Гармония Божественного творения 10 страница

«Уф! — вытрет лоб читатель, — столько труда, а всего лишь одна молекула белка. А я и то знаю, что наш организм состоит еще из многого: раздражающих нас липидов, полисахаридов и т.д.» Давайте разберемся и с ними. Белки организма представляют из себя маленькие машинки (в человеке их 20 — 30 тысяч видов), выполняющие очень специфические действия. Каждая такая машинка ускоряет строго определенную химическую реакцию в строго определенной молекуле или между двумя строго определенными молекулами. Мы сказали «ускоряет», что значит: реакция шла бы и без белка, но здесь идет ускорение в миллиарды раз, так что можно считать, что реакция идет только в присутствии этого белка. Поскольку мы в нашем изложении употребляли технические аналогии, белок можно сравнить с мини-станком, из которого торчат в нужных направлениях напильники, отвертки, клещи, молотки и т.д. и т.п. Соединяясь со своей молекулой-мишенью, эти инструменты оказываются как раз против тех мест, где им необходимо будет сработать: откусить, отвинтить, приварить, прибить. Дальше инструментики срабатывают в нужном порядке и соответствующее изменение в молекуле (или двух молекулах) произведено: соединили, разъединили, перенесли группу с места на место, или что-нибудь иное. Самими мини-инструментами служат аминокислоты, обладающие богатыми химическими возможностями.

Но вспомним, что с рибосомы у нас сошла просто цепь соединенных аминокислот. Оказывается, что порядок, в котором соединены аминокислоты, определяет и то, как эта цепь свернется в пространстве за счет слабых химических связей: гидрофобных, водородных и др. Точная физикохимия этого сворачивания учеными еще не получена, но победа, кажется, уже близка. Оценим, однако, грандиозность задачи. Пусть мы имеем бусы из разных видов бусин, которые способны различными способами слепляться друг с другом. Попробуйте сконструировать порядок бусин так, что, встряхивая растянутые бусы (имитация теплового движения), вы бы каждый раз получали одну и ту же сложную форму. А ведь белков (станков с разной функцией) десятки тысяч видов.

Основную работу в организме осуществляют эти мини-станки. Они расщепляют пищу, извлекают оттуда нужные молекулы, превращают одни в другие, высвобождают химическую энергию и т.д. Однако конструкции завода — стены, трубопроводы, электропроводка — содержат в значительном количестве и другие вещества, о части которых мы упоминаем. Теперь мы видим, что их не надо специально записывать в инструкцию. Достаточно записать только те белки, которые их делают, и строительство закипело. Из печального опыта наших последних дней мы знаем, что не менее, а может быть, и более важную роль, чем само производство, играет управление. К сегодняшнему дню биология уже значительно продвинулась в раскрытии процессов управления на нашем сложнейшем производстве (вспомните, ведь линия-то полностью автоматическая). Информация об управлении тоже записана в инструкции, и, следовательно, корнем управления являются белки. Эти белки обеспечивают сложнейшую систему взаимосвязей между разными процессами, идущими в клетках, а также, в многоклеточном организме, взаимосвязей между клетками.

Итак, мы попытались с помощью грубых, но наглядных представлений показать (как говорят ученые, «показать на пальцах»), как информация передается в ряду организмов «по роду их», используется и реализуется (у неискушенных просим прощения, если не везде из-за краткости изложения нам удавалось сказать ясно, а у искушенных просим прощения за грубость, примитивность и некоторые неточности, которые неизбежны при популяризации).

Кто, увидев сию премудрейшую систему, не возгласит: «Велик Бог наш на небеси и на земли!» (Вот и Билл Гейтс, богатейший чело- век мира, глава компании Microsoft, сказал, что все это похоже на организацию программирования, только неизмеримо грандиознее).

Кто, удостоившись от Бога чести участвовать в раскрытии перед людьми механизмов этого грандиозного процесса, не воскликнет: «Велика Премудрость Божия!»? Ответ печальный — практически никто из участников этой волнующей работы. Если в конце XIX — начале XX века мы еще встречаем верующих биологов, таких, как физиолог Павлов, нейрофизиолог Алексис Каррель, микробиологи Луи Пастер и Александер Флеминг, генетик аббат Грегор Мендель, то у ученых, причем самых выдающихся, военного времени и последующих десятилетий мы видим такой агрессивный антиклерикализм и атеизм, какой не встречается даже у «цепных псов Дарвина» (по их собственному выражению) — Гексли и Геккеля.

Какие здесь можно предположить причины? Одну — такую же, как у философов и ученых античности: омирщвленные и скудные Духом Святым Церкви Запада не могут удовлетворить столь возвышенные, с одной стороны, и столь способные жертвенно служить идее, с другой, души одаренных ученых. Так, например, в Америке ученое сообщество и вообще интеллигенция агрессивно настроены против религии из-за преобладания (по численности и по активности) среди религиозных людей невежественных, примитивных и агрессивных протестантов-фундаменталистов (вспомним наших баптистов или «свидетелей Иеговы», и мы их поймем). Фрэнсис Крик — величайший биолог XX века, претендующий, вероятно, вообще на звание величайшего биолога мира, вырос в Англии в верующей англиканской семье. Он с любовью вспоминает о своих родителях, но вспоминает и то, как мама робко просила его не говорить на приходе, что папа играет в теннис. Через несколько лет мальчик твердо сказал родителям, что он больше не будет ходить с ними в церковь.

Другая возможная причина — это ощущение на фоне быстрого научного продвижения вперед того, что мы сами сейчас овладеем процессом и информацию Божию в живых организмах будем редактировать по-своему. И теперь, как в притче о злых виноградарях, к которым Отец послал Сына Своего и которого, Он думал, они, увидев, усрамятся, а они шепчутся: «Убьем Его, и наше будет наследство» (Мк. \\\\12,7). Удивительно, но при переходе генетики на молекулярный уровень произошло значительное в научной методологии событие, которого, однако, никто не заметил. Многие ученые, особенно физики и математики, давно говорили, что красота гипотезы есть сильный аргумент в пользу ее истинности. Физик Дирак говорил даже, что этот критерий выше рангом, чем соответствие опыту, так как несоответствие опыту может быть лишь следствием некоторых небольших недоработок в теории. Несмотря на это, эксперимент оставался, конечно, главным критерием истины, и высказанную гипотезу, особенно если она красива, старались немедленно экспериментально подтвердить.

Переход генетики на молекулярные рельсы начался с открытия пространственной структуры макромолекулы ДНК — описанной нами выше двойной нити «матрица» — «отливка». Задача эта решалась методом рентгенострук-турного анализа, который в принципе позволяет по картине дифракции рентгеновских лучей на монокристалле данного вещества восстановить точно пространственную структуру этого вещества. Говоря точнее, нам надо иметь не один монокристалл, а серию из так называемых изоморфно-замещенных кристаллов. При исследовании ДНК работали с поликристаллическими волокнами, а об изоморфных замещениях не было и речи. Естественно, что участники этой работы не могли точно определить структуру, а могли лишь сказать, что молекула ДНК имеет форму винтовой линии (в русской литературе укоренился математически неточный термин «спираль»), полный виток которой составляет 10 нуклеотидов и длина этого витка 34 ангстрема (Е).

Исходя только из этих данных, уже упомянутый нами Фрэнсис Крик и американский вундеркинд Джеймс Уотсон пытались построить молекулу ДНК в виде механической модели — спирали, состоящей из составляющих ДНК мономеров, в которых длины и направленность химических связей брались из данных химии. Всем такой подход казался авантюрным, потому что, во-первых, эти взятые из химии данные были весьма неточными, во-вторых, казалось, что можно построить не одну, а много молекул в виде винтовой линии с полным витком из 10 нуклеотидов длиной 34 Е. Однако Уотсон и Крик получили модель, состоящую из двух полинуклеотидных нитей и относящихся друг к другу, как «матрица» и «отливка». Когда ученые увидели модель, они сразу поняли, что модель истинна, что из нее вытекает красивейший и остроумнейший способ удвоения самой молекулы ДНК и образования копий отдельных участков на инфРНК. После этого 20 лет(!) никому даже в голову не приходило проверять эту модель экспериментально. М. Уилкинс, который непосредственно получал рентгенограммы ДНК и первый критиковал авантюрность и бесперспективность метода молекулярных моделей Уотсона и Крика, понял, что его работа на этом месте закончена и полностью перевел свою лабораторию на изучение механизмов действия нервной системы.

Так бы это и продолжалось, если бы индийский биохимик Сассисек Каран (из-за сложности фамилии именуемый в русской среде «Сосиской») не предложил свою модель ДНК, которая тоже была винтовой линией с винтом в 10 нуклеотидов и длиной 34 Е. Никакой красоты в «сосискиной» модели не было, и он сам прекрасно понимал, что она не верна, но надеялся, что на фоне поднявшейся паники его имя и лаборатория несколько лет пробудут на гребне известности. Паника действительно поднялась: а как же? Где же наши доказательства? Где эксперименты, которые только и способны объективно установить истину? За несколько лет закристаллизовали фрагменты ДНК в виде монокристаллов, получили изоморфно-замещенные кристаллы и чин-чинарем подтвердили модель Уотсона и Крика. Таким образом, 20 лет вся молекулярная биология, которая за это время прошла огромный путь, держалась как бы на единственной фразе, высказанной одной из ученых дам при первом осмотре построенной Уотсоном и Криком модели: «Эта модель так красива, что она просто не может не существовать!»

Но господа атеисты и дарвинисты! Что за странные аргументы вы приводите? Почему вы интуитивно хотите видеть красоту в произведениях «слепого часовщика» — стихийных сил природы?

Так что вы думаете? Кто-нибудь вразумился? Никто даже и внимания не обратил. А Уотсон, когда его на старости лет спросили, какое самое главное разочарование в его жизни, ответил: «То, что люди после открытия структуры ДНК не перестали верить в Бога». Воистину: «Народ сей ослепил глаза свои и окаменил сердце свое, да не видят глазами, и не уразумеют сердцем... Ты, Господи неба и земли, утаил сие от мудрых и разумных и открыл то младенцам...» (Ин. 12, 40; Мф. 11, 25).

Старший товарищ Уотсона, Фрэнсис Крик, в своей автобиографической книге вспоминает, из каких соображений он выбирал направление своих научных исследований. Вообще, мотивом его работы в фундаментальной науке было «вышибание костылей из-под ног религии». Как он полагал, белые пятна в научной картине мира есть те островки безопасности, на которых «религиозный дурман» укрывается от несущегося по трассе научно-технического прогресса. Имея физическое образование, он хотел работать в биологии на самой границе описываемого биологией живого с описываемым физикой неживым. Ему хотелось показать плавный переход от неживого к живому и тем убить божественный трепет перед живым.

С этими мыслями он зашел под своды Кавендишской физической лаборатории Кембриджа, не обратив внимания на выбитые на фронтоне этой лаборатории первым ее директором Дж. Максвеллом слова: «Велия дела Господня, изыскана во всех воля Его».

Посмотрим, что же у него получилось, на примере двух самых фундаментальных из сделанных им открытий. Первое — это структура ДНК, вера в истинность которой 20 лет поддерживалась только лишь ее неоспоримыми красотой и премудростью. Более того, молекула ДНК кладет четкую границу между живым и неживым. Да, живое — это та же тварь, что и неживое: те же атомы, молекулы, те же законы физики и химии, но существование живого связано с внесением в неживое Божественной информации, важнейшим носителем которой является молекула ДНК. Нигде в неживых системах даже не ставится вопрос о каких-то осмысленных инструкциях, их хранении, прочтении и т.д., но самый мельчайший вирус можно назвать, вслед за Уотсоном, «завернутой в белок скверной новостью», то есть для самого примитивного живого главное — это сообщение, информация. Именно из-за этого термин «вирус» появился в компьютерной жизни. Это такая же, как и живой вирус, «скверная новость», в которой биологический hard wear заменен на компьютерный. Кстати, компьютерные вирусы Дарвин вполне мог бы объяснять своей теорией: случайно при воспроизведении и копировании накапливаются ошибки в программах и побеждает в борьбе за существование та испорченная программа, которая лучше всех умеет поддерживать свое размножение в компьютерной сети. Все, однако, уверены, что даже самые примитивные компьютерные вирусы кто-то пишет.

Вторым великим вкладом Крика в молекулярную биологию была гипотеза о том, что реализация информации, записанной на инфРНК, в виде белка осуществляется системой тРНК, содержащих трехнуклеотидную «букву» на одном конце и соответствующую этой «букве» аминокислоту — на другом. Эта идея коренным образом противоречила бытующим тогда представлениям, но Крик убедил своих коллег заняться ее проверкой, и она была блестяще подтверждена во всех деталях. Тем самым Крик фактически зарубил всякие попытки объяснить с помощью дарвиновской теории возникновение на Земле жизни, ибо после подтверждения гипотезы Крика нужно предположить, что случайным образом возникли сразу и система тРНК, и сложнейшим образом устроенная рибосома, и система белков, которые, распознавая «букву» на одном конце тРНК, «пришивают» на другой конец строго определенную аминокислоту.

Сам Крик после подтверждения своей гипотезы сразу же стал на точку зрения панспермии, то есть предположения о том, что начальные формы жизни на метеоритах или чем-то еще разносятся по Вселенной. По причинам, которые мы обсудим позднее, к этой точке зрения присоединилась сейчас вся неверующая в Бога биология. В то, что клетка возникла путем какого-то добиологического отбора из неживого, сейчас не верит никто. Всем также ясно, что панспермия есть уход от ответа и заметание трудностей под ковер.

Да, получилось не по-Кричьему, но по слову Божию, выбитому на фронтоне лаборатории. Жаль, что Крик и сегодня в свои почти 90 лет остается неверующим старым упрямцем (К сожалению, пока шла работа нал этим курсом лекций, пришло печальное известие о кончине величайшего ученого в возрасте 88 лет. В качестве назидания нашим православным полемистам заметим, что Ф.Крик, всей душой боровшийся с христианством, никогда не переносил своих отношений к религии лично на христиан — ни на своих родителей, ни на многих других христиан и теологов, верующих ученых, с которыми ему приходилось сталкиваться во время работы в Кембридже и Америке).

Как же оценить ситуацию в целом? С одной стороны, большое количество ученых старшего поколения с такими алмазами, как Крик, Уотсон, Жакоб, Моно, Медавар, с юношеским энтузиазмом бескорыстно воюющих против Бога и Церкви. С другой стороны, широкая категория более молодых ученых, которых вообще не волнует ничего, кроме научного содержания, причем это не есть следствие философского позитивизма, который был разгромлен описанными нами научными взрывами в начале XX века и работами Венского логико-философского кружка — Поппером, Куном и другими, а есть следствие позитивизма вульгарного: за это не платят, не дают чинов, премий и т.д. Для этих ученых Бог не враг, а может быть, и друг, но они желают Его видеть в области этики, философии, в Церкви, наконец, но не в естественных науках (вспомним пункт №5 современного научного мировоззрения: «Бог не присутствует в научных построениях», за который ученые держатся, как мы за Символ Веры).

Тем не менее, как мы уже писали, мы живем в эпоху, когда человечество, особенно русский народ, пытается вывести корабль человечества из мертвящей пустыни безбожия. И вот ученые, приходящие к Богу в поисках нравственной правды, приводят Его с собой в науку. С другой стороны, независимо мыслящие ученые все-таки открывают закрытые прежде глаза и видят Бога, сияющего пред ними в современных научных достижениях. Вот появляется книга доктора физико-математических наук, начальника одного из отделов Математического института им. Стеклова А. Н. Паршина, в которой есть глава «Крах современной научной картины мира». Вот президент Российской академии наук Ю. Осипов говорит о необходимости веры и ее гармонии с наукой. Вот приходит ко мне доктор физико-математических наук и один из лучших преподавателей математики в Москве Г. Б. Шабат, еще недавно махровый атеист, и говорит: «Что же мы обманываем детей? Как нам объяснить, что математика после теорем Геделя содержится на вере?» Вот приезжает из США бывший российский биолог, а ныне один из лучших специалистов в Америке в области теоретической онкологии и говорит, что он не может представить без Бога возникновения и развития жизни на Земле.

Итак, процессы прозрения и процессы омирщения и коммерциализации науки идут встречными курсами. Кто кого обгонит? Будет ли наука, устремленная к прославлению Творца, или нет? В разделе об НТП мы писали о том, что науки, и особенно биология, уже сегодня готовы вступить в прямой конфликт с нравственностью. Одни страны, скажем США, еще пытаются обуздать тонкой сетью нравственных понятий крики о великой пользе новых биотехнологий (клонирование и т.п.), а другие сдают позиции. В Англии, например, первой сломалась палата лордов — символ доброй старой Англии, разрешив одним людям лечиться за счет поедания детей, то есть клонировать эмбрионы на «запчасти».

Реально встал вопрос о борьбе со старением и даже достижении бессмертия (см. нашу статью в Приложении).

Еще раз процитируем Алису: «Становится все чудесатее и чудесатее...» Посмотрим, каково же будет Божие решение в отношении наших человеческих потуг.

Точки пересечения двух книг

Третьей точкой пересечения и столкновения двух Книг является

ВОПРОС О ПРОИСХОЖДЕНИИ МИРА

В принципе, этот вопрос в полной мере недоступен науке, потому что следы прошлого, которые оставил Создатель настоящему, малы и фрагментарны. В силу этого ни индуктивный, ни дедуктивный методы научного познания не могут работать эффективно. Метод, которым работают науки, изучающие прошлое или что-то очень далекое в пространстве, именуется абдукцией. Он сходен с методом работы следователя, который пытается восстановить факты по тем следам, часто скудным, которые остались ему для анализа. Удачно, если следы достаточно обильны или ум следователя достаточно остер, так что он сумеет найти объективных свидетелей, которые уже и осветят картину преступления целиком. В противном случае, как это, к сожалению, часто и бывает, следователю приходится опустить руки. В науке картина такая же, только там у ученого нет надежды найти свидетеля. Что же завело науку на путь этих сомнительных исследований?

Это, во-первых, постулат № 7 современного научного мировоззрения — «наука не должна стоять на месте». Если появился какой-то хвостик из прошлого, за него надо тянуть, потому что наука не может стоять на месте; если этот хвостик оборвался, то все равно надо за что-нибудь тянуть, потому что не может же наука стоять на месте...

Перед следователем у ученого есть одно большое преимущество: даже самый злобный следователь вряд ли дерзнет осудить невиновного. Ученый же никого не засуживает, а только обвиняет во лжи Бога, что ему в большинстве случаев сделать приятно. Это есть вторая причина, по которой множество людей устремились в эти области изысканий. В этих областях стоят особняком проблемы саморазвития и самозарождения живого и проблемы самоорганизации неживого. Хотя хронологически первыми стали строиться предположения о неживом — происхождение звезд, происхождение Земли (теория Канта—Лапласа), но все затмил успех дарвиновской теории саморазвития живого, с которой мы и начнем.

Саморазвитие живого

Мы уже писали кратко о возникновении и распространении этой теории. Теперь перейдем прямо к ее содержанию.

Суть теории Дарвина очень проста. Любой организм производит потомство. При любом способе размножения — половом или бесполом — потомков получается больше, чем родителей. Если численность вида постоянна, то, следовательно, часть потомков должна вымирать. С большей вероятностью вымирают менее приспособленные к жизни потомки, а выживают более приспособленные. Если различия эти ненаследуемые, то на последующей жизни вида это не скажется. Если же снижение жизнеспособности было вызвано случайным изменением какого-либо из генов — мутацией, то из вида будет удален «вредный» ген. Если же, напротив, мутация обусловила повышение жизнеспособности, то произойдет повышение в выжившем потомстве концентрации этого «полезного» гена. Таким образом, «плохие» гены будут удаляться из вида, а «хорошие» накапливаться. В результате жизнеспособность вида повышается.

Дарвин и его последователи ясно видели два пути повышения жизнеспособности. Первая — это, не повышая принципиально сложности организма, лучше приспосабливаться к возможностям, обусловленным средой, начиная использовать ее незадействованные ранее ресурсы. Так, Дарвин описал на Галапагосских островах группу вьюрков с разными формами клювов, приспособленных к использованию разных видов пищи, добываемых из разных мест. Дарвин предположил, что из одного широко распространенного, в том числе и на материке, вида, питающегося надтреснутыми семенами, появились живущие на островах виды, способные есть насекомых и щелкать семена, виды, с особой формой клюва, питающиеся личинками насекомых, виды, выковыривающие колючкой кактуса насекомых из коры деревьев, виды, пьющие нектар из цветов кактусов, виды, употребляющие в пищу фрукты и почки, и т.д.

Другой путь - это увеличение сложности организма с принципиальным расширением его возможностей: переход из водной среды обитания на сушу и наоборот, приобретение способности к полету и т.д.

Таким образом, по мнению Дарвина, из одной или нескольких примитивных форм первым или вторым путем развилось за счет мутаций и естественного отбора все множество разнообразных видов, приспособленных к обитанию в разных условиях и во много раз превышающих по уровню сложности предковые формы.

Обратим теперь внимание, как «наука не стоит на месте». Гипотезу Дарвина, не подтвержденную ни в одном случае (то есть никто, никогда не видел улучшения какого-либо вида), назвали теорией. Догадку о происхождении галапагосских вьюрков — фактом и т.д. Вот так мы неудержимо снижаем уровень строгости. Если б у нас его было с избытком, еще куда ни шло. А то ведь и в биологии, которая занимается тем, что здесь и сейчас, и имеет столь широкие возможности для экспериментальной проверки своих предположений и много нового поступающего материала, проливающего свет на изучаемые явления, все же немало бывает заблуждений. В науках же типа дарвинизма строгость проверки заменяет время: за 10 лет гипотеза становится устоявшейся, теория развитой и общепринятой, а факты незыблемыми, хотя никаких новых открытий не произошло.

Подведем теперь итоги по вопросу, который мы не раз уже затрагивали в этом курсе: что такое эволюционное учение Дарвина — философия или наука? На основании всего вышесказанного заключаем, что быстрый успех и повсеместное распространение теории Дарвина в XIX—XX веках связаны не с научными, а с философскими запросами общества. Теория оказалась востребованной не как необходимая часть биологической науки, но как необходимая часть последовательного атеистического мировоззрения. Сегодня атеистический пыл в обществе немного угас, хотя атеизм таких ведущих биологов, как Крик, Уотсон, Жакоб, Моно, Медавар, Левонтин, Докинз, не уступает атеизму «цепных псов» Дарвина XIX века — Гексли, Геккеля, братьев Ковалевских.

Большинство современных ученых вполне готовы допустить Бога в области морали, философии, эстетики, но никак не в области естественных наук (современное научное мировоззрение, пункт №5). В то же время с накоплением новых фактов научная слабость теории Дарвина становится все более и более очевидной, и все большее и большее число ученых говорят, что мы принимаем Дарвина, как бы он ни был плох, только лишь потому, что иначе придется пустить Бога в биологию.

Подкрепим это двумя цитатами: нобелевского лауреата, открывателя двойной спирали Джеймса Уотсона и ведущего генетика-эволюциониста Р. Левонтина.

«Теория Дарвина принимается не потому, что ее можно наблюдать или доказать с помощью логически непротиворечивых данных, а потому, что ее единственная альтернатива (творение. — Авт.) является очевидно неправдоподобной» (Дж. Уотсон).

«...дело не в том, что методы и институты науки каким-то образом вынуждают нас принять материальное объяснение мира явлений. Совсем наоборот. Наша приверженность материальным причинам заставляет нас создавать аппарат исследования и разрабатывать систему понятий, которые приводят к материалистическим объяснениям, независимо от того, насколько противоречащими интуиции или таинственными они кажутся непосвященным. Более того, наш материализм абсолютен, поскольку мы не можем пустить Божественное даже на порог» (Р. Левонтин).

Вы заметили, какая неудобная позиция для полемики с Дарвином нам предлагается? Во-первых, вы можете научно критиковать Дарвина сколько угодно (мы и сами умеем это делать не хуже вас), но вы хотите допустить в биологию Творца, а это невозможно, потому что все знают, что: а) Бога нет и б) не велено Его пускать в биологию ни под каким видом. Во-вторых, в норме критика теории происходит так: критикуемый приходит к критикующему, и второй говорит: «Излагайте, юноша, свою теорию, а я буду указывать в ней слабые места и пробелы». Здесь же ситуация иная: мы приходим, а нам говорят: «Вот, пожалуйста, опровергайте нас», то есть новая теория сразу стала госпожой, а не гостьей в доме науки.

К тому же дарвиновская теория до сих пор не имеет твердых теоретических установок. Мы можем доказать, что галапагосские вьюрки произошли не из материковой формы, которая ест надтреснутые семена, а от изощренной островной, которая пьет нектар кактуса. Нам ответят: «Суть теории же не в том, кто из кого произошел, а в том, что одни виды медленно происходят из других, что вы нам и доказали только что на примере галапагосских вьюрков, спасибо!»

Попробуем все же повоевать в этих неравноправных условиях. Начнем с начала. В виде появляются особи с положительными и отрицательными наследуемыми изменениями. Действительно, во всех видах появляются мутации — особи с измененным генетическим составом, а вследствие этого с измененным организмом и/или поведением. Но никто никогда еще не видел мутации, которая бы в нормальных условиях превосходила бы исходную форму. Мутаций сейчас изучено, особенно на бактериях, видимо-невидимо. В ненормальных условиях мы можем найти мутацию, которая позволяет виду выжить значительно лучше. Классический пример — индустриальный меланизм английской береговой пяденицы Biston betularia. В дикой природе эта бабочка, ведущая ночной образ жизни, днем отдыхает на стволах хвойных, причем ее специальным образом устроенная окраска — белое с черным — позволяет ей удачно «косить» под колонии лишайников на коре. Развитие промышленности ведет к кислотным дождям, колонии лишайников исчезают, и умные птицы быстро раскумекивают, кто лишайник, а кто — вкусная бабочка. Тогда среди бабочек начинает распространяться присутствующая прежде в очень малых количествах мутантная форма с черной окраской. Там, где есть лишайники, эта форма прячется хуже, чем нормальная бабочка, и птицы постепенно сводят ее на нет. Там, где прятаться приходится на голой темной коре, ей легче, и эта форма начинает доминировать. Если английская промышленность еще наддаст, то может произойти предсказанное Дарвином изменение вида, но это будет деградация. Такие явления мы можем увидеть и в больших масштабах. Возьмем какой-нибудь заповедник и сделаем его на 20 лет открытым для свободного посещения. В конце этого периода нас встретит «радостная» природа: поля желтеющих одуванчиков, по которым прыгают воробьи да вороны. Вместо сложных форм, требующих сложных взаимоотношений со средой (например, «маскарадный костюм» пяденицы), выживают в естественном отборе самые выносливые, пусть и примитивные, формы.

Таким образом, мы не видим ни прогрессивных мутаций, ни прогрессивной эволюции к виду, более сложному. Мы вообще за все время существования человечества не видим образования ни одного нового вида, а ведь человечество с доисторических времен занимается селекцией, то есть искусственным отбором, во много раз более эффективным, чем естественный, растений, животных, птиц с заданными свойствами. Мы получили множество пород, которые по внешности трудно даже отнести к одному виду, но стоит лишь отменить специальные условия скрещивания, как очень быстро все смешается в единый вид, например, дикая собака динго — это помесь разных пород одичавших домашних собак, завезенных колонистами.

Вспомним слова Библии: «И сказал Бог: да произведет земля душу живую по роду ее...» (Быт. 1, 24). Как мы видим, выйти за рамки определения Божия и заставить живое произвести потомков не «по роду своему» очень трудно. Оппоненты будут возражать, что у человека было очень мало времени. Давайте посмотрим. Ведь в данном случае время определяется не часами и минутами, а числом прошедших поколений. Возьмем бактерии, которые в хороших условиях размножаются раз в полчаса. Человечество плотно занимается ими: получает мутации, отбирает их, скрещивает уже лет 200, что соответствует примерно 4 миллионам лет, а за это время, по утверждению дарвинистов, обезьяна превратилась в человека, однако ни одного нового вида бактерий не получено.

Мы указали ряд ключевых вещей, которые мы должны были бы видеть, если б теория Дарвина была верной, но не видим.

Взглянем теперь на саму теорию. В ней остался ряд сложных математических вопросов, нерешенных несмотря на все усилия таких сильных математиков, как Р. Фишер, Дж. Холдейн, С. Райт. Многие великие математики полагали, что теория Дарвина математически некорректна, а среди них Джон фон Нейман, Альберт Эйнштейн, Герман Вейль, Фред Хойл и другие.

Дата добавления: 2015-07-20