Исчезновение. 3 страница

- Догадываться могу. Но я знаю только одно — их нужно спасти. Часовщик сожрёт младенца или просто убьёт! А это я знаю наверняка!

- Почему вы так решили?

- В башне все находились в пищевой цепи и поедали друг друга. Это устройство, оно не минуемо.

- Ах, да… Значит, в этой огненной свистопляске выжили трое... Нет — четверо! Часовщик ещё... Так... Если следовать логике развития эволюции Горизонтова, то Часовщик явился высшим существом в башне. Так?

- Это как пить дать, Андрей Львович. И это то, во что Горизонтов долго не мог верить.

- Почему?

- Потому что собаки-мутанты ещё не были достаточно развиты. И он считал что их разум, это конец эволюции.

- А на самом деле?

- На самом деле: он создал бесконечную эволюцию в биотроне и появление нового вида в след за мутантами было закономерностью.

- Вы опоздали! - Вавилонский вдруг резко ударил ладонью по столу.

- Что?

- Вы опоздали с выводами, Брусов.

- В каком смысле?

- Часовщик не собирается убивать ни Лору, ни Лавра, ни младенца. Я это только сейчас понял. Он собирается построить свою башню. Поэтому он их ищет.

- Свою башню? Как это может быть?

- Потому что это тот самый закон эволюции, который и заложил Горизонтов по ошибке в свой биотрон. Хотя ошибкой это назвать трудно...

Вавилонский вдруг замолчал на вздохе и снова плотно сжал губы. Вдруг резко качнул указательным пальцем и сказал то, что неожиданно его поразило на этом самом вздохе:

- А!.. Ведь и Господь в гневе выдворил Адама и Еву из рая и им пришлось создать свой мир, наш мир. А уж с демоном у него и вовсе были особые отношения. Демон хотел быть равным ему. За что и был сброшен с небес. С тех пор, если я не ошибаюсь, демон тоже пытается создать свой мир. Или я не прав?

Брусов молчал намертво, потом пришёл в себя и сильно моргнул:

- Какая удивительная аналогия. Без всякого изъяна. Странно даже.

- Спасибо — ваша школа.

- Но вы рассуждаете о башне, Андрей Львович, так, будто лучше меня знаете.

- Нет, нет, нет, нет. Венок принадлежат только вам, - Вавилонский поднялся с каким-то детским сияющим лицом. - А как хорошо.

- Да, что хорошо-то?

- Что у меня сегодня всё получается. Я даже научился делать правильные выводы. Заметьте.

Свет! Свет пробивается сквозь чёрное небо и розы блекнут, блекнут и быстро исчезают. Я ещё пытаюсь уловить их очертания и даже протягиваю руку чтобы ухватить и не дать всему исчезнуть, потому что начинаю догадываться, что всё это сон и именно его мне потерять почему-то не хочется и я делаю какие-то усилия, как пловец пытающийся достигнуть ускользающего берега во время шторма. И меня охватывает тоска, что этот сон не повторится никогда! Сон в котором я был когда-то свободен как бог и блуждал среди звёзд… он не повторится никогда!.. И всё исчезает, свет вдруг взрывается и я, ещё блуждая во сне, как в оглохшем пространстве, вдруг больно прижимаюсь к полу, и окончательно просыпаюсь от яркого света, будто от вскрика... Горизонтов будил меня и трогал за больное плечо. И я оказывается не первый раз уже кричал:

- А!

- Извините.

Он немного отпрянул от меня с керосиновой лампой. Отошёл и сел за стол.

- Простите, я бужу вас, поскольку у нас, кажется, нет времени.

- В каком смысле?

Он показал вверх — хронометр был неподвижен. Лапы паука будто замерли в паутине в ожидании жертвы. Он затаился. Впрочем, меня это нисколько не удивило. Меня почему-то тревожило больше то, что я увидел во сне. И первым порывом я даже хотел рассказать Горизонтову о том, что узнал (а я не сомневался в какой-то своей правде сна), но решил что это будет не ко времени и смешно.

- Как ваша рука?

- Спасибо, пока не болит сильно. Вы хорошо наложили шину. Будем надеяться, что одной рукой мне что-то удастся сделать... Посмотрите, посмотрите скорее сюда.

Мне пришлось подняться с пола и я чуть не споткнулся о звякнувшие бутылки. Бутылки, судя по этикеткам, с керосином и были выставлены рядком... Что он задумал? Однако, своё объяснение Горизонтов начал не с бутылок: на столе я увидел разложенные бумаги, старые, сильно пожелтевшие и почти новые, и несколько страниц со свежим почерком. Почерк у Горизонтова был длинный и почти невнятный. Сверху на бумагах лежала алгоритмическая линейка. Значит, пока я спал, он делал какие-то расчёты.

- Садитесь. Посмотрите сюда...

- Почему вы так тихо говорите?

- Я слышал дыхание за дверями, он нас караулит и слушает.

Я сел за стол. Горизонтов локтем искалеченной руки отодвинул лампу к краю стола и другой рукой придвинул мне бумагу со свежим почерком:

- Видите внизу график?

Внизу листа под формулами и расчётами была расчерченная таблица и пронумерованные клетки.

- Да. Что это?

- Теперь будем говорить, как можно тише (в полной тишине я с трудом стал различать голос биолога). Я проверил старые записи о рождаемости мутантов за последние восемь лет и выписал их поочерёдно. И вот что нашёл: все цифры совпадают, кроме годичной давности. То есть: ровно год назад бесследно исчез один мутант. Видимо новорождённый. Его вес должен был быть зафиксирован аппаратурой биотрона, но его нет. Как это произошло – уму не постижимо! Я даже не представляю себе что нужно для того, чтобы аппаратура не заметила веса новорождённого, когда даже пыль в биотроне фиксируется. Однако именно этот «новорождённый», грубо говоря, сейчас и стоит за дверью.

Я похолодел.

- Кажется я знаю.

Горизонтов замолчал и мучительно уставился мне в лоб:

- Что вы сказали?

- Знаю. Но это уже на ваш суд – я не биолог.

Горизонтов сгорбился над столом помолчал, потом произнёс медленно:

- Тогда удивите меня. Мне уже всё равно биолог вы или не биолог.

- Хорошо. Вы помните когда впервые остановился хронометр?

- Он не останавливался. Это невозможно и смертельно для биотрона.

- Но это произошло и об этом вас предупреждала жена – она писала об этом. Вы ей тогда не поверили. Было?

- Было, было, но…

Горизонтов застонал.

- … Неужели… Всё верно, верно… Я не обратил на это внимания… Получается, что хронометр просто «провалил» несколько минут жизни и образовалась мертвая зона в биотроне. Соответственно её заполнил новый вид. При следующем включении вид был опознан как родственный – это естественная функция при исчезновении времени, чтобы избежать коллапса… Я сам вводил этот алгоритм, увы.

Горизонтов закусил губу – он был слишком ошарашен таким простым и глупым открытием. И дальнейшую минуту или две ему стоило больших усилий, чтобы собраться с мыслями и я сразу подтолкнул ситуацию:

- Вы кажется говорили о новорождённом.

- Да-да, простите… Дело жизни и смерти.

- Вот именно.

- Но очень важно, что не случилось сбоя хронометра. Это означало, что всё в порядке. Он обманул и он никуда не делся и он остался в биотроне не замеченным. Далее вот что: вы наверное помните, что время в биотроне ускоряется один к четырём тысячным. При такой прогрессии…

- Говорите без математических подробностей, если можно.

- Можно. Так вот, за один земной год в биотроне прошло около четырёх тысяч биотронных лет. То есть, около четырёх тысяч лет об исчезнувшем новорождённом не было ни слуху ни духу... Вот глобальная моя ошибка! Потому что за четыре тысячелетия в биотроне развился ещё один самостоятельный вид. Однажды отпочковавшись от мутантов по неизвестным причинам он оказался удивительно жизнеспособен, потому что его мозг намного лучше. Произошёл естественный отбор! Он даже научился управлять биоэлектрическим хронометром и менять его циклы по своему усмотрению... И вот моё мнение: он пробовал играть в Часовщика, но игра затянулась и он вошёл во вкус. Теперь он сам Часовщик. И я это понял только сейчас.

На этих словах лицо Горизонтова вытянулось и придвинулось ко мне. Он произнёс одними губами не издав и звука:

- Я бессилен.

Так же одними губами я спросил:

- На что он способен?

- На всё. Его возможности, видимо, безграничны, если за четыре тысячелетия он ни разу не проявился и решил завладеть биотроном только сейчас.

- Зачем?

- Он считает себя теперь хозяином.

- Хозяином?!

Здесь я не выдержал и произнёс так громко, насколько было возможно. Мне надоели эти перешёптыванья. Кто он такой, чтобы из-за него тут сидеть взаперти и шептаться. Я, прямо скажем, неосмотрительно восстал! И моё восстание тут же было принято к сведению — башня пошатнулась во второй раз, как при землетрясении.

Но на этот раз это прозвучало как угроза. Всё разразилось, пришло в движение. Полетели с полок все склянки разом, разбились. По стене прошла огромная трещина и посыпалась штукатурка. Я успел схватить падающую лампу со стола и завертелся на месте пытаясь мгновенно найти разлом через который Часовщик может ворваться. Мне казалось что он вот-вот ворвётся. Но разлома пока не было и мы замерли в ожидании. Да! И шептаться теперь не было смысла и я спросил:

- Как такое может быть? Я могу поверить в его неимоверную силу, в дьявольскую энергию, о которой писала ваша жена ещё... Но, не многовато ли?

(За стеной кто-то шумно вздохнул и тому кто вздохнул всё это явно не нравилось).

Горизонтов в ответ был краток:

- Их много. Это же вид. Она об этом писала?

- Нет. Но мне казалось что он один.

- Также казалось и мне, но как это происходит на самом деле я не знаю.

- Не знаете? А расчёты? У вас здесь столько понаписано…

- Расчёты у меня не показывают ничего кроме длительной истории эволюции вида. А значит у этого нечта, которое мы зовём Часовщиком, были и многочисленные предки и собственные родители и есть братья и сёстры. И это минимум, если он ещё не поделился на племена, как разумное существо одного вида у людей. Но в тоже время он выступает как одна личность.

- То есть, он… они… Это маразм. Я запутался.

- Нет, это парадокс и головоломка для нас, но для него это возможно тактика выживания и не иначе.

- Значит, как вы и говорили о своём Часовщике: он всемогущ и всезнающ. Вернее — они.

- Да. И это похуже нашествия тараканов, знаете ли.

- Как разрешить этот парадокс?

- Никак. Он или они… не оставил нам времени на разрешение.

Горизонтов кисло улыбнулся. Причём, в его улыбке совершенно не было отчаянья. И я всё мгновенно понял. Я хотел вскрикнуть: «Как? И вы согласны на это?» Но он вовремя прижал палец к губам.

- Вы правы – пора подумать о пожаре.

- Это война.

- Верно.

Теперь нам предстояло воевать с целым видом, если верить Горизонтову. В голове это совершенно не укладывалось, да и думать об этом не хотелось. Лучше было действовать не раздумывая, чтобы в один прекрасный миг, если посчастливится, всё-таки вырваться из западни.

Решено было немедленно покинуть лабораторию и продвигаться вверх. Из этого ничего хорошего выйти не могло, но это был шанс, а в закрытом пространстве, без возможности манёвра, оставаться было нельзя — мы погибнем раньше. Кроме того, нам предстояло вынести с собой, как можно больше бутылок с керосином. Вся эта обязанность легла на меня из-за сломанной руки Горизонтова. Я сложил две бутылки в карманы штормовки, две за пояс и одну взял в руку. И ещё одну взял Горизонтов. Собравшись с духом отвернули штурвал и резко открыли дверь...

Всё! Вот он!

Сделал шаг навстречу, потому что караулил нас, и тут же замер ослеплённый светом. От неожиданности мы тут же застыли друг против друга. Да! Лампа у меня в дрожащей руке чуть не выпрыгнула. И свет тут же ослабел от странного холода…

И вы тут же поймёте весь мой ужас, Андрей Львович, когда я вам опишу его подробно, тем более, что в дальнейшем это многое и многое объяснит: это было совершенно безобразное, человекоподобное низкорослое существо, на согнутых ногах с длинными руками и неестественно маленькой головой по отношению к развитым плечам. Это первое, что бросилось в глаза. Второе: он почему-то покачивался, вернее колебался на дугообразных ногах, как студень, будто в нём не было скелета и это ощущение абсолютно точное — по другому я передать не могу – он был словно наполнен водой. Но покачивалось у него не только тело, но и всё лицо. Оно то удлинялось, то сжималось к подбородку, внизу которого длинной щелью простирался огромный рот с неестественными, будто приклеенными губами-верёвками, и эти «верёвки» у него, как я успел заметить, то раздувались, то сжимались... Слизняк! Без всяких сомнений!.. И в-третьих, как я успел заметить, линия лба у этого слизняка была намного выше, чем у мутантов. Величина мозга, соответственно, больше. И чему здесь тогда и удивляться, что он стал доминирующим видом в биотроне?! Правда глаза у этого вида по прежнему были чёрными бусинами, почти собачьими, блестели маленькими неподвижными зрачками. Весь он был совершенно голый, с чёрной, бугристой и уродливой кожей. Половых органов я не разглядел и как особь определить его не могу.

Однако остановившись от неожиданности в дверях он не попятился и не бежал, чем собственно и нас удержал от того же. Если бы мы сделали хотя бы пару шагов назад машинально или от страха, то мгновенно бы освободили ему пространство для вторжения, и он с нами разделался. Но мы не струсили и не отошли от дверей и он тут же оказался в замешательстве; в немом и нервном противостоянии, которое однако не могло долго продлиться. Нужно было действовать немедленно быстро и жёстко по всем законам войны и по тем же законам следовало немедленно применить оружие. А потому первую же и единственную свою бутылку Горизонтов с силой швырнул в него. Часовщик исчез. Стремительно. Не приняв боя и всколыхнувшись водянистым телом и, судя по звуку, прошлёпал босыми ногами вниз по серпантину. Удар пришёлся в противоположную стену. Всё! Война началась и первый раунд мы худо-бедно выиграли.

Когда утих звон осколков и распространился сильный запах керосина, подняв лампу я быстро переступил порог совершенно не задумываясь об опасности. Я вдруг понял, что не следовало медлить и бояться и тогда Часовщик всегда будет на шаг позади нас. То есть чтобы мы не делали ему придется идти по нашим следам. Почему? Да потому что у него пока нет опыта борьбы! Ему всё давалось без борьбы и теперь ему придётся учиться...

- Идите за мной! Не медлите!

Я с силой вытянул биолога за здоровую руку на серпантин.

- Осторожней, товарищ следователь, не раздавите. Ай!..

Биолог буквально вывел меня из себя:

- Перестаньте придуриваться. Вы собираетесь либо спалить башню, либо охранять своих тараканов?!

Я с силой толкнул его в спину.

- Идите!

Под ногами действительно что-то хлюпнуло, лопнуло и запищало. Всё пришло в движение. Но я старался держать лампу как можно выше чтобы Горизонтов ничего не видел. Чтобы не видел раздавленных тараканов, чтобы не видел как в лабораторию вползла крыса, а следом за ней заскочила кошка и чтобы не видел как с лианы в лужу керосина свалилась змея. Всё зашелестело, проснулось и даже мухи зажужжали в темноте, бросились на свет лампы и закружились будто чёрные нити вокруг пряжи. Агония! Предчувствие пожара и смерти буквально пронзило всю отвратительную живность в башне. И живность пришла в неистовое движение. И это хаос! Хаос, потому что башня в сущности это консервная банка закрытая наглухо и выход из неё невозможен и хаос возникает именно как мистификация выхода, его аналогия.

Мы стали продвигаться вверх. Медленно, чтобы вовремя увидеть Карающую Руку и увернуться. Ещё одну бутылку я разбил на полпути. Потоки керосина заструились вниз и внизу в темноте тут же заорали кошки. Из темноты засверкали глаза и самые смелые стали проноситься мимо нас вверх. Значит они всё понимали… Из-за этой безумной кошачьей свистопляски мы вдруг позабыли о Карающей Руке (напрочь позабыли!) и только когда увидели блеск гарпуна остановились как вкопанные. Рука, как и предполагалось, тут же пришла в движение. Мы попятились увидев как разгибается рычаг и как рука с жужжанием приподняла гарпун и развернулась внезапно и совершенно точно прицеливаясь… в меня! Я сделал шаг в сторону – гарпун снова повернулся ко мне; я присел, и когда гарпун снова и безошибочно выследил меня и жужжащие шестерни стали усиливать звук раскручиваясь, а рука стала медленно отводиться для удара, я замешкался…

- Лампа! У вас лампа! - Горизонтов закричал в последний момент, чем и вывел меня из оцепенения.

Я стремительно вспомнил – гарпун бьёт в светлое пятно, и тут же швырнул лампу на пол и прижался к стене. Удар и гарпун буквально со свистом вонзился в неё и разбил вдребезги. Какая механическая точность! Струя горящего керосина ринулась вниз. Всё заволокло дымом и светом. И тут же вспыхнуло внизу сильным хлопком, рванулось!

Всё пришло в движение, заколотилось, заорало и завизжало! Жар ринулся к нам как по печному дымоходу, потому что сама архитектура серпантина напоминала спиральную трубу. И всё вспыхнуло под ногами совершенно естественным образом усиленное давлением воздуха и тягой возникшей в башне снизу и до самого верха. Из серпантина понеслись на нас снопы искр, горящие листья папоротника и пылающие шары высохшего мха. И тут же обожжённые, ослепшие нетопыри с пронзительным визгом пронеслись мимо, крысы огромными прыжками, ящерицы, огромные тараканы – чёрные, бурые, коричневые – буквально оглушали трескотнёй крыльев и сбивали с ног. И вот уже и мы, будто очнувшись и уподобляясь всей обезумевшей живности подпрыгивая и кашляя от дыма бросаемся следом. В дыму ещё успеваем увернуться от свистящей стаи нетопырей потерявших ориентацию и несущихся назад, прямо в пламя. Это была агония.

Шлюз! Долгожданный шлюз, до которого мы и не чаяли добраться. Но стоило его только открыть, как он оказался тут же забит дымом и загудел, взвыл зверем обжигая жаром. И пока мы сквозь дым пробирались через шлюз, а потом на ощупь к оранжерее, я успел швырнуть ещё пару бутылок вниз. Я подумал, что для этого самое время хотя огонь и лизал нам пятки, но, во всяком случае, если Часовщик идёт следом за нами и я всё правильно понял, горящая стена отрежет ему путь… От броска пламя рванулось из шлюза как из кратера вулкана. И только когда мы бежали как безумные от огня я осознал ошибку – пламя вырвалось не только вверх, но повинуясь воздушной тяге стало стремительно продвигаться по серпантину, шлюзу и дальше к оранжерее быстрее нас. То есть как раз тем путём, которым мы и бежали! Единственная надежда в этой огненной бане была только на то, что Часовщику мы точно не оставили никаких шансов… Шлюз горит. А значит, мы надеялись, что и Часовщик горит.

И вот мы с грохотом скатываемся по железным ступеням в цирк оранжереи. Планеты ещё разбрасывают разноцветные блики и в оранжерее удивительно светло. Горизонтов останавливается как вкопанный и пальцем указывает вверх на планеты. Я взбешён – мы снова теряем время.

- Что?! – кричу я и стучу пальцем по разбитым часам на запястье. – Время! Мы сгорим!

- Да, время. Вы правы. Посмотрите как светло!

- Что в этом особенного?

- Хронометр снова заработал. И работает он во много раз быстрее. Это же катастрофа! Неужели Часовщик не понимает?

- Плевать!

Я хватаю его за край халата и тащу за собой. Мы бежим прямо по драгоценным грядкам, сквозь кусты и полынь к пульту. И Горизонтов выхватывает его одной рукой и с силой давит в «глаз змеи» прижимая пульт к груди как дитя. Но ничего не происходит. Лифт неподвижен… О, если бы мы были сообразительнее, то придумали бы что-нибудь заранее! Я выхватываю пульт из руки биолога и разламываю о колено пластмассовый корпус, выдёргиваю провода и пытаюсь соединить их дрожащими пальцами… Нет! Оранжерея начинает наполняться дымом как туманом, но он пока поднимается к потолку и не душит нас, и я снова и снова пытаюсь соединить то одни то другие медные концы проводов, скрепляю и разрываю их до бесконечности и кажется что я уже вечность скрепляю эти провода, и совершенно бессмысленно. Всё! Я всё понял! Я бросаю пульт чувствуя под ногами гудящую адскую землю, башня мелко дрожит и трещит где-то внутри охваченная пожаром, и я останавливаюсь. Как глупо должно быть мы выглядим со стороны в этой смешной агонии, разрывая пульт.

Лифт конечно не мог работать. Он и не должен был работать потому что теперь мы не хозяева положения, а тот кто его захватил и сам скорее всего уже не существует... Что ж, оставалось всё принять как есть, потому что нет спасения, но есть что-то гораздо большее… Огромная вселенская трагедия прямо на ладони! Где вы такое увидите? И мне вдруг становится спокойно внутри и не обращая внимания на отчаянные крики Горизонтова я отхожу в сторону. Мне всё равно, потому что я стал видеть что-то гораздо больше смерти и смерть меня перестала тревожить и интересовать. Мне захотелось что-то уяснить себе в этой трагедии и в последний раз внимательно рассмотреть то, что через час будет превращено в руины и навечно исчезнет с земли вместе со мной… Вы понимаете меня?

Мне вдруг показалось это очень важным и я пожалел, что у меня не было ни фотоаппарата, ни даже вашего изящного диктофончика и мне никогда толком не смочь донести до людей то, что я увидел. Ни звуком ни фотоснимком! А то что я увидел было настоящим эпохальным событием и это я понял только в последний час. В последний!

Огонь ещё не захватил оранжерею. Огненные языки кружились за огромными стеклянными витринами опоясывающими оранжерею над террасами и огонь размахивался под давлением воздуха и словно плетью обрушивался и бил по всему круговому коридору поджигая его молниеносно. И на фоне матовых стёкол, словно в театре теней я вдруг увидел то, что уже счёл потерянным и погибшим: вначале я увидел извивающиеся тени кошек, которые метались вдоль стёкол задыхаясь и сгорая заживо и затем ещё невесть что – кажется крыс и мышей. Все они возникали на фоне горящих стёкол увеличенными искорёженными тенями и гибли на моих глазах. Наконец стёкла стали оглушительно лопаться и разлетаться вдребезги освобождая чудовищное пламя, которое сразу рванулось по краям и мгновенно испепелило гиацинты и хризантемы. Горящие животные ринулись вниз, перепрыгивая через террасы и среди них я даже заметил змей и ящериц! Уж как они спаслись из пылающего серпантина можно только фантазировать! Но страсть к жизни – это ли я не учёл? Страсть! И вся эта огромная опалённая и шевелящаяся масса в один момент понеслась по террасам прямо на нас. Вырвавшееся пламя словно пришло к своему размеренному постоянству и стало с ровным гудением пожирать самый верх оранжереи, но хаос от невероятного и тесного соседства самых разнообразных тварей вынужденных сбиться в огромную стаю только-только начинался! И то что творилось практически под нашими ногами, пока мы пробирались к лифту, не подвластно даже кисти Иеронима Босха. Ад! Сущий ад, потому что ничего подобного я никогда не видел.

Всё зарычало, зазвенело, завизжало и заскрипело какими-то немыслимыми голосами вокруг. Время здесь действительно существовало будто само по себе. Ускоренное в тысячи раз оно производило впечатление неразрывности и немыслимой связи всего и со всем. И в свете колыхающегося пожара скользнуло мокрое тело змеи с умопомрачительной скоростью, и тут же ящерица взвизгнула в пасти озверевшей кошки. Всё происходило стремительно и подчас не дожидаясь самой смерти… Свет от пожара прокатился и заплясал как призрак в глубине цирка и резко скользнул по глянцевым листьям лимона. Лимон зашевелился, защёлкал, накренился под тяжестью – тараканы стремительно жрали, истачивали до обеления ствол, словно до кости; планеты вверху раскачивались: их штурмовали эскадрильи жуков, бились с шумом в светильники и рушились вниз, где их проглатывали очумевшие змеи и ящерицы. Десяток кошек бросались на змей и ящериц ревущими, взлохмаченными и кровавыми бесами. На кошек, по непонятной причине нападали крысы. Нападали по нескольку штук на каждую кошку, загрызали и волокли в шевелящиеся кусты. Кабачки, тыквы, огурцы рушились с террас набитые, словно консервы, жрущими мышами. Помидоры, сплошной шевелящейся кашей опадали с веток, будто расплавленные, раздираемые мадагаскарскими тараканами. И тут же пауки чуть выше на розовой террасе успевали добыть себе пищу – застлали розы паутиной, сплошным, трепещущим ковром. Грызли и высасывали огромных чёрных жуков, разбрасывая щелчками членики и лопающиеся крылья. Колкие розы медлительно отбивались от скопища тараканов, пытались рвать паутину. Извивались от боли приросшими и обречёнными статуэтками, но сделать что-то и защитить себя конечно не могли. Впрочем, они быстро вспыхнули и пожар медленно покатился вниз по террасам прямо в цирк оранжереи. Я взглянул вверх и обомлел: по неизвестной причине вспыхнули все планеты разом и даже звёзды, которые можно было только разглядеть с трудом, сверкали теперь как на ладони. Созвездья! Они сверкали даже сквозь дым пожарища. И вдруг сверху что-то рухнуло, какая-то планета (я не узнал её), разбрасывая полыхнувшие осколки, врезалась кометой в клубок змей, разорвав и разбросав ошмётки рептилий. Змеи забились, судорожно разбрызгивая кровь и слизь. На запах обрушилась армада мух, словно тяжёлое облако... Ад! Я же вам говорю – ад! И где вы такое ещё себе представите? У Босха есть тихая поэзия в изящных и страшных полотнах, но он не видел ада! Его фантазии не уносились так далеко, чтобы превратить собственную картину в триумф безобразия и безумства. И он не мог видеть, как выеденная крысами до половины кошка ползёт в агонии и ослеплённая на один глаз (в нём торчал таракан) ползла к полуживой ящерице; ящерица выгнулась больно и устрашающе, одновременно проглатывая, проталкивая в себя жука, но тут же была схвачена кошачьими клыками; а за волочащимися кошачьими кишками уже подоспели крысы, стали доедать, дожирать кошку сзади, изнутри... Невиданное ускорение времени превращало всё в сумятицу, в одну непрерывную линию развития, и то что должно было умереть – не успевало умереть, а то что должно было жить – жить не успевало. Я и не думал, что временем можно так легко управлять. Но самое ужасное, что над всем этим, словно огромный и страшный демон возвышалась чёрная и неподвижная яблоня. Время словно не касалось её. Безучастная ко всему она была странно и никем не тронута. Мне даже показалось, что к ней всё живое просто боялось приближаться. Или мне просто показалось?

Лифт заработал неожиданно. Пожар почти подступил к нашим ногам, на мне стала тлеть одежда, и набросив на голову штормовку и сильно присев я уже собирался лечь на землю от невыносимой жары, когда корзина стала внезапно и стремительно опускаться. Мы смотрели вверх в какой-то неистовой надежде, как у неба выпрашивая милостей, так долго и неотрывно, тем более что небо действительно горело бриллиантами бесчисленных звёзд и казалось божественным, пока корзина не коснулась тлеющей травы. Но когда мы оглянулись, то разом поняли, что произошло: лифт заработал вовсе не для нас! Рядом с нами стоял живой… Часовщик! Он был обгоревший, страшно вонял палёной кожей, и совершенно не проявлял агрессии. Он ждал так же как и мы буквально в шаге от нас и за нашими спинами! И вы понимаете, что нам ничего не оставалось делать, как всем троим забраться в корзину! Вот вам и война, Андрей Львович, когда ни одна из воюющих сторон не захотела рисковать жизнью, и Часовщик оказался в одной стороне корзины, а мы прижались к другой. И я повторюсь: он не сделал даже и попытки наброситься на нас, хотя всё время смотрел на нас неподвижными маленькими чёрными глазами в которых блестел огонь. Лифт тронулся, мы поплыли вверх над раскатами нарастающего пожара. И наш пятачок, на котором мы стояли в последний раз, тут же был захвачен пламенем. Я до сих пор не пойму: почему он так поступил? Ведь он мог убить нас, даже в тот момент, когда мы смотрели вверх и не заметили его приближения. Потом, он мог справиться с нами в любом случае, нам некуда было бежать... Но он ничего не сделал. То есть моя догадка, что он попросту не умеет или опасается вступать в схватку, косвенно подтвердилась.

И вот мы на крыше. Хлебное Дерево от искр метущихся вверх из лопнувших иллюминаторов уже схвачено пламенем и разгорается, и космы пшеницы полыхают как свечи в гигантском подсвечнике и на фоне ночного неба всё это пылающее гигантское сооружение выглядело каким-то апофеозом трагедии или её венцом, если так вообще можно выразиться.

Крыша быстро нагревается. Собаки-мутанты совершенно беззвучно передвигаются всей стаей по крыше от одного места к другому. То есть когда одна часть крыши раскаляется они переходят на другую. Совершенно беззвучно и потеряно, потому что им ничего не остаётся, как просто передвигаться. Ни прыгнуть, ни прорваться сквозь пожар вниз, они не могут. Как собственно и мы… Через секунду и мы присоединяемся к стае мутантов и так же молча и обречённо скользим с ними как во сне по раскалённой крыше в поисках прохлады. Однако заметив Часовщика мутанты шарахаются от него как от привидения и в ужасе сбиваются на противоположном краю от нас, всего в нескольких шагах… Но мы пляшем по крыше все вместе, словно под музыку пожара…

И вдруг перегретая пожаром башня стала крениться, как тонущий корабль. И оказавшись на наклонной поверхности мы совершаем следующий танец – это переход не к прохладному месту, а к более высокому, где мы сможем простоять максимально большее количество времени пока всё не обрушится. То есть вся наша борьба со смертью заключалась опять же в продлении агонии, даже если пятки заполыхают мы всё равно не сдвинемся с места. И вот мы все вместе: странное сообщество разумных существ, которые похоже никогда не понимали друг друга, ни я, ни Горизонтов, ни Часовщик, ни собаки-мутанты. Как это ни странно, но у нас не было ничего общего, кроме страха смерти. И даже больше – мы ненавидели и боялись друг друга. Я ненавидел Горизонтова, Горизонтов – меня; мутанты боялись Часовщика, а Часовщик бесцеремонно ненавидел сразу всех. Конец танцу!

Дата добавления: 2015-07-21