Гармония Божественного творения 8 страница

Основатель современной химии, прославивший свое имя и в других областях науки, Роберт Бойль верил, что развитие разума в познавании наук поможет в борьбе с грехом в повседневной жизни: «Кто может заставить малейшие случаи собственной жизни и даже цветы своего сада читать ему лекции по этике и теологии, тот, мне кажется, вряд ли будет испытывать потребность бежать в таверну».

Высоко над своими современниками парит гений Исаака Ньютона — этого мыслителя, который создал столько же научных трудов, сколько и теологических, и кто не принял священного сана только из-за мысли о своей неготовности к столь высокому служению... Вот как звучит его эпитафия: «Здесь покоится сэр Исаак Ньютон, который с почти Божественной силой разума первый объяснил с помощью математического метода движение и форму планет, пути комет и приливы океанов. Он исследовал различия световых лучей и проистекающие из них различные свойства цветов, о которых прежде никто не подозревал. Прилежный, хитроумный и верный истолкователь природы, древности и Священного Писания, он утверждал своей философией величие Всемогущего Творца, а нравом насаждал требуемую Евангелием простоту. Да возрадуются смертные, что среди них жило такое украшение рода человеческого».

В возводимой им картине мира он все время подчеркивал благое и премудрое действие Творца, устроившего именно так, а не по-другому физические законы. Задачей натуральной философии он считал выводить действенные причины явлений, чтобы перейти к первой Божественной Первопричине: «Каким образом тела животных устроены с таким искусством и для какой цели служат их различные части? Был ли глаз построен без понимания оптики, а ухо — без знания акустики? Каким образом движение тел следует воле и откуда инстинкт у животных?.. И если эти вещи столь правильно устроены, не становится ли ясным из явлений, что есть бестелесное Существо, Живое, Разумное, Всемогущее, Которое в бесконечном пространстве, как бы в Своем чувствилище, видит все вещи вблизи, прозревает их насквозь и понимает их вполне благодаря их непосредственной близости к Нему?.. И хотя всякий верный шаг на пути этой философии не приводит нас непосредственно к познаванию Первой Причины, однако он приближает нас к Ней и поэтому должен высоко цениться».

Рассмотрим теперь открытый Ньютоном закон всемирного тяготения, в котором все тела притягивают друг друга на расстоянии. Хотя этот закон блестяще связывал движение всех тел, от планет до пылинок, он был не сразу принят европейцами из-за того, что всем казалось, что взаимодействие между телами происходит только из-за столкновения составляющих их атомов.

Декарт уже создал к этому времени теорию заполняющего все пространство эфира, и взаимодействием атомов тел с атомами эфира он объяснял вращение планет вокруг Солнца, эллиптические орбиты Кеплера и многое другое. В большинстве случаев теория Декарта была слишком неопределенной, чтоб быть описанной математическими законами. В тех же случаях, когда это было возможно, она оказывалась математически не корректной. Люди, однако, настолько страшились таинственного дальнодействия тел, что еще долго избирали плохую теорию Декарта взамен хорошей Ньютона. Вот как комментировал Ньютон ситуацию с дальнодействием тел: «Предполагать, что тело может действовать на другое на любом расстоянии в пустом пространстве, без посредства чего-либо, передавая действие и силу,— это, по-моему, абсурд... Тяготение должно вызываться чем-то или кем-то, постоянно действующим по определенным законам. Является ли, однако, это нечто материальным или нематериальным, решать это я предоставил моим читателям». Надо сказать, что даже самые умные читатели Ньютона не решили этот вопрос до сих пор. Но здесь мы должны обратить внимание на готовность великого физика включить сверхъестественное Божие действие в реальные физические процессы. Вообще, ученые Нового времени много сделали для очистки общества от привнесенного Возрождением духа безбожия. Здесь усердно потрудились и выпускники церковных школ, в частности иезуитских. Среди имен выдающихся ученых мы постоянно встречаем ученых в священном сане.

Отметим особую роль монаха-иезуита Марена Мерсенна, работавшего, по существу, в одиночку научным журналом. Он вел обширную переписку со всеми выдающимися умами Европы, сообщая им о достижениях современников.

Однако организатор грандиозного спектакля Возрождения оставил свои ядовитые следы и в молодом теле зарождающейся науки. Это, во-первых, идущие из магии идеи безостановочного прогресса, перестройки мира и решения всех человеческих проблем силами науки. Уже Декарт и Бэкон рисовали «древо науки», в котором новая наука вырастала, как веточка, из предыдущей. В эти веточки включались и науки о человеке, типа психологии, то есть ученые верили, что чисто научными методами можно получить знание о человеческой душе. Эти попытки, как мы видим, и до сегодняшнего дня ни к чему не привели, хотя психология и педагогика, социология, политология включаются в список наук на общих основаниях.

Абсурдно считать, что таковые знания могут быть получены, не опираясь на вторую Книгу, данную человечеству Богом, в частности, на ее раздел — «Христианская антропология».

Во всех «научных древах» того времени корнем являлась теология, но, как оказалось впоследствии, этот корень при желании можно легко удалить.

Во-вторых, введенный Декартом образ Машины мира захватил ученых, как грандиозный идеал научного познания. Но уже в начале XIX века великий физик Лаплас на вопрос Наполеона о Машинисте, который приводит в действие эту машину, ответил: «Сир, я не нуждаюсь в этой гипотезе».

И наконец, третье: в поствозрожденческих католических и протестантских Церквях не мыслимо было уже такое, как в древней единой Церкви, точное подчинение души человеческой, его ума и воли заповедям Божиим и голосу Церкви, и это в полной мере коснулось ученых.

Приведем на эту тему два примера, один из которых произошел в начале XVII века в протестантской стране. В это время все поголовно увлекались магическими науками — алхимией и астрологией, несмотря на строгие запреты древней Церкви. Ведущий астроном мира Тихо Браге зарабатывал на жизнь, как астролог полководца Валленштейна. Выступая на лекции по астрологии, Тихо Браге сказал, что астрология верна еще и потому, что только в этом случае понятно, зачем Господь устроил столь великолепный небесный «ковер».

Таким образом, астроном, ничтоже сумняшеся, отбросил постановления Соборов и толкования святых Отцов. Взамен их он привел свою скоропалительную мыслишку, которую не составляет труда опровергнуть. На наш взгляд, этот «ковер» устроен, по крайней мере отчасти, для того, чтобы вечером каждый человек, от свинопаса до великого философа Канта, глядя на небо, сказал: «Две вещи убеждают меня в бытии Бога: звездный ковер у меня над головой и нравственный закон в моей душе».

Второй пример касается ситуации, случившейся не так давно в Колумбийском университете США. К моему другу, преподающему там дарвинизм, пришли студенты-католики с просьбой отвечать на экзамене о сотворении человека по Библии. Мой друг сказал, что поставит им двойки. Тогда к нему пришел университетский капеллан и сказал, что если невозможно студентам отвечать по Библии, то пусть отвечают по учебнику, так как папа разрешил любому католику держаться свободного мнения о сотворении человека. Единственное, что требуется — это признавать, что все люди произошли от Адама и Евы. Мой друг сказал, что и в этом случае он им поставит двойки, так как современная теория о происхождении человека настаивает на том, что Homo Sapiens возникал в популяции, по численности значительно превышающей две особи. Тогда капеллан сказал, что студенты будут отвечать, как требует того преподаватель, а мнением папы можно пренебречь, так как оно обязательно для католиков только тогда, когда папа вещает его с кафедры.

Еще одна вредоносная мечта — это связать все науки в единую систему, в которой менее фундаментальные вытекают из более фундаментальных. Эта идея, по-видимому, верна, когда она относится к наукам, не касающимся человеческой души. Когда же мы пристраиваем к древу наук в качестве ветвей педагогику, психологию, историю, социологию, юриспруденцию, прочие государственные науки, то совершаем ошибку, ибо для правильного понимания наук, связанных с человеческой душой, нам необходима Богооткровенная истина.

Еще один сложный момент возникал в связи со строгой причинностью связи между явлениями, которую устанавливала новая наука. В ньютоновской науке, если произошло «А», то из него, «аще Господь не нарушит естества чин», с неизбежностью произойдет «Б».

Непонятно, где здесь поместится воля Божия, о которой сказано, «что и волос не упадет» без нее. Философское решение этой проблемы стало уклоняться в деизм, согласно которому Богу отводилась роль Первопричины, а затем Бог почивает от своих дел, и все в мире развивается автоматически по заложенным Богом законам. Склонность к такой философии имеет простое психологическое объяснение: человек, теряющий живое ощущение Промысла Божия, забывает о ежесекундном деятельном промышлении Бога о всей твари. С зарождающимся деизмом упорно полемизировал Ньютон. Известна переписка склонявшегося к деизму Лейбница с учеником Ньютона Кларком. Кларк писал, что после этих робких попыток ограничить действие Божие в мире, их сторонники и вовсе захотят «выбросить» Бога из Вселенной. Как в воду глядел. Доведший до совершенства механику Ньютона, Лаплас полагал, что мир можно представить системой материальных точек, и если мы знаем в настоящий момент их координаты и скорости, то будем в точности знать их поведение в будущем. Произошел знаменитый диалог между Лапласом и Наполеоном, в котором Наполеон, похвалив Лапласа, сказал, что вы прекрасно описали часы, но ничего не сказали о Часовщике, на что, как мы уже упоминали, Лаплас ответил: «Сир, я не нуждаюсь в этой гипотезе».

Что мы можем ответить Лапласу? Во-первых, то, что в XX веке мир детерминизма безвозвратно рухнул, и теперь философия Лапласа является безнадежно устаревшей. Но и во времена Лапласа она не могла приниматься за правильную, так как реально состоящего из материальных точек не только мира, но просто небольшого куска пластилина никто не может рассчитать не только практически, но и теоретически. Так что и во времена Лапласа детерминизм по отношению к миру являлся чистой абстракцией, а конкретно мог применяться лишь к простым механизмам, состоящим из твердых частей. Здесь еще Лапласу надо крепко поблагодарить Бога за то, что простые твердые тела можно описать, как одну частицу, вся масса которой сосредоточена в центре тяжести. Ежели бы ему пришлось каждый шарик раскладывать на материальные точки, он никогда не описал бы не только часов, но и простых качелей. Здесь же имеет смысл коснуться теории вероятностей, которую начал создавать ученый с глубокой живой верой — Блез Паскаль. Эта наука основывается на представлении о случайных событиях, которых в принципе не может быть, если верить в библейского Бога, без воли Которого «и волос не упадет с нашей головы». Странно, что Паскаль не обдумал этот момент. Может быть, ему казалось, что Господь заботится «о волосах на нашей голове», но не о картах почтеннейшего господина, вероятность расклада которых он рассчитывал. Тем не менее этот вопрос не представляет теоретического затруднения. Наука обнаружила множество систем, которые, подчиняясь строгим законам, внешне ведут себя, как совершенно случайные. Мысль о том, что теория вероятностей доказала случайность происходящих вокруг нас событий, приводит к парадоксам. Сравнение периодов истории выявило неслучайное сходство между некоторыми из них, хотя они происходили в разное время в разных странах. Казалось бы, что самый простой вывод из этого — что история не случайна, однако вместо этого простого вывода появляется маразматическая, антинаучная теория академика Фоменко, согласно которой Иисус Христос и Василий Великий — одно и то же лицо, Иоанн IV и Петр Великий — одно и то же лицо и пр.

Отметим еще одно важное открытие, сделанное в первой половине XVIII века. Оказалось, что если тело движется по траектории, предписываемой законами механики, то суммарная разность между потенциальной и кинетической энергиями этого тела оказывается минимальной, по сравнению с любыми другими траекториями его движения. Открывший этот принцип Мопертюи утверждал, что он открыл волю Творца, но в это переходное время, когда торжествовал деизм, его забросали вопросами, каким образом бездушное тело может знать, что получится в конце его движения.

Знаменитый Эйлер доказал, что принцип Мопертюи и законы Ньютона математически эквивалентны. Казалось бы, случайное совпадение: траектории, подчиняющиеся законам Ньютона, обладают таким свойством. Оказалось, однако, что подобных принципов, которые отличают правильные траектории от неправильных сразу по свойствам всей траектории целиком, очень много, и они гораздо более общи, чем точечные законы типа законов Ньютона. В современном изложении любая об-ласть физики всегда начинается с принципа, сходного с принципом Мопертюи. Такой подход оказался более удобным, перспективным и информативным по сравнению с локальными законами динамики.

Мы видим, что в физических законах Господь задает Свою волю в виде достижения некоей непонятной нам целевой причины. Существование таких причин ученые усердно выпалывали из науки за 100—150 лет до этих открытий. Тут бы и вспомнить о воле Божией, управляющей частицами, но тогда уже по всей Европе гремело: «Сир, я не нуждаюсь в этой гипотезе», или другая модная тогда и затвердевшая до железобетона в наши дни точка зрения, что Бога не следует вводить в научные рассуждения, даже если ты веруешь в Него.

Подведем итоги. За XVI — начало XVIII века наука твердо перешла на новые методы с адекватным сочетанием индукции и дедукции. Вместо постулирования множества сложных свойств вещей она постулировала минимальное число простых и научилась выводить остальные свойства с помощью математики и логики. За эти полтора века, совершая свои чудесные открытия, наука прославляла Имя Бога, обращая внимание человечества на красоту мироустройства, на гармонию Божественных законов и на доступность их человеческому познанию, и, наконец, на то, что эти законы обеспечивают человеку «тихое и безмолвное житие во всяком благочестии и чистоте». В то же время наука, набирая силу и авторитет, все меньше и меньше взирала на источник Абсолютной Истины — вторую Книгу — Священное Писание и Предание, и без внимательной духовной самоцензуры укреплялась в самодостаточности и вере в свою способность исполнить переданные ей магией великие задачи.

Эпоха Просвещения

Вторая половина XVII — первая половина XVIII века именуется эпохой Просвещения. Это новый виток отвращения человека от Бога, но при этом спасение видится не в возрождении античности, а в твердых знаниях, которые может дать человеку наука. Деятели Просвещения вещали: «Воспользовавшись неискушенностью человека, Церковь поработила его тьме и невежеству, а теперь человек, набравшись научных сил, построит Царство Просвещения и Разума». Церковь предполагалось выбросить на свалку однозначно («раздавить гадину» — Вольтер), а Бог мог остаться либо в деистическом понимании, как давший миру начало, а человеку нравственные законы, видимые у первобытных людей, но искаженные церковным развитием общества, либо же и Богу надлежало отправиться вслед за Церковью. Деятели Просвещения об этом много спорили, и представитель религиозного атеизма голландский барон Клоотс торжественно сжег книгу деиста Руссо. Потом он пронесся по революционной Франции с вихрем дехристианизирующих процессий, а затем, как водится, лег под гильотину своих еще более ретивых младших товарищей.

Для деятелей Просвещения очень важным было именно построение «научных древ», чтобы их бредовые выводы о воспитании человека, об общественной справедливости, о праве и государстве можно было «доказывать научно». В человекознание вводился тот же детерминизм, что и в механике. Человек как бы лишался свободы и объявлялся продуктом условий среды, общества, воспитания и т.д.

Своей задачей «просветители» считали повсеместно уничтожать «религиозный дурман», сеять истинное знание о человеке и правильном устройстве общества, и тогда тьма на земле сменится светом («мнение правит миром»)

Наука в 19 веке

Конец эпохи Просвещения тоже был обычен: под высокими словами о свободе, равенстве и братстве мелькали либо фанатичные лица французских революционеров с гильотиной наперевес, либо корыстные руки рвущихся к деньгам американских хозяйственников (Заметим, война между США и Англией благородно называлась «войной за освобождение колоний», но освобождение кого? Если брать покоренных аборигенов — индейцев, то они всеми руками держались за Англию, живущую «по понятиям», по сравнению с «беспредельщиками» — колонистами. То есть восстали против своей родины те же англичане, выехавшие по разрешению своей страны на освоение новых земель (в России это выглядело бы как война за независимость Сибири или Урала)).

Испуганные народы стали возвращаться к долготерпеливому Помощнику и Заступнику, однако наука уже крепко встала на войну с Церковью, поставив себе в одну из задач победу над «религиозным дурманом».

Конечно, среди ученых еще было множество глубоко верующих, и, как мы указывали вначале, чем выше ранг ученого, тем крепче он сохраняет веру. Имеют значение и национальные традиции. Так, в консервативной Англии Дарвин боялся прямо нападать на Библию, а в созданной лордом Кавендишем лаборатории, ставшей знаменитым физическим факультетом Кембриджского университета, все директора вплоть до Резерфорда в XX веке были верующими. Первый и, возможно, самый знаменитый директор Джеймс Клерк Максвелл повелел выбить на фронтоне слова: «Ве-лия дела Господня, изыскана во всех воля Его» («Magna opera Domini exquisite in omnis voluntates ejus») (псалом царя Давида ПО, стих 2).

Много глубоко верующих ученых было, конечно, в православной России, но Россия — страна контрастов, и наряду с Ломоносовым были и такие, как Писарев.

Хотя в XIX веке еще множество ученых вырастали в церковных школах, для большинства людей это лишь служило поводом кинуть камнем в Мать свою. К тому же все время возрастал вес светских школ с высочайшим научным уровнем, но полным безразличием к духовному воспитанию. Хотя, как мы уже писали, мы встречаем в XIX веке самую горячую веру в ученых первой величины, но, как говорил греческий комедиограф Аристофан: «У кого короткий ум, у того удивительно длинный язык». Поэтому рупором науки, особенно по духовным вопросам, обычно служат люди типа Писарева. Как писал другой директор Кавендишской лаборатории сэр Джон Рэлей: «В литературе есть много адвокатов науки, делавших себе занятие из распространения связей естествознания с материализмом... Но чтобы расходились с духом науки религиозно-философские убеждения, которыми жили Ньютон, Фарадей, Максвелл,— это, конечно, такое положение, опровержением которого я не считаю нужным заниматься».

В первой половине XIX века вольнодумствующие ученые стали задумываться над тем, а почему бы миру не создаться самому? Первая задумка такого рода принадлежит Канту. У него родилась гипотеза, как Земля могла образоваться из формирующегося Солнца. Гипотезу эту развил Лаплас, и эта гипотеза Канта—Лапласа до сих пор серьезно рассматривается в науке.

Второй заезд был сделан в связи с массовыми открытиями в конце XVIII — начале XIX века останков вымерших животных. Путем тончайшей и остроумнейшей работы Кювье удалось воссоздать из обломков много целых скелетов, и люди увидели диковинных, вымерших, не похожих ни на что живущее существ. Верный католик, Кювье предположил, что некоторые виды животных погибали в катастрофах. Трудность, однако, заключалась в том, что в тех слоях почвы, где находили останки вымерших животных, практически не обнаруживали останков ныне живущих видов. Кювье пришлось предположить, что Господь после катастроф создавал новые виды, а его ученик Д'Обиньи насчитывал, по крайней мере, 19 актов творения.

Используя ряд наблюдений, частью истинных, частью натянутых, современники Кювье Ламарк и Сент-Илер предложили теорию, согласно которой все живые существа образовались путем развития и совершенствования из одной первичной живой формы. Используя ошибки и натянутости в этой теории, Кювье без труда разгромил своих оппонентов, однако предоставить какое-либо разумное объяснение смене живых форм на Земле не смог.

Следующий шаг исходил от английского геолога Чарлза Лайеля. Он написал большую книгу, в которой собрал свидетельства в пользу того, что смена ландшафтов на Земле происходит не за счет быстрых катастрофических изменений (как все думали), но за счет медленных процессов, идущих постоянно: выветривания, осадкообразования и др. Серьезных доказательств его книга не содержала (сегодня они вообще кажутся смешными), но зато он предложил мысль, что Библия врет, и миру на самом деле гораздо больше лет. Этой соблазнительной мыслью Лайель победил без боя. «Учение Лайеля теперь также преобладает, — свидетельствовал английский ученый Ранке, — как некогда господствовало учение Кювье». При этом нередко забывают, что учение о катастрофах едва ли так долго могло бы давать удовлетворительное объяснение геологических фактов в глазах лучших исследователей и мыслителей, если бы оно не опиралось на известную сумму положительных наблюдений.

Следует отметить, что учение Лайеля приняли в первую очередь не профессионалы-геологи, лучше других видевшие его слабости, но передовая молодежь, и, когда она или их дети пришли в геологию, учение Лайеля было в них всосано с молоком матери.

В 1844 году английский натуралист Чем-берс, горячо желающий лишить мир Творца, издал анонимно книгу, повторяющую идеи Сент-Илера и Ламарка. Книга выдержала колоссальное количество изданий, но повторить успех Лайеля ей не удалось — уж больно она была научно беспомощной.

Решающее событие в этой истории произошло в 1858 году, когда Чарлз Дарвин и независимо от него пришедший к тем же выводам Алфред Уоллес доложили Линнеевскому обществу теорию происхождения и усовершенствования всех известных организмов из одной или нескольких примитивных форм путем естественного отбора случайных наследуемых изменений. Подробно мы разберем эту теорию в специальном разделе. Здесь же заметим, что хотя против нее могло быть и было выдвинуто множество возражений, теория Дарвина все-таки представляет собой какую-то самосогласованную логически теорию, превосходящую непоследовательные рассуждения Лапласа и Сент-Илера и тем более галиматью Чемберса.

Виднейшие старшие современники Дарвина — Огасис, Седжвик, Оуэн, Вирхов — не приняли теорию. Однако передовая молодежь, в том числе передовая биологическая молодежь, восприняли новую теорию на ура, и сопротивление стариков было вскоре сломлено. Дарвиновская теория была именована величайшим теоретическим обобщением за всю историю биологии, а ее автор— первым биологом всех времен и народов.

В чем причина такой бурной любви к новой теории? Причина одна, и ее раскрывает лучший и умнейший среди сегодняшних апологетов Дарвина Ричард Докинз. «Я не понимаю, — пишет Докинз, — как можно было быть атеистом до 1858 года». То есть теория Дарвина затыкает логическую прореху в цельном атеистическом мировоззрении. Все же остальные ее достоинства оказываются чистой ложью. Мы можем вычеркнуть теорию Дарвина и все, что из нее следует, из всех наших биологических рассуждений, и ни один факт даже не колыхнется на своем стебелечке. Таким образом, дарвинизм есть не ствол, из которого произрастает биология, а столп, поддерживающий над ней опахало атеизма.

Приведу еще один пример. В эпоху, когда на сцену вышел Дарвин, в российскую науку ворвалась толпа разночинцев, воспитанных в пореформенных учебных заведениях и вооруженных «очень передовыми» общественными воззрениями. Один из таких мальчиков — талантливейший эмбриолог Александр Ковалевский — встретился с Бакуниным и смущенно спросил: «Не стыдно ли, что я, молодой и полный сил, сижу в лаборатории, а не устраиваю заговоры, не сражаюсь на баррикадах и не свергаю тиранов?» И Бакунин ответил ему: «Это очень хорошо, ибо если бы вы держали в руках оружие, то непременно перебили бы своих, а то, что вы делаете для нашего общего дела, значит гораздо больше, чем взрывать бомбы, строить баррикады и свергать тиранов».

Чем же все это кончилось? К настоящему моменту к великому Дарвину накопилось столько вопросов, что от него начинают отходить очень многие видные биологи. Один из них — знаменитый открыватель двойной спирали ДНК Джеймс Уотсон — сказал следующее: «Теория Дарвина принимается не потому, что ее можно наблюдать или доказать с помощью логически непротиворечивых данных, а потому, что ее единственная альтернатива (творение. — Авт.) является очевидно неправдоподобной».

Итак, теория Дарвина как выдвинулась, так и стоит, как необходимая часть последовательного атеизма. Осторожный Дарвин в 1858 году ни слова не сказал о человеке, но в 1871 — 1872 годах расправил рамена и выпустил две книжки, в которых и человека рассмотрел, как вид, самообразовавшийся из примитивной формы (Идут споры, верил ли сам Дарвин в Бога или нет. В силу того, что Дарвин был очень сложный и замкнутый в себе человек со слегка едущей «крышей»-, на этот вопрос трудно ответить. Он был церковный староста, закончил похвалой Богу свою первую книгу «Происхождение видов», временами высказывался как христианин. В некоторых же его дневниковых записях можно найти высказывания, полные ненависти к христианству.). К этому времени эволюцией человека уже занялся очень талантливый, очень врущий и помешанный на атеизме немецкий сторонник Дарвина — Эрнст Геккель. Скрупулезные немцы выгнали его из университета за подрисовки к картинкам животных и их зародышей (талантливый, талантливый, а картинки не трожь!). Освободившись от работы, Геккель стал изобретать гипотетических обезьяночеловеков — питекантропов, и со всем своим талантом художника рисовал их тошнотворные портреты. Он почему-то решил, что питекантропы должны были обитать в Индонезии. Поклоннику Гек-келя голландскому врачу Дюбуа удалось доказать голландским чиновникам, что обезьянолюдей надо искать не в Голландии, а ехать за ними в Индонезию. В Индонезии Дюбуа нашел какие-то подозрительные череп и ногу, которые сразу же приписал питекантропу. Геккель послал Дюбуа поздравление: «Открывателю питекантропа от его изобретателя». Свою жизнь Геккель закончил, арендуя залы в рабочих кварталах, вывешивая там в стиле иконостаса изобретенные им скелеты обезьянолюдей и читая популярные лекции для рабочих.

Поскольку проблемы дарвинизма будут нами еще подробно обсуждаться, мы не будем сейчас акцентировать внимание на судьбе черепа и ноги, привезенных Дюбуа. Но отметим, что уже по привычной нам схеме, не через специалистов, а через «передовую молодежь» в общество незыблемо вошла идея, что обезьянолюди должны быть.

К концу XIX века противостояние религии и науки достигает апогея. Борьба с «религиозным дурманом» становится одной из основных задач науки. Наука берется решить все задачи, стоящие перед человечеством, в том числе и те, которые традиционно ставились перед религией.

В ученом обществе сформировалось так называемое современное научное мировоззрение. Оно не является какой-нибудь осознанной логической системой, но является совокупностью подсознательных и очень твердо усвоенных постулатов. (Их подсознательность не дает сражаться с ними в открытом бою научной же аргументацией.) Попробуем сформулировать эти принципы:

1. Наука и искусство есть высшее дело человечества.

2. Наука — сила, преобразующая мир.

3. Наука всесильна: любые знания и любые преобразования мира в конце концов становятся доступными науке.

4. Наука есть высший источник истины, и все другие истины поверяются научной.

Если святые Отцы учили нас, что лишь Богооткровенная истина абсолютна, а науке доступна лишь относительная, то «святой отец» от современной философии (Б. Рассел) учит так: «Наше знание должно быть получено исключительно научными методами, а то, что наука не может открыть, человечество не может знать».

5. Бог не может присутствовать в научных построениях (Вульгарный вариант: «Наука доказала, что Бога нет»).

В этом месте обычно заходит в тупик критика теории Дарвина. Оппонент соглашается с вами, говорит: «Да, да», и спрашивает: «Что вы предлагаете?» Если же вы говорите о сотворении живых существ Богом, то эта теория отвергается, так как противоречит постулату № 5. Поскольку постулат является подсознательным, то ваш оппонент процеживает: «А-а-а, Бог...»,— и с кислым видом отходит в сторону.

6. Что не познается наукой, то не существует. Сверхъестественные явления либо естественны, либо их нет.

Классическим примером на эту тему является письмо жителей одного французского городка в Академию наук Франции, которую составляли такие знаменитости, как Лавуазье и др. В письме сообщалось о падении с неба раскаленного камня близ городка. Вместо благодарности горожане получили ответ, что камни с неба не падают. Конечно, «бессмертные» (так называли членов Французской академии) вцепились бы в это научное открытие, если бы предположили, что оно имеет естественную природу, а не является целенаправленным Божиим актом.

7. Наука не может стоять на месте, возможно только движение вперед.

Поэтому там, где науке не хватает фактов или материалов для исследования, она, ничтоже сумняшеся, снижает уровень строгости, гипотезы превращает в теории, догадки в гипотезы, предположения в факты и т.д. Эту разницу ясно видно на науках, которые изучают то, что здесь и сейчас, и тех, которые пытаются изучать то, что было очень давно или очень далеко. В самом плачевном состоянии находятся науки, изучающие то, что ими не изучаемо — человеческую душу. Удивительно, что пункт №4 («наука есть высший источник истины») присваивают себе все науки без различия: и физика, когда она говорит о поведении твердых тел, и история, когда она обсуждает события в каком-то давно забытом тридевятом государстве, и дарвинизм, когда он фантазирует на тему о том, произошла ли большая медуза из маленькой или маленькая из большой. (Некоторые необыкновенные претензии наук на обладание истиной мы рассмотрим ниже.) Если же говорить о физике на грани XIX — XX веков, то казалось, что грандиозный труд близок к завершению. Талантливым молодым физикам не советовали заниматься теорией, ибо для них могло уже не остаться интересных тем. Казалось, можно было, осуществляя программу продвижения по «древу наук», уже строить на незыблемом фундаменте физики химию, чтобы потом построить биологию и т.д. Лишь два облачка наводили тень на плетень. Это, во-первых, формула Рэлея — Джинса о том, что остывающая печка должна активно излучать в коротковолновой части спектра: у-лучи, рентгеновское излучение, ультрафиолет, что, как мы знаем, не происходит. Второе — это был тщательно спланированный и поставленный эксперимент Майкельсона, который должен был обнаружить абсолютное движение Земли сквозь эфир, но не обнаружил.

Дата добавления: 2015-07-20