Блез Паскаль. Всемирная история мысли — в значительной степени серия по­пыток отделить человека и

Всемирная история мысли — в значительной степени серия по­пыток отделить человека и общество от мира животных. Наука, философия, художественная литература полны примерами подоб­ного рода. Я не пишу их историю, хотя она была бы небезынтерес­на уже потому, что ни одна область мышления не знаед- столь вну­шительного списка поражений.

Что только ни называлось в качестве решающего человеческого свойства! Разум, сознание, двуногость, свободная рука, создание орудий, лицевой угол, вес и объем мозга, отношение квадрата веса мозга к весу тела... «Человек — существо, которое погребает» (1) — пишет философ. «Животные не хоронят своих сородичей и не приносят цветы на их могилы» (2) — добавляет ученый. «Только у человека существует тяга ласкать животных и брать на себя за­боту о чужом потомстве» (3) —замечает естествоиспытатель. «Жи­вотным не свойственно брать на себя заботу о потомках через по­коление, забота о внуках — исключительная прерогатива человека» (4) — настаивает психолог. Можно перечислить еще сотню подоб­ных критериев, однако при внимательном рассмотрении все они оказываются мифом..

Двуноги птицы и кенгуру, последние имеют свободные «руки». Многие животные изготавливают орудия труда, используя ветки, камни, листья. Владельцы собак знают, что их четвероногие дру­зья— высоконравственные существа. Ни вес мозга, ни квадратич­ный показатель непригодны в качестве антропологического крите­рия, поскольку у китообразных вес мозга превосходит вес голов­ного мозга человека, а квадратичный его показатель выше у неко­торых обезьян. Что касается уникальности забот бабушек и деду­шек о внуках и внучках, то при этом забывается, что в каменном веке продолжительность жизни составляла 25 лет (5) и даже в средние века она ненамного превышала эту цифру. Во всяком слу­чае еще в «Вис и Рамин», литературном памятнике Востока кон­ца XII века, высказывается удивление — Вис и Рамин «жили так долго, что видели детей своих детей» (6).

Подводя итоги этим безуспешным поискам, А. Катрфаж еще в середине прошлого века писал: «Человек есть тело, или лучше существо организованное, живое, чувствующее, произвольно двигающееся, одаренное моральностью и религиозностью» (7). Прошло сто лет, и в свет вышел роман Веркопа «Люди или животные?»—его
контрапунктом был вопрос о критерии человека. Веркор проанализировал множество точек зрения на эту проблему — вывод все тот же: нравственность и религиозность отделяют человека от животного. Означает ли это, к примеру, что если человеку суждено
столкнуться с цивилизацией (быть может, инопланетного присхождения), где не будет религии и нравственности, то он имеет право
отнестись к ее носителям как к нелюдям?
Несколько особняком стоят три гипотезы, пытающиеся ответить на этот глобальный вопрос.

Поринимая исходный тезис: «Человек (говорит, мыслит и действу­ет», Б. Ф. Поршнев попытался решить проблему однозначно: по­скольку проблема антропосоциогенеза «безжалостно требует» ука­зать, что в этой триаде первичнее, он отдал предпочтение речи. «Можно даже отождествить, — писал Поршнев, — проблема возникновения хомо сапиенс — это проблема возникновения второй сигнальной системы, т. е. речи» (8). Идя этим путем, он получил нетривиальные результаты, однако проблему в целом не решил. И прежде всего потому, что различные формы передачи информа­ции, включая голосовые и жестовые, простые и чрезвычайно слож­ные, существовали до человека. Граница между языком животных и людей столь же неясна и неуловима, как и другие «решающие» свойства человека.

Вторая гипотеза принадлежит антропологам. В отечественной ~ школе ее развивает В. П. Алексеев. Он понимает под критерием человека некое фундаментальное его свойство, в котором отрази­лась бы специфика человека и общества. Таких критериев, по его мнению, два: один — философский, основанный на понимании трудовой деятельности как сугубо человеческой; второй — антрополо­гический, предполагающий сочетание трех важных морфологиче-ческих особенностей человека: прямохождения, свободной руки и большого сложного мозга. Первый критерий он полагает ненадеж­ным, поскольку и само понятие трудовой деятельности расплывча­то и не всегда возможно установить занимался ли тот или иной вид антропоидов трудом. Второй же критерий дает надежную основу для «выделения человека и его ближайших предков в качестве самостоятельной единицы зоологической систематики» (9).

Последнее утверждение обнаруживает силу и слабость предла­гаемой «гоминидной триады»: для целей зоологической системати­ки она, видимо, годится, хотя и здесь есть трудности. До сих пор не существует какого-либо точного приема для исчисления «слож­ности» мозга, как неизвестен и «Рубикон», отделяющий мозг дочеловека от человеческого по величине (весу, объему). Прямохож-дение и свободная рука в столь общем виде мало что дают для антрополога, ибо рука человека отличается от передней конечнос­ти обезьяны множеством хотя и мелких, но все же значительных изменений. Прямохождение тоже требует расшифровки. Скажем, бег на задних конечностях при опоре на руки является прямохождением или нет?

Но как бы там ни было, для целей систематики этот критерий представляет определенную ценность. Что же касается АСгенетики, то тут положение хуже... Одни морфологические признаки едва ли что могут добавить к нашему знанию о предыстории и отличии человека от антропоидов.

Остается третья гипотеза, которая переносит центр рассуждений с морфологических особенностей, с поведенческих и информационных признаков на социальные. Она основана на одном из те­зисов Карла Маркса о философии Людвига Фейербаха, где Маркс выдвинул идею о том, что человек не обладает собственной сущ­ностью, она определяется теми отношениями, которые царят в об­ществе: «...в своей действительности она есть совокупность всех общественных отношений» (10). Такой подход, собственно говоря, не нов в философии, еще Лейбниц говорил: «Отдайте мне воспита­ние и, прежде чем пройдет одно столетие, я изменю лицо Европы». Примерно той же точки зрения держались Локк, Гельвеций и мно­гие другие философы. Они полагали, что в природе человека нет ничего определенного, твердого, на что могла бы опереться сущ­ность человека. Маркс выдвинул идею о том, что единственной сущностной силой, определяющей специфику и человека, и общества, в котором он живет, является труд. Производственные взаи­моотношения, складывающиеся в процессе труда, — главный кри­терий отделяющий человека и общество от мира животных.

Его позиция вполне понятна, если вспомнить центр интересов самого Маркса, отдавшего половину жизни занятиям политической экономией, где основой основ науки служит изучение форм трудовой деятельности. Ф. Энгельс дополнил марксову доктрину тези­сом о том, что труд создал самого человека и поэтому является его глубинной сутью.

Методологический порок подобного подхода уже ясен—это не более как один из видов философской антропологии, когда челове­ка рассматривают сквозь призму какой-то одной его характероло­гической черты. Но не менее ясна и фактическая неправильность «трудового» критерия человека. Отняв у него все, что лежит в сфере биологического, наследственного, доставшегося нам от миллиардолетнего мира живого, человек в марксовой концепции предстает неким белым листом, на котором можно написать, что угодно. Но практика доказывает, что это далеко не так! Поведение человека имеет свои специфические формы, доставшиеся нам в значительной

степени от высших приматов. В их числе - особая забота, о детенышах, расширение сферы прижизненного обучения индивида,- передача ряда способностей по наследству от родителей к детям и т. п.

Унаследованное свойство есть природа субъекта, — писал русский философ-педагог П. Ф. Каптерев. — А природу гони в дверь — она влетит в окно. Обыкновенно свойство не уничтожает­ся совсем, а только ослабевает, если на разрушение его направле­ны усилия Боепитания; при первой возможности оно всплывает снова на поверхность и расцветает пышно» (11).

На уровне политики и философии тезис Маркса не раз подвер­гался доказательной критике со стороны мыслителей, ориентиро­ванных на иные философские школы и направления. Так, Ю. Миллер из Лос-Анджелеса, справедливо указывая, что идея_об_отсут­ствии собственной природы у человека появилась у Маркса под влиянием "античных филосоов, почерптута работах Гегеля и др., для которых_сущность человека есть нечто бесформенное, а исто­рия обрела вид неумолимого рока, где не остается места личному бытию, замечает, что Маркс низвел свойства и качества человека до уровня второстепенных деталей и этим, по существу, упразднил саму идею человеческой природы (12).

Столкновение с К. Маркссм происходит и в нашей, отечествен­ной науке, хотя, разумеется, не явно, а под видом спора между от­дельными научными концепциями современных ученых. Так, академик Н. П. Дубинин категорически настаивает, что сущность че­ловека едина—совокупность общественных отношений (строго по Марксу!); ему возражает приматолог Л. А. Фирсов, который счи­тает подобный взгляд одной из распространенных ошибок, так как «до сих пор человек — конечное звено в эволюции млекопитаю­щих — рассматривается только как социальная единица». Эту тенденцию он трактует, как «дуалистическое уклонение, забвение того, что человек, будучи частью природы, несет в своей сущности мощное биологическое начало» (13).

Однако что же остается после того, как мы рассмотрели основ­ные группы различных точек зрения и гипотез на критерий чело­века? Мы как будто зашли в тупик: без ясного и точного понима­ния критерия, отличающего человека от животного, по-видимому, нельзя понять антропосоциогенез. Наша тема расплывается, ус­кользая от анализа. Все попытки уточнить критерий человека раз­биваются логическими доводами оппонентов. Мало того, возникает впечатление, и оно вполне обоснованно, что каждый предлагаемый критерий — не что иное, как собственное, взятое из личного опыта или из своей прсфессии отражение понимания человека. Антропо­лог выдвигает в качестве критерия морфологические особенности человека, психолог—особенности в его психике, этнограф—черты и особенности жизни «отсталых» народов, приматолог —преемст­венность форм поведения, доставшихся нам в наследство от приматов, политэконом спешит подставить в качестве сущностного чело­веческого свойства способность человека к труду; люди, склонные видеть вокруг себя жестокие поступки, утверждают, что человек по природе своей агрессивен; люди с противоположным складом ха­рактера считают его альтруистичным... Выходит, что вместо под­линно объективного критерия, который способен отделить человека от животного, все время выдвигается то, что уже заранее было из­вестно. Критерий всплывает как бы априори, до обсуждения путей появления людей на земле, и уже под углом избранной точки зре­ния мы пытаемся строить более или менее правдопободные гипоте­зы о происхождении человека и общества. Не разумнее ли посту­пать наоборот: идти от АСгенетики к критерию, от создания науч­ной теории происхождения человека — к выяснению того, что со­ставляет его субстанцию?

В науке так случается нередко: она обращается к природе не с тем вопросом, на который та способна ответить. И тогда следует не пенять на природу, а поискать иной вопрос. Так ли уж важен и полезен для АСгенетики антропологический критерий? Не умест­ней ли, перевернув проблему с головы на ноги, искать иное: како­вы неясности, нерешенные проблемы происхождения человека и общества?

И, странное дело, лишь только мы перенесем взгляд на эти осо­бенности, как нам откроется яркая, полная сокровенных тайн и умолчаний картина удивительных свойств человека, обретенных им всего за пять миллионов лет предыстории! Выясняется, что мы очень многого не знаем о человеке и потому рано еще делать вы­воды о его сущности, критерии, отделяющем нас от мира живот­ных.

Такой подход программирует дальнейшие четыре главы книги— в них идет речь о загадках человека и общества. Заметим заранее: собрание этих фактов и явлений отнюдь не призвано заменить со­бой антропологический критерий. Задача состоит в другом: как можно полнее и тщательнее описать феномен человека и общества, указав на нерешенные проблемы и выявив тем самым реальные следы предыстории.

Дата добавления: 2015-07-11