Land of a Thousand Dreams

Сон — это малая мистерия смерти, сон есть первое посвящение в смерть.

Плутарх

Джонатан расстегнул рубашку Гэри и помог ему выскользнуть из рукавов.
- Я люблю тебя раздевать, - улыбнулся он нежно, - каждый раз, как разворачиваешь подарок.
- Не знаю, как отнестись к этой метафоре. Оскорбиться или почувствовать себя польщенным?
- Чувствуй себя польщенным, - Джонатан усмехнулся, дотрагиваясь до его плеча, на котором выстроились в ряд следы, похожие на микроскопические коричневые родинки. – Почти ничего не видно…
Склонившись, он поцеловал места проколов, затем открыл коробку латексных перчаток, достал пару и ловко натянул их.
- Что ты ещё любишь? – спросил Гэри, наблюдавший за ним с таким внимательным интересом, будто ждал выступления фокусника.
- Связанное с тобой? – Джонатан отщипнул клочок медицинской ваты из упаковки, смочил её спиртом и протер подставленное ему плечо. – Многое. Всё. Твой запах, ощущения твоего тела. Твоё присутствие. Доставлять тебе удовольствие. То, что ты приносишь его мне. Как ты на меня смотришь, заставляя чувствовать, насколько я тебе принадлежу, когда мы на людях или наедине. Как ты сконцентрирован на мне во время сессий, на моём наслаждении, на моей боли, на мне, как будто я центр мироздания, – он пристально посмотрел ему в лицо, пытаясь донести значение своих слов. – Никогда за всю жизнь в я не чувствовал себя настолько имеющим значение, настолько важным и драгоценным. Никогда не чувствовал такой заботы, такого внимания, - он набрался смелости, - и такой любви.
Гэри застыл на несколько секунд, пронзенный, смятый этим признанием, как тараном, его привычная невозмутимость начала стекать с лица, обнажая изумляющую его самого правду, но продолжалось это недолго.
- Смотри, не возгордись собой, и не считай себя слишком уж особенным, - растянул он рот насмешливо, - ты ведь знаешь, что я быстро сломаю любую гордыню.
- Конечно, Мастер, я это знаю, - склонив голову, произнес Джонатан покорно.
Он не ждал другого ответа на свои откровения, но уже привык отбрасывать слова, доверяя лишь действиям. Ирония, язвительность и показная жесткость его больше не ранили. Это были всего лишь безобидные шипы, коловшие остро, но поверхностно. Он спросил:
- Ты не хочешь расслабиться сначала? Я могу что-то сделать для тебя?
- Не нужно, я вполне расслаблен.
- А чувствуешь себя нормально? Голова не болит?
- Нормально и не болит, - Гэри начал сердиться, заерзав беспокойно на кровати, как много лет назад, когда навещал Джонатана в больнице, он вообще казался помолодевшим за последнее время, даже в его движениях появилось больше мальчишеской энергии. – Знаешь ведь, что я терпеть не могу, когда ты изображаешь из себя доктора.
- Я и есть доктор, - рассмеялся Джонатан.
- Ты понимаешь, что я имею в виду, не зли меня, - Гэри сузил глаза. – Ну же, приступай, наконец! Не заставляй меня ждать.
- Хорошо, сейчас начинаем, - произнес Джонатан умиротворяющим тоном и взял первую иглу.
- Опять те же самые? – спросил Гэри. – От инсулиновых шприцов? Не пора начать использовать те, что потолще?
- Скоро, - пообещал Джонатан. – Мы ведь пока только экспериментируем, я не хочу навредить тебе. Может быть, в следующий раз.
Удерживая Гэри за предплечье, он поднес оставлявшую тончайший волосяной прокол иглу к коже, и, держа вертикально, осторожно воткнул. Гэри вздрогнул, рефлекторно пытаясь вырваться.
- Спокойно, постарайся не двигаться, - пробормотал Джонатан, ухватив его посильнее. – Это только полдела.
- Я стара…
Речь сорвалась на шипение, когда игла, пронзив плоть, вышла снаружи другим концом. Показался микроскопический алый шарик, но всю кровь можно будет вытереть после, пока ждет другая работа, приносящая всё большее наслаждение с каждым разом.
- Вот так, отлично, - проговорил Джонатан довольно, услышав почти беззвучный стон, и потянулся за второй иглой.
Он сделал четыре, параллельных друг другу, “стежка” на плече и вгляделся в побледневшее лицо.
- Ты в порядке?
- Да, всё хорошо, - ответил Гэри, кусая губы и прерывисто дыша, его грудь беспокойно вздымалась и опадала, взор затуманился. – Мы говорили о том, что сегодня будет больше.
- Сначала мы посмотрим, нормально ли всё пойдет сейчас. Если да, то будет больше, я обещаю.
- То есть всё зависит не от того, прикажу ли я тебе? – мелькнувшее удивление было отчужденным, будто этот вопрос уже не волновал, а задан по привычке.
- Всё зависит от реакции твоего организма, - Джонатан успокаивающе погладил его по лежавшим на коленях напряженным рукам внешней стороной своей обтянутой латексом ладони. Затем аккуратно, чтобы не потревожить загнанные в тело иглы, стер ватой выступившие капельки крови. – Постарайся расслабиться, окей? Не делай резких движений.
- Ты говоришь мне это каждый раз! Считаешь, я настолько тупой, что не могу запомнить?!
- Вместо резких движений резкие слова, о, мой суровый Мастер, - доброжелательно улыбаясь, Джонатан присел на пол и прикоснулся губами к его руке, поднимаясь невесомыми, чуть щекочущими, отправляющими по телу волны мурашек сухими поцелуями всё выше к запястью, предплечью, локтю, плечу, развеивая напряжение касаниями. – Я повторяю это не потому, что ты не можешь запомнить, а потому, что наш разум выкидывает иногда странные штуки. Тем более, когда дело касается такого нетрадиционного воздействия… Тем более, когда мы так мало знаем об этом… Тем более, когда доктор так любит своего пациента…
Двигаясь медленно, словно во сне, Гэри остановил его, взял за подбородок и развернул к себе.
- Хочешь трахнуть меня? – его взгляд расчистился, отполированный начавшимся эндорфиновым выплеском, глаза засияли, вновь приобретя остроту стального крюка, подцепляющего изнутри, обжигающего расплавленным темным металлом. – Хочешь трахнуть меня сейчас?
Солгать всё равно бы не получилось.
- Я хочу трахнуть тебя всегда, - Джонатан как будто бросил ему обвинение. – А иногда я хочу съесть тебя живьем. Но мы будем делать только, только то, что пожелаешь делать ты, потому что, как поёт твоя любимая группа “Do what you want 'cause it's your own sky”. [16] Всё это – твоё небо, а я то – чем ты пожелаешь меня в нём видеть. Не напомнишь, как там дальше?
- Что “дальше”? – Гэри нервно сглотнул, глядя на него, как загипнотизированный.
- О чем ещё поётся в этой песне?
Не спрашивая, зачем это потребовалось, не раздумывая ни мгновения, Гэри тихо напел:
- This is the land of a thousand words
But it seems so few are worth the breath to say
Except I'll be looking after my own world
And you just keep on saving the day…
В тихой, отрезанной от остальной вселенной комнате, где были свои правила и своё небо, эхо мелодии запуталось в пространстве и отразилось от стен.
- Прекрасно, - произнес Джонатан, радостно сияя и поднимаясь на ноги. – Твой язык не заплетается, значит, всё в порядке и можем отправлять тебя путешествовать дальше. Что скажешь насчет ещё четырех?
- А сколько можно всего? – спросил Гэри с азартным интересом первооткрывателя.
- Мировой рекорд тысяча двести игл, но это были не совсем те иглы, совсем в других местах, и нам, конечно, такого экстрима не нужно, - Джонатан протер спиртом его второе плечо.
- Не нужно, - повторил Гэри, на его губах расцветала ясная полуденная улыбка, лучики морщинок в уголках глаз сделали взгляд теплым, словно отражение солнца. – Ещё четыре это будет просто отлично.
- Рад, что ты одобряешь, - усмехнулся Джонатан. – Тебе уже хорошо?
- Уже хорошо.
- Голова не кружится?
- Моя голова чувствует себя замечательно, - заверил его Гэри, больше не ощутивший ни укола, ни того, как игла нанизалась на плоть и выскочила наружу. – Как будто выпил, но нет этой гадкой мути и тяжести. Или принял что-нибудь, и всё стало… очищенное от примесей. Такое, будто пыльное окно вымыли. Вокруг или в голове, - он хохотнул. - Чеканный мир с тобой и мной в главных ролях. И это хорошо. Правда же, хорошо?
- Сейчас будет ещё лучше, - Джонатан взял следующую иглу.
- Поверю тебе на слово, мой дорогой доктор, - Гэри произнес это лишь с тенью тени насмешки, не стремясь обидеть. – Ты ведь отправишься потом вслед за мной?
- Конечно, - сказал Джонатан. – И я уверен, что наши пути снова пересекутся, они постоянно пересекаются, где бы мы ни очутились, - он сделал новый прокол, действуя с каждым разом всё увереннее и быстрее. – Ты заметил, что мы всегда встречаемся с тобой, Мастер? Как ты думаешь, почему?
- Потому что… потому что… - Гэри запнулся, говорить ему становилось трудно, его сознание “уплывало”, он вдруг показался таким маленьким, доверчивым и уязвимым, что захотелось поднять его на ладонь, положить, устроив поудобнее, и приласкать. – Черт, я не знаю, почему… Или знал, но забыл…
С трудом дождавшись восьмой иглы, он взобрался на кровать и с помощью Джонатана откинулся на подушки.
- Кайф! – выдохнул он хрипло, зрачки в его полуприкрытых глазах расширились, сделав их черными. – Такой покой… Спасибо…
Его разгладившееся лицо вновь порозовело, дыхание стало глубоким, размеренным – легкий бег стрелок идеально отлаженного часового механизма, музыка прилива ничем не растревоженного моря, наигрывающего берегу свои песни.
Он закрыл глаза и отправился в путь.
Джонатан посмотрел на него с любовью и восхищением.
- Хороший Мастер, - прошептал он, целуя его в лоб, - мой Мастер…
Он не услышал ответа на свой вопрос, но это было неважно.
Тот был уже известен ему самому.
Сегодня он выбрал себе десять игл, чтобы оказаться чуть дальше.
Он посмотрел на человека, чье сознание вытеснилось за пределы тела, и улыбнулся, погладив его взглядом.
- Просто в конечном итоге, - сказал он весело, - я всегда бегу быстрее тебя.

Like a pill
Like a pill these dreams
Like a pill
Kill almost everything

Минута, две, четыре, дважды по четыре, хорошее число, удобное, небанальное, ритмика приговора, ритмика последних фрикций перед оргазмом, четыре стадии просветления в буддизме, на какую из них мы взберемся по небесной лестнице, на какой сейчас ты, стоящий в центре Последних вещей, куда ты повернешь – смерть, Страшный суд, Рай или Ад, мне кажется, я начал догадываться о выборе путей, ведущих нас туда, за пределы, он кажется ограниченным для человеческого разума, слишком слабого, чтобы увидеть стоящую за этим бедным выбором бесконечность всех реальностей каждого из миров и намного больше… Человек не видит.
Всё иначе для разума нечеловеческого.
Время распрямляется, разворачивается пружиной, вот он – клубок, разматывающийся из единой стянутой в пространстве мысли точки, возвращается к исходному кругу. Круг, точка, ловушка для времени – что это, прочитанное когда-то в книге, сон или обрывки забытого разговора?
- Стану, дорогой Алекс, стану! Кстати, у Исаака была прелестная кошка, только…
Кошка.
Кошка жива и мертва одновременно. Кошка существует в двух реальностях.
Он сам – тоже.
Всё меняется очень медленно и очень быстро, словно он видит, как Земля проворачивается вокруг своей оси, как обращаются вокруг Солнца остальные планеты системы, как двигаются все небесные тела других галактик.
И неожиданно ему становится ясно: Время не просто пребывает в непрерывном движении. Оно идет потоком сквозь него.
Сквозь него-Другого, него-Истинного.
Нужно потянуться дальше, чтобы начать соединяться.
Восемь игл достаточно для достижения эйфории, но недостаточно для достижения большего.
Но сейчас нужно подождать немного, дать нервной системе возможность подчиниться его желаниям.
Он видит изображение своего организма, как наяву. Второе сердце вырастает у него в груди, будто распускается бутон, туго скрученные лепестки распахиваются всё больше и больше, ток крови ускоряется с каждым биением. Сколько силы, сколько энергии…
- “Чего ещё у него по два?” – посмеивается он, передразнивая кого-то.
Он – здесь и сейчас. Он – сейчас и не здесь. Не забавно ли? Его тело смеется, пока он поворачивается лицом к другому миру в себе, поначалу тот создан из сложной структурной формулы природного опиата (NH2-Tyr-Gly-Gly-Phe-Met-Thr-Ser-Glu-Lys-Ser-Gln-Thr-Pro-Leu-Val-Thr-Leu-Phe-Lys-Asn-Ala-Ile-Ile-Lys-Asn-Ala-His-Lys-Lys-Gly-Gln-COOH), но это как раз таки просто и лишь поначалу.
Девятая точка на груди.
Он протыкает свою плоть иглой между сердцами.
В его сознании – вспышка, сливающая между собой смерть и жизнь.
Это уже происходило с ним.
- Недавно, - говорит он, сдувая пепел с ладони.
Новые глаза и видят по-новому.
Эта планета кажется такой маленькой, если смотреть из космоса. Но всё на свете кажется маленьким, если смотреть сверху. Он не знает, научится ли теперь когда-нибудь смотреть на вещи и существа иначе.
Сверху, сверху, сверху, последний, почти всемогущий…
Пушистый голубой шарик в тонкой мантии загрязненной промышленной революцией атмосферы хочется спрятать в кармане. Хочется защищать. Это будет правильно. И весело. Чудесный парк аттракционов, фантастика! Его улыбка становится умиленной. Какой уютный мирок. В нём получится отдохнуть и развеяться.
“Здесь” отменяется, как координаты стертой из мироздания горящей планеты, обреченной на повторение событий до скончания веков, как заезженная пластинка с царапиной, о которую спотыкается игла.
Остается только “сейчас” - момент абсолютного времени, избавленный от боли.
- Господи, как хорошо, - шепчет человек, его руки немного дрожат.
С этим нужно справиться, осталось совсем немного.
“- Спеши, спеши, - говорила птица, - ведь людям
Труднее всего, когда жизнь реальна.
Прошедшее, как и будущее,
Ненаставшее и наставшее,
Всегда ведут к настоящему”. [17]
- Где мы? – спрашивает красивая темнокожая девушка с детским любопытством. – Нет, извини. Мне нужно привыкнуть к совершенно новому языку. Когда мы?
Он вспоминает её имя, которое знал всегда.
В мире, который он оставляет за спиной, её зовут иначе, но разве имя имеет какое-то значение? Даже в цифрах больше смысла.
Десять.
Сейчас ему нравится – десять.
- Где мы? Нет, извини. Мне нужно привыкнуть к совершенно новому языку. Когда мы?
Как жаль, что ей нельзя ответить правду, да она бы и не поняла, он бы и сам не понял, если бы не узнал этого, наконец.
Мы – всегда.
Улюлюкающие ведьмы проносятся перед ним, как на шабаше, и он смеется, смеется, возвращаясь к себе.
Дрожь в пальцах прошла. Так и должно быть, для него вообще нет ничего невозможного, он останавливается лишь потому, что сдерживает себя сам, а не потому, что кто-то может его остановить.
Тех, кто мог, не осталось.
Эта мысль страшна, болезненна и входит ржавым гвоздем в сердца, нанизывая их на острие вины, заставляя кровоточить. Эта мысль чудовищна, она производит внутри ад, где у каждого дьявола – его собственное лицо.
Больше всего потому, что эта мысль… освобождает.
Он чувствует бьющийся в нём самом пульс вселенной, пока лишь его отголосок, но ощущение невероятные, за пределами возможностей человеческого существа, и ему хочется больше, однажды, когда-нибудь он сделает ещё один шаг…
Десятая точка у самого основания члена.
Это будет больно даже с ощущением нечеловеческого тела, способного вынести так много, что даже вакуум не убивает его мгновенно и тысяча рентген радиоактивного излучения не уничтожат его до конца без возможности регенерации.
Это будет больно.
Он слышит сплетенную из мириадов голосов песнь Космоса и собственное рваное дыхание и вгоняет последнюю иглу.

Like a drop in the ocean
Life's a drop in the ocean
Like a pill it's all the same

Accept the pain, for all who ever tried
For all who tried

Укусы новых, более толстых игл ощущались иначе: они входили труднее, относительно легко прокалывали кожу, но лежащие глубже ткани пропарывали с натугой, как кончик лезвия не самого острого ножа.
Эффект от их воздействия замедлился, но, наступая, становился мощнее и глубже, будто ты идешь по кажущемуся крепким льду, а потом он вдруг ломается с треском выстрела, и ты проваливаешься в полынью мгновенно, сражаешься там с вымораживающей до костей водой всего несколько секунд, а прорубь уже затянулась слюдяной пленкой, сквозь которую видишь последний в своей жизни солнечный свет.
Гэри разглядывал его манипуляции со смесью ужаса, отвращения и восторга.
- До сих пор не понимаю, как ты ухитряешься так спокойно втыкать в себя иголки, - признался он.
- Я же врач, - Джонатан, давя болезненный стон, улыбнулся неровно, но был искренне позабавлен, - уколы не пугают меня. И потом я делаю это ради нас.
- Ты не передумал?
- Нет, - он оскалил зубы от напряжения, выводя иглу на поверхность кожи бедра, из тонкого железного желобка на конце вытекло немного крови, - я хочу это сделать.
Идея ошейника так и не смогла его захватить. Носить это украшение прилюдно невозможно, снимать, затем надевать снова – в этом было что-то от непостоянства, как будто он не принадлежал своему Мастеру всё время, а стремился сбежать от него, едва заканчивались их встречи.
Четвертая игла вошла рядом с предыдущей, и Джонатан задышал часто-часто, голова стремительно закружилась, и Гэри, бережно поддерживая, усадил его в кресло, где он и обмяк, пытаясь расслабиться. Ему вдруг стало жарко. Можно было бы попросить открыть окно, чтобы обдувал свежий весенний ветер, но он был полностью обнажен, значит, без одежды быстро замерзнет, может начаться озноб, а это совсем ни к чему сейчас, на дрожь будет уходить слишком много энергии.
- Я посижу немного, и мы начнем, - пробормотал он.
- Не волнуйся, я никуда не тороплюсь, - сказал его Мастер и впервые сделал немыслимое ранее, опустившись перед ним на колени.
- Что ты делаешь? – поразился Джонатан, несмотря на головокружение и слабость.
- Тебе сейчас потребуется максимум приятных ощущений, - подмигнул тот, разводя его ноги, - я позабочусь о тебе.
Вначале его рот показался болезненно горячим, обжигающим, но прикосновения сквозь призму обострившегося, выкристаллизовавшегося восприятия были восхитительны, особенно сочетание сжатых плотным кольцом вокруг члена губ и скользящего языка, порхающего по коже, её покалывало от взвившейся до пика чувствительности. Но самым удивительным было другое: Мастер, склонившийся перед ним, ласкающий его так, будто всё в нём сконцентрировано, собрано на том, что он делает, и его единственное желание – принести наслаждение, кончик его языка дразнит так немилосердно, заставляя терять остатки разума, это почти невозможно выносить, слишком много, слишком сильно, слишком хорошо…
Джонатан громко застонал, стискивая кулаки. Вместо расслабления он сжался, напрягаясь, как зверь перед прыжком.
- Я не могу сдерживаться сейчас!!! – вскрикнул он, теряя остатки контроля над собой. - Не смогу остановиться! Прикажи мне!
Гэри оторвался от него, поднял голову и посмотрел в глаза.
- Не останавливайся, - сказал он, его раскрасневшиеся губы немного припухли, рука чуть ослабла, сжимая член Джонатана у основания. – Ещё пару секунд, я хочу, чтобы ты кончил мне в рот.
После этого потребовался всего один медленный влажный поцелуй, и какой-то спазм сотряс тело, исторгая дикий нутряной крик.
- ГосподиГосподиГосподи!!!
Используя иглы, они никогда не занимались сексом, даже не ласкали друг друга.
В следующий раз твой черед, подумал Джонатан почти мстительно, когда к нему вернулась способность соображать. Ему хотелось, чтобы Гэри так же потерял себя от его прикосновений, и, быть может, впервые просил и умолял сам, тоже превратившись во что-то вроде нагретого комка ваты.
- Мне же нельзя делать резких движений, - пожаловался он.
- Это была твоя благодарность? – хмыкнул Гэри, вставая.
- Я сам сейчас воплощенная благодарность… Спасибо, Мастер. Я никогда ещё такого не…
Расслабление, разлившееся по телу, вдруг затопило целиком, и даже язык во рту сделался тяжелым, лишив способности говорить. Он промычал что-то невнятное, хлопая ресницами, и Гэри рассмеялся.
- Ладно, я тебя прощаю, - сказал он. – Ты готов?
- Да, наверное. Уже можно, - ответил Джонатан, пытаясь сфокусироваться. – Помоги мне дойти, пожалуйста.
Гэри поднял его с кресла и повел из спальни в их комнату-кокон, усадил там на скамью, к которой крепились ремни. Прислонив его спиной к стене, он зафиксировал его ногу, затянув так туго, что Джонатан тихонько взвыл.
- Терпи, - велел ему Гэри. – И не дави крики. Ты часто до сих пор это делаешь. Не “глотай” боль, ты же знаешь, что, если не сопротивляешься, она становится только лучше. Сдерживаешь, и она начинает бродить хаотично и всё портит.
- Хорошо, - Джонатан кивнул с рассеянным видом, прислушиваясь к онемению в стопе, - прости.
- Сейчас не за что.
- Нужно ещё подождать, пока она полностью не уляжется.
- Подождем, - согласился Гэри, - взгляни пока, - он достал из кармана брюк сложенный вчетверо лист бумаги с изображением. – Как тебе нравится?
- Ты рисовал под копирку?
- Нет, сам от руки, - похвастался Гэри, - Просто смотрел на своё кольцо, решил потренироваться, и вот результат, да какой отменный! Похоже, не в тебе одном дремал художник.
- Здорово! – восхитился Джонатан, боль постепенно унималась. – Интересно, сколько ещё в тебе и во мне нераскрытых талантов?
- Они раскрываются постепенно от наших… путешествий.
- О, да!
Они улыбнулись друг другу, как заговорщики, знакомые тысячу лет.
- Ты сейчас будешь рисовать набело? – спросил Джонатан.
- Ты что, с ума сошел? Нет, конечно, сначала нужно сделать набросок, этим и займусь.
Он присел на корточки у низкого столика, где стояла баночка специальной краски и лежала тонкая кисточка.
- Как же жаль, что нельзя это сделать раскаленным железом, - вздохнул Джонатан. – Тогда бы оно никогда не сошло.
- Это тоже будет держаться долго, - Гэри склонился к его бедру и протер кожу антисептиком ниже того места, где были воткнуты иголки. – Прижигание слишком сложно сделать, в знаке много незамкнутых линий.
- И всё равно мне жалко. Выжженное металлом клеймо почти не выцветает, а это поблекнет уже лет через пять.
- Может быть, лет через пять ты уже его не захочешь. – Гэри взялся за краску.
- Я буду хотеть его, как и быть с тобой, всегда, - заявил Джонатан решительно и страстно, но внезапно начал хохотать, когда кожи коснулась кисточка. – Щекотно!
- Если хочешь быть со мной всегда, должен выдержать щекотку.
- Ай, не смейся надо мной, от этого ещё щекотнее! – Джонатан невольно попытался дернуть ногой, но ремень держал его крепко. - Понимаешь, обострены-то всё ощущения.
- Не шевелись! – прикрикнул Гэри. – А то рисунок выйдет неровным. И прекрати хихикать.
- Не могу! Я всегда боялся щекотки, не выношу её.
- Хм, клеймение он выдержать готов, а поглаживание кисточкой – нет. Что за идиот?
- Прекраснодушный, - подсказал Джонатан, хихикая пуще прежнего, легкая эйфория уже охватила его, болезненные ощущения от игл под кожей и перетянувшего ногу ремня почти прошли. Щекочущие волоски остались где-то на задворках мозга, вспомнишь о них, начнешь смеяться, как слабоумный, не вспомнишь, можно сохранять торжественно-возвышенный вид. Он представил свое лицо романтически серьёзным и поперхнулся новым смешком. Нет, нельзя смеяться, они готовятся совершить сейчас что-то величественное и немного ужасное, следует придать физиономии нужное выражение, но в голове лопаются пузырьки от шампанского, и это отвлекает. Он чувствовал такую легкость, что ему показалось, не будь он привязан, взлетел бы под потолок.
Гэри, наконец, закончил рисунок.
- Все идеально, - произнес он удовлетворенно. – Ну, что же, приступим к основному блюду. Послушай, эта штука, - он указал на стоявшую на столике склянку, - наверняка жутко воняет.
- Ага, воняет, кроме того, если ею надышаться, то будут раздражены слизистые верхних дыхательных путей, здесь же высокая концентрация, больше тридцати процентов, иначе не получится ожога, и да, запах отвратительный, её можно использовать вместо нашатыря, - затараторил Джонатан, не поспевая сам за собой, он мог говорить и думать теперь так же быстро, как и Доктор, они вместе торопились упасть в нору, а некоторые из них бывают очень глубокими, вот, например, однажды на одной невозможной планете, болтающейся около черной дыры вопреки всем законам физики, была такая бездонная яма, то есть дно-то у неё имелось, но очень-очень далеко, так далеко, что, разумеется, в неё сразу же захотелось прыгнуть, тем более, в непроглядной, дышащей мраком зловещей глубине затаилось что-то безумно страшное, а значит, потрясающе интересное, кстати, оранжевый цвет ему к лицу.
- Я имею в виду скафандр, - уточнил он, но Гэри его почему-то всё равно не понял и посмотрел как-то странно, и тревожно поинтересовался, как он себя чувствует. – Веееееликолепно!
Но тот, по всей видимости, не поверил и пощупал его пульс.
- Слишком частый, - нахмурился он.
- Это потому, что у меня два сердца, - пояснил Джонатан, удивившись, почему для Мастера это не очевидно, ведь и у него самого так устроен организм. Мастер, конечно, в основном феерически глуп, несмотря на всю свою гениальность (и гениально загоняешь сам себя в ловушки), но ведь не до такой же степени. – Или до такой?
- Лучше бы вместо двух сердец у тебя был один мозг, - сообщил Мастер со своей обычной бесящей снисходительной интонацией. – Ты под кайфом, и ничего не соображаешь. У тебя сейчас приступ тахикардии случится. Нужно всё отменить, сделаем в другой раз.
- Ничего у меня не случится, я в полном порядке! – воскликнул Джонатан. – Это одна из возможных временных реакций, она быстро пройдет.
- Откуда ты знаешь?
- У меня было так однажды.
- Когда?
- Я экспериментировал без тебя, - сознался Джонатан. – На той неделе, когда ты был в Японии.
- Вот как? Очень мило, - Гэри вернулся к холодному режущему тону. – Может, ты без меня ещё что-то делал? Подставлял, например, свою тощую задницу под чью-то плетку, пока твой хозяин в отлучке? Ползал перед кем-то ещё на четвереньках, услужливо предлагая все свои дырки?!
Приступы внезапного раздражения участились у него за последнее время.
- Как тебе это в голову пришло?! – Джонатан вскочил бы сейчас с места, будь он свободен, только летать ему уже не хотелось. - Мне никто не нужен, кроме тебя.
- Ну, я не знаю, а вдруг тебе приспичило, и ты не счел нужным отказывать себе в удовольствии. И потом голод – тяжкое испытание, не каждый потянет. Можно вытерпеть только из преданности к своему господину. А ты, между нами, как был паршивым рабом, так им и остался.
Слова хлестнули пощечиной, уязвляя по-настоящему.
- Я собираюсь поставить на своём теле клеймо с твоим именем, - сказал Джонатан глухо. – Знак того, что я твоя собственность. Если это не доказательство моей преданности тебе, то я не знаю, что ещё сделать. Если знаешь ты, то скажи мне. Потому что я на всё готов.
Гэри сверлил его тяжелым взглядом, потом отвел глаза и с силой потер лоб, переместил руку на затылок, ожесточенно массируя и морща нос, будто учуял дурной запах. У него определенно снова начала болеть голова.
- Ладно, забыли, - бросил он. – Но я запрещаю тебе это делать без меня, слышишь? Никаких игл, ничего. Это приказ.
- Да, Мастер, я никогда больше этого без тебя не сделаю. Поверь мне.
- Я верю, - сказал Гэри мягче. – Как твое сердце?
- Всё нормализовалось.
- А как твое второе сердце? – неприкрытый смешок.
Джонатан смущенно улыбнулся:
- Извини, меня иногда как будто бросает куда-то. Вон из себя.
На перекресток между реальностью и видениями, граница между которыми истончается всё сильнее, как ветшающая ткань.
Он гадал, случается ли с Гэри такое, но лицо того было непроницаемо невозмутимым.
- Окей, раз ты в порядке, тогда я начинаю.
- Ты не передумал? – спросил Джонатан взволнованно. – Потому что я хочу этого, очень хочу.
- Я тоже, - ответил Гэри, откупоривая склянку с ледяной кислотой. – Фу! Ну, и запах!
Терпи, подумал Джонатан, я же терплю ради тебя, даже когда действительно тяжело.
Он попытался подготовиться к тому, что его ждало, но оказалось, что это невозможно.
Кислота обожгла кожу, и сначала воздух выжало из легких.
А через секунду, утопая в боли, он закричал так сильно, громко и открыто, как не кричал ещё никогда.
Он раскололся, и этот пронзительный агонизирующий вопль вышел у него изнутри.
Мастер улыбнулся, зажмурившись от удовольствия.
Потом он взял иглу и начал выцарапывать на коже символ своего имени, думая о том, что оно означает “Ты будешь мне подчиняться”. Летящие линии знака набухали кровяными каплями, похожими на гранатовые зерна.
Крики, которые он слышал, продолжились.
Они были прекрасны и заглушали барабанный бой, как ничто иное.
Хороший Доктор.

Overkill, overkill it seems
Overkill, feeding off all extremes
Loyalty through emotion
Cruelty kills devotion

Accept the pain, for all who ever tried
Accept the pain, as all our fears subside

Они играют в шахматы.
Белые, на самом деле, прозрачны, хрупкие хрустальные фигурки переливаются яркими золотистыми бликами электрического света. Черные сделаны из оникса, они выглядят плотными, цельными, их грозовой матовый блеск приглушен, как у зрачков в сощуренных глазах. Черные – всегда смотрят из засады, всегда настороже.
- Шах и мат, - говорит Мастер, перемещая своего слона.
- Смело, - усмехается Доктор. - Ты забегаешь вперед, как и обычно.
- О, в этот раз ненадолго, совсем ненадолго, - произносит Мастер нараспев. – Одну победу я уже одержал, а именно она определяет весь расклад, верно?
Доктор молчит, сосредоточенно вглядываясь в доску. Эта партия ещё не проиграна. Во всяком случае, он будет надеяться до конца. Он поступает так всегда, и это его ещё ни разу не подводило. Вирус оптимизма в нём неистребим, поэтому он так легко заражает им других.
Мастер как будто слышит его мысли, поэтому говорит небрежно:
- Мои люди охотятся за твоей маленькой мисс Джонс и скоро поймают её. Когда это произойдет, ты захочешь увидеться с ней в последний раз перед смертью? Убить её сразу или дать вам возможность попрощаться? Я не знаю, что из этого милосерднее, никогда толком не понимал таких вещей, - похоже, что это правда, в которой он признается даже без похвальбы. - Может быть, ты мне подскажешь?
- Ты не посмеешь, - говорит Доктор. Он почти уверен, что в этот раз Мастер посмеет.
Тот смеётся:
- Делай свой ход, Тета. Правда, это уже ничего не решает.
Решает, Кощей, решает.
Я иду по шатающемуся веревочному мосту, протянутому над пропастью твоих глаз сумасшедшего, и сейчас важна каждая деталь.
Доктор проигрывает партию, и Мастер торжествует, приходя в редчайшее, даже по меркам его нынешнего затяжного триумфа, расположение духа. Он кажется таким счастливым, что этим невольно хочется любоваться.
Подперев щеку кулаком, Доктор смотрит на его сияющее лицо. Он уже знает: когда Мастер доволен и отвлеченно расслаблен, его телепатический контроль над “Архангелом” немного ослабевает, и проникнуть в сеть становится чуточку проще, это уже не прогулка по начиненному осколочными бомбами полю, а всего лишь передвижение по-пластунски в грязи среди колючей проволоки, ползком-ползком, медленно-медленно, но всё равно – вперед.
- Хочешь кофе? – спрашивает Мастер благодушно. – Мать твоей подружки варит его отлично, правда, я никогда этого не показываю, нечего баловать слуг хорошим отношением, они от этого наглеют, и тогда приходится заставлять их расплачиваться. И ты, наверное, голоден, Доктор? Чего бы тебе хотелось? Скажи, я всё устрою, считай меня на сегодня своим сказочным джинном-исполнителем желаний.
- Благодарю, я ничего не хочу, - лжет Доктор.
Но Мастер отмахивается от его слов, и вскоре появляется Франсин, несущая поднос с кофейником, чашками и печеньем. Она распахивает рот от изумления и ужаса, когда замечает вновь молодого Доктора, сидящего с Мастером за шахматной доской. Доктор пристыжено отворачивается к окну, там сгущается ночь. Звезды кажутся сейчас такими далекими, будто нарисованными на вуали неба, и немного трудно поверить, что они настоящие, и он видел многие из них на расстоянии вытянутой руки.
- О, шоколадное! – радуется Мастер печенью. – Отлично, ты ведь всегда любил шоколад, Доктор, я помню. Как и многие другие твои привычки. Вспоминаю один случай, как мы с тобой отправились на свалку в Мертвую зону. Я пошел с тобой, чтобы посмеяться, пока ты рылся там, как крот, среди мусора только потому, что кто-то в Академии сболтнул, будто там захоронена древняя Дробилка Рассилона для нано-спэнов. А тебе как раз приспичило сделать временную ловушку, захватывающую одну секунду, - Мастер поворачивает голову к матери Марты и, широко улыбаясь, сообщает, - Он всегда был готов копаться в мусоре и грязи, отсюда и его любовь к людям и одной большой свалке под названием Земля. Вы свободны, милочка.
Франсин безмолвно уходит, держа спину настолько прямой, как бывает только у по-настоящему раздавленных людей.
- К чему это представление? – спрашивает Доктор устало. – Чтобы ранить меня посильнее?
Глупо спрашивать, когда ответ так очевиден.
- Не только тебя, ей тоже досталось, - отвечает лоснящийся довольством Мастер, придвигая к нему чашку с ароматным напитком. – Выпей, тебе будет полезно. И поешь, ты так исхудал, смотреть противно.
Он смотрит на Доктора всё время, не отрываясь. Жевать под гарпуном его взгляда невозможно, подавишься. Ещё хуже – знать, что делишь трапезу с врагом.
Доктор отрицательно качает головой.
- Пей, я сказал, - в голосе Мастера появляются опасные нотки. – Ты ведь знаешь, что бывает, когда ты плохо меня слушаешься. Страдают другие.
Доктор делает глоток, крепкий черный кофе бодряще горчит во рту, греет горло, но голод от него становится ещё сильнее. Несколько облитых шоколадной глазурью кругляшков на блюдце пахнут, как целый кондитерский завод. Ох, Рассилон, очутиться бы на таком сейчас! Рот предательски наполняется слюной, Доктор сглатывает её и заставляет желудок угомониться.
Мастер, конечно же, замечает все его страдания, со вкусным хрустом отламывает кусок печенья, кладет его себе в руку и протягивает прямо Доктору под нос.
- Съешь, - говорит он соблазнительно, - от одного кусочка ничего не случится.
Голова кружится, крошки на ладони кажутся огромными, как валуны.
- Я же вижу, как тебе хочется, - продолжает Мастер, словно нашептывает колдовской наговор, - Представляю, как упал сейчас у тебя сахар в крови. Ты чувствуешь ужасную слабость, эту мерзкую подсасывающую дурноту, комок в горле, холод в конечностях, взбирающийся по позвонкам озноб… Твои мысли спутываются, стены вокруг перекашиваются, предметы начинают двигаться… Боги, как ты побледнел! Мой бедный Доктор, я знаю, как тебе сейчас трудно, каким бессильным ты себя ощущаешь, знаю и хочу помочь… Это всего лишь крошечный кусочек с моей руки, открой рот, Тета, будь послушным, это не требует никаких усилий, просто сделай то, что ты тоже хочешь, сделай это для своего Мастера, это ведь не вселенная, её я проглочу сам, это просто то, что утолит голод, и у него… такой… сладкий… вкус …
Сердца тяжело бухают в груди, шум крови в ушах грохочет бушующим водопадом.
- В этой регенерации ты чудовище, - говорит Доктор, глядя Мастеру в глаза.
- Я знаю, - отвечает тот почему-то с легкой грустью, а потом добавляет без перехода, - Я скучал по тебе. А ты?
Вот он, его настоящий гипноз. В нём нет притворства. Одна бесконечная уязвимость под маской вечной игры.
- Нет, - отвечает Доктор и слизывает печенье с его ладони.
Мастер вытирает оставленную им дорожку слюны о его волосы, ласково гладит по голове.
- Хороший Доктор, - шепчет он, - хороший…
В его взгляде сытое ненадолго безумие.
Когда он тушит лампы, комнату заливает сочащимся из окна сумеречным серебром. Но это не настоящая луна, а ложная. Параселена, преломление света сквозь ледяные кристаллы в белесых перисто-слоистых облаках. Волосы Мастера кажутся седыми, как у профессора Йаны, и Доктор пытается представить, что они жили долго-долго и состарились вместе, и никого не убивали, и никто не умер, а потом, когда к ним придёт последняя смерть, у неё будет не злое лицо.
Лунное гало окрашено в два цвета – красноватый и синий, человеческий глаз не может различить в серебристом сиянии того, что видит сейчас Доктор.
Мастер приближается к окну, встает рядом и смотрит на красно-синюю ненастоящую луну вместе с ним, и Доктор думает, что это стоит всего.

Like a pill
Like a pill these dreams
Like a pill
It's all the same, it's all the same

Accept the pain, for all who ever tried
Accept the pain, as spirits purify

Когда он открыл глаза, на улице по-прежнему было темно.
Из открытого окна хмельно улыбалась распевавшая птичьи песенки поздняя весна в цветочном венке.
Все ещё ночь.
Странно. Сколько же времени прошло? Неужели всего пара часов? Обычно их путешествия длились гораздо дольше.
Думать сейчас было – как катить в гору камни, скрежещущие по кожуре сопротивляющейся дороги. В голове – мучнистый непроглядный дым, съевший линию горизонта, разделяющего измерения. Громогласные, выпуклые образы недавних видений застили контуры реального мира, всё путалось и переплеталось, одеревеневшая рука с негнущимися пальцами ещё помнила, как была только что подвижной, ощущала скользкую гладкость хрустальных шахматных фигурок. Под веками, как стайки рыб, плыли знакомые лица, кофейная горчинка застряла в горле.
Тело казалось отстраненным, чужим. Чтобы вернуться в него по-настоящему, нужно вначале избавиться от игл.
Он пошевелил кистью, восстанавливая кровообращение, и, не поднимаясь с постели, нашарил на прикроватном столике очки, надел их, стряхивая последние крупинки другого мира с ресниц, и перевел взгляд к окну. Небо ясное, как сапфир на просвет, в крупных отполированных звездах. Ему кажется, или луна действительно изменилась? Когда он шагнул за дверь, ведущую во вселенную Доктора, над городом ещё не нависал полный тяжелый шар, в котором почудилось что-то недоброе, вгоняющее в сердце шип беспокойства.
Он посмотрел на человека рядом.
Гэри лежал с закрытыми глазами и плотно сомкнутым, будто в скорбной гримасе, ртом. С лица стерлись краски, морщинки проступили на бледной коже, как заломы на скомканной бумаге.
Джонатану это зрелище не понравилось. Он прислушался к его дыханию – поверхностному, заторможенному, почти не колеблющему воздух.
Нужно разбудить его и избавить от иголок как можно скорее. Но начинал он всегда с себя, чтобы хорошо чувствовать собственные руки и действовать уверенно. Себе, если что, он не боялся причинить вред.
Вскочить сразу на ноги было чревато сильнейшим головокружением, поэтому он остался лежать, слегка приподнявшись в изголовье, надел заранее приготовленную пару перчаток, откинул одеяло и увидел, наконец, места проколов на своей груди.
Шок разбудил мозговую активность, а с ней и нервные окончания. Ещё не осознавая боль до конца, он вскрикнул от её предчувствия.
Кожа вокруг пронзенных иглами участков побагровела, контрастируя с белизной в других местах, вспучилась, запеклась кровяными сгустками, зазмеилась паутиной лопнувших сосудов. Набухая, она изогнула иглы, это значит, что вынимать их теперь будет мучительно, это значит…
Он окаменел, когда его озарило пониманием.
Прошло вовсе не несколько часов, а несколько суток!
Похолодев от ужаса, он повернулся к Гэри, тот не двигался и едва дышал. Будто стесанные черты бесчувственного лица казались не умиротворенными, как у сладко спящего, а несли на себе отпечаток коматозного оцепенения.
Медленно выдохнув, чтобы успокоиться, Джонатан торопливо начал вытаскивать из себя иголки. Каждая из них казалась раскаленной, выходя с острой пульсирующей болью, заставлявшей выть. Растрескавшаяся кожа на губах увлажнилась чем-то, он автоматически слизал кровь, не чувствуя её привкуса. Когда он вытянул последнюю иглу, его лицо было мокрым от слез.
Он сел на постели, и все отложенные ощущения разом навалились на него, хороня под горной лавиной. В нос ударил едкий аммиачный запах мочи. Корчащийся желудок скрутило тошнотой, и его чуть не вырвало. Голова на затекшей шее казалась чугунной, в ней что-то гремело при каждом движении, виски сдавило до слепых пятен в глазах. Сухость во рту и глотке была такая, как будто слизистую присыпали песком. Хуже всего было то, что у него дергались в пляске святого Витта руки, и он не мог унять дрожь.
Охваченный плохим предчувствием, он принялся расталкивать своего неподвижно лежащего Мастера.
- Очнись! Очнись! Просыпайся!
Гэри неслышно застонал, но не пошевелился и не открыл глаз.
Джонатан схватил со столика флакон нашатырного спирта и открутил крышку, но никак не получалось вытащить пробку – руки его не слушались. Он вцепился в неё, выкручивая зубами, и резкая вонь из стеклянного горлышка просочилась в ноздри, вызвав новую атаку дурноты, и кислота забурлила по пищеводу, но он справился с собой громадным усилием, пропитал нашатырем вату и замахал ею у бескровного лица Гэри.
Ничего. Тот по-прежнему лежал в ступоре.
- Очнись! – заорал Джонатан, тряся его всех сил за голову, чтобы не растревожить иглы в теле. - Ну же, давай!
Замахнувшись, он дал ему пощечину, но Гэри не приходил в сознание.
Руки по-прежнему тряслись, как у больного Альцгеймером, и удушливый страх, схлестнувшись с ужасным состоянием организма, начал утягивать разум в полынью слепой паники.
- Да успокойся ты! – разозлился Джонатан сам на себя. - Соберись немедленно!
Подействовал ли суровый окрик, или появились какие-то новые, запрятанные в подсознании силы, но дрожь отступила, и он подцепил первую иглу, вторую, третью, четвертую, как тяжело они выходят, как будто срослись с опухшей плотью, того и гляди начнут её рвать…
По телу, которое он терзал, прокатилась судорога.
Пятая, шестая, седьмая, восьмая…
Гэри застонал громко и протяжно, его ресницы затрепетали.
Девятая, десятая…
- Что… Ч-что происходит? – из-за хрипа слова прозвучали неразборчиво.
- О, слава Богу, ты очнулся! – от облегчения Джонатан едва не задохнулся.
Во взгляде Гэри была муть остывающего жидкого воска, он сморгнул несколько раз, невидяще таращась перед собой, попытался пошевелиться, и вдруг его лицо исказилось в беззвучном крике. Хватая воздух ртом, как выброшенная на берег рыба, он передернулся и откинул голову назад, вжимая её в смятую подушку.
- Почему… - пролепетал он, - почему … так… больно…
- Это иглы, - начал объяснять Джонатан, заикаясь и опять дрожа от волнения и истощения. – Мы отключились на несколько дней, я не знаю, на два или на три, может, больше. Не пытайся сейчас подняться, лежи спокойно, окей? Я сейчас обработаю твои проколы, будет щипать и жечь, но это нормально, окей?
- Моя голова, - прохрипел Гэри, - моя голова… Болит…
- Всё пройдет, потерпи немного. Мы не ели и не пили эти дни, твоя мигрень проснулась, но она успокоится, окей? Сейчас я всё сделаю, а ты пока просто лежи.
Но Гэри его не слышал.
- Моя голова… - хрип сорвался на страшный стон. – Шум…Этот шум, барабаны…
- Нет никаких барабанов, - подавив испуг, Джонатан заговорил рассудительно и твердо, потянувшись тем временем за ватой и антисептиком. – Барабаны это у Мастера из видений, это просто сон, забудь о нём сейчас.
- Сон… Шахматы… - забормотал Гэри лихорадочно, как в бреду, его мертвенно-белое лицо начало краснеть, глаза наливались кровью. – Доктор…
Пораженный, Джонатан замер. Они никогда ещё не делили одно видение на двоих, у каждого были свои сны и свои путешествия. Доктор встречал там Мастера, а Мастер виделся с Доктором, но это были разные встречи, как цветные стеклышки калейдоскопа, составлявшие общую картину. Но об этом можно будет подумать позже, давай же, сконцентрируйся!
Отмерев, он приступил к первой воспаленной ране на плече, стараясь прикасаться как можно осторожнее, но Гэри вдруг задергался на постели, как будто от него пытались оторвать щипцами кусок.
- Жжет! – завопил он. – Доктор, мне больно! Этот шум…
Он как будто ещё не вернулся из того мира, или у него начались галлюцинации.
- Потерпи ещё немного, пожалуйста, - продолжая протирать проколы, бормотал Джонатан успокаивающе, от волнения он позабыл про все собственные неприятные ощущения и слабость. – Я уже почти закончил. Всё в порядке, всё хорошо, я о тебе позабочусь…
Гэри снова метнулся на кровати и попробовал подняться, подтянувшись на руках, но рухнул обратно. Его сотряс спазм, и он начал захлебываться рвотой.
Джонатан подхватил его, приподнимая, и удерживал, пока его выворачивало наизнанку слизью и желчью.
Когда рвота остановилась, Гэри задрожал крупной ознобной дрожью и застучал зубами. На лбу у него выступил ледяной пот.
- Холодно, - всхлипнул он жалобно. – И шум, барабаны…
Джонатан помог ему опуститься обратно, отбросив испачканное одеяло, пощупал его пульс и посмотрел зрачки. Его Мастер больше ничему не сопротивлялся, лежа беспомощной куклой. Он попытался поднять руку, чтобы стереть следы рвоты с губ и подбородка, но промахнулся, ткнув себя в щеку.
- Не слушается, - едва дыша, простонал он, - рука…
Джонатан бросил на него потемневший взгляд, и его рот сложился в жесткую складку.
- Я вызываю “скорую”, - сказал он и встал с кровати, чтобы достать телефон из кармана брошенного на кресло пиджака. – Ты меня слышишь?
Гэри не ответил, дыша теперь надрывно, как будто его грудь давили прессом. Пальцы его бессильно лежавших рук подрагивали, отбивая вечный ритм, но сейчас этот жест казался всего лишь рефлексом, бессознательным мышечным сокращением.
Джонатан сделал звонок по дороге на кухню, где налил воды в стакан и бегом направился обратно в спальню. Он думал только о том, что нужно сделать сейчас: дать прополоскать рот, затем попить, стащить испачканное одеяло, укрыть новым, чтобы он не замерз, дожидаясь парамедиков…
Симптомы один за другим выстраивались в его сознании, безупречно стройным рядом сходя со страниц медицинских книг. Черные буквы проступали перед глазами, складываясь в приговор.
Сильные головные боли.
Вспышки немотивированного раздражения.
Тошнота и рвота.
Нарушение координации.
Слуховые галлюцинации – повторяющиеся звуки, бесконечный стук в ушах.
Нет, подумал он с отчаянием, пожалуйста, только не это…
Черт с ними, с парамедиками, ждать слишком долго, я отвезу его в больницу сам, вызову Маллигана, затем сразу же МРТ, это ещё необязательно, это может быть просто сосудистый спазм, гипертонический криз, а барабанный бой – отголоски той личности, с которой он соединяется в другой вселенной…
Очутившись на пороге комнаты, он выронил стакан и даже не услышал звона разбившегося стекла.
Гэри бился на постели в эпилептическом припадке, из его перекошенного рта капала слюна.
Джонатан бросился туда, где была сложена на кресле одежда, схватил свой галстук, складывая его на ходу, и втиснул ткань Гэри между зубов, поддерживая его голову, в которой бесновались барабаны.
Раз.
Два.
Три.
Четыре.
- Всё пройдет, - повторял он с каждой конвульсией одеревеневшего тела, содрогавшегося в такт пароксизму взрывавшихся нейронов в мозговой коре, - всё пройдет.
Сомнений больше не было.
Доктор стоял и смотрел на них – старый, уставший, печальный и пустой. Раны от его потерь были незримы. Он кромсал себя только изнутри.
- Мне жаль, - сказал он – Мне так жаль.

Дата добавления: 2015-11-14