13 страница

– Как думаешь, его убили? Или сбежал с чемоданом?
– Не знаю, Серёж. О другом думаю. Чем это может для меня закончиться... Понимаешь, о чём?
– Я никому не скажу... Ты мне не веришь?
– Хочется, но... Пока не готов, к сожалению. И беспокоят меня твои девочки.
– Ты их не видел даже.
– Наслышан зато. И уже сталкивался.
– Тебя что, посадить даже могут?
– Не знаю. Зависит от того, как далеко всё зайдёт. Хотя... если один раз уже повязали, возьмут во второй, без вопросов.
– Тебя же вроде тогда оправдали.
– Да не было суда никакого, о чём ты, окстись. Мать написала заявление, меня взяли. Четыре дня продержали в отделении, пока эту... шалаву искали. Ну, немного попиздили, я тогда загремел к ним под кайфом. Нашли. Потом были извинения публичные, я надавил, потому что с меня не слезали с этой историей. Потом больше года не видел её. Всё. После этого вычеркнул. Насовсем. Стало всё равно, в абсолюте. Что с ней и как, потому что наелся так, что... Я не знаю, что делать, Серёж. Вариант на сегодня – разойтись по домам. Потом...
– Ты мне нравишься, Макс. Правда, нравишься. Очень...
– Серёж, вижу всё. Не дурак. Но о шкуре моей никто, кроме меня, не позаботится. Поехали лучше, иначе я совсем скисну. Чего не хватало ещё – перед пацаном жалиться.

Едем, естественно, молча. Я не гружу, всё сказал. Пусть призадумается. Сможет ли он нести ответственность за двоих – вопрос далеко не праздный. Доверять? Я его не знаю совсем. У него положение незавидное, моё – куда более чем. Да, может всё выйти очень красиво и романтично, а пиздец, как обычно, подкрадётся исподтишка. И мало тогда никому не покажется.

– Я пойду...
– Иди. Позвоню, как... сочту нужным.

Молчание.

– Мне можно в четверг прийти?
– Мне... – Если не врать: становится всё равно, по большому счёту, будет он там или нет, или где-то ещё... – Как захочешь.

Даже взглядом не провожаю.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

1.

– Я тебе там письмо сбросил... На почту. Привет.
– Я прочитал. Не впечатлило.

Молчание. «Здравствуй, утро...»

– Глэм, зачем ты звонишь?
– Ты точно читал?
– Да. Еще ночью.
– И...? Я хочу встретиться.
– По-моему, вчера неплохо пообщались, забыл?
– Я могу все обьяснить...
– Не думаю, что мне это нужно.

Молчание.

– Глэм.
– Я не знаю, как так получилось. Я выпил немного, и мне не спалось. И я был в какой-то эйфории дурацкой.
– Оттого что так ловко меня завалил?
– У меня с ней правда ничего нет, и ничего быть не может.
– Глэм, я это знаю. Ты ей нахуй не нужен. Ты просто числился в списке ее нереализованных желаний - до момента определенного. Момент настал, и...
– Я же тогда тебе все обьяснил. Я перебрал, и прилично, она этим воспользовалась.
– Я обьяснений не помню. А если забыл - какое это теперь имеет значение?
– А переписка эта?
– На мои отношения с Брянцевой она не повлияет. А с тобой мы, кажется, еще в пятницу разобрались.
– В четверг.
– Плевать.

Молчание.

– Я люблю тебя... – «Начинается! Боже...»
– Я не верю тебе.
– А когда-нибудь верил?
– Какой смысл в вопросе?
– Мне важно.

Молчание.

– Я не понимаю, к чему разговор.
– Ты меня любишь?
– Глэм...
–...Макс.
– Глэм, это шантаж. И ты прекрасно знаешь об этом. Я не могу больше это терпеть, и чувствами на этот раз ты не прикроешься.
– Почему ты не веришь мне?

Молчание.

– Почему ты не веришь мне?
– Потому что верить в твою любовь все равно, что в господа бога. Никто не видел его, но все думают, что он существует. А сам господь бог настолько уверен в непогрешимости своих чувств, что бельма под носом не видит. Я ответил?
– Нет.
– Тогда еще аргумент. Когда тебе плохо, Глэм – все должны прыгать вокруг тебя. Когда плохо мне - никого рядом, блядь, нет. Теперь понятно?

Пауза.

– Я не хочу обсуждать тему с наркотиками.
– И я не хочу. Однако факт налицо. Я не дождался тогда от тебя ни помощи, ни сочувствия, ни понимания. Ты просто предпочел остаться на стороне. Но если бы еще и молчал при этом, а не лил в прессу понос на меня, было бы гораздо... гуманнее.

Молчание.

– Что с "Лошадью"?
– Отъебись от меня, ты нам там не нужен.
– «Нам» – это кому?
– «Нам» – это мне, Архипову, Нестерову. Я беру сессию. И Дементьев обещал найти клавишника.
– Ты берёшь чувака, который ни разу не играл с вами?
– Там не много работы, любой справится.
– А что Антон на счёт меня говорит?
– Что я делаю глупость, не беря тебя в этот сет.
– Я с ним согласен.
– Мне срать на обоих. Я причину тебе объяснил.
– Ха... Причина в том, что ты сказал, что любишь меня, и теперь мне в глаза посмотреть не решаешься.
– Причина в том, что я люблю мудака, и это причина единственная.
– Да-а? А ты? Как тебя тогда называть? Ты за все это время даже не намекнул, что ты любишь!
– Как-то случая не представилось.
– Не представилось случая!? Тогда как я должен был это понять? И если б я знал, тебе не кажется, что вёл бы себя по-другому?
– Не берусь прогнозировать. Как сейчас, например?
– Я просто понять не могу... Если ты так мечтал о взаимности... Или пинать меня – более удобная позиция для такого, как ты?
– Глэм, боже, что ты несёшь? О какой взаимности речь? Я не нужен тебе, и это все понимают, кроме тебя и, может, Дементьева. И если бы ты поним... Что? Я не тебе, тут Антон. Ответь сам, я потом... Глэм, я закончил. У меня завтрак по плану, и кофе стынет.
– Я не закончил!
– С меня хватит. Прощай.

...

– Глэм.
– С хули ты трубки бросаешь?
– У меня занят рот колбасой. Глэм, я хочу есть, мне весь день тусоваться на базе.
– Я просто... блядь... Неужели так сложно дать один шанс? Неужели так просто все взять и разом перечеркнуть?
– У тебя было бесчисленное количество шансов.
– Да где!?
–...и больше я не дам не единого.
– Ты о чем вообще говоришь!?
– Ты мне нужен был, когда я торчал.
– Поторчать за компанию, что ли?
– Ты мне нужен был в мой день рождения. Ты мне нужен был... в этой блядской Самаре – ты не понял тогда? Я остаться просил, хотел, блядь. И я хотел тебя – в прошлую пятницу.
– В четверг, идиот.
– Иди на хуй.

...

– Ну, ответь, все равно не слезет же.
–...Да.
– Я все равно буду в «Лошади».
– Зачем!
– Хочу посмотреть, как ты без меня облажаешься.
– Угу. Судить, облажался я или нет, будешь, когда я возьму на твоё место другого.
– Что-о? – Смех. – Бл... Ты не уволишь меня, ты думаешь, я контракт не читал? И как ты это делать собрался?
– Ну, любой договор имеет срок действия, и твой контракт не исключение. Борисов уходит от нас в январе, а следующим шагом - ты летишь на помойку.
– Угу. Вот ты сука. Что ж вы дальше делать-то будете?
– Не знаю, ближе к телу определюсь. А вообще, от Фадеева жду звонка, так что... посмотрим, без работы не останусь, не сомневайся.
– От какого Фадеева?
– От Макса Фадеева.
– Это тот толстый боров с «Фабрики звёзд»? Блядь, во вы даёте! Что же он из.тебя и Дементьева слепит? Ты вообще думал? Блядь, вот чего уж, а то, что ты станешь продюсеру вылизывать задницу!..
– Ему понравится. Тебе же понравилось, ты даже кончил.
– Блядь, я не от этого кончил!
– Пока, Глэм. – Вешаю трубку. – Кто тебя набирал?
– Борисов.
– Чего?
– Узнал про «Лошадь» и про сессию тоже. Хочет тридцать процентов.

Переглядываемся.

– Позвони и скажи, что мы играем бесплатно.
– Ты?...
– Позвони.

...Вечером я получаю ещё одно письмо от Глэма и... то ли после пятого, то ли после шестого раза оставляю попытки дозвониться до малыша.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

1.

– Привет. Как? М. На базе, где ещё? Вчера с одиннадцати, сегодня вообще с девяти. Ага, прикинь... Че делаешь? М. – Смех. – Блядь... я уже не могу. Да что, работы без продыху. Ну, до трёх, наверное, потом в «Лошадь» рванём. Я уже на обед не надеюсь. Не, вчера успели перекусить, но разошлись в восемь. Ага, ад просто... Здесь, куда ему. Что? Злой, как черт, но вида не показывает. Ага. – Смех. – Шесть. Пять новых. Во-во, я же говорю тебе – ад. Блин, я не знаю, что мы играем, тебе что-нибудь даст? «Good Fortune» точно, а остальное – даже названий. Что? А как? Он не поёт даже. Вчера полдня на диване провалялся. Да! – Смех. – Прикинь? Как, как... Лежит, слушает, типа. То лицо закрывает, то пальцами виски трёт, в тексты пялится, типа... Учит. Вчера к вечеру выходил, куда – не знаю, он не докладывает. Или ещё – стул поставит и сидит просто, мы играем, микрофон включён, но он молчит, блядь! Только полкуплета с припевом пропел, наверное, чтобы мы не решили, что он окончательно... Во-во, я об этом же. – Смех. – Слушай, спросить хотел, ты в клуб вообще собираешься? В какой! В «Лошадь»! А нет-то чего? Ну. Я в курсе. А сдаёшь что? Хуйня какая-то... – Смех. – И во сколько? Блядь, ну, так если ты сдал, приходи, чего дома сидеть? Вот и я не знаю, хрена ты жмёшься. Блядь... Выпить хочу... А не разрешает. Обещал после сета подогнать целый ящик, не знаю, пиздит, может быть. Я уже не в себе просто, шарики за ролики от такого напряга...

Молчание.

– Про тебя сегодня пиздели на «Максимум», слышал? Блядь, ты когда-нибудь радио включаешь? В утреннем. Ой, я не знаю, кто там, нас там не было точно. – Смех. – Сказали, что ты не играешь, и, типа, ажиотажа ожидать не приходится. Видел бы ты лицо Макса. И такой ещё тонкий намёк на то, что вроде как смотреть не на что без Щербина. Же-е-есть! Ну, прикинь? Да! Фак ю, ты лицо группы, можешь гордиться. – Смех. – Да-да, именно, так что я не знаю, что он с тобой там не поделил... Блин, я ж тебе самое главное рассказать-то забыл! Блядь, Щербин, только никому, ладно? Твой... меня вчера на колени поставил. Да! Хотел, чтобы я отсосал, представляешь? Блефовал. Да! Я просто вякнул ему, что не могу играть и работать на бэке, он... Да кто ещё, Глэм? Архипову петь, что ли? Нас тут раз, два – и обчёлся, меня подрядили, конечно. Да там три трека всего, да не суть! Я говорю: «Макс, я не могу одновременно петь и играть» – ну, хоть тресни! И он подходит с рожей... такой и грит: «А одновременно играть и сосать сможешь?» Блядь! И короче... Я на полном серьёзе! Подходит вплотную, освобождает ремень и ширинку расстёгивает. Я стою в ахуе полном, у меня даже в горле пересохло. Просто замер. И этот... Берёт мне руки в плечи впечатывает, и я тут же рухаю... рушаю... бл... Рушусь на пол. И в глазах так сразу помутнело... Ну, все, думаю – ты, Дементьев, теперь и до меня добрался. Пиздец, ща при всем народе опустит. И короче, рот открываю... Да не ржи ты, еблан! Говорю: «Слушай, че происходит вообще? Тебе ртов мало, куда можно елдак свой присунуть?» И тут просто на всех ржач нападает такой! Блядь, ну, все же его шуточки знают! Короче, на этом дело закончилось, все пошли жрать, он там извинился, конечно, при всех, опять же, потом ещё тет-а-тет, сказал, что глупость сморозил, спросил, как я – а я-то что? Я уже, бл... ничему не удивляюсь. Скинул все в шутку, вчера весь день отходил. Ага... Псдц... Нет, сегодня нормально. Только все равно пришибленный ходит, все в думках своих. Он на таблетках каких-то, не знаешь? Что за колеса. Блядь, ну, хоть не наркота? Бл..., не дай бог, я как вспомню, как мне тогда из-за него бутылкой по башке прилетело, в мелкую дрожь прошибает. И как я потом по больничкам шатался, обследовался, ага. Ладно... Я уже и забыл почти, так я не понял, придёшь или нет, чего ссать-то? Ну, так и я говорю! Что? Блядь, плохо слышно, ты там на толчке, что ли? А... – Смех. – Что? Кто уволит, Макс? С чего ради? Да бред. А как, Эндрю? А когда ты с ним успел пообщаться, я просто не в курсе... И что? Нет, а как – объясни мне! И? Ну. Ёбтв... А он прав, скажу я тебе, он провернуть может. Бл..., я скажу тебе так – если он тебя уберет, то я следом по очереди, сто процентов. Зуб даю. Он замену не ищет мне, только потому что времени нет. Ну, все, бл... спасибо, утешил, будем с тобой на пару... – Смех. – Ага. Или вагоны. – Смех. – Блин, я в шоке, я одно не пойму, че случилось-то с ним? Все же было нормально. Да я знаю, что не телефонный, ну, так ты мне пиздишь, что не будешь сегодня в «Лошади», а я завтра с утра уезжаю, тогда где? Вот и подумай. Подумай, говор... Блядь, все, пока. Отбой, говор...

– Все обсудили, девочки?
– Да я-а...
– Тогда за работу, блядь.

2.

Шесть вечера. Народу действительно набивается не так много, и у меня появляются подозрения, что администрация сделала вход на нас все же платным. Я не горю желанием в это соваться, я здесь с целью другой и определённой вполне. Если Борисову тау нужны деньги, пусть спрашивает с владельцев клуба, а с нас взятки гладки.

Я успеваю выпить кружку горячего чая, чтобы разогреть связки, пока решают проблему со светом. (Блядь, куда ни приткнись – вечно со светом заминки какие-то). И поинтересоваться у Нестерова, будет ли все-таки Глэм.

– Я не знаю. Я не звонил ему больше.

Меня едва не выбешивает его заметный мандраж. Я застукал его с поличным сегодня, и он думает, что я такое охуенное значение придал этому разговору, что можно изображать из себя школьника перед выпускным экзаменом.

– Дэн, соберись, блядь. И чтобы сегодня без лажи, ты понял? – Я хлопаю его по плечу, хотя хочется пнуть под зад.

Нас встречают какими-то вялыми овациями и негромкими присвистываниями, и я оглядываю зал, прежде чем обернуться к музыкантам, показывая, что можно играть. Его действительно нет.

Я не стал накануне колдовать над плей-листом, просто вынул из плеера то, что не слушал года четыре, раз к разу дорожки проматывая. Сегодня вот решил вылить, на особый успех не надеясь – личного много... – а публика не бросается с ходу на неспетое ранее – проверено неоднократно. Плевать.

Мы начинаем с «Oh, My Lover», которая задаёт общий тон, говоря вроде: «Рок-н-ролла сегодня не будет, ребятки». Нестеров умело фальшивит на бэке, но это только на руку настроению общему.

...«Rid Of Me»... и я понимаю, что не зря не ввязался в игру на басу: на припевах у меня сшибает мозги, и я едва успеваю отдышаться, пока Нестеров допевает своим визгливо-хрипящим голосом: «Lick my legs, I'm on fire / Lick my legs of desire». (Спасибо, Полли, что ещё раз вернула меня в день рождения, чтоб тебя...)

«To Bring You My Love»... – словно в состоянии сна летаргического...

«Good Fortune» – кажется, единственный трек в мажоре: на автомате, в словах захлебываясь, в интонациях вымученных и, подозреваю, на лице с улыбкой дебила. Выдох. Минута, чтобы собраться – и «Missed». Как молитва за Свена...

...Он таки появляется. Я понимаю это по возне в зале – его там едва не затаптывают. Смотрим друг на друга, не отрываясь, он – с ехидной ухмылкой: «Что, бляди, не ждали?» Меня распирает на ржач от его внешнего вида... господи! он сегодня выглядит, как парень нормальный! – и я пою, едва сдерживаясь. Все ясно, как день – этим не кончится. Нестеров, ухарь, будто случайно сунул в микроавтобус его гитару, и мы выгрузили весь скарб, все до последнего. Кто-то в обьятьях стискивает, кто-то к сцене проталкивает, и гул стоит – едва себя слышу. Звезда, блядь!

Мы закрываем сет «C'mon, Billy», я опускаю глаза и говорю в сторону, только бы не выдать себя:

– Выходи на сцену, придурок...

Зал взрывается, блядь...

21th and A Half

1.

– Ну, что... Долго ехать ещё?
– Ещё половину примерно, – отвечаю, не отрывая глаз от дороги.
– Ффф... Я – устал... – тянет. Кажется, смотрит на меня улыбкой вымученной, замечаю боковым краешек.

И молчу.

Он натягивает на глаза козырёк бейсболки и сворачивается в кресле клубком. Едем чуть больше часа, вне разговоров, хотя всё наше общение давным-давно превратилось в перечисление обид и претензий. Сейчас же, у умотанных в хлам, даже причин не находится. Тишина в салоне. Но внутри клокочет предательски. Я в себе не уверен. Скажем проще – я вообще не соображаю, что делаю. На кой хер, спрашивается, я везу его... в Усолье, к себе... – спать? А утро...? Утро – будто бы уже не наступит...

– Ты сдал свой экзамен, Глэм... – спрашиваю. Молчать стрёмно, разговаривать стрёмно, но если ни о чём, то вполне может обойтись без эксцессов... кажется.
– Угу, – посапывает. – Блядь... повезло, что сегодня к преподу догадался сунуться. Узнал, что завтра его в больничку кладут, там у него со спиной что-то, он едва ходит. Притащился к нему с рефератом, тупо перепечатал из книжки. – Смех. – И бутыль коньяка из заначки у отчима слизнул – прокатило. Но если бы завтра... ты понимаешь? – Усмешка.
– Ну, да.
– «...раз, два, левой!» – Смех. – Пиздец, как меня пронесло... У тебя воды не осталось?
– Я всё выпил.
– Бля... ну, да ладно. – К окну отворачивается. И так ещё минут десять.

Вот так всегда. Пока всё мирно, но ощущение, что где-то неподалёку война и стреляют, не отпускает.

– Макс...
– М?
– Всё-таки... что это за номер?
– Я же тебе уже объяснил.
– Я просто хочу быть уверен... неужели не имею права? Действительно нет ничего, или ты, типа... дуришь меня.
– Если я сказал, ничего нет, значит, на деле ничего нет, Глэм. Почему я повторять тебе должен?
– Да уточнил просто... А чего ты раздражаешься сразу?
– Я не раздражаюсь.
– Раздражаешься. – Усмешка. – И заметно, кстати.
– Я просто не хочу говорить об этом, и всё.
– Это ещё страннее. – Смех.
– Глэм, блядь.
– О’кей, о’кей...

Пауза.

– Нафига самому звонить тогда, какие причины?

Молчание.

– Поверить не могу, что тебя кто-то может игнорить. – Хихиканье.

"Блядь..."

– Симпатичней меня?
– Нет.

Смех.

– Он всё равно позвонит, слишком кусок лакомый... – тянет, щурясь. – Да? Всё, всё, я заткнулся.
– Будь добр...

Пауза.

– И... я на деле могу не обращать на это внимания... – Смотрит на меня пристально, с улыбкой играющей. – Если ты, блядь, пообещаешь, что больше не полезешь на сцене ко мне с поцелуями, долбоёб. – Прыскает со смеху.
– Ладно, Глэм... – Мне и самому смешно.
– Господи-и... – Он спускает козырёк к подбородку и ещё сверху закрывает лицо руками, чтоб уж наверняка. – Я думал, сплю нахер... Сколько там было народу, за сотню?
– Да меньше, брось.
– И все, блядь, это видели... мне, блядь, пиздец...
– Глэм, забей хуй на это. Мы заиграем не раньше весны, к тому времени об этом никто не вспомнит уже.
– А Дэн, блядь, ты лицо его видел?
– Не обратил внимания, если честно.
– Да его тут же смыло! Ох, блядь... Наверное, за свою голову обосрался. – Смех. – Не шути больше так... Макс.
– Хорошо, малыш.

Вот теперь он сыт и доволен. Растёкся и лыбится. Добирается до моей руки, и мы непродолжительное время играем: он приставляет палец к тыльной стороне моей ладони, а я должен его поймать. Он хохочет, потому что у меня не выходит, ясен пень, я сосредоточен на управлении, я даже жалею, что взял машину с «автоматом», правую руку порой приткнуть совершенно некуда.

– Мышь, прекращай...
– А что всё-таки было на «Максимум»? Да расскажи, что ты...
– Пфф... – Пытаюсь припомнить. – «...Левашов так ловко всех перепевает, потому что самому ему сказать больше нечего. Он записал мега-крутой альбом, с текстами, через которые, как через бурелом, не проберёшься, и перегорел. А то, что он ушёл в отпуск, так это такая отмаза удобная для того, чтобы больше не возвращаться. Скатертью дорожка, ребята». Вроде того.
– А-ашизе-еть... Они совсем с головёшками своими того?
– Угу. Знаешь, захотелось позвонить им и сказать, что я на этот счёт думаю. Но забил. И это учти, после того, как я дал интервью, в котором сказал, что новый альбом себя ждать не заставит.
– Ты не говорил мне...
– Это так пока, планы и только. Сейчас нет ничего, да и не до этого... Глэм, у тебя телефон звонит, ты что, не слышишь?
– Да это мать звонит...
– Ну? Ответь, ты же ей, наверное, ничего не сказал?
– Балин... – Но всё-таки берёт трубку. – Да! Нет, не буду. Ну, я уехал уже. Ну, в область. Мам, я с Максом. Нет, всё нормально, с чего ты взяла вообще? Что? Не знаю, не думал ещё. Мам, я знаю, что мне в институт в понедельник, можно об этом не напоминать, как маленькому? Ну, так я сдал, я же утром сказал, что на экзамен ушёл, ты чем слушала? Ну, «три». Ой, ну, «почему, почему...», больше и не поставит никто. Что? Бл... Сейчас, я спрошу... Макс, а когда чек будет? – Телефон отстраняя.
– Я своё снял во вторник.
– Да ладн... Вот же блядь! А я смогу там снять...? – Киваю. – Ма, как приеду. Да, «точно»! Да. Ладно... понял, ты всё? Ну, просто неудобно в дороге трепаться! Да ну, брось ты, вот ещё глупости, что, не доедем? Ну, так... вот-вот. Пока. Бл... куда бы слинять от неё...

Молчание. Шорох, щелчок.

– «Позвоните мне, как доедете», ну, не бред? – Смех. – Ещё бы привет тебе передала, я фигею!
– Выбрось сигарету, я хочу заехать, бак залить.
– «Выбрось сигарету, спалишь клуб на-а хрен...» - паясничает.
– Глэм.
– Ну, да закурил только же... Телефон-то возьми? – говорит, когда заезжаем на автозаправку.
– Нафига он мне нужен там? Воды?
– Да. Возьми. Чтобы не говорил мне потом, что я, типа, звонил по этому номеру или к себе переписал, и ла-ла... – Смотрит.
– Да ты его запомнил уже...
– Такой не запомнишь с ходу. Забирай. – Суёт трубку мне.

...и очень удачно, надо сказать. Он мне на кассе звонит. Я намеренно вызов сбрасываю, думая, что так будет лучше всего. Если я сбросил – значит, набирать меня больше не надо. Сегодня вечером уж точно не к месту совсем...

– Это что? – спрашиваю, в салон сунувшись. Он включил радио. Блядь, ну, всё как всегда – мы отыграли полтора часа назад, а наш сет уже взахлёб обсуждают ди-джеи. – Переключи нахер. – Там одно: сейчас они будут докладывать, где я налажал в текстах, в каком месте «словил петуха», и что бы вообще означал выбор песен. И почему опять бабские, кстати? Бла-бла-бла... – Он включает «Европу».
– Я хочу послушать тебя... – канючит, зная, что наверняка на той волне врубят что-то из нашего.
– Слушай Мадонну, потом переключишь. И вообще...
– Что вообще? – Засасывает бутылку с водой. – И я без газа просил, кстати.

«Ничего, пропердишься...» – думаю. Меня пробивает на «хи-хи», но я сдерживаюсь. Потом мне становится неловко за тот инцидент с насилием, потом я сосредотачиваюсь на мысли, как бы мне сегодня его обработать на позицию снизу, блядь... я действительно хочу его – и во сколько нервов мне это встанет. Умом понимаю, что с ним лучше не связываться, но... вдруг, в правду, получится с чёртом этим...

Мадонна закончилась.

– И что эт...? О-ой, блядь, час от часу...
– Блядь! Да убери ты руки свои! – Хохочет. – Я сто лет не слушал, да дай же! Блядь... – Похоже, я сбил в магнитоле настройки, и он вручную волну шарит. Находит, конечно же.

«Мышка», блядь...» Ну, кто бы подумать мог? Совершеннейший стёб, и на радио. Нашли, что поставить!

«Мышка»... ой, боже...

«Мышке» уже лет пять, мы её закатали во второй альбом. Предыстория там... ну, Глэм просто не в курсе. Мы делали фотосейшн на первую пластинку. Ни искать абстрактных картинок, ни заказывать не стали. Решили выпендриться. Ну, да как же – пять крутых перцев новоявленных, нам нужно было стать узнаваемыми, и мы взяли напрокат пять костюмов Armani – чёрных, но рубашки набрали разных, сочных цветов, – денег на профессионального фотографа у нас тогда не было, и Дементьев подогнал на халяву своего знакомого. Мы были в цейтноте, а он «убегал», как назло. В общем, отсняли всего-то с пятнадцать кадров, выбрали честно – самый удачный. Фигня в том, что Щербин в тот день был какой-то чересчур заторможенный, и вышел на этом фото... ну, красавчик, этого у него не отнимешь, но глаза, округлившиеся больше обычного, выдали в нём что-то... донельзя трогательное, мышиное, да. Как в том анекдоте: «Мышка, что ты тут делаешь? – Я тут...» Мы с Дементьевым ржали, как лоси. Без конца возвращались к этому фото, а потом он подкинул идею. Он никогда не писал текстов, но идейки порой подбрасывал те ещё. Песенка родилась за полдня. Начиналась вполне невинно: «У моей мышки в полоску штанишки...» (а Глэм действительно тогда носил джинсы в тонкую полосу), дальше шла присказка о том, что мышь эта живёт у меня на кухне под половицей, чем она в течение белого дня занимается и как бедокурит ночами, переворачивая всё вверх дном. Припев там был вообще сногсшибательный, и его тоже «подкинул» Дементьев: «А если мышка ведёт себя плохо, достану соломинку и вдую ей в...» (последнее слово на альбоме проглатывалось, но на концертах, я пропевал его от души).

Бог его знает, какого хера я тогда повёлся, но я был счастлив, что мы воткнули её последним, тринадцатым треком, до которого мало кто добирался, и что её вообще не брали на радио, хотя Антон пытался, ради прикола, её туда «запустить». И на тебе!

Мышь – прозвище, которое на два года накрепко приклеилось к Щербину, но мы называли его так исключительно за глаза, боясь, что он устроит такой бунт на корабле, что мало не покажется. Ему песенка нравилась... мы молча упивались и писались кипятком. Короче, отыгрывались по полной.

– Блядь, мыши в доме заебали совсем... – говорил он, в очередной раз к нам прикатываясь, и я вываливался в санузел, чтобы уржаться там вусмерть. Дементьев обычно делал непроницаемое лицо (как ему удавалось!?) и отвечал что-то вроде: «Да ты отраву насыпь, и делов-то. Я так избавился. Только потом от трупиков может вонять... Ты учти. Наверное, лучше всё-таки в мышеловку». Я рыдал...

И вот теперь... Господи!! За каким хером! Я, блядь, спустя пять лет, решаю проверить его на адекватность и наличие ч/ю.

– Про тебя песня. Гордись, – говорю...
– Мне Антон сказал, это про Дашу... – отвечает не гробовым голосом, но близко к тому. Но мне, видно, этого мало, и я парирую:
– Во-первых, этот текст писал не Антон, во-вторых, в каком году мы её записали, и где тогда была Даша?

И всё... Клиент догоняет. Рука сама тянется к магнитоле (моя), и становится тихо. Я даже газ сбрасываю. Сейчас ливанёт...

– Ты надо мной издеваешься, да?.. – Очень похоже: интонация соответствующая.
– Нет, Глэм...
– Останови машину нахуй сейчас же...

Я торможу до нуля. И выжидаю, что скажет. Он выходит, оставляя сумку в салоне, дверью не хлопает, такое ощущение – что наоборот, обессилел, обмяк, так плавно она закрылась. Поворачиваю голову – чиркает зажигалкой стоит, руки трясутся.

Я жду. Он суётся через минуту, открывает бардачок и начинает рыть в нём, как свинья под дубом.

– Что ты делаешь, Глэм?
– Где этот чёртов буклет!? Блядь... – Находит. Ловлю взгляд... И теперь уже долбит дверью так, что я боюсь, как бы там замок не слетел.

Я жду. Но ощущение, что надо выйти, чтобы теперь уже окончательно разобраться. Объясниться, что ли... Хотя, наверное, он и так всё поймёт...

– Глэм...
– Где тут, блядь, твои тексты, а где Дементьева нахуй!? – Сигарета вываливается, он поднимает её с земли и суёт в рот. Раскрывает буклет и выставляет перед моим лицом.
– Там нет текстов Дементьева, – отвечаю.
– Тогда какого хера написано, что он всё это писал!?
– Ну, про соломинку – его фраза...
– Я плевал на соломинку! Про кого, блядь, всё это!?
– Глэм, мне так было просто... проще.
– Проще, блядь, что! Заливать мне мозги, что Дементьев писал тут про абстрактных тёлок? Или что тебе было проще, блядь? Писать про меня в женском лице!? Вот это вот всё нахуй... «Моя девочка»... Ты издеваешься!? «...носит собачку под мышкой... и кончает неслышно», а потом вот этот припев долбанутый твой с расхерачиванием стойкой всего, что под руку попадётся! Чего ты, блядь, ржёшь!!?
– Это всё от большой любви, Глэм, потому что. – Я пытаюсь его прижать к машине, чтобы хоть так, может быть, замять конфликт, но он не даётся. Впечатывает мне буклет в подбородок и отскакивает от меня на метр, выставив указательный палец вперёд.
– Какое тебе дело, блядь, до того, как я кончаю!? Какое дело тебе до того, что я чувствую!? Какое тебе вообще до меня дело!!?
– Глэ-э-эм!
– Сука, блядь... – Он выплёвывает сигарету и огибает машину, открывая заднюю левую дверь. И я не сразу соображаю, зачем он полез туда. Перерывает там кучу мусора и выбирается с милицейской дубинкой в руке.
– Глэм, ты охуел? Не смей машину херачить мне!
– Пошёл нахуй! – Это ебло уже нацелилось на моё зеркало.

Я успеваю оттащить его за рукав, и он промахивается. Швыряю его под колесо, выдёргиваю из рук дубинку, замахиваясь.

– Ещё раз, блядь, ты хоть пальцем тронешь тачку мою, я, блядь, знаешь, что с тобой сделаю? Я, блядь! – Замахиваюсь, потому что не вкуривает. – Нахуй я подниму дело с угоном, и ты по закону ответишь мне, понял меня, защеканец!
– Пиздуй нахуй домой к себе...
– Ты меня понял, Глэм? – Он в ответ фигачит мне ногой под колено и отлетает ещё на метр. – Здесь останешься, да? – спрашиваю.
– А какое, блядь, дело тебе? – Паясничает.

«Да и шёл бы ты... волкам на съеденье».

Я сажусь за руль, всё так же не выпуская дубинку из рук. Господи, думаю, как можно было вообще столько лет это терпеть, откуда только силы брались? Он меня выпотрошит нахуй...

Он меня выпотрошит...

– Глэм, вылези из-под капота, ты знаешь: чтобы уехать, мне нужно сдать назад. – Он молчит. – Глэм... Глэм, блядь, скажи, ради бога, чёрта, мне похуй уже... что тебе от меня нужно?
– Сам знаешь... – А у самого глаза на мокром месте уже.

Меня с ним точно когда-нибудь хватит инфаркт. И, похоже, сегодня. Я приставляю конец дубинки к капоту, на расстоянии, равном до левой фары и до его головы. Потом со всей дури херачу по ней...

– Ты ёбнулся!? – Он подскакивает, но на ногах не удерживается, просто отползает правее. – Ты в курсе, что этой хернёй можно ногу сломать?
– И голову, Глэм...

Дата добавления: 2015-11-14