Немного о форме

До сих речь шла о ведическом содержании художественных произведений Толстого, но и форма, в которую облекались замыслы писателя, в значительной степени является отражением архитектуры ведических текстов.

Даже при поверхностном знакомстве бросается в глаза сходство древнейшей эпической поэмы «Махабхарата» и такого глобального произведения Толстого как «Война и мир». (Большинство исследователей признает что «Война и мир» — эпическое произведение, хотя и глубоко своеобразное.)

В «Махабхарате» речь идет об отношениях между двумя ветвями царской династии, которые представлены пятью братьями Пандавами и сотней Кауравов. На фоне этого повестования, особенно в момент трагической кульминации — сражении на Курукшетре — разворачиваются размышления героев о мире и войне, о жизни и смерти. Толстой повторил такой подход как по форме (мир и война), так и по содержанию — отношение человека к миру-вселенной, к внутренней борьбе, которая происходит в каждом из нас. (Кстати, можно отметить, что М.К.Ганди, на формирование убеждений которого Толстой оказал огромное влияние, трактовал сражение Пандавов с Кауравами как столкновение пяти чувств человека с сотней пороков). Веды называют человеческую жизнь «артхада» — очень ценной, и призывают не упустить благоприятную возможность духовного развития. Для любимых героев Толстого также характерно движение, трансформация и возвышение их сознания. Например, Андрей Болконский, начав с жажды славы, идеализации Наполеона как олицетворения величия, осознает ничтожность своего идеала: «Так мелочен казался ему сам герой его, с этим мелким тщеславием и радостью победы, в сравнении с тем высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понял»(3-1,с.344). Перед глазами князя Андрея постепенно поднимается завеса майи [майя - вселенская энергия, вводящая живое существо в иллюзию]. Накануне Бородинского сражения ему «вся жизнь представлялась волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины». Он думает: «Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество — как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня»(3-2,с.201). В конце-концов Андрей приходит к признанию «величия чего-то непонятного, но важнейшего!»(3-1,с.345).

Важнейшая цель человеческой жизни — познать Бога, и истинное искусство должно служить этой задаче. В критическом очерке «О Шекспире и драме» Толстой отмечал, что «искусство… всегда было религиозное… Так это должно быть по существу дела и так это было всегда у всех народов: у египтян, ИНДУСОВ, китайцев, греков, с тех самых пор, как мы знаем жизнь людей»(6,с.327).

Древнейшие на земле литературные памятники, — Веды — записанные, как гласит традиция, пять тысяч лет назад, направляют человека к богопознанию. О всепоглощающей любви к Богу слагали стихи поэты-бхакты, современники и ученики жившего 500 лет назад Шри Кришны Чайтаньи Махапрабху. Но с течением времени литература выродилась просто в средство приятного времяпрепровождения, стала бездуховной.

Запись в дневнике Толстого от 6 июля 1890 года выражает недоумение писателя:» Как же может быть, чтобы это отправление надо было отыскивать позади за 5000 и за 500 лет, а у нас бы его не было? «(6,с.518)

В трактате «Что такое искусство?» Толстой опять подчеркивает, что «особенное значение придавали всегда все люди той части этой деятельности, которая передавала чувства, вытекающие из религиозного сознания людей, и эту-то малую часть всего искусства называли искусством в полном смысле этого слова… Всегда, во всякое время и во всяком человеческом обществе есть общее всем людям этого общества религиозное сознание того, что хорошо и что дурно, и это-то религиозное сознание и определяет достоинство чувств, передаваемых искусством. И потому у всех народов всегда искусство, передававшее чувства, вытекающие из общего людям этого народа религиозного сознания, признавалось хорошим и поощрялось… Так это было у всех народов: у греков, у евреев, у ИНДУСОВ, египтян, китайцев; так это было и при появлении христианства»(6,с.172). Споря с «передовыми» людьми (в то время таковыми считались придерживающиеся материалистических взглядов), Толстой утверждал: «Условие искусства — новизна… Новизна же только в религии, так как религия есть самое передовое мировоззрение»(6,с.527).

Писатель восхищался Ведами и считал форму, в которой они доносят знание о Боге, идеальной:

«Гимны Ведов передают очень высокие чувства и, несмотря на то, вполне понятны нам теперь, образованным и необразованным… Если искусство есть передача чувств, вытекающих из религиозного сознания людей, то как же может быть непонятно чувство, основанное на религии, то есть на отношении человека к Богу? Такое искусство должно быть и действительно было всегда всем понятно, потому что отношение всякого человека к Богу одно и то же»(Что такое искусство?/1-30,с.109).

Веды, несомненно, наложили отпечаток на творческий почерк великого русского писателя. Сотрудник издательства «Посредник» С.Н.Дурылин вспоминал: «Речь его была ярка, выразительна, точна, а между тем она была совершенно проста: тем же самым языком, каким он разговаривал с воронежским мужиком, он говорил и о Канте, и о Тютчеве, и о философии Веданты»(22,с.218). А известный индийский писатель Премчанд подметил, что у Толстого «некоторые рассказы достигают такой высоты, что является мысль, будто они взяты из Упанишад»(29,с.281). И это не удивительно, так как во многие его книги вошли сюжеты, почерпнутые писателем из ведической литературы.

Так в «Первую русскую книгу для чтения» вошли следующие истории (из Махабхараты, Пуран, «Панчатантры» и пр.): «Голова и хвост змеи», «Тонкие нитки», «Лев и мышь», «Обезьяна», «Дележ наследства», «Обезьяна и горох»[Эта история (которой в ведической литературе иллюстрируется невозможность освобождения для тех, кто держится за свои материальные привязанности) использована Толстым также в "Войне и мире", где автор сравнивает наполеоновскую армию, не желавшую бросать награбленное в России добро, с обезьяной, которая, "запустив руку в узкое горло кувшина и захватив горсть орехов, не разжимает кулака, чтобы не потерять схваченного, и этим губит себя"(1-11,с.353))], «Хорек», «Дойная корова», «Мышь-девочка», «Два купца», «Мужик и огурцы». Во «Вторую русскую книгу для чтения» вошли: «Удача», «Утка и месяц», «Мышь под амбаром», «Три калача и одна баранка», «Самые лучшие груши», «Сокол и петух», «Шакалы и слон», «Цапля, рыбы и рак», «Водяной и жемчужина» [ Позже Толстой использовал этой сюжет в трактате "Так что же нам делать?": "Есть индейская сказака о том, что человек уронил жемчужину в море и, чтобы достать ее, взял ведро и стал черпать и выливать на берег. Он работал так не переставая, и на седьмой день морской дух испугался того, что человек осушит море, и принес ему жемчужину"(1-25,с.307)]., «Два брата» (а также рассказ «Индиец и англичанин»). В третью «Русскую книгу для чтения» вошли: «Слепой и молоко», «Царь и сокол», «Волк и лук», «Старик и смерть», «Птицы и сети»; в четвертую — «Царь и рубашка», «Царь и слоны», «Отчего зло на свете».

Хотя Толстой адаптировал эти рассказы для юного русского читателя, их мораль и индийский колорит сохранились и в переработанном варианте.

Дата добавления: 2015-10-21