Джон Харрисон

Я знал, что в какой-то момент мне надо будет подробно остановиться и на собственной истории излечения, и это меня немного пугало. Насколько подробным должен быть рассказ? Что мне придется вынести на всеобщее обозрение? И я этот момент как-то все откладывал. А потом я был приглашен сделать головной доклад на ежегодном собрании Британской Ассоциации Заикающихся 8 сентября 2002 года в Лондоне. Это была идеальная возможность свести, наконец, воедино все существенные события моей жизни, относящиеся к речи. А также продемонстрировать, что означает для меня трансформация Гексагона Заикания. Я решил собрать все свои скитания по заиканию в 90-минутное выступление. А здесь представлена слегка отредактированная версия моей речи в Имперском Колледже.

Влияние заикания на мою жизнь шло несколькими путями. Оно влияло на то, как я себя видел. Оно повлияло на выбор вариантов моей карьеры. Оно окрашивало мои амбиции. Оно внесло свой вклад в зыбкость моих представлений о мире и жизни вообще. Заикание оказалось вплетено в самую суть моего существования, и так или иначе я боролся с ним в течение 30 лет.

Мое заикание работало по ситуации. В кругу друзей я, как правило, говорил без затруднений. Но если я должен был что-то сказать в классе, обратиться к человеку, которого считал значительной фигурой, войти в автобус и сказать куда еду, либо остановить незнакомца на улице, я впадал в ступор. А уж что касается того, чтоб встать и выступить перед группой… забудьте об этом.

И все же я исцелился. Когда я говорю, что исцелился, это не означает, что я контролирую заикание. Это значит, что у меня более нет рефлекторной блокировки речи. Это все исчезло.

По мнению большинства людей, такое не должно было случиться. Я слышал сотни и сотни раз: «Заикание не лечится». «Если заикаешься, то это навсегда». «Никто не знает, отчего возникает заикание». И зачастую это мнение профессионалов. Главным образом, они говорят о контроле заикания. Но не говорят о его исчезновении.

То, что, по крайней мере, несколько человек заставили свое заикание исчезнуть, – а я встретил таковых – важное указание на сущность заикания.

РЕШЕНИЕ НЕРАЗРЕШИМОГО

Причина, по которой успехи в решении проблемы заикания были не столь значительны, в том, что заикание в 1920-х годах классифицировано как патология речи. Мое мнение, и число сторонников такого взгляда растет, эта классификация в корне неверна. Неверна сама точка отсчета. Решалась не та проблема.

Если вы стараетесь решить задачу, то, как вы обозначили и очертили задачу, во многом определяет, найдете ли вы решение.

Верная точка отсчета очень важна, поскольку она служит фильтром входящей информации. Все, что не подпадает под выбранные критерии, считается не важным и не уместным, хотя многое из того, что остается незамеченным, может оказаться необходимым для решения проблемы.

Другая причина, по которой мы застряли на наших представлениях о заикании, это то, что, по большому счету, большинство из нас занимаются поисками ответов там, где нам это привычно делать.

Похоже на анекдот, когда человек ночью по дороге домой встречает мужика, ползающего на коленках под фонарем и явно что-то ищущего:

«Что, парень? Помочь?»

«Неплохо бы, - отвечает мужичок. – Я потерял ключи от машины».

«Помочь – это святое», - отзывается прохожий. Следующие пять минут они оба протирают коленки под фонарем.

Наконец, прохожий интересуется: «А точно здесь потерял?»

«Нет, конечно! Они выпали где-то там», - мужик показывает на заросли в темени.

«И какого черта мы здесь ползаем?» - прохожий в полном недоумении.

«Здесь посветлее».

Причина, по которой я сейчас выступаю перед вами, а мое заикание исчезло, в том, в частности, что я никогда не искал ответов в знакомых «хорошо освещенных» местах. Почему? Ну, во-первых, у меня были простые ступоры, и они не провоцировали меня на различные варианты вторичного поведения. Следовательно, я никогда не имел дело с логопедами. Следовательно, у меня не было возможности получить традиционное представление о заикании, как о чем-то, что надо контролировать. Следовательно, мои поиски ответов не имели налета чужих мнений. Мне не было сказано о том, что важно, а что нет. У меня не было очков, через которые большинство людей видят заикание. По этой причине я мог более подробно разобраться в том, что же происходит с моей речью.

И в конце концов я понял, что мое заикание – проблема не в моей речи как таковой. Это вопрос моего комфорта при общении с другими. Это проблема, в которую я вовлечен полностью – как я думаю, как чувствую, как говорю, как запрограммирован на ответ.

Кстати, когда я говорю «заикание», я не говорю о небольших бессознательных запинках, которые бывают у многих людей, когда они расстроены, смущены, раздосадованы, не определились, сбиты с толку. Я говорю о речи с усилием, ступорами, когда вы не можете сказать одно или несколько слов при необходимости, когда чувствуете, что речь «заклинило».

Хотя я приводил эпизоды своей истории излечения, я никогда прежде не делился ей целиком. Это я и намерен сейчас сделать. Я хочу остановиться на ключевых факторах, способствовавших моему выздоровлению. А также связать это с Гексагоном Заикания, чтобы у вас была возможность проследить, как изменения в моей речи отражали мои изменения в личностном плане.

ПОЯВЛЕНИЕ ЗАИКАНИЯ

Сбои в моей речи начались, когда мне было три года. Мои мама и бабушка уезжали на шесть недель в Европу, а в тот день, когда мама вернулась, я позвал ее в сад и сказал: «Мамочка, посмо-посмо-посмотри на этот цветок». Я не помню этот день. Но я точно знаю, что когда мне было четыре года, мой отец уже был очень обеспокоен моей речью и начал возить меня по разным специалистам. Один из них сказал ему, что я нервный ребенок, а я, похоже, заикался больше, когда рядом была мама.

Есть также признаки того, что хотя начиналось все с очень близких и доверительных отношений с моей мамой, случилось что-то, от чего все поменялось. Я не знаю, что это было. Но к семи или восьми годам мне более не хотелось ее объятий. Я был склонен сдерживать свои чувства. Я помню также, что был чрезвычайно чувствительным ребенком, и чтобы обидеть меня, требовалось совсем не много.

ЧУВСТВИТЕЛЬНОСТЬ И ЗАИКАНИЕ

Член Национальной Ассоциации Заикающихся Либби Ойлер (Libby Oyler), которая и заикается и является логопедом, провела для своей докторской диссертации некоторые интересные исследования в отношении чувствительности и заикания. Цифры, которые она мне дала, привели меня в изумление.

Либби обнаружила, что в массе своей от 15 до 20 процентов населения может быть отнесено к людям с высокой чувствительностью, но этот процент возрастает до поразительных 83, если рассматривать только заикающихся.

Что означает «высокая чувствительность»? Есть и плюсы: у вас более высокая интуиция, вам подвластны чувства и тонкие аспекты коммуникации, и вербальные и невербальные, которые не даны людям менее чувствительным. Но есть и минусы: вы быстрее и возбуждаетесь, ваши чувства легче простимулировать и, иногда, перегрузить, вы более остро реагируете, когда кто-то кричит на вас, вы быстрее приходите в восторг и в уныние. Если кому-то не нравятся ваши действия, он не должен кричать на вас или открыто вас высмеивать, чтоб дать вам это понять. Ему достаточно поднять бровь или бросить на вас взгляд, чтобы мысль была понята четко и ясно.

Исследования Либби выявили и кое-что еще. Примерно от 10 до 15 процентов популяции имеет угнетенное поведение. Этим людям приходится трудно во внеш­нем мире. Эти люди глубоко уязвимы. Они более подвержены перевозбуждению. Из сложно успокоить. Их мозг плохо управляется со всей совокупностью сенсоров в целом и не фильтрует информацию в достаточной мере, чтоб они могли успокоить­ся. Для заикающихся, людей с угнетенным поведением уже не 10-15, а 42 процента.

Сходная информация была опубликована в рассылке Британской Ассоциации Заикающихся в июле 2002 в краткой статье об исследовании, проведенной исследователем речевых нарушений Барри Гитаром (Barry Guitar). Заикающиеся были более нервными, либо напряженными, либо чрезмерно возбудимыми, чем люди, которые не заикались. Они имели также более высокую стартовую реакцию.

Относилось ли все это ко мне? Полагаю, что да. Если кто-то был не согласен со мной, либо просто повышал голос, я бывал расстроен. Я был полностью сосредоточен на том, чтобы другим было со мной хорошо, и я бы был им приятен. А из-за того, что я был очень чувствителен, я быстро реагировал на любые признаки неодобрения.

Не гиперчувствительность ли явилась причиной моего заикания? Нет. Но составной его частью она была несомненно.

ЛИЧНОСТНЫЕ ОСОБЕННОСТИ

Помню, что когда я был маленьким, то мои ночные молитвы к Богу всегда начинались так: «Пожалуйста, Господи, помоги мне говорить без заикания, быть стойким, и чтоб не было войны».

Помоги мне быть стойким! Какой нормальный мальчишка будет просить об этом?

А я вам расскажу какой. Это мальчишка, который не чувствовал, что ему хорошо просто так, и который полностью сосредоточен на том, чтоб его маме было хорошо. А теперь представьте, насколько мне было важно быть стойким, что я включил эту просьбу в свои молитвы, и прикиньте, чем же таким по важности для меня было заикание, если я поставил его в молитве вообще под номером один.

И еще некоторые подробности о себе. Я никогда не сердился. Действительно, мне было неловко проявлять какие-то эмоции, как и всем членам моей семьи. Я до 30 лет не представлял себе, что могу разозлиться или вспылить на кого-то. Вообразите! Я прожил 30 лет, и никогда не сердился. И полагал, что это совершенно естественно.

А еще была навязчивая потребность делать все правильно. В средней школе, если я писал букву, к примеру, «а» или «е» слишком быстро, я зачеркивал ее и писал правильно над зачеркнутым… пока учитель, наконец, в приказном порядке не заставил меня прекратить так делать.

Мог этот перфекционизм стать причиной моего заикания? Нет, не мог. Но свое дело он сделал.

Мое самое раннее воспоминание о том, что было реально страшно говорить, - это когда наш седьмой класс должен был поставить сценку из пьесы на общем собрании школы. Это была пьеса Шекспира «Сон в летнюю ночь», а я играл роль Пака. У меня была всего пара строк, которая начиналась со слов «Я пришел сюда с Хермией».

Ну да, и я переживал из-за этого четыре недели! Я боялся, что не смогу ска­зать слово на «х». Я был в панике, что встану перед сотней детей с учителями и буду стоять с открытым ртом, потому что не смогу сказать слово… и все из-за этой своей речевой проблемы. Сошелся клином белый свет. Вот такая у меня была проблема.

Я проскочил через это, потому что у меня был некий приемчик. Я обнаружил, что если выжму воздух из легких, то могу на остатках воздуха выдавить и слово. Именно это я и сделал. Когда настал момент, я сказал: «Я пришел с (длинный выдох) Хермией». Да, несколько насмешливых взглядов я поймал. Но слово я сказал.

Тем не менее, этот случай и многие другие, похожие на него, укрепили мое убеждение в том, что у меня есть проблема с речью. Как же я ошибался! У меня не было такой проблемы. Я мог говорить просто идеально, когда оставался один. Проблема была в моем отношении к людям, к которым я обращался.Проблема с коммуникацией. Я боялся именно выразить себя таким образом. И эта боязнь проявлялась посредством моей речи.

МОЙ ИСХОДНЫЙ ГЕКСАГОН

Давайте посмотрим, как же выглядел мой Гексагон в возрасте 12 лет. Я полагал, что свои эмоции выражать небезопасно. Что опасно быть напористым. Полагал, что я все должен делать правильно. Полагал, что все меня оценивают… не речь, а именно меня. У меня была очень низкая самооценка. Что бы я ни делал, я опасался, что это будет не достаточно хорошо. Я боялся проявить характер при такой самооценке. Говорить громко перед всей школой, с другой стороны, требовало соответствующей самооценки. Следовательно, налицо был конфликт, который я разрешал, сдерживая себя.

К двенадцати годам я настолько настроил себя на соответствие ожиданиям окружающих, что даже не знал, кто я есть на самом деле. Возвращаясь к моменту с «Хермией», совершенно очевидно, что я боялся. Я боялся выдать себя. Я прятался, используя такие приемы, как зажим голосовых связок, напряжение губ, удерживание дыхания. По каким-то причинам, в демонстрации себя было что-то плохое.

Как это могло произойти? Каким образом я оторвался от моего реального Я? Как вдруг кто-то из нас оказывается настолько отрезан от того, чем он является на деле, что появляется надобность прятаться и создавать ложную личину?

ПОТЕРЯ СЕБЯ

Одно из самых элегантных описаний того, как мы теряем себя, появилось в 1962 году в книге Абрахама Маслоу (Abraham Maslow). Маслоу входил в группу, называвшуюся «психологи третьей силы». Это были психологи, чей основной интерес лежал не в отклонениях от нормы. Им нужно было понять человека, который самореализовался. Человека, который был более чем здоров, уровень работоспособности которого был выше, чем у любого из нас. Человека, часто получавшего то, что мы называем «пиковые переживания».

Что удерживает нас от того, чтобы достичь такого же уровня функционирования?

Когда мы еще маленькие дети, мы нуждаемся в одобрении других. Нам нужно это для обеспечения безопасности, для еды, для любви и уважения. Перспектива потери всего этого ужасна. Потому, если у нас есть выбор между быть любимым и быть самим собой, то здесь вариантов нет. Мы отказываемся от себя и как бы умираем душой незаметно для всех.

Маслоу написал основополагающую работу «К психологии бытия», в которой рассматривает эти вопросы. В этой книге прекрасное описание, принадлежащее Г.Оллпорту (G.Allport), того, как можно потерять себя и изолировать себя от сокровенных источников энергии… и даже не знать о содеянном. Посмотрите, как Оллпорт описывает ребенка, который был вынужден сделать такой выбор:

Он не принял себя таким, каким он был. «О, его ‘любят’, но хотят от него, либо заставляют, либо ждут, чтоб он был другим! Следовательно, такой он не годится. Сам он учится в это верить, и, в конце концов, даже принимает это как должное. Он действительно сдался. И без разницы теперь, подчинится ли он им, будет пытаться удержаться, восстанет или подпишет поражение: его поведение, его подача себя – вот в чем суть. Его «центр тяжести» находится не в нем самом, а в «них». И он это отмечает в таких масштабах, что полагает, что так и должно быть. А в целом вполне вероятно: все невидимо, на автомате и анонимно!

Это совершеннейший парадокс. Все выглядит нормально: никакого состава преступления, ни трупов, ни виновных. Все, что мы можем видеть, это то, что солнце восходит и заходит как обычно. Ну а что случилось? Он был отвергнут, причем не только ими, но и самим собой (а он на самом деле оказался без своего «я»). И что он потерял? Только ту самую истинную и жизненно важную часть себя: собственное чувство истинности, которое являет собой его потенциал к росту, его корни.

Но, увы, он не умер. «Жизнь» продолжается, и он тоже. С того момента, как он отдает себя порядку, и в той степени, в которой надлежит, он неосознанно приступает к созданию и постройке псевдо-я. Но это и выгодно – «я» без желаний. Его должны любить (или бояться) где прежде презирали, он будет сильным, где был слаб, должен пройти через все дерьмо (о, они еще и смеются!) не ради смеха и забавы, а для собственного выживания, не просто потому что хочется двигаться, а из послушания. Эта необходимость это не жизнь – не его жизнь – это защитный механизм против смерти. Отныне он будет раздираем неосознаваемыми потребностями и парализован неосознаваемыми конфликтами, каждое движение и каждый момент времени отрицают его сущность, его целостность; и все это время он маскируется под нормального человека и ведет себя ожидаемо, как нормальный человек!

Вот что это было, с моей боязнью сказать «я пришел сюда с Хермией»: ощущение, что не хорошо быть самим собой перед всей школой. Но все, что я мог видеть, это то, что у меня есть проблема с речью.

ОГРАНИЧЕНИЕ КОНТАКТОВ

Отношения с окружающими – это то, что вносит большой вклад в процесс сдерживания себя. Вы заметили, что с кем-то говорить очень легко, а с кем-то без заикания говорить совершенно невозможно? Я это заметил. Пока я учился в школе, я был застенчивым и скромным. Мое присутствие в классе было не очень заметно. Но был один случай в то время, который заставил меня задуматься.

У моих родителей были друзья, которые жили в Нью-Джерси, а у них была дочь по имени Барбара Ли. Нас пригласили туда как-то на уикенд, и я провел два дня с Барбарой Ли и ее компанией. Я с трудом узнавал себя. Я был открыт, раскрепощен, весел и не заикался. Люди выслушивали меня, когда мне надо было что-то сказать. Потом я вернулся домой и снова стал застенчивым тихим ребенком, которого никто не слушал. Застенчивым, тихим ребенком, который вел себя очень скромно и который заикался.

Оглядываясь назад, как стало ясно спустя много лет, мои друзья ожидали видеть меня скромным и застенчивым и в соответствии с этим ко мне и относились. Ну и я, в свою очередь, относился к ним в соответствии с тем, как они относились ко мне, и вуаля! Я был в рамках собственной роли, за которые не мог выйти.

За последние 26 лет я видел множество примеров того, как человек не может выйти из какой-то роли, и как это влияет на его речь. В качестве одного из таких примеров можно привести случай на одной из встреч филиала NSA лет 20 назад. Фрэнк (имя изменено) был старшим сотрудником, хорошим, скромным парнем. Он умеренно заикался. Однажды вечером, когда была моя очередь вести встречу, я пришел с простенькими стихами, чтоб люди их почитали. Фрэнку я дал строфы из «Алисы в Стране Чудес» Льюиса Кэрролла, в которых Черепаха Квази (Mock Turtle) поет эту жалостливую песню голосом, который душат рыдания. Имейте ввиду, что Фрэнк был инженером-программистом. Стихотворение такое (вариант перевода):

Еда вечерняя, любимый Суп морской!

Когда сияешь ты, зеленый и густой, –

Кто не вдохнет, кто не поймет тебя тогда,

Еда вечерняя, блаженная Еда!

Еда вечерняя, блаженная Еда!

Блаже-э-нная Е-да-а!

Блаже-э-нная Е-да-а!

Еда вече-е-рняя,

Блаженная, блаженная Еда!

Я попросил Фрэнка сыграть это, и постараться выглядеть придурковатым и уродливым, насколько только это возможно. Он так и сделал. Он выглядел совершеннейшим придурком. Вместо того, чтобы говорить своим обычным бесцветным голосом, он был по-настоящему выразителен, и говорил совершенно гладко. В конце встречи я спросил у Фрэнка, как ему удалось настолько преобразиться. Знаете, что он ответил?

«Ты мне разрешил».

Интересно, что жена Фрэнка также пришла на встречу. Это была строгая женщина с безучастным ко всему происходящему лицом. Всю встречу она провела, занимаясь вязанием. Я смотрел на нее и думал: «Я знаю, отчего Фрэнк не может отпустить себя и быть собой. Он женился на своей маме. Он все еще старается быть хорошим мальчиком».

То есть, люди в вашем окружении и ваше отношение к ним будут иметь большое влияние на вашу готовность отпустить себя: это выглядит, будто вы выбираете передать им свою силу.

Из своего собственного опыта излечения, в самой сердцевине его лежит то, что заикание не является проблемой процесса выговаривания. Все из нас могут говорить просто прекрасно, когда рядом никого нет. Это проблема с опытом говорения. Это проблема нашего дискомфорта, когда мы общаемся с определенными людьми и в определенных ситуациях.

И речь идет о стратегиях, которые мы используем, чтобы приспособиться к этому дискомфорту.

По-настоящему расстраивало меня в школе то, что в какой-то момент я мог говорить, а уже в следующий был в полном ступоре и не мог сказать ни слова. Я мог болтать с друзьями на школьном дворе и говорить совершенно свободно, но выступая перед классом, где сидели те же самые друзья, я выжимал из себя считанные слова в промежутках между полными ступорами. Иногда мне хотелось, чтоб я заикался всегда. По крайней мере, тогда я знал бы, кто я есть.

ПЕРВЫЕ ОТКРЫТИЯ

Я часами сидел в своей комнате, пытаясь установить, что же происходит с моей речью, когда меня переклинивает. Я напрягал язык или сжимал губы, но это было вовсе не то. Когда я ступорил на самом деле, казалось, что со мной что-то происходит. Фактически, никакого прогресса с речью у меня не было, пока я не поступил в колледж.

На втором курсе у меня была практика публичных выступлений, а поскольку я сильно беспокоился за свое заикание, я решил честно сказать преподавателю, что у меня есть проблема. Он очень хотел мне помочь и пригласил зайти после занятий. Он сделал следующее: дал мне несколько книг и иллюстраций, а еще объяснил мне, как возникает речь. Выглядит вполне естественно, но никто до того момента этого не делал. Почти 20 лет я был в полном неведении относительно того, что творится у меня в горле и в груди, когда я говорю и когда я ступорю.

И теперь, впервые, у меня появилось представление о механике речи… на что это похоже. С процесса речи, хотя бы частично, был убран некий мистический флер, - это тоже результат той встречи. Я мог представить себе картину того, что происходит при ступоре. Не знаю как вы, а я, если что-то понимаю, начинаю меньше бояться.

Большим прорывом для меня стало и то, что я на занятиях впервые публично говорил о заикании. Реакция группы была замечательной. Людям было интересно. Я не ощущал себя человеком со странностями, и это делало процесс выступлений по ходу семестра все более простым.

К тому времени, как я закончил колледж, я еще оставался скованным, хотя уже и в меньшей степени. Но еще важнее было то, что я начал наблюдать, причем не просто заикание, но и все то, что с ним соприкасалось. И хотя у меня еще не было ответов, но вопросы стали появляться.

СИЛА НАБЛЮДЕНИЯ

Способность к наблюдению имеет абсолютную ценность, если вы хотите каким-то образом изменить себя. Наблюдение, в своей высшей форме, называется осознанностью. Этот термин относится к медитации: очистить сознание и просто следить за происходящим. Не так-то просто отслеживать знакомые вещи. Видеть все, насколько это возможно, бесстрастно, без оценок. Когда вы сможете делать это, когда вы сможете наблюдать без попыток вписать уви­ден­ное в рамки существующих представлений, обнаруженное вами может вас сильно удивить.

Например, если вернуться в 60-е, когда нельзя было самостоятельно заправляться, то мне надо было ехать на станцию обслуживания по соседству с домом, где я жил, и говорить там работнику «заправьте полный». Бывали периоды, когда я мог выговорить это идеально, без сучка и задоринки. Но иногда, когда служащий подходил, я уже знал, что начну ступорить, и вынужден был выдавать фразу примерно такую: «Мммм… это… короче, типа… доверху, окей?»

Почему дни оказывались настолько разными?

Если остановиться только на речи, я никогда бы не смог объяснить этого. Но к тому времени я в обязательном порядке рассматривал речевую ситуацию со всех сторон. И знаете что я понял в конце концов? В те дни, когда у меня дома было все в порядке, то проблем не было. А тогда, когда я чувствовал себя обиженным, либо сердитым, либо больным, и скрывал свои эмоции и чувства, в такие дни у меня начинались проблемы.

А почему проблемы были с обслуживающим персоналом? Я же не сердился на них, они не причинили мне никакого вреда! Я понимал, что если позволю себе личное общение с кем-то еще или, говорят, стычку, открытый, прямой контакт, то те другие эмоции могут выплеснуться наружу. Это пугало. Я не хотел выставлять на всеобщее обозрение те подавленные эмоции. То есть, я как бы получал сигнал опасности от моего тела, что мне есть чего бояться, и моей реакцией по умолчанию было сдержаться и заблокировать.

Что подтолкнуло меня делать такого рода наблюдения? Надо мной никогда не довлели аксиомы ортодоксальной логопедии и, в том числе, самая главная: держать свою речь под контролем. Потому я смотрел на вещи шире, и найденное было, зачастую, удивительно.

Большинство людей не отнесешь к хорошим наблюдателям. Но этому можно научиться. А это важно, если вы хотите разрешить свою проблему. Формально логопедией, за исключением своей собственной, я никогда не пользовался. Работали вы с логопедом или нет, есть масса вещей, которые вы можете делать самостоятельно.

К примеру, просто пробуя, я обнаружил, что если выпустить из легких немного воздуха до того, как начать говорить, то ступор становится менее вероятен. Позже узнаю, что этот способ рекомендует доктор Мартин Шварц (Martin Schwartz) из Нью-Йорка.

Если ступор все-таки случился, то лучшее, что я могу сделать в этом случае, это повторить этот самый ступор, а потом сказать это слово так, как я хочу, уже без ступора. Узнал потом, что найденное мной – это метод «отмены», разработанный Чарлзом Ван Райпером (Charles Van Riper).

Я обнаружил, что если действительно напряжен и сделаю глубокий вдох, то это поможет мне расслабиться. Это очень похоже на межреберное дыхание, которое является неотъемлемой частью программы МакГуайр (McGuire program).

Только не поймите меня неправильно. Я не против логопедии. Если говорить начистоту, то я занимался самой настоящей логопедией. Только своей собственной. И это действительно помогает разобраться в том, что происходит, когда вы заикаетесь, разобраться в этом настолько хорошо, что вы сможете делать это намеренно и учиться расслаблять мышцы, которые вы напрягаете. Примерно как тренировать удары в теннисе. Причина, по которой вы слишком много мячей отправляете в сетку, может быть в том, что вы боитесь выполнить действие. Но, может быть, вы просто неправильно выполняете удар.

Если вы поменяете свою технику удара, то станете вы играть как Серена Уильямс? Скорее всего, нет. Но правильная техника удара – это один из признаков хорошего теннисиста. И говорить так, чтобы не мешать самому процессу речи, – это один из факторов, которому вы вынуждены будете уделить внимание в процессе излечения.

Итак, еще раз, правильная техника это еще не все. Но это очень важно.

НЕКОТОРЫЕ ЧЕРТЫ ХАРАКТЕРА ПОЛЕЗНЫ

Отдельные черты характера могут также сыграть свою роль в процессе излечения. Я просто ненавижу, когда что-то работает не так. Как может вам подтвердить моя жена Дорис, я могу много ночей копаться до 3 часов ночи, если что-то не работает в моем Макинтоше. Иногда такая навязчивость делает меня похожим на сумасшедшего, но в случае с заиканием это сыграло мне на пользу. Потому что всякий раз, когда я не мог говорить, я настойчиво выискивал почему.

Помогает также, если вы идете против страхов. Когда я боюсь чего-либо, то страх заставляет меня идти в сторону угрозы и иметь с ней дело напрямую, а не бежать от нее. Например, всякий раз, когда я садился в автобус, я должен был уточнить куда он едет, хотел я этого или нет. Иногда я мог это сделать, иногда, и как правило, не мог. Но должен был из себя это выдавить, потому что боялся того, что со мной случится, если я этого не сделаю. У меня был страх этого не сделать.

СООБЩЕСТВО ПРОИЗНОСЯЩИХ ТОСТЫ

В возрасте 25 лет я оставил удобную работу в рекламном агентстве моего отца и покинул Нью-Йорк, сев на самолет в Калифорнию. Самое умное из того, что я когда-либо предпринимал. Мне нужны были эти 3000 миль между мной и семьей. Не потому что, что я все время был под колпаком у семьи: это нужно было, чтобы понять для себя, кто же я. В Калифорнии костылей у меня не было. Впервые в жизни я по-настоящему был самим собой.

Я нашел работу в качестве рекламного агента. Я нашел жилье. И вступил в Клуб молодежной рекламы. Самое первая встреча, было 45 человек, сидящих вокруг очень большого стола, и президент клуба сказал: «Начнем с того, что дадим друг другу возможность представиться». Я был предпоследним.

Я не мог бы стать членом этого клуба, если бы на каждой встрече мне предстояло пройти через этот ужас самопредставления. Я должен был найти способ выйти на свои страхи напрямую, тогда я вступил и в Клуб мастеров произнесения тостов.

Мастера тостов – одна из действительно полезных организаций для тех, у кого есть страх речи, поскольку дает вам возможность выступать перед другими, ничем не рискуя. Ой! Я сказал «не рискуя»? Не совсем, конечно. Никаких последствий того, что у вас вдруг возник ступор, или пропал голос, или даже вы вдруг остановились с открытым ртом и замолчали. Никто вас за это не собирается увольнять. А люди в этом обществе всегда очень отзывчивы. Но риск есть. Это риск для вашего Эго и для вашей самооценки. Я уже и не помню, сколько раз я уходил после встречи с чувством, что все прошло хуже некуда.

И все-таки, эти три года пребывания в обществе Мастеров Тоста обеспечили меня местом, где наряду с абсолютной безопасностью я получал и опыт риска. Безопасность была в том, что даже если я впаду в ступор, буду молчать или полностью облажаюсь, то это не приведет ни к каким последствиям. Никто не предложил бы мне поискать другую работу. Никто не начал бы подсмеиваться надо мной. Люди были нацелены на то, чтобы поддержать меня в стремлении стать хорошим оратором.

Рискованность была в том, что мое Эго выставлялось на передний край. Иногда бывало, что я шел домой полностью убитым мыслями о том, как ужасно я выглядел на встрече. Наверное, я не был совсем уж плох. Это было проявлением моей старой самооценки и перфекционизма. Но, неделя за неделей, мне понемногу становилось все более комфортно при выступлениях перед людьми.

Очень медленно начинало изменяться то, как я видел себя. И это сильно ускорилось после того, как я был вовлечен в организацию под названием Синанон (Synanon).

СИЛА ИГРЫ СИНАНОН

Чтобы вы представляли немного – Синанон была уникальной 24-часовой, постоянно действующей программой самопомощи при реабилитации. Участниками программы были проститутки, наркоманы, воры, гопники и другие бывшие уголовные элементы, которых вы отнесли бы к людям с расстроенное психикой. Я был одним из активистов проекта, как, впрочем, и многие другие в сообществе.

Одно из уникальных достояний Синанона – форма групповой терапии, называемая Синанон-игра. До наркоманов и прочих рецидивистов очень трудно достучаться, поскольку они очень манипулятивны. Будучи наученными, они знают все «правильные» слова, чтобы убаюкать психиатра или консультанта. Это делает их очень трудными в плане попыток изменить их поведение.

Потому родоначальник Синанона, бывший алкоголик по имени Чак Дедерич (Chuck Dederich), организовал очень эффективную групповую работу, при которой можно было научиться влиять друг на друга, говоря правду. Единственная возможность «победить» в этой игре – это быть честным и откровенным. Если вы таким не становитесь, вами манипулируют все, кому не лень, а выглядите вы совершенно тупым и глупым. Внимание группы перемещается от человека к человеку. В какой-то момент вы оказываетесь на горячей сковороде. Часом позже вы начинаете отыгрываться на ком-то еще. Эта игра была хороша еще тем, что помимо того, что вы вынуждены были говорить правду, вы учились контактам с окружающими, а также учились понимать свои чувства.

Однажды вечером в 1965 году я и группа активных участников играли в Синанон-игру в гостиной в Саусалито (Sausalito), что через залив от Сан-Франциско. В группе были строитель, юрист, турагент, карикатурист и еще примерно дюжина людей, всех нас вы бы назвали обычными людьми.

С нами был также один из учредителей Синанона по имени Джек Херст. Во время игры он сказал мне: «Джон, если у тебя найдется время, то мы сделаем так, что твое заикание исчезнет».

После трехлетнего лицезрения людьми самых темных моих сторон, я однажды обнаружил, что пророчество Джека сбылось. Мои ступоры еще случались, но после того, как я общался с сотнями и сотнями людей в очень интимных обстоятельствах, у меня появилось другое восприятие и себя, и моей речи, и других людей.

Я понял, что ступоры возникают не потому, что я как-то неправильно говорю. Они были из-за того, что у меня есть трудности в части общения с другими, особенно в некоторых ситуациях. Будто я, наконец, поднял капот машины, чтобы посмотреть, что же на самом деле заставляет ее ехать. А там было вовсе не то, что я ожидал увидеть.

И что же я нашел? Ну, смотрите сами. У меня были сложности с самоутверждением. Я увидел, что мне трудно выразить мои чувства. Мой перфекционизм не имел никаких границ. Я был чрезмерно чувствительным. Как правило, я не знал, что я чувствую, и даже когда я это знал, я часто ничего не предпринимал из-за ожидаемой реакции других людей. У меня была очень низкая самооценка. Я был одержим идеей быть хорошим и приятным для других. Я постоянно страдал от собственных противоречивых намерений. И еще, конечно, я имел привычку сдерживать дыхание и напрягать горло, когда уходил слишком далеко от моей области комфорта.

Чтобы выжить в тех Играх, я должен был чем-то пожертвовать. Я не мог выжить, будучи хорошим и стараясь угодить каждому, потому что всякий раз, когда я делал так, я оказывался загнанным в угол и выглядел полным дураком. Понимаете, люди хотели, чтоб вы определились с тем, кто же ВЫ есть. Что ВЫ хотели. Что ВЫ из себя представляли. Я начинал, не имея ответов на эти вопросы, но со временем ответы стали приходить.

В этих Играх я также получил первое представление о сильных эмоциях. В моей семье никто не хохотал, не рыдал и не спорил до хрипоты. Мы всегда были сдержанны и настороже. Но в Играх все было наоборот. Люди много смеялись, много плакали. И иногда становились по-настоящему злыми и взрывались.

Будучи сам далеко не из пугливых, я обнаруживал ту энергию, которая в такие моменты будто эскадрилья низколетящих реактивных истребителей грохочет над головой, и каждая ваша частица резонирует с этим ревом. Когда я, наконец, отпустил себя и позволил себе выплеснуться на кого-то, это было чувство глубочайшего удовлетворения!

После многих и многих часов общения с партнерами по Играм, я перестал видеть в том, что я делаю, то, что называлось «заиканием». Я стал смотреть на это как на систему поведения и личностных характеристик, которые организованы таким образом, что вызывают у меня сдерживание и ступоры.

Одним из самых больших откровений для меня было то, насколько же я похож на всех остальных. Поначалу я чувствовал разницу, отчасти оттого, что я заикался. Но неделя за неделей, слушая истории других людей, я начал видеть, что все мы очень и очень похожи. Люди как люди. В каждой игре это становилось очевидным уже минут через десять, когда у меня с каждым из присутствующих находились точки соприкосновения.

С.И.ХАЯКАВА ОТКРЫВАЕТ ДВЕРИ

А еще у меня изменилось отношение к авторитетам.

Вы не находите, что сложнее разговаривать с авторитетными людьми, например, с начальником или с родителем, или с экспертом в отношении чего-либо?

Мое отношение к авторитетам начало меняться, когда я был на выпускных курсах Государственного Колледжа Сан-Франциско в середине 60-х. Самым значимым в этот период было для меня знакомство с известным семантиком С.И.Хаякавой (S.I.Hayakawa), автором фундаментального труда «Язык в мыслях и действиях» (Language in Thought and Action). Хаякава был самым большим новатором и неортодоксом среди преподавателей, с которыми я только сталкивался.

На первом же курсе Хаякава рассказал о своей системе оценок. «Каждый на курсе гарантирует себе ‘B’, - сказал он. - Безотносительно к тому, что он делает, он уже имеет ‘B’. В конце семестра, если вы чувствуете, что заслуживаете ‘A’, все, что вам нужно сделать, это подойти и сказать мне об этом, и я поставлю вам ‘A’. Вопросов не будет. Я только оставляю за собой право поставить ‘A’ тем, кто, по моему мнению, заслуживает этого, но слишком стесняется об этом сказать».

Я был потрясен и не верил своим ушам. Впервые за время учебы никто не требовал от меня что-то делать.

Именно на курсе Хаякавы я впервые осознал, насколько я пугаюсь авторитета, и как это подрывает мое самоощущение. Хаякава попросил нас сделать письменное задание: написать за неделю все, что бы мы хотели. Размер любой. Тема любая. Язык любой. Поскольку нет никаких требований, то каждое слово, начиная с самого первого, будет моим словом. Я написал о том, о чем мне хотелось. Какое же замечательное (и странное) впечатление у меня это оставило! Еще в колледже, если преподаватель просил нас написать работу на 1000 слов, то моя работа началась бы с 1001 слова. Но в классе Хаякавы с каждым словом, которое я писал, я получал опыт того, что значит чувствовать себя самим собой, писать от души, при поддержке и признании собственного авторитета. Медленно, но я становился авторитетом для самого себя.

Вы знаете, как начинались занятия? Представьте, двадцать пять человек разместились большим кругом. Время около 7 вечера. Хаякава входит неспеша, садится, осматривается и говорит: «Итак, о чем поговорим сегодня?»

Кого-то пугало отсутствие порядка. А МНЕ ОЧЕНЬ НРАВИЛОСЬ!!! Это было свободой! Я, наконец, мог свободно вздохнуть и быть собой. Такое было со мной только в детстве. Люди всегда говорили мне что и как делать. Я никогда не знал, что это такое – говорить спонтанно, свободно и честно в присутствии непредвзятого авторитетного человека и ощущать полную поддержку.

В общей семантике, которую преподавал Хаякава, я узнал, как структура языка формировала мое ощущение реальности. Я начал видеть способ, которым английский язык заставляет меня выбирать «или – или», и как навешиваются ярлыки. Я успешен. Я неудачник. Я заика. Я не заика. Я хороший. Я плохой. Постепенно до меня дошло, что своими привычными мыслями я создавал свой собственный мир, полный стрессов. Общая семантика дала мне инструменты, чтобы обойти эти проблемы.

Меня постоянно вынуждали оценивать свое собственное восприятие. Если я ступорил, а кто-то улыбался, то я автоматически относил эти улыбки на свой счет. Общая семантика научила меня исследовать такого сорта явления. Она научила меня, что мое восприятие реальности не было самой реальностью никоим образом. Это только мое восприятие. У человека может быть куча причин, чтоб улыбаться. Может быть, я просто сказал что-то такое, что ему вспомнилось что-то веселое. А может, у него слишком тесные подштанники, и улыбка была гримасой боли.

Подобным же образом, мои убеждения были отнюдь не реальностью. Это просто карта реальности. И я научился задавать вопрос, насколько точна моя карта, и не принимать все таким, каким оно видится на первый взгляд.

Что еще я понял, так это то, что когда я был расстроен, то автоматически думал, что это я что-то такое сделал. Это создавало дополнительный стресс, повергало меня в еще большее уныние и создавало почву для возникновения ступоров. Как только я взял в привычку исследование моего восприятия, я начал видеть, что большинство событий имеет множество объяснений. Перемены в образе моего мышления сыграли важную роль в моем выздоровлении.

Было еще много-много вещей подобных тем, что я только что описал, способствовавших расширению видения себя и мира в целом. Но я надеюсь, что затронутые здесь некоторые основные моменты дадут вам возможность почувствовать аромат процесса выздоровления… и вы увидите заикание проблемой, в которую вы вовлечены целиком и полностью.

Все ли перфекционисты заикаются? Нет. Заикается ли каждый, кто сдерживает свои эмоции? Нет. Верно ли, что все люди с высокой чувствительностью подвержены заиканию? Нет. Все ли люди, у которых с детства сбивчивая речь, становятся заиками? Нет. Заикаются ли все люди, которые уходят от своего истинного «Я», а создают себе ложное? Нет. Заикаются ли все люди, которые используют язык не в своих интересах? Нет.

Но что же получается, когда вы берете все эти факторы и объединяете их? Если это выполнено надлежащим образом, то создается самоподдерживающаяся система, большая, чем просто сумма составляющих. Это не просто части: то, как они соединены, может привести к возникновению ограничений в поведении, которые большинство людей назовет заиканием.

Помните, что если вы не перестроите эти компоненты правильно, то заикание у вас никогда не кончится.

ТРАНСФОРМАЦИЯ ГЕКСАГОНА

К 35 годам заикание в значительной степени ушло из моей жизни. Чтобы понять почему, наверное, будет полезным сравнить мои гексагоны в подростковом возрасте и в возрасте середины четвертого десятка.

Дата добавления: 2015-11-16