Гармония Божественного творения 3 страница

Здесь мы выходим на очень важный вопрос об иерархии истин, постулированной древнехристианскими Отцами и сохраненной Церковью до наших дней. Согласно христианскому учению, человек, сотворенный по образу и подобию Божию, способен к самостоятельному познанию. Но, поскольку человек есть существо ограниченное и переменчивое, то и истина, добытая им в самостоятельном познании, всегда ограничена и переменчива. Характеризуя это свойство человеческой истины, св. Василий Великий писал о том, что нам нет нужды опровергать язычников, так как язычники сами наперебой опровергают друг друга. Доступна человеку, однако, и другая истина, о чем ясно свидетельствует Христос в беседе с Пилатом (Ин. 18, 37 — 38). Христос говорит Пилату: «Я на то родился и на то пришел в мир, чтобы свидетельствовать о истине...», а Пилат отвечает: «Что есть истина?» Вопрос Пилата говорит о той же самой многоразличности человеческих истин, что и Василий Великий: «Что есть истина: одни очень убедительно говорят одно, другие столь же убедительно утверждают другое». А Христос говорит, что кроме ограниченных и переменчивых человеческих истин есть единственная, всеобъемлющая, непогрешимая и неизменная Истина, которая исходит от Единого Вездесущего, Непогрешимого и Неизменного Бога, и возвещается человекам через избранных людей Божиих и через Самого Воплощенного Сына Божия. В светской философии разработаны понятия абсолютной и относительной истин, и ведутся дебаты о том, существует ли абсолютная истина и доступна ли она человеку. Христово учение отвечает: да, существует — это истина Божия, и да, доступна, через Божие Откровение. (Следует, конечно, отметить, что восприятие ограниченным и изменяющимся человеком Божией истины накладывает и на нее некую сень ограниченности и изменчивости. По мере духовного роста человека Божия истина воспринимается им все более и более полно.)

Со времен Пилата и древних христианских отцов человеческая истина, особенно в области так называемых точных наук, приобрела гораздо более четкие критерии и более мощный фундамент. Это позволило науке (ив точных отраслях, и в самых что ни на есть неточных) претендовать (как мы увидим в ходе изучения ее истории) на непогрешимость и на превосходство над истиной Богооткровенной. Тем не менее голос святых Отцов вплоть до Отцов XX века (Иоанна Кронштадтского и др.) подтверждал неизменность установленной Церковью иерархии истин. Сам же Господь вразумлял зарвавшихся апологетов науки потрясениями (как, например, в физике в начале XX века) до самых основ самых «железных» научных истин. Вразумленные этими потрясениями, ученые философы, физики, математики стали задумываться о достоверности применяемых в науке методов познания и установили принципиальную невозможность получения абсолютной истины научными методами. Об этом мы поговорим подробнее в соответствующих разделах курса, а пока приведем слова одного из ведущих физиков XX столетия Ричарда Фейнма-на: «Те, кто думают, что наука научна, жестоко заблуждаются». Отметим, что эти добытые учеными выводы применяются лишь для внутреннего пользования в высших слоях научного сообщества. Когда же ученые обращаются к обществу, они по-прежнему потрясают заржавленным тезисом о непогрешимости научных истин*.(* Ярким примером этого является упоминавшийся выше Бертран Рассел. Как выдающийся исследователь в области математической логики, он много сделал для выявления внутренней порочности дедуктивных выводов. Как философ, он рьяно настаивает на том, что истина доступна только науке и недоступна религии.)

Кратко резюмировать ситуацию позволяет разговор, якобы имевший место между Эйнштейном и католическим священником. Эйнштейн спросил: «Как вы отреагируете, если наука неопровержимо опровергнет какой-либо из догматов христианского учения?» Прелат ответил: «Подожду, пока ученые найдут ошибку в своем доказательстве».

Исходя из такого вот простого понимания, древнехристианские Отцы вычищали из наследия языческой мысли все выводы, противоречащие Божиему Откровению, сколь бы убедительно ни были эти выводы аргументированы. Оставшееся принималось на нижние полки в созидающийся храм культуры христианской. Что же полезного для Богопознания находили Отцы в отбираемом ими языческом наследии? (Вопрос об использовании этого наследия в практической жизни более прост, и мы его опускаем.)

Прежде всего, это само умение широко, глубоко и логично мыслить. В начале своего труда о полезности языческих сочинений для христианского юношества св. Василий Великий приводит слова Гесиода: «Тот наилучший меж всеми, кто всякое дело способен сам обсудить и заранее предвидит, что выйдет из дела.

Чести достоин и тот, кто хорошим советам внимает». Св. Василий ублажает первых и хвалит вторых, предупреждая, впрочем, что когда советчики «проникновени умы древни», то есть языческие мудрецы, то, восприняв у них полезное, надо уметь кое-что и отбросить.

Затем Отцы отмечали роль философии, начиная от простой грамотности (что было очень актуально среди варваров) до сравнительного анализа древних языков, который позволяет лучше понимать глубинный смысл слов и понятий Священного Писания.

История и география (вместе с художественной литературой) рассматривалась Отцами как материал, на котором можно исследовать пути порока и добродетели, и Промысл Божий в судьбах отдельных личностей и целых народов.

Какую же роль отводит Церковь в Бого-познании математике и естественным наукам? На это дает ответ встречающийся у многих Отцов, писавших в разное время и в разных местах, образ двух Книг. Этот образ позволяет вообще уяснить очень много во взаимоотношении науки и религии, поэтому мы обсудим его подробно. Нам удобнее будет использовать не формулировки древних Отцов, но приспособленную к проблемам взаимоотношений науки и религии формулировку М. В. Ломоносова. В своем труде, описывающем затмение Венеры, Михаил Васильевич писал: «Создатель дал роду человеческому две Книги. В одной показал Свое Величие, в другой — Свою Волю. Первая — видимый сей мир, Им созданный, чтобы человек, смотря на огромность, красоту и стройность его, признавал Божественное Всемогущество. Вторая Книга — Священное Писание. В ней показано Создателево благоволение к нашему спасению... Обе обще удостоверяют нас не только о бытии Божием, но и о несказанных Его к нам благодеяниях. Грех всевать между ними плевелы и раздоры!»

Что же мы можем почерпнуть из этого глубокого образа? Во-первых, ответ на поставленный выше вопрос — христиане с помощью наук, проникая все глубже и глубже в Книгу природы, проникаются сознанием Божественного всемогущества и несказанной Его к нам благости. Поскольку Ломоносов, будучи большим авторитетом в области науки, не является таковым в богословии, подтвердим наш ответ словами Священного Писания и святых Отцов.

Вот что говорил апостол Павел: «Ибо невидимое Его (Бога), вечная сила Его и Божество, через рассматривание творений видимы» (Рим. 1, 20). Эти слова апостол Павел говорит о язычниках, доказывая, что они, не зная Писания, все равно должны были бы знать Единого Бога. По слову св. Василия Великого, лучшие умы языческого мира «из красоты видимого» уразумевали «Превосходящего всех красотою», а «из величия сих чувственных и ограниченных тел» делали «наведение о Бесконечном, превысшем всякого величия и по множеству Своей силы Превосходящем всякое разумение». Добавим к свидетельству Церкви слова знаменитого философа Канта о том, что две вещи неопровержимо свидетельствуют о Боге — нравственный закон в душе и звездное небо над головой.

В богословии познание о Боге, содержащееся в тварном мире (ив человеке, как части этого мира), называется естественным откровением. Через естественное откровение душе дается возможность сделать первые шаги к Богу, и в приведенных нами выше словах апостола Павла и св. Василия говорилось именно о познающих Бога язычниках. Значит ли это, что христианам, познавшим сверхъестественное откровение — Священное Писание* (* Более точно следует говорить не только о Священном Писании, но о всей полноте данного Церкви Богооткровенного знания, т.е. и о Священном Писании, и о Священном Предании), откровение естественное более не нужно? Ответим на этот вопрос словами преподобного Максима Исповедника: «По величию Его творения и действию Его Промысла мы, как в зеркале, видим отражение Его беспредельной благости, премудрости и силы». Как видно, здесь стоит местоимение «мы» — то есть познавшие Христа и Его учение, не язычники и учащиеся. Еще более убедительно звучат слова одного египетского отшельника IV века. На вопрос пришедшего к нему в пустыню из Александрии гостя, как он преуспевает в Бого-мыслии не имея книг, отшельник ответил: «А у меня, господин философ, все время перед глазами Книга природы, из которой я научаюсь Премудрости Божией».

Чтобы поставить точки над «и» в этом вопросе, заметим, что всякая Божественная истина должна быть, во-первых, усвоена умом и внесена в память, а во-вторых, непрестанно сиять в сердце человеческом. Так как истины, черпаемые из естественного откровения, являются самыми первыми шагами в Богопознании, то усвоение их умом происходит в самом начале обращения к Богу. Но, чтобы сияние этих истин не гасло в сердце, необходимо вновь и вновь обращаться к созерцанию творения Божия, то есть к чтению Книги природы (аналогично и Священное Писание не прочитываем один раз, но читаем постоянно).

Более серьезный вопрос заключается в роли науки в этом чтении. Когда преподобный египетский пустынник говорил о чтении Книги природы, он, естественно, не имел в виду химические и физические опыты, препарирование растений и животных и т.д., но имел в виду простое созерцание, направляемое верой. Возьмем гимн Божественному разуму, разлитому в природе,— 103-й псалом царя Давида, там не упоминается ни о каких научных достижениях. Однако такой простой подход либо удел дарованной Богом детской простоты («Кто не примет Царство Божие, как дитя, не войдет в него»), либо плод высокой духовной жизни. Таким людям не нужно новизны, но они проникают все глубже и глубже в то, что они видят ежедневно. Не так для большинства людей (в том числе большинства верующих). На обыденном наш глаз «замыливается» и перестает видеть в нем искру Божию, и, чтобы увидеть эту искру, нам требуется новизна, а ее и дает наука.

Рассуждая о различии Божиего и человеческого творений, преподобный Варсонофий Оптинский сравнивал настоящий цветок и искусственный цветок, сшитый из материи. Даже если искусственный цветок сделан так умело, что не отличим на глаз от настоящего, то, взглянув в микроскоп, мы увидим в одном случае премудро организованную ткань растения, а в другом — хаотическое переплетение ниток. Таким образом, свойства Божиего творения таковы, что на каждом уровне устройства живой или неживой материи мы видим новые и новые поразительные примеры Премудрости Божией. Эти новые примеры, добываемые наукой, и пробуждают нашу дремлющую душу, заставляя вновь и вновь восхищаться Творцом и восхвалять Его.

«Гармония естественного закона открывает столь превосходящий нас Разум, что по сравнению с ним любое систематическое мышление и действия человеческих существ оказывается в высшей мере незначительным подражанием» (А. Эйнштейн).

Важно заметить, что естественное откровение говорит нам не только о том, что Бог есть и что Он Премудр и Всемогущ, оно говорит и о несказанной благости Творца к твари, и в первую очередь к человеку. Божие устройство мира дает человеку не только возможность жить в нем (что, как мы увидим в дальнейшем, весьма непросто), но и позволяет ему жить с радостью, а не влачить свое существование. Примеров этому можно найти множество в любой области природных явлений. Ограничимся лишь несколькими. Мы уже говорили о целых аптеках, содержащихся в лекарственных растениях, что явно не является простым побочным эффектом жизни растения, но специально устроено Богом для избавления человека от болезней. Другой пример мы приведем из устройства человеческого тела. Для человеческой жизни необходимы передаваемые по нервам сигналы боли, чтобы человек узнал о неполадках в своем организме и принял меры. В то же время из-за обилия трения, соударения и других взаимодействий внутренних частей тела (особенно при движениях) жизнь человека должна была бы протекать на сплошном болевом фоне. Господь, однако, не допустил этого, устроив в организме выработку специального пептида (короткого белка) — р-эндор-фина, который значительно повышает порог болевых ощущений, так что человек не чувствует боли при нормальном функционировании организма, а кроме того, эндорфин воздействует на мозг, вызывая физиологическое ощущение радости бытия.

Интересно, что Господь сотворил в маке и некоторых других растениях химически несродное, но полностью имитирующее действие эндорфина вещество — морфий. Медицина использует морфий для создания обезболивающих препаратов, а наркоманы с его помощью искусственно повышают жизненный тонус.

Еще один пример — это продукты, которые Господь дал человеку в пищу. Как мы знаем, они не только полезны, но и вкусны. Можно подумать, что вкус есть простое следствие полезности, однако это не так. Старшее поколение, вероятно, помнит, как академик Несмеянов пытался создать столь же питательный и вкусный продукт, как черная икра, на основе бактериальных белков. Питательности он достиг легко, но, несмотря на упорную работу, ему не удалось сделать свою «икру» не только вкусной, но хотя бы просто съедобной.

Другой пример из той же области касается наследственного заболевания фенилкетонурии, при котором ядом для организма становится фенилаланин, входящий в состав почти всех белков. Лечение состоит в том, чтобы в детстве, когда формируется нервная система, кормить больного пищей, в которой из белков удален фенилаланин. Пищу такую, не уступающую по питательности натуральной, изготовить оказалось нетрудно, но, чтобы ребенок ее ел, необходимо его привязывать к стулу. Итак, мы видим, что не зря Церковь предписывает нам благодарить Господа после каждой трапезы, ибо Господь вложил премного премудрости, чтобы хлеб насущный был нам сладок.

Последний, очень важный пример — это дивная красота окружающего нас мира. Эта красота радует души и верующих и неверующих, и прославляющих Бога и хулящих Его. Последние объясняют эту красоту случайностью или приспособлением эстетических вкусов человека к окружающему его миру. Эта теория не выдерживает никакой серьезной критики, и мы не будем терять время и место на ее подробное опровержение. Заметим только, что создание удовлетворяющей высшим эстетическим запросам человека красоты есть дело очень трудное. И талантливейшие из людей в лучших произведениях никогда не смогли приблизиться к красоте созданного Богом мира. Сто ронники дарвиновской теории естественного отбора (эту теорию мы разберем подробно в последующих разделах курса) пытаются объяснить естественным отбором соответствие красоты мира эстетическим критериям человека. Заметим на это, что коммерциализация искусства в наше время показала экспериментально несостоятельность таких объяснений. На сегодня мы имеем следующий путь эволюции искусства, движимой отбором: деятели искусств пробуют разные стили, и, чем больше людей привлекает данный стиль искусства, тем больше они приносят денег и тем интенсивнее этот стиль искусства тиражируется («размножается»). В результате такой эволюции мы получаем «попсу», бесконечно далекую от настоящей красоты. Если бы эстетическое восприятие природы эволюционировало бы за счет естественного отбора, следовало бы ожидать, что такая эволюция привела бы к «попсовым» удовольствиям, а не к тому высокому трепету, который дарит нам созерцание великой красоты природы.

Отметим, что эта красота наблюдается на всех уровнях: как на уровне простого наблюдения, так и на все более глубоких уровнях, вскрываемых наукой. Красота есть непременный атрибут и описывающих природу законов, так что критерий красоты является одним из критериев истины в научном поиске.

Итак, взирая на мир и углубляясь в его устройство с помощью науки, мы видим великую благость Господа, даровавшего нам такую красоту в нашем временном обиталище.

При чтении второй Божественной книги, данной нам,— Священного Писания,— человек волен принимать ее или не принимать; увидеть в ней Слово самого Бога или слово человеческое. Анализируя реакцию на Книгу природы человеческих умов, мы видим, что и здесь Господь не отнимает этого высокого и страшного дара — свободы принимать или отвергать Бога и Его Святую Волю. Если человек выиграл два раза по два рубля, то, как бы ему ни хотелось, чтобы суммарный выигрыш составил 6, 10 или, лучше, 100 рублей, он вынужден признать, что выигрыш составляет всего 4 рубля. При чтении Книги природы нет такого принуждения: одни, читая ее, восхищаются Премудростию Божией, другие остаются равнодушными, а третьи и вовсе находят повод к отрицанию бытия Божиего.

Проиллюстрируем это рассказом, слышанным нами от прожившего долгую жизнь в науке замечательного советского биолога Владимира Яковлевича Александрова. Он вспоминал, как в конце 20-х — начале 30-х годов их, студентов и молодых преподавателей Петроградского университета, посылали в деревни рассеивать «религиозный дурман» светом научных знаний. Один коллега В. Я. Александрова с ужасом рассказывал о своей неудаче. Когда он, используя муляжи и рисунки, рассказал собранным в избе-читальне мужикам о строении и функционировании человеческого тела, мужики, поблагодарив за лекцию, стали креститься и восклицать: «Велика премудрость Божия!» Закончил свой рассказ Владимир Яковлевич так: «Тогда я глубоко сочувствовал моему товарищу, а сегодня, прослушав доклад о формировании нейронной сети в развивающемся организме, я крещусь и восклицаю — велика премудрость Божия!»

Еще один пример: мои друзья — два однояйцевых близнеца, воспитывавшихся в одних условиях, учившихся в одном вузе, оба ставшие выдающимися физиками-теоретиками. Один говорит, что в научной картине мира столько неопровержимых свидетельств о Боге, сколько звезд на небе, а другой утверждает, что скоро наука смоделирует человеческий ум и чело веческую душу и вообще не оставит Богу места под солнцем. Так при идентичных генах и очень сходной судьбе совершается тайна свободного выбора в сердце человека, по слову Христа: «тогда будут двое на поле: один берется, а другой оставляется» (Мф. 24, 40).

Подсознательная уверенность в том, что свет науки разгонит религиозную тьму, проистекает из грубо-языческих представлений о Боге. Леннокс и Гудинг в своей книге «Мировоззрение» поясняют эти представления следующей аналогией. Дикарям привозят автомобиль Форда и показывают его в действии. Дикари думают, что внутри машины сидит чародей Форд и двигает ее. Когда они начинают изучать машину и выясняют, как передается движение от мотора к колесам, а Форда не видят, они заключают, что Форда не существует.

Венцом такого материалистического отношения к Богу является уже упоминавшийся нами слоган: «В космос летали, а Бога не видали». Церковь всегда боролась с такими воззрениями на Бога вне всякой связи с научными проблемами. Задолго до возникновения конфликтов науки и веры у древнехристианских Отцов мы находим множество пассажей, бичующих «материалистическое» понимание Божества.

Христианские же ученые на отрицании «материалистического» понимания действия Божиего строили свои научные выводы. Вот рассуждение ректора Парижского университета Жана Буридана (1300—1358) — отца известного осла: «Поскольку Библия не утверждает, что разумные сущности движут небесные тела... не представляется необходимым постулировать наличие таких сущностей, ибо Бог, когда создал мир, привел в движение каждое из небесных тел (в оригинале: сфер) как было угодно Его воле, и, приводя их в движение, Он сообщил им импульсы (в оригинале: импетусы), которые далее двигали их, так что Ему не приходилось более поддерживать их движение и, таким образом, "на седьмой день почил Бог от всех дел своих"».

Перед нами схоластический вывод одного из основных положений классической физики, известного как закон инерции, или первый закон Ньютона. В новую европейскую науку этот закон был введен через 300 лет после Буридана Галилеем (многие историки науки утверждают, что Галилей знал работы Буридана, но по свойственной эпохе Возрождения «высокой» нравственности скромно умолчал о них). Итак, Господь спасаемым открывает Себя через изучение творения и тем освящает научные труды, а погибающим смежил очи так, что они, видя, не видят и, слыша, не слышат.

Что же еще можем мы почерпнуть из образа двух Книг? Во-первых, мы видим, что Книги эти написаны одним и тем же непогрешимым Автором и, следовательно, в принципе не могут противоречить одна другой. Когда же нам видятся противоречия между ними, то они не должны порождать «плевелы и раздоры», но должны восприниматься как антиномии, обильно встречающиеся в философии и в Священном Писании. Путем глубоких размышлений и исследований разрешение этих антиномий выводит нас на новый, более высокий уровень понимания. Во-вторых, мы видим, что две Книги, хоть и написаны одним Автором, имеют принципиально различное содержание: Книга природы возводит человека через усилия его собственного разума от твари к Творцу (вспомним, что в богословии такое познание Творца именуется естественным откровением). Книга же Священного Писания, наоборот, заключает в себе снисхождение Творца к твари. Она содержит такие знания о Творце и Его Промысле, небесных бесплотных силах, потустороннем мире и т.д., которые принципиально не достижимы усилиями человеческого разума (в том числе научными методами) и могут быть лишь дарованы Творцом человеку в доступном ему виде через сверхъестественное откровение (пророчества Духом Святым, вочеловечение Сына Божия).

Ситуацию можно резюмировать словами знаменитого физика XX века Макса Планка: в естествознании Бог стоит в конце всякого рассуждения, а в религии — в начале. Таким образом, по самому принципу построение содержания обеих Книг не должно пересекаться, а наука и религия обе являются источниками знаний, но из совершенно разных областей. Из этого вытекает важное следствие: наука не может в принципе опровергнуть или подтвердить чисто религиозные утверждения, и так же религия не может быть судьей в чисто научных вопросах. Подчеркивая эту ситуацию, М.В.Ломоносов писал в цитированном выше сочинении: «Не здрав химик, пытающийся изучать химию по Псалтири... так же нерассудителен математик, желающий измерить Волю Божию циркулем». (Эти слова Ломоносова показывают также, что две Книги написаны как бы на разных языках. Сравнению этих языков будет посвящен отдельный раздел нашего курса.) Галилео Галилей часто использовал образ двух Книг и, отбиваясь от пытающихся изучать по Псалтири астрономию, писал: «Писание не учит нас, как устроено небо, оно учит нас тому, как туда попасть». По тону высказывания Ломоносова и Галилея мы видим, что было множество попыток деятелей как религии, так и науки зайти на чужое поле. До XVII века этим грешили как ученые, так и представители католической и протестантских церквей, нарушая тем самым завет Отцов неразделенной Церкви. В сохранившей же веру Отцов православной Церкви такие случаи практически неизвестны. Начиная примерно с эпохи Возрождения, наука переходит в наступление, и в дальнейшем, как мы уже писали во введении, декларирует себя как единственный источник знаний обо всем.

Отметим, что предметы исследования научной и религиозной мысли имеют все же несколько точек пересечения. Каждая из этих точек будет специально разбираться в соответствующих разделах курса.

Подведем итоги и попробуем систематизировать тот вклад, который христианское мировоззрение внесло в основание и методологию науки. Напомним, что вклад этот был сформирован в первые века христианства, задолго до возникновения даже первых следов сегодняшних конфликтов между наукой и верой. То есть вклад этот является чистым плодом христианской мысли, свободным от полемического задора и конъюнктурных интересов. Заметим также, что новая европейская наука формировалась в странах, где господствовали католическая и протестантские Церкви. Поскольку эти Церкви не сохранили в полноте истину единой Церкви, то святоотеческие заветы, в частности, и те, которые касаются взаимоотношений с наукой, этими Церквями часто нарушались.

Итак, в чем же этот вклад состоит? Во-первых, христианство решительно изгоняет из умов и сердец людей всякие следы обожествления предметов тварного мира: небесных светил, животных, растений и т.д. Полностью изгоняется также подсознательно присутствовавший в античной мысли пантеизм — учение о разлитости Божества в твари. Добавим еще, что неодушевленной твари отказывается в наличии каких-либо разума, желаний и воли.

Посмотрим, к чему приводят эти концепции в естествознании. Поскольку покров Божественности и одушевленности срывается даже со столь чтимого древними надлунного мира (прекрасного и загадочного мира небесных светил), то христианин Ньютон мог спокойно предполагать, что свет от Солнца и свет от печки имеют одну и ту же природу, тогда как древнегреческий ученый Анаксагор за предположение о том, что Солнце является большой раскаленной глыбой металла или камня, чуть не лишился жизни и был изгнан из Афин. Аристотель, взирая на то, как жидкость поднимается вверх по трубке, из которой откачан воздух, ограничивался заявлением, что «природа не терпит пустоты». Христианские ученые Бойль и Торричелли говорили, что неодушевленная природа не может чего-либо терпеть или не терпеть, и рассуждали об атмосферном давлении.

Здесь мы подходим к важной особенности античной физики вообще и физики Аристотеля в частности — использованию целевых причин. В философии Аристотеля разработано учение о четырех видах причин, из которых две главные — причины действенные и причины целевые. Разницу между ними удобно проследить на учебном примере Льва Толстого. Толстой задает ученикам вопрос: «Почему лед легче воды?» И отвечает, что, в отличие от других веществ, молекулы в кристалле воды (льде) расположены (упакованы) менее плотно, чем в жидкой воде. Далее Толстой задает ученикам следующий вопрос: «Зачем лед легче воды?» И отвечает, что если бы это было не так, то образовавшиеся на поверхности водоема кусочки льда не образовывали бы корки, предохраняющей остальную воду от замерзания, а тонули бы, и весь водоем промерзал бы до дна. Ясно, что в этом случае на Земле везде, кроме тропиков и субтропиков, была бы невозможна никакая жизнь ни в водоемах, ни вокруг них. В этом примере первый ответ указывает действенную причину уникального свойства воды (твердая фаза легче жидкой), а второй ответ — целевую*. (* Толстой составил этот пример для своих школ тогда, когда о целевых причинах все уже давно забыли. Вот он и хотел напомнить, что каждый физический факт сотворен Господом с определенной целью. Это, конечно, должны показывать детям все современные учителя.)

Античные ученые полагали, что для объяснения природного явления достаточно указать причину любого вида. Христианские же ученые, начиная с уже поминавшегося нами Бури-дана, подчеркивали, что сама природа не имеет цели, а цели ей ставит Бог. Следовательно, доискиваться до целевых причин есть задача богословия, а естествознание должно вскрывать действенные причины, через которые Господь реализует свои замыслы в природе.

Второй важный вклад христианского учения в философские науки — это учение о человеке. Согласно христианской антропологии, человек, сотворенный по образу и подобию Божию, является венцом и главной целью творения. По толкованию святых Отцов, в первые дни творения Господь уготовляет царство и потом, оглядев его и заключив, что оно «хорошо весьма», вводит в него последним творческим актом царя — человека. Человек обладал умом, сотворенным по образу Божию, способным проникать в суть остальной твари, что и выразилось, по мнению святых толкователей, в наречении Адамом имен живой твари.

Прилагая это учение к исследованию природы, мы видим, что человек, как царь, может испытывать природу и даже, по слову Галилея, загонять ее в испанские сапоги (так Галилей называл точно спланированный эксперимент), чтобы получить нужный ответ. Но самое главное, что христианский ученый верует, что мир, сотворенный всесильным Божиим Разумом, доступен хотя бы отчасти и его разуму, сотворенному по образу Божию. Эта уверенность подкрепляется еще и тем, что мир есть его царство, данное ему в управление, и поэтому Господь не мог устроить мир непознаваемым. На заре новой науки христианские ученые воспринимали эту познаваемость как вещь естественную, но дальнейшее развитие наук все более показывало, какую бездну премудрости положил Бог, чтобы сделать мир доступным человеческому уму, а ограниченный человеческий ум сделать способным познавать мир. Это осознавали наиболее глубокие ученые последних веков, но мы ограничимся словами величайшего физика Альберта Эйнштейна: «Самое непостижимое во Вселенной — это то, что она постижима... Основой всей научной работы служит убеждение, что мир представляет собой упорядоченную сущность. Это убеждение зиждется на религиозном чувстве».

Как же можно было бы устроить мир непознаваемым? Рассмотрим мусорную кучу на свалке. Если мусор многообразен, то мы имеем очень причудливую и сложную структуру, поддерживаемую разнообразными взаимодействиями между отдельными предметами мусора. Такой объект не описывается никакими законами, и, чтобы объяснить, почему сломанный стул лежит на три метра левее и на тридцать сантиметров выше бутылки из-под кока-колы, надо рассмотреть всю историю выбрасывания мусора. Таким бы должен быть наш мир, если бы он создавался слепыми силами природы, однако он не таков, но подчиняется целому своду законов. Самые фундаментальные из этих законов написаны на языке математики. Но математика представляет из себя гигантское поле логических конструкций, из которых лишь только малая часть постижима человеческим умом. И вот оказывается, что математические законы мира лежат в этой малой познаваемой части, причем простота и красота являются неотъемлемыми атрибутами истинных законов природы*. (* О простоте законов природы свидетельствует принцип экономии мышления, сформулированный в XIII веке английским богословом и ученым У. Оккамом. Этот принцип, называемый еще «бритва Оккама», требует, чтобы из всех возможных объяснений имеющихся фактов в качестве первой гипотезы выбиралось самое простое. «Бритва Оккама» является наряду с законами логики одним из правил научного мышления.)

Дата добавления: 2015-07-20