Джон Харрисон

Этот рассказ был написан мною, когда мне было двадцать четыре. Это было началом трудного времени, когда я не знал, кто я и каково мое мнение о чем бы то ни было. И тем не менее, в разгар всей этой неустроенности, у меня было чувство, что я начал понимать что-то о своей речи, и о том, что стояло за моими трудностями самовыражения. И вот однажды вечером я сел написать рассказ, который мог бы зафиксировать некоторые мои предвидения, так что перед вами результат этого действия. События в рассказе вымышлены, но чувства реальны.

Когда Роберт шел по улице, то знал, что он близко к парку, из-за криков и смеха мальчишек, достигавших его ушей нестройными, неровными всплесками. Была пятница. Школа выпустила его не далее, чем полчаса назад, но он, тем не менее, уже ощущал легкомыслие и жизнерадостность выходных, долгожданных, которые, наконец, наступали. Он чувствовал себя свободным как легкий ветерок, ласкающий его руки и чело, приводивший его длинноватые светлые волосы в полный беспорядок. Никто не покушался на его время и не призывал его к порядку. Это было настоящее роскошество жизни.

Он шел по потрескавшемуся и продавленному тротуару, осторожно ступая по сухим, бурым листьям, которые дробились и разлетались на сотни мелких кусочков. Это было поздней осенью, уже перевалившей то время, когда деревья творят свой блестящий финальный аккорд. Осень была временем умирания. Умирало все. Деревья являли собой скелеты прежнего великолепия. Эфемерная красота полей уходила медленно, по мере того, как в неминуемом распаде желтела и увядала высокая трава. Стрекочущий народец, который очаровывал его все лето своей сухой, ритмичной трескотней, был мертв или ушел на покой в застывающую землю, такие подробности были ему неведомы. И все же в этом тоже была красота, даже в этой неотвратимой предсмертной маске природы. В этом была глубокая и умудренная печаль, которая никогда не трогала его, когда он осенью бродил в одиночестве.

Там и сям по улице перед каждым домом листья были свалены в высокие или рассыпавшиеся кучами, извергавшими дым, либо, если подует ветерок, лизавшими воздух колеблющимся пламенем. Для Роберта этот дым был благоухающим, почти благовонием, ибо пах лесом и свежестью.

Иногда горящие листья поправляли садовники бамбуковыми или металлическими граблями. Они стояли безучастно, попыхивая трубками или свисающими между губ забытыми сигаретами и наблюдая, как дым поднимается, а пламя трепещет в полуденном ветерке. Иногда они подталкивали ветки или выравнивали горящие кучи граблями. Но, в основном, они просто стояли и созерцали завораживающее превращение листвы в золу и дым.

Роберт свернул за угол бакалейной лавки Манделла и подошел к парку. Парк был не настолько велик, какие теперь бывают парки, но вполне подходил для пригорода, в котором жил Роберт. Там были посыпанные гравием дорожки, равномерно утыканные скамейками, и каменные фонтаны, в которых непрерывно журчала вода. Под дубами и кленами, которые летом прятали в своей тени гуляющих, были няньки в накрахмаленных белых униформах, которые выгуливали малышню, семенившую мелкими быстрыми шажками и издающую разные умильные звуки. Старухи сидели на скамейках и наблюдали кончину еще одного нескончаемого года, точный номер которого было уже не важен и подзабыт. Часть парка была открытой, на одном конце ее был бейсбольный ромб, убранный за забор. Роберт шел вдоль периметра парка, пока не оказался достаточно близко, чтоб можно было заглянуть за забор и посмотреть, что там происходит. Он мог видеть, как мальчишки делились на команды. Крики, споры, ругань… они стояли гурьбой и ждали своей очереди. Почиталось за честь быть выбранным первыми, и Роберт мог видеть, как портилось настроение у остававшихся, а последних вообще разобрали нехотя. Наконец, с командами было все понятно, и капитаны бросили жребий, кто начинает.

Роберт незаметно обошел ограждение и поднялся на деревянные трибуны. Трибуны были старые и выветрившиеся; они пережили иного лет снега, солнца и весенних дождей. Он осторожно переходил с уровня на уровень, стараясь не ушибить коленки или пальцы на разбитых досках. Он поднимался, пока не добрался до верха, и сел смотреть игру.

Приятно было сидеть одному на трибунах, так высоко и в одиночку, наблюдая бейсбол прекрасным осенним днем. Иногда он приходил в выходные, чтоб посмотреть игру, но тогда трибуны бывали переполнены шумными беспокойными людьми, а это было совсем не то же самое. Сейчас почему-то игра имела экзотический, живописный вид, как рисунок на открытке.

Со своего места на трибунах он мог видеть весь парк с унылыми деревьями и медленно движущихся людей. За парком по улице лениво двигались машины. Солнце во второй половине дня уже было низко на небе, и каждый мальчик отбрасывал тень вдвое длиннее собственного роста.

У Монти Кафассо тень была самой длинной. Роберт знал его по школе. Это был высокий, крепкий парень, слишком крупный для восьмого класса, который, говорили, он одолевал уже во второй раз. У него были резкие, грубые черты и прямые, темные волосы, которые он убирал с глаз быстрым движением головы. Может, ума Монти и не доставало, но он компенсировал это спортивными достижениями, поскольку преуспел во всех видах спорта. Говорили, что он запросто попадет в высшую лигу, если только закончит школу.

Монти сам назначал себя капитаном в каждой игре, так же, как и Джонни Сорро, который, конечно, был менее одаренным, но все же очень уважаемым игроком. Если Монти был темным и плотным, то Джонни был стройным, быстрым и светлым блондином. А еще он был вспыльчив и подкреплял авторитет кулаками.

Роберт удовлетворенно вытянул руки и ноги на трибуне и устроился поудобнее, чтоб смотреть игру. Он любил наблюдать за чем-то и часто проводил время в одиночестве в лесу или поле, наблюдая безумства дикой природы. Иногда он гулял и по центру города, рассматривая витрины и спешивших людей. Ему нравилось смотреть, как что-то происходит, и он часто следовал за полицейским на безопасном расстоянии, наблюдая, как тот штрафует припаркованные автомобили и спорит с их владельцами, которые подошли, но, увы, слишком поздно. Он видел три пожара, а однажды ему посчастливилось стать свидетелем настоящей аварии.

Полевые игроки начали перекидываться мячом, в то время как кэтчер надевал амуницию. Кто-то бросал мяч на внешнее поле, крича «Думайте быстрее!», и начиналось выяснение, кто же может его поймать. Домашняя команда собралась вокруг дома, размахивали битами, пошучивали. Иногда Роберт тоже представлял себя размахивающим битой и пошучивающим. Наконец, Монти, который был питчером, закричал: «Окей! Давайте начнем!». И бэттер пошел на площадку.

Он махнул пару раз битой и замер. Монти сплюнул на руки и вытер их об рубашку. Роберт мог видеть, какие от них остались пятна на светлом рисунке в клетку. Монти взял мяч в правую руку и уверенно взглянул на бьющего. Затем преувеличенно замахнулся, провел мяч на мгновение к груди и выпалил в сторону бэттера.

«Страааайк!» - закричал судья, который был толстяком и первый год в средней школе.

Бэттер вышел из своего квадрата, взял немного грязи и растер ее в руках. Монти снова кинул на него уверенный взгляд. Он сдвинулся вперед, завел мяч за спину, по-прежнему глядя на бэттера. Бэттер несколько раз качнул битой и застыл неподвижно. Все были настолько увлечены игрой, что никто, кроме Роберта, не замечал маленькую девочку, пока она не оказалась рядом.

«Гарри!», - крикнула она вдруг, и все сразу расслабились и оглянулись на нее. Ей было около десяти лет, у нее были длинные светло-русые волосы, а личико прекрасно смотрелось бы на семейной воскресной прогулке. На ней были красные шорты и белая футболка, а в толпу парней она вошла с полнейшей уверенностью.

«Гарри, мама хочет, чтоб ты немедленно шел домой», - она наполовину хныкала, наполовину кривлялась, неподражаемый плаксивый голос маленькой девочки, которая вдруг почувствовала свою власть.

«С чего бы?» - спросил мальчик на второй базе.

«Мама просила сказать, чтоб ты немедленно шел домой, потому что у тебя не сделана арифметика, и ты еще не садился за домашнюю работу».

«Сделаю ее после ужина», - мальчик сказал так, будто он этот вопрос решил раз и навсегда. Он ударил пару раз перчаткой, чтобы разгладить карман ловушки.

Похоже, что девочка к этому была готова, потому что продолжала в той же самой манере: «Мама велела, чтоб я тебе сказала, - настаивала она, - что если ты немедленно не вернешься домой, то получишь».

«Да? И что она хочет сделать?» - спросил Гарри, слегка растерявшийся после такой неопределенной угрозы, но стараясь держать марку.

«Она не сказала, - ответила девочка. – Она просто сказала, - заныла она, - что если ты сразу не придешь, то получишь».

Мальчик был в нерешительности. «Ладно, - сказал он. – Скажи, что сейчас приду».

«Сейчас!» - настаивала девочка.

«Хорошо», - сказал мальчик и засеменил с поля. Лицо его покраснело, глаза были опущены.

«Бай-бай, Фрэнки», - крикнул кто-то с внешнего поля и помахал перчаткой.

«Бай-бай», - кричали все и смеялись.

«Заткнитесь!» - сказал парень перед тем, как скрыться за изгородью.

Все посмеялись еще немного, потом замолчали и смотрели друг на друга. Джонни Сорро нарушил оцепенение.

«Нам нужен человек, - сказал он. – Есть у кого идеи?»

«Может, Джимми Кент?» - спросил парень с третьей базы.

«Он болеет».

«Мизвински», - откликнулся еще кто-то.

«Он переехал».

Снова тишина.

«Может, ЕГО?»

«Кого?»

«ЕГО!»

Вдруг Роберт понял, что все смотрят на него.

«Эй, парень, - крикнул ему Монти. – Эй… как его зовут-то?», - спросил он.

«Принс».

«Эй, Принс, не хочешь поиграть в мяч?»

Роберт чувствовал, как в животе образовался ком, он почувствовал тошноту. Он почувствовал, как горит его шея и потеют ладони. Лицо его зудело, а сердце гулко билось в ушах. Он боролся со словом, стараясь вытолкнуть «нет», но горло его зажалось, возник спазм, он понимал, что ответить не сможет, и придется сдаться.

Каждая секунда была годом.

Он чувствовал, как они ждут, ждут, пока он что-то скажет, подаст знак. Он встал, все смотрели на него. Он начал спускаться, перешагивая медленно через разбитые, гниющие сиденья, вниз с одного ряда на другой, отчаянно надеясь, что какой-нибудь незнакомый парень вдруг окажется за забором и спросит: «Эй, не найдется ли для меня местечко?»

Когда он спустился, все для него выглядело неестественно большим. Монти выглядел великаном. Он только сейчас осознал, что его обступили парни, увидел их биты белого цвета, грязь на площадке дома и любопытный взгляд Монти.

«Ты будешь держать их на правом поле», - сказал Монти. «Джой, - распоряжался он, - ты играешь центра, а Кип пусть будет на втором». Переход был сделан, и кто-то бросил Роберту перчатку. Он поймал и надел ее, потом постучал по изгороди кулаком.

«Вперед, - сказал Монти. – У нас не так много времени».

Роберт побежал и пересек внутреннее поле, чувствуя то, какой он маленький и худющий. Он переместился на правое поле, вышел из тени деревьев, а его собственная тень запрыгала по газону. Она выглядела похожей на тени других мальчиков, как они виделись ему сверху.

Роберт стоял на правом поле, его глаза щурились от солнца, и ему хотелось узнать, что эти парни думали о нем, когда он сидел на трибунах, не говоря ни слова. Может, они думают, что он глупый, потому что не ответил? Должны же они о чем-то догадываться. По крайней мере некоторые из них видели его, когда он делал домашние задания, и знали, что он из себя представляет. Может, и жалели его. Они могли бы играть и восемью игроками. Он им был не нужен. Смотрите, куда его поставили… на правом поле. Никто и не ударит никогда на правое поле. Он нужен как манекен, для комплекта. Он надеялся, что никто случайно не угодит на правое поле. Он молил Бога, чтоб этого не случилось.

«Ну-ка, выдайте им что-нибудь!» - прокричал Монти с питчеровской горки.

«Эй, нет бэттера, нет бэттера», - понеслись в ответ бейсбольные кричалки.

«Так держать, малыш Монти!»

«Выбить их там всех!»

«Не можешь бить, так получи»

«Так и выбивай», - Роберт прокричал голосом, который показался ему высоким и тоненьким.

Он постарался еще разок, пытаясь подражать хриплому, язвительному голосу центрового.

«Так и выбивай, Монти». – Получилось немного лучше.

Роберт перенес свой вес на одну ногу и стоял, ожидая пока Монти бросит мяч. Он пару раз ударил по карману перчаткой. В ногах чувствовалась слабость, и тошнота, которую он испытал еще на трибунах, так и не покидала его. Он чувствовал, что его очень легко может и стошнить. Он увидел, как центровой посмотрел на него, и опустил глаза, чтобы избежать взгляда. Он подумал: а что, если и другая команда смотрит на него. Он представил, что они говорят. Он боялся угадать.

Монти почти сразу созвал всех. Роберт бросил перчатку на землю и побежал в направлении стенки, стараясь угадать, что тот задумал. Все собрались вокруг Монти, которые раздавал порядок отбивания. Роберт незаметно пристроился за спинами и ждал своего имени. Оно прозвучало последним.

«Где этот… как его там?» - спросил Монти.

«Принс», - подсказал кто-то.

«Здесь я», - сказал Роберт поспешно, залпом, не давая себе времени подумать.

Группа расступилась, и Роберт обнаружил себя лицом к лицу с Монти. Тот был весь в поту, и волосы свисали на глаза.

«Как у тебя с ударом?»

«Й-й-й-я н-н-н-н-е знаю», - сказал Роберт, стараясь сохранять спокойствие и обдумывая каждое слово, прежде чем сказать его.

(«Роберт слишком быстро думает», - говорили его тетки. – Роберт заикается, потому что его мозг слишком быстр для его речи»). И Роберт старался думать много раз о каждом слове перед тем, как его скажет, но хорошо получалось у него это очень редко.

«Ладно, - сказал Монти, - пока будешь последним, но если бьешь, то переставим тебя повыше. Похоже, в команде есть парочка игроков, которых надо отправить в самый низ, они так бьют по мячу, будто хотят его проветрить или что-нибудь вроде того».

Толпа захихикала.

«Бэттер, давай», - крикнул со своей горки питчер.

Группа разошлась, а бэттер, который начинал, взял биту и пошел на пластину.

Роберт хотелось стать невидимым. Он тихонько шел от стенки и думал о том, насколько же это отличается от того, что видишь с верхнего ряда трибун. Удовольствия там было гораздо больше. И видеть он мог все получше.

Парень на пластине отбил по земле на шортстоппера. Тот немедленно перепасовал на первого. Аут. К бите подошел другой мальчик.

«Ты в седьмом?»

Роберт поднял глаза.

«Ты в седьмом?» - повторил мальчик. Его звали Джулиан Харрод. Его семья была из Англии, в седьмых классах его все знали.

«Д-д-д-да», - ответил Роберт. Черты у англичанина были резкими и прямыми, как и у Роберта; глаза – мягкие и понимающие.

(Его мама часто повторяла: «Робби, ты выглядишь как английский король, когда он был мальчиком. Так же красиво и утонченно».)

«Сказал бы, - заметил Джулиан, - что как-то тебя не видел».

«Й-й-й-я в С-с-с-с-скэнлонской до-домашней комнате. Ты в П-пауэровской».

«А после школы…»

«Я иду домой, - не дал ему договорить Роберт. – Моей маме н-н-нужно, чтоб я всегда был п-п-..дома», - соврал он.

«Понятно, - сказал Джулиан. – Нам бы здесь неплохо иметь лишнего парня. Такие вещи часто случаются. Если не Гарри, то кто-нибудь еще. Думаешь, твоя мама не сможет обойтись без тебя после обеда, по крайней мере, пока снега не будет или не станет холодно играть?»

«Не знаю, - ответил Роберт, польщенный и удивленный нежданным интересом к нему. Он почему-то считал, что Джулиан избегал его, и был слегка шокирован открытием, что мальчик его даже не замечал».

«Я могу спросить у нее».

«Спроси, - сказал Джулиан. – Мы б тебя использовали».

Отбивающий бил по крученому мячу и получил страйк.

«Ладно, поглядим как у меня получится такой отбить, - сказал Джулиан, когда наклонился выбрать биту. – Пожелай удачи». Он повернулся и пошел к площадке.

«Удачи», - сказал Роберт. Он подумал, что с какого-то момента почти вообще не заикался.

Джулиан занял позицию на плите и ждал броска питчера. Он отбил первый бросок, и мяч просвистел над головой центрального филдера. Пока центр бегал за мячом, Джулиан бежал, как кошка, высоко вскидывая колени. Джулиан заскочил на третью, побежал было к дому, но потом вернулся на третью базу, потому что мяч уже вернули на внутреннее поле. Команда ликовала, и Джулиан отсалютовал им кепкой.

Двое были выбиты и игрок на третьей. «Хэнк, - крикнул Монти. – Давай, вставай, добивай Джули».

Хэнк был длинным, угловатым мальчиком с ястребиным носом и черными вьющимися волосами. Он побрел к пластине, разок махнул битой и ждал броска. Когда бросок прошел, он сделал ужасный замах и пропустил мяч в ноги.

«Хенк, черт тебя дери, - проворчал Монти. – Ты махнул еще до того, как он бросил этот чертов мяч!»

Хэнк снова занял позицию и ждал. Мяч полетел в его сторону, и Хэнк, снова сотворив свой ужасный замах, пропустил мяч еще более нелепо.

«Почти зацепил», - сказал Хэнк.

«Ага, - ответил Монти, - тень его».

Другие смеялись. Роберт понял, что ему стыдно за Хэнка. Хэнк занял позицию еще раз. На этот раз он попробовал замах дважды. Питчер посмотрел на него, раздумывая, согнулся пружиной и выдал обманный бросок, который пошел прямо на площадку. Хэнк начал движение, когда мяч был уже на полпути. Только шелест и шлепок мяча в перчатку кэтчера.

Монти был вне себя от ярости. «Проворонил, сразу мог валить к чертям».

«Ах-ах, пожалуйста», - сказал Хэнк, бросая биту и уходя в поле, потому что стороны уже менялись. Роберт бросил взгляд на Монти и, к своему удивлению, увидел, что тот усмехается.

«Смеется над Хэнком, - подумалось ему, - потому что Хэнк вылетел».

Потом тоже побежал на внешнее поле.

Пока Роберт стоял, с перчаткой в руке, ожидая, как Монти бросит первый мяч, он начал чувствовать себя более уверенно. Не то, чтоб он был полностью пришел в себя, но тошноты уже не было, дрожь в ногах прошла. Он чувствовал азарт и силу, и почти хотел, чтоб кто-то послал мяч его сторону. Не сильно и не высоко, конечно. Во всяком случае, не сейчас. Просто, чтобы он мог легко поймать и бросить на внутреннее поле, и бегущего моментально осалили. Попозже сегодня или, может, завтра, он мог бы попытаться поймать и длинный, высокий мяч, такой, за которым бегут и ловят ловушкой в прыжке под крики товарищей по команде.

Было бы очень здорово, если бы Джулиан пригласил его прийти завтра. Может, если он будет часто приходить, то станет классным, и Монти тогда позволит ему играть на внутреннем поле. Он бы хотел играть на третьей базе. Часто, оставаясь один на своем дворе, он упражнялся с теннисным мячом, бросая его в стену белого, оштукатуренного дома. Он бросал мяч в мишень из черной бумаги: круг, прикрепленный к стене скотчем. (Его мама думала, что он такой умным и внимательный, что так заботится, чтобы не осталось грязных следов на стене. Скотч, как она заметила отцу как-то за обедом, не оставляет следов, когда его отдираешь).

Когда он попадал в черное пятно три раза подряд, он был очень горд, поскольку знал, что никто, может, кроме Монти, так не может. Да, он хотел бы играть на третьей базе, тогда он бы показал себя, показал, как быстро и точно он мог бы бросать на первую.

Монти бросил мяч. Бэттер махнул, и это был страйк.

Было очень классно играть в бейсбол, намного приятнее, чем просто смотреть за ним с трибун. В конце иннинга он бы возвращался и шутил с парнями за площадкой дома. Может быть, если бы он получше концентрировался, по-настоящему, он мог бы говорить и без заикания. Тогда не было бы никаких сомнений, что он это часть команды.

Монти бросил третий страйк, и бэттер выбыл. Другой подошел, чтоб занять его место.

Он надеялся, что может бить. Он был не большим, но знал, что если он действительно заведется, то зарядить по мячу может хорошо. Не хоум ран. Но двойной может. Ел бы он побольше, стал бы тяжелее, тогда, может, он мог бы пробить и тройной.. или даже домашний. Они бы трясли его руку, когда он сходил с пластины, а он бы усмехался и приподнимал шляпу, как Джулиан, когда сделал удар. Монти мог бы даже поставить его наверх списка бэттеров. Он был бы «чистильщиком», номером три в списке бэттеров. На него бы рассчитывали. Монти бы говорил: «Ну-ка, покажи этим чайникам как надо бить». А Роберт бы кивал, показывал на центра и говорил: «Смотри туда, Монти», а Монти бы смотрел, как мяч летит к центру поля, и видел бы, как Роберт словно кошка обегает базы. А Джулиан хлопал бы его по плечу и говорил: «Классное выступление».

Монти бросил, бэттер ударил немного неуклюжим стелющимся ударом на бейсмена второй базы, который бросил на первого и заработал аут. На площадку встал другой бэттер.

Солнце было оранжевым, воздух чистым и холодным. Кое-где листья еще горели, и слабый древесный запах достигал его ноздрей. Далекие голоса слышались приятными и мелодичными. Под ногами трава была зеленой, хотя были и высохшие участки, где умерло все. Позади него к станции громыхал поезд, и он мог слышать детские крики. Он вспоминал, как часто ходил на вокзал, чтобы посмотреть, как приходят поезда, и даже сейчас он мог представить людей с газетами и усталыми лицами, устало шагавших от платформы…

Все произошло внезапно. Сначала Роберт увидел мяч, простершийся высоко в воздухе и двигающийся по направлению к нему. В голове у него началась паника, разум отказывался соображать. Он смотрел на мяч в верхней точке траектории. Мяч мог проскочить. Роберт начал пятиться. Неужели все на него смотрят! Он бежал пятясь, наблюдая, как мяч опускается. И будто летит все быстрее. Мяч шел на него. Роберт протянул руку, понял, что мяч пройдет чуть выше ловушки. Он почувствовал, что мяч проходит через пальцы, повернулся и увидел, что мяч ударился о землю и покатился. Он побежал за ним, срывая с руки перчатку, сбрасывая ее, чтобы было удобнее. Он сделал большой шаг, чтобы остановить мяч ногой. Промах. Пробежал и выставил ногу снова. На этот раз остановил. Схватил его в тот момент, когда мяч еще не совсем остановился. Чуть не выронил снова. Бросил изо всех сил во внутреннее поле. Почувствовал, как напряглись непривычные мышцы, когда он выбрасывал мяч. Видел, как мяч упал, запрыгал. Видел, как шортстоппер взял мяч и бросил в направлении дома. Видел, как мяч долетел до пластины секундой позже бегущего. Видел, как на третьей базе игрок с досадой швырнул свою перчатку. Видел, как те хлопают по спине своего раннера. Видел Монти, когда он смотрел на игрока правого поля.

Увидел на себе его глаза, жесткие и холодные.

Роберт вернулся к своей перчатке, в ушах стучало. Он не чувствовал ничего, за исключением этих ударов и того, как горело его лицо. Он тяжело дышал, задыхаясь, засасывая воздух. Он чувствовал себя больным, хотел быть больным, хотел, чтоб боль стала такой, чтоб он потерял сознание. Он хотел бы очнуться только тогда, когда фигуры над ним говорят «Как он? В порядке? Вызовите доктора. Надеюсь, с ним все в порядке». Он задыхался и думал, что его может и вырвать, но этого не случилось. Игра шла где-то вдали от него.

Наконец, стороны поменялись, и Роберт медленно побрел с позиции правого поля.

Он прошел через внутреннее поле, всем своим видом показывая огорчение, но глаза Монти поймали его еще до того, как он добрался до площадки дома.

«Эй… ты…, - Монти никак не мог вспомнить его имени. – Эй, Принс, что ты там делал, спал или что? Тебе надо-то было - только отступить и протянуть руку. Это стоило нам двух ранов, теперь мы позади».

«И-и-и-и-изв-в-в-виняюсь», - прозаикался Роберт, его лицо изказила гримаса усилий. В голове все путалось, был полный бардак. Он был уверен, что все смотрят на него, и был в ужасе от того, что оказался центром внимания.

«Ты и бэттер такой же хреновый, как полевой?» - спросил Монти.

Роберт попытался ответить. Где-то глубоко внутри него менторский голос сказал: «Думай перед тем, как говорить, Робби, думай перед тем, как говорить».

Он и старался думать, но как-то не мог делать это отчетливо. «Я н…. Я н… Я н.. Я н-н-н-не з-з-знаю», - пробормотал он.

Монти посмотрел на него и ухмыльнулся так же, как ухмыльнулся над Хэнком, когда тот сделал идиотский, ужасный замах и был выбит. «Он смеется надо мной, - подумал Роберт. – Он смеется надо мной, потому что я не могу говорить правильно, и потому, что я не смог поймать летящий мяч».

Роберт отвернулся, раздавленный, и без оглядки пошел к стенке, где никто бы его не мог увидеть. Он надеялся, что Джулиана близко не было. Он посмотрел, не видит ли его кто-нибудь, потом украдкой обошел изгородь и выбрался на тротуар. Он не оборачи­вался. Он боялся, что если увидит, что кто-то смотрит на него, то он не сможет уйти.

Он прошел немного по улице, потом побежал. Он бежал, пока у него не начала кружиться голова, пока земля не начала вращаться у него под ногами, и казалось, что это будет продолжаться вечно. Он бежал, наклонившись вперед, проталкивая себя вперед как раз тогда, когда, казалось, уже падает. Его ноги болели, желудок выворачивало. Он бежал, пока не добрался до пустыря рядом с домом. Там он рухнул в высокую сухую траву, сотрясаемый рыданиями, от которых все в голове шло наперекосяк. Он пролежал довольно долго, пока дыхание снова не стало спокойным.

Роберт лежал в высокой траве и смотрел на солнце. Оно теперь было темно-оранжевым, как это всегда бывает перед закатом. Облака были красными, оранжевыми, желтыми, переходящими от одного оттенка к другому равномерным цветным ковром. Ветерок шелестел верхушками высокой травы, заставляя их качаться и ходить волнами, как океан.

Роберт ощущал ветерок, он нравился ему очень и очень. Ему нравилось, какой прохладой овевалось его лицо, и та энергия, с которой он бежал. Ему нравилось оранжевое солнце и дом по пути, который зловеще мерцал, когда вечером там включили свет. Ему нравилось, как ночь пришла с востока, темно-синее небо, превращаясь в черное на горизонте, и то, как темно-красные облака пробивали свой путь по небу.

Пока он лежал на спине, муравей сновал по его боку и по животу. Роберт наблюдал за его безумным путешествием и спрашивал себя, действительно ли у него есть куда спешить. Муравьи всегда спешили, даже когда они потерялись.

Через какое-то время он поднялся на ноги и вышел с пустыря на свою улицу. Люди возвращались к ужину. Некоторые на машинах, некоторые пешком, хлопали дверьми, приветствуя друг друга. Презентабельные мужчины в шляпах и темных костюмах. Парни с битами, перчатками и масками кэтчеров махали друг другу на прощание, говорили «увидимся» и «хорошей игры», и расходились каждый своей дорогой.

Роберт любил, когда приходил вечер. Все собирались где-то. Каждый шел домой. У него было глубокое ощущение всеобщего братства. Мальчик, мужчина, ветер, вечернее солнце, все было частью единого целого.

Он шел по улице к своему дому, белому оштукатуренному дому с зелеными ставнями и остроконечной крышей. Солнце превратило белый цвет стен дома в сливочный, и Роберту подумалось, что дом смотрится особенно хорошо.

Внутри мать накрывала на стол. «Робби», сказала она.

«Да, мам».

«Что ты делал сегодня?»

«Я и-и-и-играл в б-б-бейсбол, мам».

«Это здорово. Весело было?»

«Да, мам».

«Ужин почти готов. Поднимайся, умывайся».

«Да, мам».

Роберт поднялся наверх, ополоснул руки и лицо. Спускаясь, он остановился, чтобы посмотреть в окно на солнце. Солнце уже зашло, и небо быстро темнело. Свет от авто­мобилей проник на улицу. Роберт подумал, что вечер это самое хорошее время для всех.

Дата добавления: 2015-11-16