Глава двадцать седьмая

Когда я проснулась на другое утро, Жизнь сидел в кресле уже совершенно одетый и смотрел на меня очень мрачно.

– У меня плохие новости.

– Мы собрались здесь сегодня, чтобы почтить память Себастиана, – сказал Жизнь, стоя посреди свалки старых машин, куда Себастиана привезли из мастерской.

– Когда ты об этом узнал?

– Еще вчера, но не хотел тебе говорить. Мне показалось, это было бы некстати.

– А ему и правда конец? Ничего нельзя сделать?

– Боюсь, что нет. Целая команда механиков пыталась вернуть его к жизни, но безуспешно. Кроме того, ты заплатила бы за ремонт больше, чем за новую машину.

– Я к нему привязалась.

– Я знаю.

Мы постояли в молчании, потом я погладила Себастиана по крыше.

– Спасибо, что привозил меня туда, куда я хотела попасть, и возвращал обратно. Прощай, Себастиан, ты служил мне верой и правдой.

Жизнь протянул мне горсть земли.

Я посыпала ею крышу автомобиля. Мы отошли в сторону, и большой железный зажим подхватил Себастиана, чтобы вознести его на небеса.

Все было кончено.

Тут раздался гудок, и из фургона высунулась физиономия Гарри.

– Бритые Шары зудят, что им надо скорее ехать домой. Его мамаша требует фургон обратно, ей надо срочно ехать на фестиваль ирландских танцев.

Всю дорогу я помалкивала, так же как и Гарри. Он сидел рядом со мной и без конца переписывался по телефону.

– Гарри втюрился, – насмешливо пояснила Анни.

– Поздравляю.

Он немного покраснел, но улыбнулся:

– А что с твоим парнем?

– Ох. Да ничего.

– Я ж тебе говорил, человек может измениться за три года.

Мне не хотелось, чтобы юный студентик вообразил, будто знает об эволюции человека больше, чем я, поэтому я усмехнулась и покровительственно ответила:

– Но он не изменился, а остался точь-в-точь как был.

Гарри оторвал свой нос от телефона, видимо недовольный тем, что вчерашнее поведение Блейка было нормой, а не результатом сильного удара головой о землю, случившегося в какой-то момент за те три года, что я его не видела.

– Значит, изменилась ты, – небрежно бросил он и принялся торопливо набивать ответ блондинке, от которой мечтал заиметь детей.

После этого я впала в глубокую молчаливую задумчивость, мне было о чем поразмыслить. Жизнь несколько раз пытался со мной поболтать, но постепенно отстал, убедившись, что я не в настроении. В эту поездку я потеряла слишком многое: любовь, машину, а также надежду вернуть себе доброе имя – во всяком случае, это явно будет куда сложнее, чем просто перестать врать и объявить всем правду. У меня возникло горькое чувство, что я всего лишилась и ничегошеньки не приобрела. Единственное, что у меня еще остается, – это съемная студия с соседкой напротив, которая, наверное, больше никогда не захочет со мной разговаривать, и кот, на два дня брошенный без присмотра.

Я поглядела на Жизнь. Да, у меня есть еще и моя Жизнь.

Он перегнулся через сиденье и попросил Деклана высадить нас в Старом городе.

– Почему здесь?

Мы были на Бонд-стрит, в самом центре Либертис, историческом и наименее изменившемся районе, где многие улицы до сих пор замощены булыжником. Неподалеку, на заводе «Гиннесс», ученые в белых халатах изобретают очередную формулу нашего самого экспортируемого продукта.

– Следуй за мной, – гордо скомандовал он.

Я пошла за ним по брусчатой улочке, где за высокими стенами скрываются фабрики, а рядом с ними стоят древние домишки с кирпичными сводчатыми окнами. Возможно, думала я, он решил устроить мне небольшую экскурсию, напомнив, что люди, испокон веков обитавшие здесь, претерпели немало бед и горя, но нашли в себе силы преодолеть их и оправиться, чтобы я, услышав об этом, тоже как-то приободрилась, но в этот момент мой спутник достал из кармана ключи и отпер неприметную дверь в кирпичной стене.

– Что ты делаешь? Зачем мы сюда пришли? – Я огляделась, ожидая, что кто-нибудь нас остановит.

– Я хочу тебе кое-что показать. Как ты думаешь, чем я был занят, когда ненадолго ускользал от тебя?

Я нахмурилась и представила себе, как он проводил время, изменяя мне в обществе меня – но более юной и симпатичной, щеголяя своим знакомством с ней, втираясь к ней в доверие и завоевывая доверие ее родных и близких, в первую очередь надменного отца.

Жизнь с удивлением воззрился на меня:

– Ты чего такая сердитая? Что ты себе вообразила?

Я молча пожала плечами:

– Ничего. Так что это за место?

Судя по всему, прежде это был торговый склад с большими, сейчас почти пустыми помещениями, высокими потолками и голыми кирпичными стенами. Мы вошли в лифт, и я ждала, что он вынесет нас сквозь крышу прямо в небо, и тогда Жизнь широко махнет рукой, показывая мне свои и мои владения. Но вместо этого мы вышли на седьмом этаже, и Жизнь провел меня через холл в залитую солнцем квадратную комнату. Весь ее пол был уставлен картонными коробками, а из окна и впрямь открывался замечательный вид на город: прямо под нами уступами шли крыши домов, вдали виднелся собор Святого Патрика и здание Четырех Судов, а дальше в заливе устремились ввысь башни строительных кранов. Я думала, что Жизнь расскажет мне одну из своих поучительных лекций, но он радостно улыбнулся и провозгласил:

– Добро пожаловать в мой новый офис.

У него был абсолютно счастливый вид, и он настолько отличался от того горемыки, с которым я познакомилась всего полмесяца назад, что невозможно было поверить, что это один и тот же человек.

Я повнимательнее рассмотрела коробки. Большинство из них были закрыты и заклеены скотчем, но некоторые он уже успел распаковать. На коробках черным маркером написано: «Ложь 1981–2011», «Правда 1981–2011», «Бойфренды 1989–2011», «Родственные связи Силчестеров», «Родственные связи Стюартов». Там была коробка «Друзья Люси» с папками «Школа», «Диплом», «Разное» и коробка с папками для каждого из моих мест работы. Коробка с надписью «Поездки» – и для каждого путешествия своя папка. Я бродила между ними, перебирала свою задокументированную жизнь, и передо мной возникали ее отдельные фрагменты. В этих коробках была я вся – все, что я сделала, люди, с которыми я общалась, места, где я побывала. С методичной скрупулезностью Жизнь собирал эти сведения и факты, он изучал и анализировал их, сопоставляя детали и вычленяя причины и следствия. Есть ли связь между тем случаем на заднем дворе школы и коротким неудачным романом, произошедшим двадцать лет спустя? Как повлиял неоплаченный счет на Корфу на историю с выпивкой, выплеснутой мне в лицо в престижном клубе Дублина? Надо признать, что напрямую повлиял. Словно ученый в лаборатории, Жизнь корпел над моей биографией, пытаясь понять, почему я поступала так, а не иначе, почему ошибалась, принимала верные решения, добивалась успеха и терпела поражения. Моя жизнь, работа всей его жизни.

– Миссис Морган считает, что надо избавиться от бумаг и перенести материалы на флешки, но я сомневаюсь. Я несколько старомоден. – Он застенчиво улыбнулся. – По-моему, в них так больше души.

– Миссис Морган? – изумленно переспросила я.

– Помнишь ее? Та американская дама, которую ты угостила шоколадкой. Она предложила мне свою помощь, сказала, что все занесет в компьютер, но в агентстве не хотят раскошеливаться, так что я потихоньку сам это сделаю. Тем более мне особо и заняться больше нечем, – улыбнулся он. – К тому же, как ты знаешь, многое я уже перенес в свой комп. О, ты будешь довольна – я приобрел себе новую модель. – Он показал мне компьютер у себя на столе.

– Но… но… но…

– Да, это ты точно подметила. – Он мягко усмехнулся. – Что тебя удивляет?

– Ничего, просто я, кажется, только сейчас до конца осознала, что я – твоя работа, твое дело. И только я?

– Ты имеешь в виду, стою ли на шухере только у тебя или у кого-то еще? – Он рассмеялся. – Нет, Люси. Я только твой кореш, твой единомышленник, твоя, если угодно, половина. Знаешь старую легенду, что у каждого имеется где-то вторая половинка… вот, это я. – Он неловко взмахнул рукой: – Будем знакомы.

Не знаю, почему это вдруг так потрясло меня, ведь я читала заметку в журнале, там все преподробно описано, есть фотографии. Но я все-таки не могла себе представить, до какой степени это обыденно, лишено магии и малейшего оттенка сверхъестественного. Впрочем, я с пяти лет не верю в чудеса и магию, за что надо сказать спасибо дяде Гарольду. Он уверял меня, будто незаметно украдет мой нос, но, когда под видом носа он продемонстрировал мне свой желтый прокуренный палец, торчащий из его кулака, я не обнаружила никакого сходства.

– А откуда ты знаешь, что именно я – твой человек? Может, где-то сидит сейчас на диване унылый тип по имени Боб, в глубочайшей депрессии поедает бутерброды с шоколадным маслом и гадает – куда к чертям запропастилась его Жизнь. А ты тут со мной по ошибке околачиваешься…

– Я знаю, – просто ответил он. – А разве ты этого не чувствуешь?

Я посмотрела ему в глаза пристально-пристально, и на душе у меня стало тепло. Я тоже знала. Мы были связаны. Каждый раз, глядя на Жизнь в комнате, где кроме нас была еще куча народу, ничего для меня не значащего, я чувствовала, что он думает то же, что и я. Чувствовала, и все.

– Ну а как насчет твоей собственной жизни?

– Мне гораздо лучше, с тех пор как мы с тобой встретились.

– Правда?

– Мои друзья глазам своим не верят. Они считают, что мы с тобой собираемся пожениться, хотя я им сто раз объяснял, что это не так устроено.

Он расхохотался, и на мгновение меня накрыло совершенно дикое чувство – точно он сказал, что уходит от меня, как уходят от своей возлюбленной.

Я отвернулась, не желая, чтобы он заметил мое смущение, и на глаза мне попалась папка с надписью «Люси и Сэмюэль 1986–1996». Довольно тоненькая. В те годы у нас с отцом были нормальные отношения, если можно считать нормой совместный воскресный ланч раз в месяц, когда я приезжала домой из школы. Чем дальше, тем толще становились папки – в пятнадцать лет я была уже почти так же упряма, как он, и мы начали бодаться, – а потом я поступила в университет, дома бывала редко, да и отец мною был вполне доволен, так что папки опять похудели. Самое пухлое досье описывало три последних года. Кроме того, я обнаружила материалы о моих отношениях с остальными родственниками. Но читать их, даже заглядывать туда, мне не хотелось. Зачем? Я уже прожила это время, что-то стерлось из памяти, что-то теперь воспринимается иначе, но в любом случае это уже в прошлом. А Жизнь, не замечая моего настроения, весело и с большим энтузиазмом рассказывал о своих планах.

– Даже когда перенесу все в компьютер, бумаги я сохраню. Я к ним отношусь с нежностью. А ты как думаешь? – Он с улыбкой озирал свой новый офис.

– Я ужасно за тебя рада.

Мне было грустно.

– Я очень рада, что все обернулось к лучшему. – Я печально улыбнулась.

Он тоже слегка погрустнел, улыбка его поблекла.

– О, Люси…

– Да нет, не обращай внимания. Все отлично.

Я приободрилась, надела фальшивую улыбочку, но лучше уж так, чем заявить ему правду.

– Мне надо идти… у меня… встреча. Э-э… мы с ней вместе были в гимназии, потом случайно встретились… Надо мне идти, а то опоздаю.

Он кивнул. Он больше не радовался. Ветер, наполнявший его паруса, стих.

– Да, я понимаю.

Мне вдруг стало погано, мне стало мерзко и неловко.

– Может, ты выпьешь с Доном? Возьмешь и выпьешь… сегодня? Вечером? А?

Он грустно на меня поглядел и покачал головой.

– Нет, это не самая лучшая мысль.

– Ну почему?

– После вчерашнего – не лучшая, Люси.

– А что такого? Ты просто не выпил с ним пива, подумаешь, беда.

– Но он все понял. Ты выбрала Блейка, он об этом знает. Дело не в выпивке. Он знает, что случилось: ты сделала выбор.

– Я не рассматривала это так.

Жизнь пожал плечами:

– Он так это воспринял.

– Ну, какая разница. Вы же все равно остаетесь друзьями.

– Думаешь? А с чего, собственно, ему со мной вожжаться, если ему нужна ты? Вот Блейк хочет тебя, на твою жизнь ему плевать. А Дон… Дон, как ни странно, интересуется твоей жизнью, и твоя Жизнь интересуется им. Забавно, верно?

– Да. – Я слабо усмехнулась. – Я пойду. Поздравляю тебя и очень за тебя рада на самом деле. – Мне не удалось скрыть грусть в голосе.

И я ушла.

По дороге купила баночку кошачьих консервов и «Фермерский пирог» в упаковке для микроволновки. Выйдя из лифта, я остановилась как вкопанная, а потом инстинктивно сделала шаг назад. У дверей моей студии стояла мама, прислонясь к стене, и похоже, она уже давно ждет меня здесь. Но в ту же секунду я осознала – случилось что-то очень плохое – и бросилась к ней.

– Мама! – Она посмотрела на меня, и лицо ее страдальчески искривилось. – Мамочка, что случилось?

Она всхлипнула и шагнула ко мне. Я обняла ее и нежно погладила по спине, а она тихонько расплакалась.

– Что-то с отцом, да?

Она расплакалась еще горше.

– Он умер, умер?!

– Умер? – Она перестала плакать и в ужасе взглянула на меня. – Кто тебе сказал?

– Сказал? Никто мне ничего не говорил. Но ты плачешь, а я никогда не видела, чтобы ты плакала.

– Ох нет, он жив.

Мама достала крошечный носовой платок и снова заплакала.

– Но все кончено. Между нами все кончено.

Глубоко потрясенная, я одной рукой обнимала ее, а другой торопливо открыла дверь в квартиру. Мы вошли, и я невольно порадовалась, что ковер чист и я ввинтила лампочку в ванной. Мистер Пэн, услышав наши голоса еще на лестничной клетке, как безумный вертелся под ногами, всячески выражая свое одобрение, что я наконец вернулась. Дома попахивало, и я поспешила открыть окно.

– Он совершенно невыносим, – рыдала мама. Только сейчас я заметила, что у нее с собой внушительных размеров сумка.

Она прошла к кухонной стойке, села на высокий табурет и уронила лицо в ладони. Мистер Пэн вспрыгнул на спинку дивана, оттуда на стойку и осторожно приблизился к ней. Она машинально протянула руку и стала его гладить.

– Так ваш брак развалился? – Я с трудом подбирала слова, не очень понимая, как разговаривать с той незнакомкой, что поселилась в теле моей мамы.

– Нет-нет, – она отрицательно махнула головой, – развалилась наша свадьба.

– А брак сохраняется?

– Конечно. – Она широко раскрыла глаза, удивляясь, что я вообще об этом спрашиваю.

– То есть, если я все правильно уловила, он настолько невыносим, что ты не будешь обновлять свои брачные обеты, но по-прежнему остаешься его женой?

– Один раз я могла выйти замуж за этого человека – но второй ни за что! – убежденно заявила она и снова уронила голову на руки. Потом вдруг вскинулась и сказала: – Люси, у тебя есть кот.

– Да. Мистер Пэн.

– Мистер Пэн, – улыбнулась она. – Привет, красавец. – Мистер Пэн блаженствовал, оттого что она гладила его за ухом. – И давно он у тебя?

– Два года.

– Два года? Почему же ты ни разу нам о нем не сказала?

Я пожала плечами, потерла глаза и промямлила:

– Как-то к слову не пришлось.

– О, милая, давай-ка я тебе чаю приготовлю. – Мама вдруг увидела, что я без сил.

– Нет, мам, ты посиди спокойно, а чаю я сама сделаю. Правда, перебирайся на диван, там тебе будет удобнее.

Она наконец осмотрелась, заметив и здоровенный диван, и крошечные размеры студии. Я настороженно замерла, но мама широко улыбнулась.

– Как у тебя уютно. Ты абсолютно права. А мы с твоим отцом мотаемся по своему огромному дому, как два безмозглых идиота.

– Спасибо.

Я поставила чайник, а у нее в сумке зазвонил мобильный. Она сбросила звонок и сердито пояснила:

– Это он. Звонит беспрерывно.

– Он что, не знает, где ты? – Происходящее уже порядком меня забавляло, но я старалась не подавать виду.

– Нет, и не вздумай ему об этом сказать.

Она подошла к окну, обдумывая, как пробраться на диван. Обнаружила, что он упирается в подоконник, и двинулась обратно в поисках обходного пути.

– Мам, скажи, ради бога, что все-таки случилось?

Другой стороной диван примыкал к кухонной стойке. И она поступила так, как любой нормальный человек: перемахнула через спинку.

– Я вышла замуж за самовлюбленное животное, вот что случилось. Ты можешь смеяться, я знаю, ты думаешь, что мы с ним две старые калоши, но видишь, и старые калоши еще скрипят, выясняя отношения.

Мама удобно устроилась на диване, сбросила свои модные туфли-лодочки и поджала коленки к подбородку.

– У нас молока нету, – виновато сообщила я. Мама-то ведь обычно подает мне чай на серебряном подносе, в тонкой фарфоровой чашке, а у меня все не так, и даже молока нет.

– Ну и отлично. Я без молока попью.

Я разлила черный чай в кружки и тоже примостилась на диване, на коротенькой стороне буквы Г. А ноги водрузила на кофейный столик. Прежде мы никогда в жизни с ней так не сидели.

– И все же, что у вас произошло?

Мама вздохнула и отпила глоточек из своей кружки.

– Ничего конкретного, просто много всего накопилось, а его поведение с тобой стало последней каплей. Как он посмел так разговаривать с дочерью, уму непостижимо. Как он посмел так обращаться с твоим другом! Я ему все это и высказала, дорогая.

– Мам, но он всегда так со мной разговаривает.

– Нет, не так. Не так. – Она пристально посмотрела мне в глаза. – До тех пор, пока он вел себя в своем обычном духе, просто как эгоистичный негодяй, – у меня отвисла челюсть, – я еще могла это терпеть. Но то, что было в последний раз, – это уж слишком, знаешь ли. А все эта проклятая свадьба. Я хотела устроить ее, чтобы мы как-то сблизились, чтобы он хоть немножко задумался – а как мы прожили вместе тридцать пять лет. Надеялась, что он поможет мне сделать веселый праздник, поучаствует в приготовлениях. А вместо этого всё грозит обернуться шумным торжеством с фанфарами, куда к тому же он намерен позвать кучу людей, которые мне, по правде сказать, совсем не нравятся.

Я была ошарашена. Одно открытие за другим. В первую очередь меня, конечно, поразило, что она самом деле думает. Понятно, что за тридцать пять лет брака между ними всякое бывало и не весь их путь был усеян розами, но таких соображений от нее я никак не ожидала.

– А его мамаша? – Она поджала губы в неодобрительной гримасе, очень смешно изобразив бабушку. – Эта дама сейчас еще менее приятна, чем была в день нашей с Сэмюэлем свадьбы. И ее бесконечные мелочные придирки, которые я в гробу видала, черт подери.

Мамаша? Черт подери?

– Надменная дура, она грубит тебе без остановки, а ты всегда так замечательно отшучиваешься. Люси, – она потянулась ко мне и легонько хлопнула меня по коленке, – как ты ей сказала, что она не кормила его грудью! Я думала, у нее вставная челюсть выскочит от возмущения! – Она помолчала и сказала уже серьезно: – После свадьбы, той, первой, я дала себе слово, что никогда никаких юбилеев своего замужества отмечать не стану. Она тогда умудрилась влезть буквально в каждую мелочь – впрочем, как и моя мать, – но эта свадьба, она ведь должна быть устроена, как мне хочется. Именно мне. Чтобы у меня и у вас остались о ней приятные воспоминания.

Мама нежно на меня поглядела и взяла за руку.

– Ты моя чудесная девочка. Прости, что я все это на тебя обрушила.

– Я только рада, мам. Обрушивай дальше, мне очень нравится.

Она с удивлением на меня посмотрела.

– Я имею в виду, нравится, что ты мне рассказываешь об этом. Обычно ты очень… сдержанна.

– Да, я знаю. – Мама закусила губу. – Знаю, детка. – Она грустно подперла голову рукой. – Ты права. И именно от этого я намерена отныне избавиться любой ценой. Я хочу перестать сдерживаться, вести себя по-другому. Как бы мне стать больше похожей на тебя, Люси!

– На меня?!

– Ты такая искренняя, чистосердечная. Знаешь чего хочешь, и тебе все равно – кто и что о тебе подумает. Ты всегда была такая, даже совсем маленькая. Мне уже тогда надо было этому у тебя научиться. Понимаешь, я никогда не знала, чего хочу. То есть я знала, что выйду замуж, у меня будут дети, как у моей матери, как у сестер, и этого я хотела. Я познакомилась с твоим отцом, мы поженились, я стала его женой. Потом родились вы трое. И я стала мамой. Я стала женой и матерью. – Она погладила меня по руке. – Но я не знаю, кто я такая сама по себе, не знаю, чего я стою. Вы выросли, а что же я сейчас собой представляю?

– Мам, ты всегда была и сейчас мне очень-очень нужна.

– Спасибо, солнышко, что ты так говоришь. – Мама ласково погладила меня по щеке. – Хоть это и неправда.

– К тому же ты замечательная бабушка.

Она закатила глаза.

– Да, конечно, и я очень рада быть бабушкой, поверь мне. Но это я, которая что-то делает для других. Для тебя, Райли и Филиппа, для его детишек, для Сэмюэля, но кто я – сама для себя? Безумно важно иметь собственное дело, занятие, для которого ты создан. У меня есть подруга, Энн, так вот она всегда знала, что дело ее жизни – учить детей. Она уехала в Испанию, встретила там своего нынешнего мужа, он тоже учитель, и они пьют там вино, едят мясные закуски и любуются закатами. У нее есть любимая работа, понимаешь? – Она вздохнула. – А я и сегодня не знаю, в чем могла бы себя проявить.

– Не говори так. Ты прекрасная мать.

Она грустно улыбнулась:

– Не обижайся, милая, но хотелось бы чего-нибудь большего.

Помолчав, она кивнула, словно соглашаясь с собственными мыслями.

– Мам, ты сейчас рассержена, и это неудивительно. Я с отцом и трех минут не могу спокойно провести, не то что тридцать пять лет. Но возможно, когда ты поостынешь, то идея свадьбы уже не будет казаться тебе такой абсурдной. Это неплохая идея, честно.

– Нет, – твердо заявила она. – Ни за что. С этой затеей покончено.

– Но ведь осталось меньше месяца. Приглашения разосланы, все уже заказано.

– Ничего страшного, все можно отменить. Времени предостаточно. Ну подумаешь, заплатим маленькую неустойку, где потребуют. А платья и костюмы отлично пригодятся и без свадьбы. Меня это ничуть не тревожит. Гостям я пошлю персональные извинения. Я не выйду за твоего отца второй раз. Хватит с меня и одного. Я больше не желаю поступать так, как этого требуют обстоятельства. Всю жизнь я была ответственной, покорной и исполнительной – могу я сделать так, как мне хочется? Не нужно мне это напыщенное торжество с сотнями надутых юристов, которые того гляди лопнут от важности. При чем здесь я и моя жизнь? Это уж скорее доказательство того, как мой муж преуспел в работе, а я… В общем, этому не бывать.

– А ты бы чего хотела?

Она с недоумением на меня посмотрела.

– Ты не знаешь, мам?

– Нет. И никто меня об этом никогда не спрашивал.

– Прости, что я всегда была эгоисткой. И так мало тебе помогала.

– Господи, да вовсе это не так. Ты мне помогала уже тем, что ты – это ты. И у тебя есть своя жизнь. Кстати, как у тебя дела?

– Ох, даже не знаю, что тебе и сказать.

Она ждала продолжения, и после всего, что она сейчас говорила, я не имела права отмолчаться.

– Работу я потеряла, машина отправилась в металлолом, я обидела замечательного парня, с которым провела ночь, Мелани со мной не разговаривает, и все остальные тоже, моя соседка считает, что я предательница, я съездила в Уэксфорд, чтобы сказать Блейку «возвращайся, я тебя люблю», но поняла, что это не так, и сегодня моя Жизнь сказал, чтобы дальше я обходилась без него. То есть все отлично, и я по уши в дерьме.

Мама прижала тонкие пальцы к губам, но не смогла сдержаться и хихикнула.

– Ой-ой, Люси. – Она смеялась уже в полный голос.

– Рада, что смогла тебя развеселить, – иронично усмехнулась я, а она откинулась на спинку дивана и безудержно, заливисто хохотала.

Мама решительно настояла на том, что останется у меня. Отчасти потому что завтра мой день рождения, отчасти потому что не хотела вторгаться в жизнь Райли, хоть я и уверяла ее, что он не гей и она никак не помешает ему и его соседу. Она пошла в ванную, а я посадила Мистера Пэна в большую сумку, и мы отправились в парк – слегка проветриться. Было бы неплохо, подумала я, чтобы поднялся ветер и прочистил мне мозги, выдув из головы все лишние мысли. Возле детской площадки на лавочке сидела Клэр, рядом с ней стояла пустая коляска.

– Можно я составлю вам компанию?

Она кивнула, и я села с ней рядом, держа Мистера Пэна на коленях. Клэр поглядела на него.

– Простите, я зря тогда…

– Ничего страшного, – перебила я, – все в порядке.

Кот рвался на свободу, и я отпустила его пройтись.

Какое-то время мы молча сидели, а потом Клэр задумчиво сказала:

– Он так любит качаться на качелях. Хохочет от радости.

– Я тоже очень любила качели, когда была маленькая.

Мы снова помолчали.

– Как он?

– Простите? – Она очнулась от глубокой задумчивости.

– Конор, как он себя чувствует? Вы говорили, ему нездоровится.

– Ему не стало лучше.

– Вы показывали его врачу?

– Нет.

– Наверное, стоило бы.

– Вы думаете?

– Да, раз ему нехорошо.

– Но… я ненавижу врачей. И больницы тоже ненавижу. Мама сейчас болеет, мне приходится туда ездить. Я не была там с тех пор… – Она умолкла и растерянно заморгала. Пару минут спустя продолжила: – Мама поправляется.

– Это чудесная новость.

– Да, – кивнула она. – Странно, но именно ее болезнь снова нас сблизила.

– Тогда, возле квартиры, это был ваш муж?

Она кивнула:

– Да. Мы пока еще не вместе, но…

–… но кто знает, – договорила я за нее.

– Он не болеет, – сказала Клэр.

– Ваш муж?

– Нет, Конор. Он не болеет, это другое. Он стал тише.

Она повернулась ко мне – глаза несчастные, полные горьких слез.

– Он стал гораздо тише. Я уже совсем почти его не слышу.

Молча смотрели мы с ней на неподвижные качели, и я думала о Блейке, о том, что мои воспоминания о нем тоже становятся все глуше, чувства затихают, и он постепенно уходит из моей души.

– Может быть, это не так и плохо, Клэр.

– Он любил качели, – повторила она.

– Да. – Я отметила, что она сказала об этом в прошедшем времени. – Я тоже любила.

Дата добавления: 2015-11-16