень мерзостей, но они другие — чуть сложнее и они охотятся на первых, самых первых. Итак далее — замкнутый круг. Пищевая пирамида вырастает до рачков, рыб, пресмыкающихся и млекопитающих.

- Эволюция завершается — я поняла.

- Нет! Она не завершается никогда!

Вавилонский сжав кулаки сдвинул их вместе на столе:

- И вот я хочу разобраться, Кларочка, во всём. Хотя бы поверхностно. Помнишь, давно, ты говорила, что человек — это всё тело человечества?

- Случайно пришло в голову.

- Вот здесь то и самое важное, Кларочка, мы никогда не придаём значение очевидному — это неинтересно или просто нас сбивают с толку. Ты, Кларочка, высказала великую мысль, а сама и не заметила. Повтори её, если сможешь.

- Пожалуй, что смогу: между нами, людьми, существует очевидная связь. Мы абсолютно бессмертны.

- Почему? Не останавливайся!

- Потому, что поколение умирающих всегда замещается поколением рождающихся. Это просто.

- Что же главное в этом замещении? Бессмысленность?

- Эволюция. Ты же сам на этом настаиваешь.

- Значит, вслед за нами, людьми, поднимаются более высшие существа?

- Выходит. Но более низшие никуда не исчезают, мы все соседствуем в природе, я думаю.

- Страшно. Похоже на хаос.

- Отчего? По-сути — наши дети, только в невероятно далёком будущем, будут иметь высокий ум, будут умнее нас. Мы оставляем им рукописи, чертежи наших мыслей и они становятся всё умнее, умнее, и умнее. В этом, по-моему, и есть смысл эволюции.

- Помнишь, ты говорила, что Иисус как бы знал об этом?

- Да. Я сказала, что своей смертью, своим равнодушием, он хотел показать бессмысленность своего истязания — не человек, а тело человечества бессмертно.

- Ты имеешь ввиду учение Иисуса?

- Да, возможно, важнее не сама жизнь человека, а её идея. Наши слова, поступки, то есть информация, которая от нас остаётся — это и есть наше бессмертие, как Нагорная Проповедь. И нет никакого ни рая, ни ада. Есть только слова в книгах, в науке, в городах, в машинах построенных нами и переданных, как опыт жизни, другим. Те же, кто не оставили после себя никаких книг, те просто исчезают бесследно — рассыпаются, как противоречие. То есть, жизнь — это всегда идея, где нас никогда нет. Потому что мы существуем только в виде слов и творений. Пантократор, видимо, знал это.

- Да-да-да! Вот, видишь, видишь, Кларочка, за последние дни произошло много чего такого, что приводит меня к похожей мысли. Но в моей мысли есть какое то странное повторение всего и вся. Будто изначально мы обязаны ходить по замкнутому кругу человеческих поступков и действий. Будто задачи человечества, вернее тела человечества, как ты выражаешься, не меняются на протяжении столетий и тысячелетий. И каждый раз мы решаем эти задачи одинаково. Вот послушай: вначале я встречаю шизофреника Брусова, который указывает мне на звезду в окне. Потом я еду куда то и к какому то человеку называющему себя прокурором… прокуратором! чтобы решить судьбу шизофреника. И, наконец, в поезде я ощущаю, что я — только ты не смейся — Ирод!

Но Кларочка не удержалась, расхохоталась коротко и тут же умолкла. Подумала серьёзно уставившись в повязку Вавилонского:

- С чего ты решил?

- Видишь ли, Ирод Антипа велел отрубить голову Иоанну.

- Ты кому-то отрубил голову?

- Да, я принёс голову Брусову… Обугленный череп, который был важен, как никогда… Вот я и хочу спросить тебя: что же происходит?! Неужели это повторение одних и тех же мотивов. Не совсем точных, но выносящих на поверхность одни и те же идеи. Даже эта проклятая квартира словно дворец… Я построил себе дворец… А меня изгоняют из него… Антипа в изгнании умер. Ты помнишь? Круг замкнулся!

- Как ты, всё-таки, романтично сходишь с ума…

- Ну, почему, почему, Кларочка, когда мы сталкиваемся с вечностью мы похожи на сумасшедших?

- Но это же ясно — мы мыслим не существующими вещами. С чего, к примеру, цепь случайностей ты связываешь с Библией? Ты и походишь на сумасшедшего.

- Но, ведь, ничего нет на поверхности! Мы ничего не видим. Мы где-то утратили себя, утратили вкус к вечности. Вспомни, хотя бы, биологическую башню, Кларочка, я тебе рассказывал про неё.

- Это ту, что всё время выдумывает твой гениальный шизофреник?

- Ту!

Кларочка поколебалась предчувствуя что-то нехорошее, потом вздохнула:

- И что там?

- Часовщик собирал яблоки с ветвей уродливой, старой яблони, пропитанной человеческой кровью, посреди оранжереи и кормил собак. Тебе это тоже ничего не напоминает?

Кларочка побледнела:

- Не понимаю… Мерзость какая. Походит на Пятикнижие Моисея.

- Верно. Теперь ты тоже сходишь с ума вслед за мной… Яблоня росла посреди Эдема и Гад взял…

- Постой, а кто у нас Гад?

- Часовщик! Это некий Часовщик. А вот его сущность мне совершенно непонятна… Непонятна!

Кларочка вдруг пришибленно и глубоко задумалась и как-то сменилась в лице. Её седые брови некоторое время то поднимались от удивительных мыслей, то опускались. Потом она встала и ушла к себе в комнату утиной походкой и тихо заперлась.

Вавилонский поднялся тоже. Направился к себе в комнату продвигаясь по огромному коридору чуть касаясь рукой стенки и сгорбленно, и ещё не выпуская из головы мыслей о Часовщике. Хотя, понимал, что о нём бы следовало забыть, как о странной идиоме, которая и есть и нет и существует как необъяснимый казус. Но тревожней всего от того, что Часовщик не хотел его отпускать. И как этот казус превратится в сущность — он предчувствовал и уже всё понял заранее. Беспокойство обжигало его... Он остановился, словно задыхаясь раскрыл рот вверх и с трудом распрямился. Простонал: «Кларочка!» Но она не услышала его, а ему показалось, что он сказал громко. Но в квартире было тихо. Кларочка не вышла на его зов. И тогда он передумал идти в кабинет, потому что в квартире было тепло, а голова болела и ему захотелось снова на воздух.

В каком-то продолжающемся и бесконечном трансе он зачем-то вынул из шкафа чистый костюм и переоделся, потом снова натянул на себя мокрый плащ и вышел; вернулся, вспомнив, что вышел в тапочках, переобулся в такие же влажные ботинки, и не заметив, как в щель приоткрытой двери попала тень, качнулась и исчезла.

Возле лифта он, как всегда, замер — лифт стал для него машиной совершающей что-то безвозвратное, тем более, что сам Вавилонский делал эти первые шаги к безвозвратности... Лифт загудел, стал подниматься из преисподней шахты, вращаясь всеми лебёдками и раскручивая двигатель, именно к нему! и остановиться и повернуть обратно лифт не мог. Дело сделано! Дверь с жужжанием отворилась и он должен был войти в машину окончательно!

Но нет! Если у машины нет шансов на возвращение, подумал Вавилонский, то у человека должны быть! Человек всегда должен вовремя одумываться и поворачивать назад, срезать путь, делать его короче, или, вообще, отказываться от него. Это чисто человеческое право. Двери машины не дождавшись «безвозвратного» действия захлопнулись.

Дата добавления: 2015-07-21