Детские годы Алёши Пешкова

В конце семидесятых и начале восьмидесятых годов жизнь Алёши протекает в напольных кварталах города.

Районы Канатной и Напольных улиц соприкасались. Упирались они в беспредельное тогда «чистое поле» с «анатомкой», еврейским кладбищем, «вольным хутором», собачьим двором, конной базарной площадью и Ивановским полем с его июньской шумной ярмаркой, каруселями, балаганами.

Маленький Алёша Пешков, как и сам он отмечает неоднократно, «в детстве тихоней не был».

«Был я не по годам силён и в бою ловок — это признавали сами же враги, всегда нападавшие на меня кучей. Но всё-таки улица всегда била меня, и домой я приходил обыкновенно с расквашенным носом, рассечёнными губами и синяками на лице, оборванный, в пыли».

Начиная с самой ранней весны, вся уличная детвора с Канатной и Напольной улиц бóльшую часть своего детского времени проводила в поле. У домов снег, а в поле проталины. Прыгать по этим проталинам, добежать до них босиком по нерастаявшему льду и холодной грязи — любимое дело. Ребята студились, хворали, умирали, но проталинам не изменяли.

Яркая горячая весна. Весь ребячий мир объединялся на «Кадочке»[7].

«Кадочка» — ключ со студёной чистой водой в одном из оврагов в поле. Ключевая вода идёт по оврагу небольшим ручейком, отсюда попадает в низину, горловина которой загорожена. Создан неглубокий пруд — «купальня» для детей окраин. Сотни ребят с криком и визгом с утра до вечера полоскались в грязном илистом пруду. У берега с одной стороны отмачивались бочки «вольного хутора», расположенного на пригорке.

В этих бочках по ночам возили нечистоты. Но всё это не мешало ребятам прыгать в воде и нырять в грязный ил. Чистой воды здесь было мало. Неудивительно, что ребята окраин всё лето ходили в грязи и цыпках.

Поздней осенью, когда промёрзлая земля ждёт обильного снегопада, когда птицы—щеглы и снегири так охотно и легко идут под сетку и в чапки, в оврагах около Канатной на небольших лощинах среди оголённых кустов строились «усады». Стороны площади утыкались кустами репейника, посередине на расчищенном месте ставили воду, сыпали конопляное семя. Часами простаивали ребята-птицеловы, передрогшими губами подманивали красногрудых снегирей, подражая их своеобразному свисту.

Вот, перепрыгивая с ветки на ветку, снегирь осторожно приблизился к корму.

Раз!..

Натянутая верёвка перебросила половину круга с сеткой, прикрыв последней птицу.

Попался, пузан… Пожалуйте в клетку!

Таковы были скромные радости детства окраинной детворы, среди которой вращался Алёша, непосредственно участвуя в этих затеях.

Жаркий летний день.

С самого утра ребята старых нижегородских окраин направляются на весь день на Волгу купаться. Путь один и тот же: по Провиантской улице через Откос, по проторённой босоногими ребятами тропе мимо Курбатовского завода, через плоты-однорядки, согнанные сюда из глубин Макарьевского уезда по лесной Унже.

Перед Откосом по пути к спуску на Волгу дом-дворец «Бурмистрихи»[8]. Этот дом со своеобразной жизнью его владельцев остался в памяти писателя на всю жизнь. Большое парадное крыльцо, через стеклянные двери которого видна широкая мраморная лестница. На белых стенах и на потолке причудливые украшения в чисто купеческом стиле: амуры с крылышками, цветочки… Владелица дома Варвара Михайловна Бурмистрова — «рукавишниковского рода». Родительские миллионы, доставшиеся по наследству, создали ей полную самостоятельность в жизни. Она была независима материально, а потому решила быть независимой и в личной, семейной жизни. Миллионерша выбрала себе в мужья скромного по состоянию коммерсанта Бурмистрова и завела на его имя торговое дело, открыв лучший в городе мануфактурный магазин. Муж — высокий, плечистый человек с громадными спускающимися на грудь баками — целый день в магазине за прилавком, жена — в доме-дворце на Жуковской улице, в компании приятелей и приятельниц.

Варвара Михайловна — типичная купеческая жена «при своём капитале», держала «взятого в дом» мужа в ежовых рукавицах.

Дом-дворец на бывшей Жуковской улице построен давно. В конце семидесятых годов он в своём современном виде уже украшал город. У дома и тогда был широкий асфальтовый тротуар, чуть ли не единственный в городе, а против дома во всю ширину квартала от Жуковской до Набережной за высоким забором красовалась оранжерея. Земляника, клубника, персики в январе, букеты живых цветов на стол — круглый год. И не зря учёный садовник, заведовавший оранжереей, получал у Варвары Михайловны жалование, размер которого приводил в завистливое восхищение многих высокопоставленных лиц города: около 12 тысяч рублей в год. Миллионерша любила лошадей, для которых тут же при доме выстроены были великолепные конюшни. Из больших окон бурмистровской кухни всегда так хорошо, вкусно пахло.

Босые ребята с Напольно-Монастырской и Напольно-Острожной улиц, где в ту пору жил и Алёша Пешков, с жадным любопытством и детской доверчивостью, схватившись руками за ярко блещущие медные прутья оконных решёток, подолгу наблюдали за всем, что делалось на кухне.

— Цельного быка жарят Бурмистрихе… — перешёптывались ребята у окна.

С половины июля и вплоть до глубокой осени для детворы наступала самая увлекательная пора — ярмарка, «всероссийское торжище». Впечатлений от неё хватало на весь год. И не только впечатлений.

В этот период у ребят прекращались взаимные распри, путешествия на «Кадочку» и в Марьину рощу, даже бои «стенка на стенку» затихали: с раннего утра и дотемна ребята проводили время на Песках и на самой ярмарке.

Для некоторых из детей городской бедноты, в том числе и для Алёши Пешкова, ярмарка была не только удовольствием, но и средством хотя маленького, но всё же заработка: здесь на складах и пристанях всегда требовались дешёвые услуги ребят.

Но самый верный заработок давал ярмарочный театр.

Дата добавления: 2015-07-16