Горьковский банкет

Нижегородскому банкету, устроенному в ноябре 1901 года почитателями Алексея Максимовича, предшествовали политические события. Горький в этот период особо остро чувствовал пресс самодержавно-полицейского гнета. Департамент полиции внимательно следил за жизнью Алексея Максимовича в Нижнем Новгороде, учитывая, что влияние Горького на рабочих вообще может выражаться, с точки зрения полиции, в форме весьма нежелательной для общественной безопасности и порядка. Поэтому министерство внутренних дел, вследствие ареста писателя в 1901 г., постановило водворить его под гласный надзор полиции в Нижегородской губернии, «вне Нижнего Новгорода».

Местом жительства Алексея Максимовича был назначен город Арзамас, но ввиду прогрессировавшего туберкулёза больному писателю разрешено было временно, до половины апреля 1902 года, пробыть в Крыму (кроме Ялты).

Отъезду Алексея Максимовича в Крым осенью 1901 года и предшествовал банкет, устроенный нижегородской интеллигенцией и молодежью в зале нижнебазарной гостиницы Пермякова в бывшем «Блиновском пассаже», где сейчас расположен почтамт и учреждения речников. Банкет состоялся 6 ноября (ст. ст.). Он ознаменовался ярко выраженной словесной борьбой двух нижегородских групп того времени: либеральной верхушки — состоятельных земцев, адвокатов, врачей, и радикально-революционной—студентов, курсисток, служащих земства и частных обществ.

Гвоздем банкета была речь самого Алексея Максимовича.

— В ответ на те речи, которые я слышал, — сказал Горький,— я прочту вам свой последний рассказ «О писателе, который зазнался».

Рассказ — яркая, бичующая речь писателя по адресу количественно преобладавшей части тогдашней русской интеллигенции, которую Горький упрекает в ничегонеделании, неспособности что-либо делать.

«Иногда, — читал на банкете писатель, — знаете, мне кажется, будто вы меня за то любите, что я не ношу сюртука, и в своих рассказах часто употребляю неприличные слова. И порой мне думается, что если бы я научился лирические стихи левой ногой писать, вы бы ещё теплее, ещё с бóльшим вниманием отнеслись бы ко мне… И видите ли, мне думается, что вы не настоящие читатели, а просто — почитатели. Читатель — он знает, что важен не человек, важен, дух человеческий, и писателя не разглядывает, как телёнка о двух головах.

«Вы стойки, — продолжал читать Горький, — потому что рабы. Вас бьют — вы молчите, вас оскорбляют — вы улыбаетесь. Вас возмущают только жёны, когда невкусен обед, а страдаете вы от жадности ко благам жизни, от зависти друг к другу и от несварения желудка. Когда сапог жмёт вам ногу, вы стонете: «О, как прав Шопенгауер!». А слыша крик: «Свобода!» — вы думаете про себя: «Что ему Гекуба?».

«Счастье ловят крепкими, мускулистыми руками, а вы трусливые, слабые, хилые: вы даже и муху не можете поймать без помощи со стороны, вы даже и с мухами сражаетесь посредством ядовитых бумажек: «смерть мухам». Когда вам становится неудобно жить, потому что не хватает жалованья для прокормления семьи, или от того, что вам — от скуки жить с вами, — изменяют ваши жёны, вы стонете, философствуете, жизнь вам кажется гадкой и тяжелой до поры, пока вам не прибавят жалованья или вы не найдете себе любовницы. И, наполняя жизнь старческим брюзжанием… своими жалобами на неё, вы отравляете души ваших юных детей…

Потом они, утомлённые вашими рассказами о жизни, которой вы не знаете, тихо идут проторёнными тропами, преждевременно старенькие, холодненькие, дряхленькие. Они — как свежая извёстка, которой замазали трещину в старом здании. Это тяжёлое грязное здание всё пропитано кровью людей, которых оно раздавило. Оно сотрясается от дряхлости, охвачено предчувствием близкого разрушения и в страхе ждёт толчка, чтобы с шумом развалиться. И уже зреют силы для толчка, они нарастают, они едва могут сдержать себя и то там, то тут вспыхивают пламенем нетерпения. Они придут, тогда старое здание задрожит, рухнет на головы вам и раздавит вас, хотя вы только за то достойны казни, что ничего не сделали. Но невинных нет в жизни!»

Свою грозную, обвинительную речь Алексей Максимович закончил так:

«Я утверждаю: всё подлое и отвратительное, что бросается в глаза на каждом шагу, — живо, сильно и так ярко цветёт вокруг нас всюду потому только, что опирается на наш страх за свои шкуры, на наши холопские чувства. В позоре жизни виноваты мы все одинаково. И если бы я верил в силу проклятия, я проклял бы вас всех, но я верю в нечто другое: скоро придут иные люди — люди смелые, честные, сильные, скоро!!!»

Эту громовую речь участники банкета встретили разно: радикально настроенная молодежь бурно аплодировала, земцы и лица так называемой «либеральной» интеллигенции смущенно молчали. Сам Алексей Максимович также был несколько смущён и взволнован. Он начал подходить к отдельным группам участников банкета, обмениваясь впечатлениями.

Одна из участниц банкета, когда к ней подошёл Горький, не утерпела, чтобы не сказать ему:

«Что это, Алексей Максимович: мы вас чествуем, а вы нас ругаете?»

Горький ответил:

«За дело, а вернее за безделье».

Около 12 часов ночи банкет вполне благополучно для участников закончился. На другой день должен был состояться отъезд Алексея Максимовича вместе с семьёй в Крым.

Дата добавления: 2015-07-16