Гармония Божественного творения 11 страница

В юности я много сил потратил на решение задачи (не помню, решил я ее или нет) — сделать из мухи слона. По условиям задачи разрешалось менять одну букву за один шаг так, чтобы слово сохраняло осмысленность. Например, муха-мука-рука-река и т.д. Можно ли таким образом получить слона? Ответ неоднозначный. Может быть, можно, а может, и нет. Тем более если сблизить эту детскую задачу с задачей эволюции, где при каждом шаге должно получаться не просто осмысленное слово, но слово, более благозвучное, чем предыдущее.

Усилим теперь нашу задачу тем, что мы можем не только заменять, но прибавлять или убавлять буквы, и попробовать, начав с какой-нибудь несчастной амебы, получить всё: муху, слона, фламинго, дракона с острова Комодо и, наконец, человека. Ответ, возможно, это или невозможно, неизвестен никому, так как не видно даже математических подходов к решению этой задачи. Что же до интуитивного ощущения, то повозитесь немного с мухой и слоном, и вы скажете: «Вряд ли».

Итак, за дарвинистами должок: они должны нам сначала доказать, что эта задача решаема, а потом уже что-либо говорить о своих теориях.

Рассмотрим еще ряд теоретических проблем дарвинизма. Согласно Дарвину, должны отбираться и сохраняться в видах только признаки, полезные для выживших особей. Однако мы видим в природе множество признаков, мало полезных, бесполезных и даже вредных для выживания. Например, слишком большие и ветвистые рога некоторых видов оленей, великолепный хвост павлина...

Вот слова виднейшего популяционного генетика С.С.Четверикова: «Наука знает тысячи примеров, где виды различаются не адаптивными (приспособительными. — Авт.), а безразличными в биологическом смысле признаками, и стараться подыскать им всем адаптивное значение — работа столь же мало производительная, сколь и неблагодарная, где подчас не знаешь, чему больше удивляться: бесконечному ли остроумию самих авторов или их вере в неограниченную наивность читателей».

Наличие таких неадаптивных признаков объясняется дарвинистами случайной сцепленностью с признаками полезными, типа: у кого зубы острые, у того и волосы рыжие. Есть и случайный захват неадаптивных признаков в ходе изменения численности вида (генный дрейф). Однако во многих случаях мы видим, что признак явно полезен, но не обязателен для выживания, он просто, как говорят теперь медики, «повышает качество жизни» (взять хотя бы брови над глазами). Смысл этого Божиего дара, на наш взгляд, состоит в том, чтобы жизнь даже в условиях борьбы за существование была в радость.

Но есть и совсем сногсшибательные случаи, к каким относится размножение угря европейского. Угорь живет в речках Европы, но в период размножения начинает мигрировать, ведомый загадочным инстинктом к океану, переползая часто большие участки по суше. Во всех огромных пространствах мирового океана угри выбирают маленькую точку — Саргассово море. Там родители спариваются, мечут икру, выращивают мальков и погибают. А мальки, ведомые все тем же непонятным инстинктом, плывут через океан к Европе и расселяются по европейским речкам(!П). Если угри попадают в колодец или замкнутый пруд с хорошими условиями жизни, то они живут там несколько десятков лет, зреют, толстеют, но потомства не оставляют. Объясните-ка эту загадку природы, господин Дарвин!

Особый интерес вызывает и вопрос: почему живое бывает так красиво и почему, если эта красота бесполезна и даже вредна (рыжая шубка лисицы, ярко мелькающая на снегу), она не уничтожается естественным отбором? Дарвин для объяснения этой проблемы ввел половой отбор: что больше нравится самкам или самцам, то и будет с преимуществом воспроизведено в следующем поколении. Если самкам нравятся курящие самцы, то вредное пристрастие к курению будет доминировать в виде.

Итак, по Дарвину получается, что павлиний хвост поддерживается в павлиньем виде не потому, что он красив, а потому, что он понравился ихним дурам-самкам.

Здесь, однако, не все понятно. Понятно, почему самки или самцы выбирают более яркое, более громкое, более броское, но в основном это наблюдается только у человеческих «самцов и самок», и, если бы выщипывание бровей, крашение волос и ногтей передавалось по наследству, во что бы превратилось человечество?

В остальной же природе эстетически не смыслящие животные выбирают высоко эстетические с точки зрения самого изысканного человеческого вкуса образцы. Логичнее предположить, что не красота особи формируется вкусами самцов и самок, а что Господь создал их красивыми и вложил инстинкт, с помощью полового отбора поддерживающий эту красоту.

Следующая проблема касается систем с ненулевой начальной сложностью. Как теоретически такие системы могли бы возникнуть с помощью естественного отбора? Рассмотрим в качестве примера телегу на колесах, которую нам надо с помощью естественного отбора превратить в самодвижущийся автомобиль. Пусть произошла на нашей телеге невероятная мутация, и на ней появился прекрасный мерседесовский, соединенный системой передач с колесами двигатель в сборе. Будет ли иметь такая штука преимущество при отборе? Ответ — нет: двигатель только утяжеляет телегу и затрудняет ее движение. Предположим, что случай еще более к нам благосклонен: вместе с двигателем в результате мутации появляется еще и бензобак с бензином. Результат будет тот же. Как я понимаю, случай должен дойти до того, что вместе с двигателем и бензобаком одновременно должны появиться еще и бензопровод, и заводное устройство. Тогда, возможно, новая «мерсотелега» превзойдет по ходовым качествам старую.

Мы видим, что создание машины путем случайных полезных мутаций с последующим отбором становится нереальным, потому что при нашем самом примитивном анализе оказалось, что для того, чтобы машина ездила, необходимо одновременное создание нескольких сложных, соответствующих друг другу частей.

Если мы рассмотрим эту систему более внимательно, то количество частей еще увеличится. Дарвину говорили: «Как твои ящерицы начнут летать, ведь та первая культяпка не принесет никакой пользы, ибо не позволит взлететь ни на миллиметр». Дарвин смело ответствовал, что культяпкой мы будем отгонять мух, а когда культяпка в этом занятии преуспеет, тогда, возможно, она поможет и немножко летать.

С развитием биологии, и с пониманием молекулярного механизма действия отдельных, самых простых биологических реакций стало ясно, что громадное большинство процессов в биологии обладает ненулевым порядком сложности. Главный же процесс, требующий колоссального начального запаса сложности, это образование единицы жизни — клетки. Дарвин этот процесс вообще не рассматривал, но поскольку, по словам Р. Левонтина, Бога нельзя пустить даже на порог, то, если Дарвин будет начинаться с того, что Бог создал клетку, а дальше пошел естественный отбор, то он, Дарвин, никому будет не нужен.

За моделирование этого процесса — создания клетки из неживого — взялся советский академик Опарин. Фантазируя, какие могли быть в это время органические вещества и какой они образовывали на Земле «бульон», Опарин представлял, как отдельные части «бульона» отгораживаются от внешней среды мембраной и какая у них начинается жизнь.

На радость Опарину, в двух лабораториях показали, что в тех условиях, которые, может быть, были тогда на Земле, электрический разряд мог самопроизвольно образовать некоторые аминокислоты и некоторые нуклеотиды. Бульон стало, чем наполнить! Однако Опарин был очень старый академик. Пока он с увлечением мыслил о своем бульоне, мимо него проехала вся проблема хранения, использования и передачи информации в живых системах. А это значит: что ни будь с бульонами —стухнут они или, наоборот, будут вкусно пахнуть, — важно то, сумеет ли в них образоваться система удвоения ДНК, система считывания инфРНК, рибосомы, система тРНК и ферментов, вешающих на них нужные аминокислоты, причем все это должно появиться одновременно.

Кроме того, не будем объяснять почему, одновременно с ними должен появиться аппарат по сжиганию глюкозы или какого-то другого соединения и передачи освобожденной энергии на работающие белки. Напомним, что самый сложный компонент — рибосома с тРНК и обслуживающими их ферментами — это подарочек пламенного дарвиниста и атеиста Фрэнсиса Крика.

В последние годы вопрос стал еще более напряженным из-за начавшихся абсолютных датировок. Поскольку, несмотря на бодрые крики некоторых математиков «Не боись, прорвемся!», каждый человек понимает, что на превращение путем естественного отбора морского ежа в человека может потребоваться очень много времени, поэтому, чем более ранние датировки (о них мы поговорим позднее) появлялись в руках ученых, тем громче они хлопали в ладоши. Когда же дошли до того, что самым ранним клеточным остаткам до 3 миллиардов лет, а Земля, по представлениям сегодняшней космологии (теория Большого взрыва, вишь, просто так не тронешь), не старше 5 миллиардов лет, то хлопать в ладоши перестали. Вместо этого все дружно плюнули на, к счастью, уже покойного Опарина и примкнули к уже описанной нами теории панспермии, которая, повторимся, есть не что иное, как заметание трудностей под ковер.

А что же делает дарвиновский естественный отбор в мире и делает ли что-нибудь вообще?

Конечно, делает. В своем нормальном виде он поддерживает сложнейшую систему биогеологического сообщества, покрывающую чудным ковром нашу планету.

Отклонения от этой системы в ее рамках ведут к тому, что индивид теряет преимущества в борьбе за существование и погибает. Предусмотрены Богом и сильные возмущения существующих экологических систем: пожар, наводнение, засуха. В этом случае включается Божий план спасения, в котором естественный отбор выводит на авансцену то одни виды, то другие, так что в результате опять создается устойчивая экосистема.

Вообще, в функционировании экосистем существуют разные хитрые механизмы, и некоторые из них никак не вяжутся с теорией Дарвина. Например, естественно, что численность группы животных регулируется ее вымиранием: животных стало больше — пищи меньше, все большее и большее количество индивидов не могут добыть себе достаточно ресурсов для жизни и смертность повышается. Однако это может привести к тому, что животные съедят всю до основания пищевую базу, вымрут, а потом эту базу будет очень сложно восстановить. Мы видим, что не всегда этот способ регулирования численности хорош для экосистемы. Но наряду с ним существует и другой способ — снижение численности через снижение рождаемости, вызываемое повышенной плотностью населения. Так, рождаемость снижается из-за слишком маленькой территории, которую сумели пометить родители, или слишком громкого пения соседствующих с родительской парой птиц, или из-за других признаков перенаселения.

Заметим, что, по Дарвину, такие признаки не могут отбираться, так как они вредны — снижают численность популяции.

Где же еще мы видим действие дарвиновского отбора? В биологии наиболее яркий пример — это раковые заболевания, которые от начала и до конца есть дарвинизм в действии. Чтобы большой многоклеточный организм правильно функционировал, клетки должны быть в системе строжайшего послушания. В размножении же их ситуация сходна с ситуацией в Китае. Китайская женщина, в принципе, может родить, как мы все хорошо знаем, много детей, но в нынешнее время ей надо добыть сто справок, чтобы получить желанный талон на деторождение. Так же и клетки в организме. Они могут прекрасно делиться там, где есть много пищи и ресурсов, но клетке, как китаянке, надо собрать сто приказов, чтобы начать деление. Вот одна клетка смутировала, так что теперь приказ № 100 для деления ей не нужен, блок на этом месте сломался. Такие клетки делятся чаще, чем их собратья, и их становится все больше и больше в данной ткани. Вот еще мутация — сломался блок по делению МЬ 3, большинство клеток в ткани замещается двойными мутантами, так что рост ткани еще усиливается. Поначалу все это выглядит достаточно безобидно, но вот ломается блок на приказ не выходить при делении за пределы одного слоя. Образуется бугорок, который уже может неприятно давить на окружающие ткани. Далее ломается блок на размножение на чужой подложке (обычно клетки сосудов размножаются только на стенке сосудов, клетки кишечника — только на стенке кишечника), и вот уже клетки-мутанты начинают размножаться в соседних органах. Потом ломается зависимость от прикрепленности вообще к какой-либо подложке, и клетка-мутант кровотоком или лимфотоком переносится на любое место, где она может осесть и начать новый очаг роста опухоли — метастаз. Если взглянуть в микроскоп на клетку нормальную и на клетку, далеко зашедшую в опухолевой прогрессии, то ярко вспоминается фильм «Гусарская баллада», как под радостное «лене-не, бум, бум...» входит блестящий строй великолепно обмундированных солдат и офицеров, а в конце под тот же, но ставший очень печальным напев уходят кучки мародеров-оборванцев с повышенной выживаемостью в тяжелых условиях. Оказалось, что помимо биологии дарвиновская модель или нечто похожее работает и в коммерческой жизни: там та же борьба за существование, выживаемость наиболее приспособленных и своеобразная наследственность — удачные методы добычи денег усваиваются и распространяются, а неудачные — отбрасываются. Адам Смит, подводя итог описанию наблюдаемой им рыночной экономики, закончил словами, что все действующие лица действуют в своих интересах, но есть некая невидимая рука, которая так уравновешивает эти интересы, что в результате рынок работает в пользу общества. Наши перестроечники понадеялись на дарвиновский механизм, который, если поставить экономику в стихию рынка, сам выстроит желаемую «невидимую руку» Адама Смита. За это время мы имели возможность наблюдать множество рук, вполне видимых и очень волосатых, но не приведших к желаемому результату. Можно сослаться на любимый аргумент дарвинистов: «Мало времени прошло», ну что ж, можно и еще подождать, но можно подумать и по-другому: дарвиновский механизм способен поддержать уже Кем-то построенную сложную конструкцию, но не способен ее создать.

Вернемся еще раз к биологическим примерам и посмотрим, что бывает, когда человеческое вмешательство возмущает экосистему сильнее, чем это было предусмотрено Богом. Вообще, борьба за существование, пронизывающая жизнь биологических сообществ, скрыта от глаз наблюдателя, чтобы, взирая на природу, он преисполнялся чувством мира и благодати. Западные фильмы стараются «разоблачить» Бога и рассказать нам всю правду. В них специально подобранными кадрами, снятыми с удивительным искусством и использованием специальной техники, показывается, как в природе все друг друга жестоко едят и убивают, чтобы ты, простофиля-зритель, не подумал, что ты тут у Христа за пазухой.

В экосистемах, выведенных из равновесия человеком, наоборот, эта борьба не только не скрыта, но выведена на первый план. Возьмем известный всем пример: колорадский жук, пришедший из Америки и не имеющий в Европе естественных врагов, поражает посевы пасленовых, так что видны обглоданные палки и на них отвратительные оранжево-розовые личинки жука. Третий участник этой, с позволения сказать, экосистемы — человек с изобретаемыми ядохимикатами, обильно поливающий ими жуко-пасленовую бойню из распылителя. Мы видим, что дарвиновские механизмы никак не могут восстановить красивую природную систему, а, в крайнем случае, поддерживают какое-то равновесие в системе человек — картошка — жук. Сейчас, кажется, человек стал брать верх, но система восстановится уже в упрощенном виде: человек — картошка (жук исчезнет), то есть мы видим, что дарвиновский отбор поддерживает существование, но не может ничего создать.

Не перестаешь даваться диву, как Господь многочисленными взаимосвязями поддерживает в устойчивости сложнейшие биогеоценозы, тогда как у нас, у людей, при всех технических достижениях аквариум в доме то зарастет, то завоняет, то рыба в нем сдохнет.

Представим, читатель, на некоторое время, что мы победили и Дарвина со всеми его соображениями выгнали за ворота. Что тогда омрачит нашу радость? Радость нашу омрачит большая коллекция ископаемых животных, стоящая в палеонтологических музеях. За это время на идеях Уильяма Смита и Жоржа Кювье родилась наука стратиграфия. Вот основные постулаты этой науки. В толще земной поверхности мы находим обычно четко выраженные слои осадочных пород, содержащие остатки животных и растений. То, что ты раскапываешь сейчас в глубине, находя остатки живых организмов, было когда-то поверхностным ландшафтом — сушей или морем. Вследствие катастроф и/или медленно текущих процессов ландшафт погребается под новыми и новыми слоями, которые на какое-то время сами становятся ландшафтами, то есть в нормальной ситуации, чем глубже залегает слой, тем большее время назад он был ландшафтом-поверхностью. Ландшафты, найденные на разных участках земной поверхности, но заселенные одними и теми же организмами, относятся к одному времени. Классифицируя бывшие ландшафты по заселявшей их флоре и фауне, удается создать шкалу с указанием относительной хронологической последовательности ландшафтов — стратиграфическую колонку. Отметим, что построение колонки — задача непростая и неоднозначная. Катастрофы, глобальные и локальные, и вмешательство человека могут изменять исходную последовательность слоев: переворачивать, сдвигать, надвигать один на другой и т.д. Все же хочется верить, что скрупулезнейшая обработка и сравнительный анализ большого палеонтологического материала по всей Земле позволили построить в общем и целом правильную колонку, на которой то, что глубже, действительно раньше, а то, что выше, действительно позже.

И вот теперь нам надо дать научное объяснение этой колонке.

Первый вопрос, на который хотелось бы знать ответ: сколько этой колонке времени? Лайель, исходя из своей теории, находя в глубине слой песка, рассчитывал, сколько песка выпадает на поверхность сегодня, и на эту малую величину делил всю толщу песчаного слоя, и таким образом оценивал, сколько времени откладывался песок. Метод Лайеля, во-первых, опирался на никем не проверенные предпосылки, а во-вторых, оказался несостоятельным сам по себе. Примерный возраст Земли, рассчитанный по методикам Лайеля на основе множества примеров вымывания целых пород и отдельных химических элементов из материков в реки, дает вариацию от 500 миллионов до одной тысячи лет. Последняя незадача произошла при проектировании лунохода. Исходя из того, сколько космической пыли выпадает ежедневно на единицу поверхности Земли, рассчитали, сколько этой пыли накопилось на единице поверхности Луны (так как на Луне нет атмосферы и ветров, убирать пыль некому). В результате были сконструированы специальные ласты, которые не должны были бы дать утонуть луноходу в пыли. На самом деле луноход замарал свои изящные ласты только по щиколотки: слой пыли оказался всего лишь несколько сантиметров против ожидаемых многих метров.

Есть ли какие-либо более надежные методы? Ученые затрубили о создании новых методов абсолютного определения возраста пород по изотопному составу. Вот основа метода. В мире имеется ряд нестабильных радиоактивных элементов с очень большим периодом полураспада (их происхождение относится ко временам Большого взрыва). Особо стоит радиоуглерод с коротким периодом полураспада (tS=5730 лет). Этот элемент постоянно образуется в атмосфере из азота под воздействием космических лучей, а затем вновь превращается в азот. Изобретатели изотопных методов всячески подчеркивают, что период полураспада не зависит ни от температуры, ни от метеоусловий, ни вообще ни от чего, происходящего вокруг, кроме ядерных процессов. Например, уран 738 (238U) с периодом полураспада 4,5х109лет в условиях цепной реакции в атомной бомбе распадается мгновенно (Отсюда следует, что изменение фона космического радиационного излучения по каким-либо причинам или прохождение рядом с каким-либо радиоактивным телом может значительно исказить данные изотопного измерения). Поэтому, говорят они, если вы знаете, сколько было радиоактивного калия в образце, который вы клали в коробочку, и померяете его теперь, вы сможете точно сказать, сколько времени образец пролежал в коробочке.

Обычно реклама метода бывает еще более настойчивой: вы посмотрите, какая точность хода изотопных часов, на нее никак нельзя повлиять, она остается неизменной в течение миллиардов лет, лучшего хронометра вы не найдете. Вы говорите: «Я беру хронометр, но только объясните точнее, как по нему определять время». И тут с напыщенных рекламодателей быстро слетает понт, они пунцово краснеют и говорят: «Ну... для того чтобы определить время, надо взять количество изотопа, которое было в образце, когда он образовывался, и вычесть то количество, которое осталось там сейчас. Затем по простой формуле определить время, за которое распалось это количество изотопа. Вот и ответ на ваш вопрос». Вы робко спрашиваете: «А как узнать, какое количество изотопа было в образце, когда он образовывался?» Тут пунцовость продавцов достигает апогея, и они говорят, что, вообще-то, это точно узнать нельзя, но есть ряд очень правдоподобных предположений, которые позволяют догадываться об этом и надеяться на то, что вы рассчитаете время правильно... Но зато какая точность хода часов, какая стабильность и т.д.

Итак, за спиной у неспециалиста держится в тени тот факт, что у нас нет надежного метода определения начального количества изотопа в образце. Вот, например, метод, который применяется при использовании радиоактивного углерода. Считается, что во все времена скорость образования 14С (радиоактивный углерод) в атмосфере была такой же, как сейчас, хотя защитный слой от жесткого космического излучения над Землей мог тысячу раз меняться и сама интенсивность космического излучения могла меняться от взрывов всяческих новых и сверхновых и удаления или сближения с этими космическими объектами.

В калий-аргоновом методе изначальное количество радиоактивного калия и продукта его распада — аргона определялось другими методами, но сейчас этот популярнейший метод хотят выбрасывать из геологии из-за той ерунды, которую он намерил на свежих камчатских лавах.

В самой геологии ни один из радиоизотопных методов не получил статуса ведущего. Положение образца в стратиграфической колонке определяется по совокупности всех методов, в том числе изотопного, на равных правах. Напомним, однако, что все остальные методы дают лишь относительный результат: это было раньше того-то и позже того-то. И лишь изотопный метод дает возраст, выраженный во времени: столько-то лет, или тысяч лет, или миллионов лет.

В этих случаях, когда все методы дают согласную оценку относительного возраста, слою в колонке присваивают и абсолютный возраст — тот, который показал для него изотопный метод. Мы видим, однако, что ничего похожего на однозначное определение возраста в стратиграфии мы не имеем.

Что же, на наш первый вопрос мы получили ответ: возраст стратиграфической колонки неизвестен.

Следующий вопрос, который хочется задать,—это вопрос о смене ландшафтов. Как же они происходили: путем, как правило, катастроф или, как правило, путем постепенных изменений?

Интересная ситуация возникла в последние годы жизни Гексли (конец XIX века), называющего себя «цепным псом Дарвина». Он заявлял, что защита из каких-нибудь соображений библейского сказания о потопе есть защита пустых басен, противоречащих всем геологическим исследованиям. В это же время не менее солидный геолог, профессор Оксфорда, утверждал в студенческой аудитории, что, если бы о потопе не было бы слова в Библии, мы все узнали бы о нем из геологических изысканий.

Эти столь противоположные высказывания двух весьма образованных в своей области людей вообще показывают конечную цену всех высказываний в исторической геологии. Во-первых, доказательная база слаба и неоднозначна, а, во-вторых, даже то, что есть, сводится на нет крайней пристрастностью ученых. Тем не менее позиция катастрофистов выглядит не в пример сильнее.

В пользу катастрофизма говорят:

а) Само четкое разделение слоев.

б) Само сохранение остатков живых существ, погребенных в слое. Для того чтобы остатки закаменели, то есть превратились в точную каменную копию органического оригинала, или оставили четкие отпечатки в окружающей каменной породе, или заморозились, так что смогли сохраниться в органическом виде, требуется быстрое удаление их от воздуха и гнилостных бактерий. Это особенно затруднительно в случае динозавров, туши которых даже в лежачем положении достигают высоты в несколько метров. В эту ямку часто прячутся сами дарвинисты: когда их упрекают в отсутствии каких-либо остатков, которые должны были бы быть, они разводят руками и говорят: «Но вы же знаете, как трудно остатку сохраниться...».

в) Отсутствие пыльцы, которая как раз прекрасно сохраняется и широко рассеяна даже вдалеке от растений, но почему-то очень редко представлена в ископаемых остатках.

г) Конвульсивные предсмертные позы животных в остатках.

д) Наличие ядущих и рожающих особей в остатках, то есть застигнутых смертью врасплох.

Вот как могут менять ландшафт даже маленькие катастрофки, типа извержения вулкана Сент-Хеленс (штат Вашингтон, США): только за первый день мощность извержения составила 400 миллионов тонн тротила. Волна, поднявшаяся на близлежащем озере Спирит-лейк, вызвала обвал 500 кубических метров горной породы. В результате извержения образовался слой в 180 метров осадочных пород при скорости образования до 8 метров в сутки.

За несколько месяцев образовался торфяной пласт, который, как известно, при соответствующих температуре и давлении за часы превращается в каменный уголь. Из двух местных речушек образовалась протока, которая за один день промыла русло глубиной в 43 метра в еще не затвердевшей селевой массе (это всего лишь в 40 раз меньше, чем глубина Большого каньона).

В пользу постепенной смены ландшафтов говорит лишь незыблемая вера, всосанная с молоком Лайеля, что все должно идти медленно. Эту веру зачем-то впитывают и неокатастрофисты. Один из них говорит, что история земной поверхности похожа на жизнь солдата на войне: долгие периоды скуки сменяются краткими периодами ужаса. Неизвестно откуда взявшиеся долгие периоды скуки — это и есть жертва «олимпийцам»: Лайелю, Дарвину, Гексли и другим.

Наконец, третий, самый главный, вопрос. Если жизнь развивалась путем плавного перехода от одних форм к другим (теория эволюции, неважно — дарвиновской или какой другой), то должно быть обнаружено множество переходных форм от одних видов животных к другим. В массовом масштабе мы этого не наблюдаем. Как правило, вид появляется в палеонтологической летописи «готовеньким» и таким же «готовеньким» без всяких признаков вырождения он исчезает. Если мы для сравнения возьмем историю с появляющимися в ней странами, городами, союзами, движениями, партиями, то мы везде увидим множество переходных форм расцвета, заката и вообще промежуточных вариантов между исходной формой и конечной.

Сам Дарвин плакался на неполноту палеонтологической летописи, но все же сумел с помощью своих способных сотрудников надергать несколько примеров. В настоящее время, когда палеонтологическая летопись распухла до необыкновенных размеров, новых примеров практически не появилось, но зато пали многие надежные старые кони. Вот, например, кистеперые рыбы, служившие маркером девона (вне этого периода остатки этих рыб не встречались): костные остатки боковых плавников этих рыб имеют организацию, сходную с организацией пятипалой конечности, — чем не промежуточная форма от рыб к земноводным. Однако несколько кистеперых рыб удалось поймать живыми в глубоких водах возле берегов Южной Африки. То, что рыбы, считавшиеся вымершими, дожили до наших дней неудивительно (вспомним роман Конан Дойля «Затерянный мир»). Удивительно то, что у этих «переходных форм» не было и капли перехода к земноводным по каким-либо другим системам организма, кроме плавников. Да и глубоководное обитание не показывает наличия у них стремления вырваться на сушу.

Второй форпост переходных форм — это лошадиная серия. Раскопки на территории Америки, в основном Южной, выявили ряд форм, составляющих некий постепенно изменяющийся ряд — от маленького животного (типа современного дамана) высотой 40 см, обитавшего на мягких почвах в речных поймах, до лошади с деградировавшими пальцами ног, кроме среднего, превратившегося в копыто, и с изменившимися утолщенными зубами, приспособившимися к пережевыванию травы. К построению этой картинки, иллюстрирующей эволюционное происхождение лошади, приложил руку наш отечественный ученый с трагической судьбой — Владимир Ковалевский (в конце жизни он вынужден был заняться коммерцией, был обвинен в жульничестве и покончил с собой).

Складность этой картинки нарушается тем, что представители этой серии жили в разных местах, при этом часто в одно и то же время. Особенно удивительно, что последний этап — лошадь — в Америке и вовсе не жила, а впервые появилась в палеонтологической летописи в Центральной Азии. Кроме того, исчезли в палеонтологической летописи Америки с какого-то периода все члены этой серии. Может быть, так изменилась природа Америки, что жить там лошадям и лошадиноподобным предкам стало невозможно? Нет, когда в XV веке туда пришли испанцы с лошадьми, то им (лошадям) так понравились бескрайние американские просторы, что они одичали и прекрасно живут там в виде одичавшей формы — мустанга. Имеющиеся данные не показывают нам вытянувшуюся в струну эволюционную линию от дамана до лошади, а показывают группу видов с разной склонностью к «лошадизму» и обитанию на открытых прериях, большинство из которых вымерло.

Если же мы попытаемся поставить ископаемых животных в стройную линию от дамана к лошади, то нам придется объяснять сложные колебания числа ребер: сначала 18-ти, потом 15-ти, затем 19-ти, наконец, снова 18-ти, и такие же сложные колебания числа безреберных позвонков.

Дата добавления: 2015-07-20