Breaking point

Oh, look good in latex
Get off having rough sex
Surprise, round and round the bed
Restrained while I fuck your head

В этот раз они не занимались любовью.
Они трахались, но не так, как могли бы делать это в юности. Это была не возня молодых щенков, почувствовавших первые манящие запахи, на которые их вело любопытство, а - полностью погружаясь друг в друга, не думая ни о чем другом и не слушая ничего другого, кроме голосов своих тел, пока те не замолкнут, насытившись.
Кровать скрипела немилосердно, и это вначале отвлекало, а потом нет.
Руки Джонатана были распростерты над головой и привязаны к изголовью двумя шелковыми галстуками – черным и темно-бордовым, и это мрачное сочетание казалось подходящим, впрочем, ничего оранжевого в голубенький горошек в гардеробе Гэри явно не водилось. Когда он скручивал узлы на его запястьях, Джонатан отметил, что он делает это правильно, не затягивая слишком близко к коже, чтобы не нарушалось кровообращение, и догадался, что опыт подобных вещей у него уже был.
Джонатан обхватил его за бедра ногами, затем Гэри перекинул их себе на плечи, согнул его почти пополам, трахая с какой-то сконцентрированной яростной одержимостью, как будто мстил своим напором. Глаза его были плотно зажмурены, зубы обнажены в животном оскале, и в этом было что-то пугающее и бесконечно возбуждающее, как в тревожной музыке, рвущейся к крещендо. Они так взмокли, что простыня под спиной Джонатана пропиталась потом, сморщилась в складки, тершиеся о спину, когда он подавался навстречу любовнику, чувствуя его сильно, но недостаточно глубоко, поэтому он привлек его к себе, обнимая крепко и судорожно, открываясь до предела, и ему казалось, что два их сердцебиения слились в одно.
Почувствовав приближение оргазма, он впился ногтями в плечи Гэри, потянулся к его губам, ухватился пальцами за мокрые волосы и попытался стать ещё ближе, прочувствовать проникновение ещё глубже. Всё, чем он был, сосредоточилось сейчас на одном желании, но в этот момент Гэри остановился и, опираясь на руки, почти вышел из него, склонился к лицу, уронив каплю пота, и обдавая жарким надрывным дыханием, прошептал ему в рот: “Не кончай, пока я тебе не разрешу”.
- Что? – пробормотал Джонатан, ничего не соображая.
Гэри с силой встряхнул его за плечи:
- Ты меня слышал! Сдерживайся.
Дальнейшее было похоже на пытку. Безумный ритм и остановка, безумный ритм и остановка, глубже, глубже, глубже и назад с мучительной медленностью… Маятник смеется над стрелками, загнанно дергающимися на циферблате.
- Прекрати это! – сорвался Джонатан. – Не могу больше!
Гэри осклабился, взгляд у него был недобрый, темный и пьяный, как у маньяка на охоте.
- Кончишь сейчас, пожалеешь.
Терзание продолжилось, комок плоти извивался на постели, издавая отчаянные неразборчивые звуки, сдерживаться было невозможно, а Гэри помог ему всего один раз, больно сдавив и оттянув яички, но затем опять продолжил в него вбиваться, c силой лаская рукой его член и не слушая всхлипы “Хватит… перестань… не могу…”
Никогда ещё Джонатан так не терялся в другом человеке, не чувствовал себя настолько зависимым и жаждущим, расплавленным и растворенным, как будто таяли его кости, а кровь бурлила раскаленным варевом. Он пытался подчиняться, но не мог справиться с собой, не понимал, зачем это нужно, в чем суть этой игры, что за абсурдная идея – дрессировать его, как пса, ради пустой прихоти, или это что-то значит, что-то должно ему дать…
Потом мысли рассеялись до конца, остались одни ощущения, телесная плоскость начала сливаться с какой-то неведомой странной глубиной, граница между ними стала зыбкой, как песок у кромки воды, стоя там, на этой размытой полосе, - ты оказываешься в двух реальностях одновременно.
Всё раздвоилось.
…Он плавает где-то в невесомости, а тело осталось на земле, ещё немного, и он больше не сумеет его контролировать, но, если не подчиниться, то всё закончится, пусть никогда не кончается, пусть прекратится прямо сейчас, это мучение невыносимо, неужели это я поскуливаю жалобным зверьком, а ты смотришь на меня с восхищением, которого я не знал раньше…
- Мог бы трахать тебя вечно, ты мой, слушаешься, и ты мой, сожми меня ещё, о, черт…
Откуда этот восторг в твоих глазах, от осознания того, что я принадлежу тебе сейчас? Передаю тебе власть над собой, и ты готов меня за это боготворить? И я вижу это так ясно, как дно прозрачного водоёма, ложусь на воду, и она меня держит.
А ещё – я смотрю со стороны.
Гэри кончает с резким коротким выдохом, выгибая спину назад, его запрокинутое лицо красиво и отрешенно, будто у святых на картинах, под кожей – пламень адских жаровень, ресницы дрожат, когда он открывает глаза. Он отстраняется плавным волнообразным движением бедер, всё белье перепачкано его спермой, ещё возбужденный член блестит от неё. Теперь нужно позаботиться о том, кто так старался, вознаградить его за терпение, хороший мальчик, мой мальчик, твой, твой, всегда был твоим, дотронься до меня там, я заслужил.
Он размазывает влагу по ладони, крепко оборачивает пальцы, скользит рукой по стволу пениса, безжалостно теребит пальцем головку, сжимает её и улыбается светлой улыбкой, слыша крик отчаянного желания, не находящего выхода.
- Попроси меня, - говорит он.
Джонатан просит, и просит, и просит, даже тогда, когда исторгает семя, просить - такое же наслаждение, как и то, которое ему, наконец, разрешено…
Его тело задергалось в конвульсиях экстаза, мощь ощущений была такова, что он не смог проронить ни звука, словно вся вселенная сосредоточилась в нём самом, или же он стал центром вселенной, как тогда, во время того прыжка с подоконника, когда он полностью доверился другому человеку.
Он отдал часть себя под контроль, его тело подчинилось чужим желаниям, больше не принадлежа ему самому.
Никогда в жизни он не чувствовал себя соединенным с другим человеком сильнее и ближе.

Gaze down, it's time to be my dog
I'll push, to get you in that fog

You are my Fetish

Джонатан обмяк на кровати, совершенно опустошенный телесно, но переполненный до краёв.
Ему потребовалось время, чтобы придти в себя, он даже голову повернул с трудом, чтобы посмотреть на своего довольно ухмыляющегося мучителя.
- Ну, давай, скажи, что тебе не понравилось, - поддразнил его Гэри.
- Не скажу. Было невероятно.
- Поблагодари меня.
- Спасибо, - ответил Джонатан полушутя. - Только я не уверен, что смогу это повторить. Я удивлен, что у меня вообще получилось.
- Придется тебе постараться.
- О, неужели?
- Угу, - Гэри наклонился к его губам, раскрывшимся ему навстречу, и прошептал ему в рот, - Я хочу, чтобы ты не кончал, если я тебе запрещаю, и делал это тогда, когда я буду приказывать.
- В этом случае, - Джонатан подыграл его соблазнительной интонации, - ты сумасшедший.
Так он заслужил свою вторую пощечину и суровый взгляд, заставивший его извиниться сразу же, как немного утих звон в голове.
- Прости, я никогда больше не буду так тебя называть. Но ты что, действительно считаешь, что это можно научиться делать по приказу?
Гэри ответил ему не сразу, вначале он поднялся, надел халат и направился к двери.
- Доктор, - бросил он презрительно у порога, как оскорбление, - ты так мало знаешь о возможностях человека? Позор тебе.
Он ушел, не оглядываясь и не развязав Джонатану руки.
А ещё он хлопнул тяжелой дверью.
С такой силой, что в звенящей голове это отдалось эхом сдвинувшейся тектонической плиты.

Pain turns to pleasure fast
Relax, while I pound your ass
Cool cat, cool cat, come on I'll give you some
Oh, yea, gonna, I'm gonna watch you come

В небе барахтался полумесяц, яркий, праздничный и легкомысленный, как всё юное, и звезды – горсти блестящих конфетти, сдутых с ладони.
Ясный, спокойный и беззаботный вечер, выйти бы в него, открыть лицо касанию свежего морозного воздуха, глотнуть привычной городской предрождественской суеты…
Джонатан ещё раз безуспешно дернулся в своих путах.
Если бы занавески на окне не были распахнуты, и кусок мира не заглядывал бы с любопытством снаружи, он, возможно, испытал бы приступ клаустрофобии, оставаясь один в замкнутом пространстве.
Через десять минут после того, как Гэри ушел, он позвал его, но не услышал отклика.
Через пятнадцать попробовал освободиться сам, но выяснилось, что узлы на запястьях хоть и были достаточно свободными, держали его крепко.
Он бы попробовал перегрызть ткань зубами, но не смог бы дотянуться до тех мест, за которые был привязан.
Через двадцать минут он надорвал себе глотку от крика, дергаясь на кровати, как грешник на сковородке. Черти потешались над ним.
Он валялся связанным и беспомощным на скомканной простыне, покрытый засохшим потом и стянувшей кожу спермой, представляя собой жалкое зрелище.
Он хотел пить, ему нужно было в туалет, а руки затекли так, что он почти перестал их чувствовать.
Дело принимало серьёзный оборот. Он понятия не имел, когда Гэри вернется, и высвободиться ему пока не удавалось.
- Мне больше не нравится эта проклятая игра, - проскрипел он сквозь сжатые зубы. – Он что, спятил? Какого черта он себе позволяет?!
Когда, по его ощущениям, прошли, проползли, просыпая жиденький песочек, сорок или сорок пять минут, он, наконец, успокоился.
- Это наказание, - понял он, - за то, что я не поддержал его желаний, и за то, что сразу же после этого надерзил.
Мысли - тяжелые капли падающего на землю ливня, расчищающего предгрозовую духоту: наказание за то, что виноват, значит, всё заслуженно, значит, надо терпеть и смириться, нет, не просто смириться, а принять это, нет, не просто принять, а быть благодарным, он делает это для меня, потому что мне это нужно, если я был плохим и непослушным, то должен быть наказанным, о, Господи, я рассуждаю, как мазохист, неужели я и есть мазохист, и это только начало до меня доходить, просто смешно, как можно врать себе, просто смешно, вот и черти надо мной смеются, и луна…
Время шло, и ощущения менялись всё сильнее.
Словно набросанный скупыми карандашными штрихами эскиз превращался на глазах в рисунок, наливаясь красками и оживая, всё прояснялось, выкристаллизовывалось, песчинка оборачивалась жемчужиной, это было открытие, эврика, его личное откровение, все его запутанные желания, смутные размытые чувства, тяга к совершению определенных вещей обретали значение и смысл.
Он расшифровал код, разгадал криптограмму и открыл тайну, нашел спрятанное в пещере хранившееся там и давно поджидавшее его сокровище, набрёл, продираясь сквозь густые упрямые деревья, на спрятанный в буйно заросшем саду колодец – суть своих устремлений, своей жажды и необходимости.
Он знал, что будет ещё не раз сопротивляться, бунтовать и совершать ошибки на этом пути, что ему будет трудно и больно, но лишь в этом его свобода и счастье.
Должно быть, он испытал своего рода катарсис, то, что психологи называют “инсайт”.
Это было давно рядом с ним, только протяни руку, с того самого момента, когда они встретились с этим человеком, будто созданным для его нужд, или даже ещё раньше, зарождалось в самых отдаленных уголках подсознания, скрытое в потемках, где так страшно бродить, зрело, ждало понимания и признания…
Ему стало легко.
Когда Гэри через час вернулся, Джонатан был не просто рад его видеть, а готов был приветствовать как своего освободителя, и это не изменилось бы, даже если бы оказалось, что тот пришел только для того, чтобы связать его ещё крепче.

You are my Fetish
You are my Fetish
You are my Fetish

I order you, you, you
You better mind

Гэри успел побывать в душе, и его мокрые волосы слегка растрепались.
Он зашел в комнату, ступая медленно, не торопясь, в руке он держал стакан с водой.
Подойдя к кровати, опустился на неё и поднес воду ко рту Джонатана.
- Пей. Ты, наверное, весь иссох тут.
Тот поднял голову, поблагодарил его кивком и отпил несколько глотков.
- Спасибо, - пробормотал он с облегчением, несколько капелек стекли из уголка рта.
- Тебе что-нибудь ещё сейчас нужно?
- Да, если честно. В туалет.
- Окей, тогда я развяжу тебя, но после этого сразу возвращайся.
По дороге Джонатан с удовольствием растер свои затекшие руки, на коже остались широкие красные следы, но они быстро пройдут, это были сущие пустяки.
В ванной он взглянул на себя в зеркало. Внешне, казалось, ничего не переменилось, он был всё тем же человеком, но глаза горели новым решительным огнём, и это меняло всё.
От прежней апатии не осталось ни следа.
Мир был устрицей, которую следовало вскрывать мечом, но для начала нужно было вскрыть самого себя, и сейчас это занятие представлялось даже более захватывающим и увлекательным, настоящим путешествием за край, “по ту сторону принципа удовольствия”. [5]
Когда он вернулся в спальню, то чувствовал себя заново рожденным и совершенно удовлетворенным, разве что очень хотелось оказаться под струями теплой воды, но ему было велено поскорее вернуться.
Гэри сидел на кровати с задумчивым видом и, увидев его, похлопал рядом с собой, отрывисто бросив:
- Ложись. Лицом вниз.
Еще совсем недавно это вызвало бы вопросы и протесты, маскировавшие желание повиноваться, как одежда прячет тело, а скорлупа - ядро ореха.
Сейчас он подчинился беспрекословно, хотя и не знал, что его ожидает. Незнание лишь усиливало предвкушение.
- Ну, что же, - сказал Гэри спокойно, - думаю, ты и сам всё должен понимать.
- Прости, я…
Джонатан вскрикнул даже не от боли, а от неожиданности. Сильный шлепок по ягодицам прозвучал невероятно громко. Хлоп! Прощайте, остатки самоуважения…
Господи, что принято говорить в таких случаях, что?!
Он выгнул шею и повернул голову, чтобы встретить тот самый взгляд, пробирающий его до самого нутра и глубже, глубже, глубже…
- За твое плохое поведение, - произнес Гэри светским тоном. – И я велел тебе лечь лицом вниз, это было непонятно?
- Понятно, - ответил Джонатан, краснея и отворачиваясь.
Он уткнулся носом в подушку и считал удары, второй, третий, четвертый, они становились сильнее, кожа начала гореть, пятый, шестой, на седьмом у него появилась эрекция, он едва сдерживался, чтобы не начать тереться о матрас, удары следовали за равномерные промежутки времени, в едином ритме, десятый, одиннадцатый, дыхание стало тяжелым, рваным, сердце металось в груди, тринадцатый, боль была уже ощутимой, и он застонал, четырнадцатый, пятнадцатый, промежутки стали длиннее, наказывать – тяжелая работа, устаёт рука, семнадцатый, ему запретили кончать без разрешения, но ведь не запрещено двигаться так, как будто его трахают, стараясь прижаться к кровати плотнее, коснуться посильнее головкой члена, где чувствительность взвинчена до предела, девятнадцатый, после этого будет трудно сидеть, но кому какое дело…
На двадцатом ударе Гэри остановился, шумно дыша.
- Повернись!
Морщась от болезненных ощущений и чудовищно распаленный, Джонатан перевернулся с живота на спину.
Мысль о противоестественности, постыдности, унизительности такого поведения скреблась на задворках сознания, как мышь в подполе, но у неё был тоненький голосок, и удовольствие было сильнее, а, быть может, эти голоса подпевали друг другу.
- Можешь дотронуться до себя, - разрешил Гэри, глядя на него с жадным интересом, его хриплое дыхание было затруднено, он был возбужден происходящим ничуть не меньше, глядя со своей стороны пропасти, его зрачки были темными пятнами горящей нефти на запачканном лице море. – Я совсем не жесток, ты видишь?
- А потом?
Он не слышал собственного голоса, только сердцебиение и морской прибой, плещущийся в его теле.
- А потом, - улыбнулся Гэрри вместе со всеми жившими в нём чертями, беря безвольно лежавшую руку Джонатана и обхватывая поверх неё его член, - я разрешаю тебе кончить. У тебя есть две минуты, приступай.
- Я же говорил тебе, что это возможно, - добавил он позже, ложась рядом и обнимая Джонатана. – Ты должен мне доверять, окей?
- Технически, - ответил тот лениво и сонно, - ты говорил только о вере в человечество.
- О, да, вера в человечество это по моей части.
- Я уже заметил, что ты большой гуманист, - съязвил Джонатан. – Как поживают твои подчиненные?
- Всё, как обычно, считают седые волосы и пьют успокоительное.
- Повезло им на тебя работать.
- Никого нельзя заставить делать то, чего он не хочет на самом деле.
- Если, конечно, не применять угрозы, шантаж и физическое воздействие.
- К тебе никто такого не применяет, - напомнил Гэри. – Это твой выбор.
- Да, - сказал Джонатан, - мой.
Он не мог бы быть расслабленнее, даже если бы валялся где-нибудь на тропическом пляже с коктейлем в руках, глядя на слитый с небом океан, попав в центр бесконечности перехода голубого в лазурный. Но сейчас ему не хотелось никакого мысленного бегства, у него было всё, что нужно, здесь и сейчас. Следы, оставленные на его теле, были похожи на бледно-красные цветы – лучше любых экзотических орхидей и глориоз.
Позже они переместились на кухню, похожую на инсталляцию радикальных современных художников – много металлолома причудливых изогнутых форм, часть из этого оказалась стульями, а нечто, похожее на серебристые пчелиные соты, – обеденным столом. У холодильника был грозный вид концептуального арт-объекта.
- Твоя посуда, наверное, сделана из колючей проволоки, - предположил Джонатан.
- У меня нет посуды, Люси её тоже всю забрала. На тарелках было изображено ритуальное жертвоприношение.
- А на твоей любимой чашке – атомный взрыв?
- Ты мне нравишься, - сказал Гэри внезапно. - Я хочу сказать, мне нравится, как ты на меня реагируешь.
- Ты уже говорил мне это когда-то. Тогда, в первый раз. Помнишь, мы только познакомились, и ты…
- Я помню.
Вдруг обоим стало очень неловко и не по себе, и Гэри, отвернувшись куда-то к окну, принялся изучать звездное небо, барабаня пальцами по импровизированной барной стойке, за которое на диковинно изогнутых полках поблескивали ряды бутылок.
Чтобы развеять вспыхнувшее смущение, Джонатан направился к холодильнику, узнать, водится ли там еда. Он обнаружил пакет с грушами, бутылочку соуса “табаско” и кусок заплесневелого сыра, напоминающего вырытый из земли минерал.
- Это так и должно быть, или он просто тут очень долго лежал? – спросил он, повертев сыр в пальцах.
- Не помню, - ответил Гэри. – Давай съедим его и, если не стошнит, значит, все эта гадость – какое-то изысканное дерьмо, которое долго выращивали в пещере на радость людям.
- Боюсь, от этой радости меня в любом случае стошнит, - предупредил Джонатан, но решил рискнуть, в конце концов, сегодня ему уже доводилось рисковать намного серьёзнее.
Он, поморщившись, влез на неудобный высокий стул, и ноющие болезненные ощущения отозвались во всём теле тягучей сладостью.
Выбравшись из спальни, они не обсуждали ничего, произошедшего там, и вскоре, запивая сыр и груши белым вином, разговаривали, ничем не отличаясь от любой другой обычной пары.
- Ты уже решил, когда вернешься на работу? – спросил Гэри.
- Пока нет, - ответил Джонатан напряженно, ему всё ещё было тяжело обсуждать эту тему.
- Шататься без дела тебе неполезно.
- Я пока не уверен, что готов вернуться. Слишком много неприятных воспоминаний.
- Я уверен, что ты готов вернуться, - произнес Гэри значительно. – А воспоминания никуда не денутся, если от них бегать. Повзрослей, окей?
Слова прозвучали грубовато и обидно, в этот раз Гэри не рассчитал силу давления, и, поняв это, добавил чуть мягче:
- Ты хотел, чтобы я принимал за тебя решения? Вот, я его за тебя принимаю.
- Но подожди…
- Обсуждение закончено, - отрезал Гэри. – Ты всё ещё не понял? Или ты делаешь то, что я тебе говорю, или… Или я не делаю то, что делаю.
- А если ты завтра решишь, что я должен ограбить банк? – спросил Джонатан, чувствуя внутреннее сопротивление, которое предвидел.
- С чего бы я вдруг этого захотел? – удивился Гэри весело. – А вообще мы можем составить договор по всем правилам, где будут регламентироваться такие вещи.
- Договор?!
- Контракт. Некоторые люди так делают. Это довольно удобно, правда, ни хрена не романтично, а мы ведь не хотим убить всю романтику, да? Хотя в этом есть своя романтика: “Мастер расценивает своего раба как ценную собственность, всегда заботясь о его безопасности. Раб служит ему добровольно и свободно…” [6] Поэтика идеальных отношений, ты не находишь?
Джонатан поперхнулся своим напитком и надрывно закашлял, вызвав взрыв громкого хохота.
- Расслабься, я не считаю тебя своим рабом.
- Спасибо, - откликнулся Джонатан едко, - я тебе очень признателен.
- Но лишь потому, что ты к этому пока совершенно не готов, - сказал Гэри, став вдруг очень серьёзным. – А насильно я тебя заставлять не стану.
Джонатан как будто налетел головой на стену, внезапно выросшую на его пути, и спросил недоверчиво:
- Прости, ты что, имеешь в виду цепи, ошейники, намордники и поводки? Всю эту атрибутику из порнофильмов?
- В этих фильмах тебе показывают паршиво разыгранную дешевую клоунаду, мой дорогой, - усмехнулся Гэри. – Там человека хватают, связывают и начинают стегать плеткой, сначала он пытается освободиться, а потом через минуту выстреливает струёй, залепляющей окошко трясущейся камеры, снято, всем спасибо, получите приз Золотого фаллоса. Хотя, если хочешь, можно будет как-нибудь поиграть в беспомощного пленника, оказавшегося в моей власти, и ужасно-ужасно-ужасно сопротивляющегося тому, что я собираюсь с ним сделать. Я не возражаю.
- “Поиграть”, - повторил Джонатан медленно. – Значит, всё это игра?
- Конечно же, это игра, - сказал Гэри и заговорщически понизил голос, словно доверяя страшный секрет, - Только в ней всё по-настоящему. Мы притворяемся в ней самими собой.
У сыра был острый соленый вкус, как у пота, выступающего над губой, у вина – нежный и сладкий, будто поглаживание ударенного места, где уже покраснела кожа, а груши были мягкие, маслянистые, пахучие, столько ощущений сразу, что кружится голова…
Джонатан отставил свой бокал, неуклюже слез со стула и пошел к окну, остановившись у него и глядя в ночь, которой жил сейчас мир, ждавший праздника, кутавшийся в нарядную мишуру цветных огней. Каким далеким это всё сейчас казалось.
- Столько сразу, - произнес он тихо, - столько всего, и оно как будто падает на тебя, все эти открытия… У тебя ведь уже было такое раньше с кем-то?
Гэри ступал легко и неслышно, как кот, но, чтобы почувствовать его приближение, Джонатану не обязательно было его слышать или видеть. Он встал за спиной, как ангел-хранитель или наёмный убийца, и ответил с ноткой подлинного удивления, словно не веря себе:
- Не так, как с тобой.
Они спали этой ночью в одной постели.

Дата добавления: 2015-11-14