В старом городе на Волге

В 1871 году, в год приезда Алёши Пешкова в семью Кашириных, в Нижнем Новгороде была произведена перепись. Согласно этой переписи, в городе в этот период насчитывалось около 40.000 жителей. Город состоял из 34 улиц, 14 площадей, 58 переулков, 10 съездов, 2 слобод, 1 села (Гордеевка), входящего в черту города. В городе было 38 церквей, 2 монастыря, 16 каменных зданий, принадлежавших разным ведомствам и учреждениям, 19 городских общественных зданий, 17 общественных пустопорожних мест, 2868 домов частных владельцев, 335 пустопорожних мест частных владельцев, 150 домов и усадеб в Гордеевке. В числе всех строений — каменных числилось 627.

Характерны были названия улиц. Большинство из них были названы «в честь» либо тюрем, либо церквей.

От церквей получили названия: Большая Покровка и Малая Покровка (современные ул. Свердлова и ул. Воробьёва), Алексеевская (ул. Дзержинского), Варварка (ул. Веры Фигнер), Тихоновская (ул. Ульянова) и многие другие улицы и переулки.

Соответствующие названия получили площади и улицы, примыкавшие к тюрьмам и острогам. Так появились в городе: Острожная площадь, Острожная улица и Острожный переулок, Арестантская площадь, Напольно-Замковая улица[1].

От Большой Покровки к окраинным кварталам проходил путь, проложенный по дамбе на Арестантской площади (современная площадь М. Горького); справа к дамбе прилегал большой пруд, у берега его на большом плоту стояла ручная пожарная машина, рядом с ней плотомойня, где городские хозяйки полоскали белье. За прудом шла Прядильная улица, с длиннейшими при каждом доме усадами, на которых нижегородские мещане-прядильщики крутили ручным способом тамбовскую «сасовскую» пеньку, превращая её в верёвки и волжские снасти.

По берегу илистого пруда рос густой камыш… В осенние ночи камыш с глухим шумом волновался, раскачиваясь на ветру. Место за камышом было безлюдное, пустынное. Старые люди передавали, что в дни их молодости в камышах водились кулики и утки…

От Варварки взяла начало старинная нижегородская улица — Ковалиха. Ныне, проходя по этой улице, трудно себе представить, что под ногами, глубоко под землёй, протекает речка. Однако это так. Здесь протекает Ракма. Она упрятана в трубы. Длина речки 25 километров. Слово Ракма — эрзяно-русское, в переводе означает — река раков. Начало существования этого названия уходит в глубь веков, когда на месте современного города стояли селения мордвы. Топография старого города очень туманна. Однако известно, что на месте современных площадей имени М. Горького и Свободы, а также Звездинского бульвара были озёра с низкими заболоченными берегами. Такое же озеро находилось и на месте современного государственного драматического театра и кино «Рекорд». Озеро называлось «Чёрным», или «Поганым».

В то давнее время это озеро служило для горожан местом, куда сваливали трупы животных, мусор и т. п. Летом в жару от озера разносилось зловоние, почему озеро и получило своё название — «Поганое». Один из родников, находившихся около «Поганого» озера, и служил началом речки Ракмы. Вдоль оврага, покрытого зарослями орешника, шиповника, ивняка, по дну которого протекала Ракма, стояли избушки и мастерские ковалей (кузнецов): отсюда и название улицы — Ковалиха.

В ту пору по всему протяжению берегов Ракмы стоял большой, растянувшийся на десятки верст еловый бор… Теперь на месте исчезнувшего бора за городом расположены деревни: Большая Ельня, Малая Ельня и Кстово[2]. Последнее место изобиловало земляникой.

С весны до поздней осени склоны Ковалихинского оврага тонули в море зелени садов и огородов. Зелёный весенний шум кустов и деревьев поглощал крики людей и стук молотков о наковальни. Запахи густой грязи и помоев, растворившись в весенней свежести, почти не ощущались.

За большими купеческими «шмелёвскими» домами садится солнце. После тяжёлого рабочего дня жители Ковалихинской окраины собираются группами около своих домов, в садах, на лужайках. На ступеньках парадного крыльца, обе двери которого широко распахивались наружу, размещается весь дом — мужчины, женщины, девицы. Смех, пение хором под аккомпанемент дешёвой гитары и перебранки подвыпивших ковалей раздаются дотемна.

Здесь, на Ковалихе, в доме своего деда Василия Васильевича Каширина, 16/28 марта 1868 года и родился Алексей Максимович Пешков, будущий писатель Максим Горький. Дом этот не сохранился — из-за ветхости его разломали «на дрова». На месте этого дома, на гористом возвышении, теперь построено новое здание, в котором размещена детская библиотека им. М. Горького[3].

Город в своей массе жил тихой однообразно-тягучей жизнью. Лишь временами эту неторопливо-однообразную жизнь, заполненную мелкими интересами и страстями и тяжёлыми заботами о куске хлеба, нарушали события, долго-долго служившие для обывателей темой толков и пересудов. Одним из таких событий явилось в то время «соляное» дело генерала Вердеревского.

Генерал Вердеревский был организатором кражи казённой соли. Кучка «соляных» чиновников, возглавляемая этим оборотистым генералом, в течение ряда лет организованно и безнаказанно расхищала запасы соли, продукта по тому времени весьма ценного.

В те времена — шестидесятые годы — слова «соль», «соляной» в старом Нижнем означали богатство, почет, уважение.

— «Чей дом?» — «Соляного». — «Лошади, экипажи?» — «Всё того же великого, несокрушимого, всемогущего «соляного»…

Запасы соли хранились в особых соляных амбарах, расположенных в Канавине на берегу реки Оки. В течение лета в эти амбары завозились миллионы пудов соли. Распродавая соль зимой оптом на сторону более мелким солеторговцам, генерал Вердеревский и его чиновники, так называемые «соляные пристава», весной после спада воды представляли «отчёт», из которого явствовало, что крупные запасы соли во время разлива реки якобы растворились в окской воде. Об этом составлялся надлежащий акт. Факт «гибели» соли «по Божьей воле» предавался забвению, а выручку жулики делили по чинам и «заслугам». Краденую казенную соль местные коммерсанты сбывали, главным образом, в Иваново-Вознесенский фабричный район. Компанию коммерсантов по закупке и продаже краденой соли возглавлял известный нижегородский купец Блинов. Соль дала ему миллионную прибыль.

В злополучный для чиновников год, когда соль была продана и увезена со складов ещё по зимнему пути (а увезено её было около двух миллионов пудов), чиновники стали ожидать вскрытия реки и последующего за вскрытием разлива, который должен был скрыть их аферу — «растворить» в воде несуществующую соль.

Произошло нечто иное.

В этот год река прошла на малой воде, половодье, вследствие холодной погоды, затянулось и прошло измором, прибыль была небольшая: вода не только не затопила амбаров, но даже не дошла до них.

Скрыть аферу не удалось, — о ней говорил весь город… Была проведена ревизия. Ревизия обнаружила в амбаре только 5000 пудов соли. Генерала Вердеревского осудили в ссылку, — однако царь (Александр II) вскоре «простил» генерала, и тот возвратился из Сибири.

Участник соляного дела — глава нижегородских коммерсантов купец Блинов (Фёдор Андреевич) получил курьёзное «наказание»: церковное покаяние и кратковременное тюремное заключение, которое он и отбыл в Чебоксарах, находясь скорее в качестве почётного гостя в квартире смотрителя тюрьмы.

Частыми событиями в городе, особенно в летнее время, были пожары. Город горел каждое лето.

«Обстановка» пожарного дела в старом Нижнем была интересна: и каланча с громадными черными шарами-сигналами, ярко вычищенный колокол тревоги, стремительный выезд пожарного обоза с людьми в медных касках, и громогласный брандмейстер Степан Чапин с рупором в руке — всё это вызывало среди горожан известное возбуждение от эффектного зрелища, несмотря на огненную беду.

Традиции пожарной обстановки строго соблюдались нижегородцами даже в мелочах. Каждая пожарная часть, например, имела лошадей строго определённой масти.

В первой, Кремлёвской части лошади были рыжие, во второй — гнедые, в третьей — вороные, в Макарьевской (Заречной) — темногнедые, в Канавинской — гнедо-пегие, в Ярмарочной — светлогнедые.

В памяти Алёши Пешкова прочно запечатлелась эта отличка лошадей по мастям. С точной правдивостью и знанием нижегородских порядков Горький отметил, что верховой в медной шапке с гребнем, ворвавшись на каширинский двор, где горела красильня, был на рыжей лошади. Это означает, что первыми на пожар в «домик» прибыли пожарные первой, Кремлёвской, части, самой ближайшей.

Прибыть на пожар первыми являлось делом чести пожарных, тешило их самолюбие и гордость, но материально в этом деле были заинтересованы нижегородские водовозы. Первый водовоз, прибывший на пожар с бочкой воды, получал за неё премию в 3 рубля; водовозам, владельцам всех остальных бочек, доставлявшим воду на пожар для пожарного обоза,— платили только по 50 копеек.

Но, конечно, водовозы руководствовались не только этими соображениями, а и чувством самосохранения: ведь распространение пожара грозило бедой и прилегающим кварталам сплошной деревянной застройки. Несомненно, в водовозах говорило и чувство солидарности с трудовыми людьми, которым пожар причинял невосполнимый ущерб.

Водовозы — а их в старом городе было много — каждый вечер, возвратившись с работы, ставили себе на двор полную бочку с водой — «на всякий пожарный случай», откуда и пошла в народе эта поговорка.

В летние ночи, когда зарево от пожара начинало полыхать в небе, город наполнялся страшным треском: по избитым булыжным мостовым центральных улиц громыхали бочки с водой.

В памяти старожилов особо ярко отразился пожар гостиницы Барбатенко на прежней Большой Покровке. Теперь здесь сквер — «Детский сад». В семидесятых годах на этом месте стоял большой дом, в котором размещалась гостиница. У парадных дверей её, выходивших на Большую Покровку, висели два тускло светивших фонаря. Хозяин гостиницы, старик Барбатенко, был косой. Про хозяина и его скупость была даже составлена песенка, которую распевали студенты-нижегородцы, приезжая в родной город на каникулы:

Светят тусклые оттенки
У косого Барабатенки…

Исключительный по площади огня пожар этот возник летом, в дни нижегородской ярмарки. Длился он целую неделю. С большим трудом удалось отстоять старинное здание с колоннами — «дворянское собрание», стоявшее напротив. Сейчас здесь клуб имени Свердлова.

В помощь городским пожарным из Ярмарочной части доставили паровую машину, которая прежде всего и весьма быстро выкачала всю воду из Черного пруда, находившегося поблизости от места пожара. Тысячи карасей, наполнявших тогда Черный пруд, остались без воды и плотной серебристой массой лежали на илистом дне. Карасей спешно, возами, начали отправлять в богадельни, больницы и тюрьмы.

От Большой Покровки огонь, истребляя всё по пламенной дороге, спустился до угла Алексеевской (ул. Дзержинского), а затем повернул по этой улице направо и дошёл до Грузинского переулка. Здесь на пути его встала популярная в то время нижегородская пивная «Золотая кружка». Перед пивной огонь остановился, он как бы устал и прекратил своё разрушительное действие. В народе долгое время это событие считали чем-то сверхъестественным, «чудом».

Летосчисление в старом городе как бы определялось большими пожарами. От них вёлся счёт и учёт обывательских бытовых событий: свадеб, смертей, происшествий. Это обстоятельство Алексей Максимович тоже подчеркивает в «Детстве».

«— А помнишь, отец,— говорила бабушка,— как после большого пожара…

Любя во всём точность, дед строго спрашивает:

— Которого большого?..».

Конечно, и в то далёкое время, в городе происходили не только такие события, как пожары и миллионные хищения, как бы заполнявшие умы и чувства обывателей.

Устраивались в городе и помпезные купеческие выезды и блестящие балы в особняках ещё не окончательно разорившихся дворян. Была в городе и категория людей скромных и, на первый взгляд, незаметных, а главное – не похожих ни на купцов, ни на дворян, ни на служивую бюрократию: это была категория интеллигенции. Среди них были и очень состоятельные люди, далёкие от нас, обитателей ковалихинских кварталов. Но были и труженики на ниве просвещения и культуры: народные учителя, земские врачи, статистики, фельдшера, артисты, литераторы, чертёжники, отдельные инженеры. Профессия инженера в ту пору считалась самой почётной, а нам представлялась какой-то непостижимо-таинственной.

Дата добавления: 2015-07-16