Часть 5. Дух и буква вед в художественных произведениях Толстого

Многочисленные исследователи творчества Толстого извлекают из его произведений такую пеструю палитру воззрений писателя, что кажется, будто совершенно невозможно разобраться в этом бессистемном конгломерате взаимоисключающих высказываний и концепций. Однако примем во внимание, что с годами человеку свойственно меняться. В отличие от писателей, искавших себя в литературе, Толстой прежде всего искал себя в жизни. По мере того, как менялись его взгляды на жизнь, строки, выходившие из под его пера, наполнялись новым содержанием.

Иосиф Бродский в речи на открытии книжной ярмарки в Турине предложил ставить на обложках книг не только имя автора, но и возраст, в котором это было написано. Сам Толстой придавал далеко не одинаковое значение своим произведениям, созданным в разное время:

«На мой взгляд, человек и может написать что-нибудь истинно порядочное лет под сорок-пятьдесят. А до той поры в нем всё еще бродит и страсти командуют… Только лет десять назад глаза мои открылись на мир Божий, и я стал понимать жизнь «(11,с.41).

Толстой подверг профессию литератора жесткой критике. Он неоднократно оставлял литературу и с гордостью говорил, что не считает себя литератором. Так в письме А.В.Дружинину от 9.10.1859 он признался:

«Я не пишу и не писал со времени «Семейного счастья» и, кажется, не буду писать… Жизнь коротка, и тратить ее в взрослых летах на писание таких повестей, какие я писал, — совестно. Можно и должно и хочется заниматься делом… А писать повести очень милые и приятные для чтения в 31 год, ей-богу, руки не поднимаются»(2-18,с.530)[5,с.360].

Почти через двенадцать лет, 22 августа 1871 года на просьбу В.П.Мещерского участвовать в издании нового журнала Л.Толстой вновь отвечает:

«Я ничего не пишу, надеюсь и желаю ничего не писать, в особенности не печатать»(2-18,с.695).

Хотя Толстой и отказался от художественных произведений, созданных им в первые тридцать лет его литературной биографии, он признавал их относительную ценность. Писатель говорил нобелевскому лауреату Илье Ильичу Мечникову:

«В детстве нас водили смотреть на балаганы. Чтобы собрать публику, перед балаганами показывали куклы. Мои художественные произведения имеют такое же значение. Они собрали публику. Благодаря им теперь читают мои последние произведения (т.е. религиозно-философские)» (12,с.260;14,с.355).

Более того, поздние труды Толстого, по его словам лишь «короче и яснее выражают то, о чем уже прежде писал, намекал»(20-кн.3,с.423). «Те же идеи, которые яснее выражены в моих последних произведениях, — писал он в 1892 г. Жоржу Дюма, — находятся в зародыше в более ранних»(2-19,с.245).

Вечные вопросы вечной души

Уже в трилогии «Детство, отрочество, юность» — первой работе, принесшей ему литературную известность — Толстой затрагивает составляющие основу ведической философии «вопросы о назначении человека, о будущей жизни, о бессмертии души»(2-1,с.165). И хотя за двадцать два года своей жизни автор не успел еще серьезно ознакомиться с ведическими идеями, он справедливо замечает:

«Мне кажется, что ум человеческий в каждом отдельном лице проходит в своем развитии по тому же пути, по которому он развивается и в целых поколениях, что мысли, служившие основанием различных философских теорий, составляют нераздельные части ума; но что каждый человек более или менее ясно сознавал их еще прежде, чем знал о существовании философских теорий»(2-1,с.165).

По словам Вордсворта, человек рождается «не в полной наготе, не в полноте забвенья». Веды со всей определенностью говорят, что наши предыдущие жизни сформировали наши характеры; полученный прежде опыт, продуманные мысли, пережитые ощущения запечатлены в глубинах подсознания.

Впрочем, иногда память прошлых жизней подходит к дверям нашего нынешнего бытия вплотную:

«И вдруг я испытал странное чувство: мне вспомнилось, что именно все, что было теперь со мною, — повторение того, что было уже со мною один раз: что и тогда точно так же шел маленький дождик, и заходило солнце за березами»(2-1,с.266).

Эти переживания юного героя автобиографического произведения Толстого являются типичным примером deja vu — вызванного опытом прежних жизней чувства «уже виденного». А вот как Николенька Иртеньев логическим путем приходит к идее реинкарнации:

«Вот жизнь — и я нарисовал на доске овальную фигуру. После жизни душа переходит в Вечность; вот вечность — и я провел с одной стороны овальной фигуры черту до самого края доски. Отчего же с другой стороны нету такой же черты? Да и в самом деле, какая же может быть вечность с одной стороны, мы, верно, существовали прежде этой жизни, хотя и потеряли о том воспоминание»(2-1,с.165).[1-2,с.56]

Тема переселения души нередко встречается в художественных произведениях Толстого. Об этом думает Николенька в «Отрочестве»:

«Внимание мое обратила водовозка, которую запрягал в это время кучер, и все мысли мои сосредоточились на решении вопроса: в какое животное или человека перейдет душа этой водовозки, когда она околеет?»(2-1,с.165).

Об этом говорит и молодежь Ростовых в «Войне и мире»:

» Знаешь, я думаю, — сказала Наташа шепотом, придвигаясь к Николаю и Соне,.. — что когда этак вспоминаешь, все вспоминаешь, до того довспоминаешься, что помнишь то, что было еще прежде, чем я была на свете… Ведь душа бессмертна… стало быть, ежели я буду жить всегда, так я и прежде жила, целую вечность жила». – Это метампсикоза [метемпсихоз (греч. metempsychosis) - переселение души], — сказала Соня, которая всегда хорошо училась и все помнила» (3-1,с.614).

Долли Облонская в «Анне Карениной» также «в своих задушевных философских разговорах с сестрой, матерью, друзьями очень часто удивляла их своим вольнодумством относительно религии. У неё была своя странная религия метемпсихозы, в которую она твердо верила, мало заботясь о догматах церкви»(2-8,с.290).

Пройдя бесчисленный ряд рождений и смертей, живое существо, воплотившись в человеческом теле, обретает возможность задавать вопросы, которые встали в «Войне и мире» перед Пьером Безуховым: «Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь и что такое смерть? Какая сила управляет всем?» (3-1,с.408) В «Казаках» писатель устами Дмитрия Оленина ставит важнейший философский вопрос — философский не в отвлеченном смысле, а имеющий первоочередное значение для человеческой жизни: «Как же надо жить, чтобы быть счастливым, и отчего я не был счастлив прежде?»(2-3,с.227). Толстого, как и всех выдающихся мыслителей России и Индии, никогда не удовлетворял ответ на этот вопрос секулярной западной цивилизации:

«Спросите у кого хотите, у всех этих обитателей Швейцергофа: что лучшее благо в мире? и все, или девяносто девять на сто, приняв сардоническое выражение, скажут вам, что лучшее благо мира — деньги… Жалкий твой ум, жалкое то счастье, которого ты желаешь, и несчастное ты создание, само не знающее, что тебе надобно…»(рассказ «Люцерн»/2-3,с.26).

О высоте идеалов лучших проявлений русской литературы (в этом, помимо отличия от западной литературы, проявляется ее родство с классической индийской) писал Стефан Цвейг: «Раскройте любую из пятидесяти тысяч книг, ежегодно производимых в Европе. О чем они говорят? Женщина хочет мужа или некто хочет разбогатеть, стать могущественным и уважаемым. У Диккенса целью всех стремлений будет миловидный коттедж на лоне природы, с веселой толпой детей, у Бальзака — замок, с титулом пэра и миллионами… Кто из героев Достоевского стремится к этому? — Никто. Ни один»(20,с.46).

Как бы банально это ни звучало, счастье не в деньгах. Что же может удовлетворить неугасимую потребность человеческой души в реализации своей духовной сущности - сат-чит-ананда [сат-чит-ананда (санскр.) - вечность-знание-блаженство. Ведическая триада духовных характеристик высшего бытия]? «В человека вложена потребность счастия; стало быть, она законна. Удовлетворяя ее эгоистически, то есть отыскивая для себя богатства, славы, удобств жизни, любви, может случиться, что обстоятельства так сложатся, что невозможно будет удовлетворить этим желаниям. Следовательно, эти желания незаконны, а не потребность счастья незаконна. Какие же желания всегда могут быть удовлетворены, несмотря на внешние условия. Какие? Любовь, самоотвержение»(2-3,с.227).

К раненому в Бородинском сражении Андрею Болконскому приходит осознание:

«Мне открылось новое счастье, неотъемлемое от человека. Счастье, находящееся вне материальных сил, вне материальных внешних влияний на человека, счастье одной души… Я испытал то чувство любви, которая есть самая сущность души и для которой не нужно предмета… Все любить — любить Бога во всех проявленьях. Любить человека дорогого можно человеческой любовью; но только врага можно любить любовью божеской» (3-2,с.375).

Божественная любовь-самоотвержение… Это стало жизненным кредо Толстого:

«Чтоб стать счастливым, надо одно — любить, и любить с самоотвержением, любить всех и все, раскидывать на все стороны паутину любви: кто попадется, того и брать»(Казаки/2-3,с.256).

Однако реализовать такую установку гораздо труднее, чем ее декларировать: людей слишком много, они очень разные, и многих совсем не хочется любить… Выход из казалось бы безнадежной ситуации состоит в том, чтобы полюбить одно Существо (одного то полюбить можно), которое вмещает в себя все — Бога. Любовь к Нему автоматически приносит любовь ко всем существам, являющимся Его частицами. Человек, оторванный от Бога, не может быть счастлив. Об этом думает княжна Марья — литературное воплощение представлений Толстого о своей матери:

«Чем больше жила княжна Марья, чем больше испытывала она жизнь и наблюдала ее, тем больше удивляла ее близорукость людей, ищущих здесь, на земле, наслаждений и счастья; трудящихся, страдающих, борющихся и делающих зло друг другу для достижения этого невозможного, призрачного [Веды называют материальное счастье "чапала сукха" - призрачное, иллюзорное] и порочного счастья. «Все они борются, и страдают, и мучают, и портят свою душу, свою вечную душу, для достижения благ, которым срок есть мгновение» — думала она» (Война и мир/3-1,с.572).

Только не верящий в существование Бога, духовного мира и вечной души может отдать предпочтение сомнительным материальным наслаждениям. В «Войне и мире» на утверждение Пьера о том, что он не верит в Бога, ставший его духовным наставником Осип Александрович Баздеев отвечает:

«Ежели бы Его не было, мы бы с вами не говорили о Нем, государь мой. О чем, о ком мы говорили? Кого ты отрицал? Кто Его выдумал, ежели Его нет? Почему ты и весь мир предположили существование такого непостижимого существа, существа всемогущего, вечного и бесконечного во всех своих свойствах?.. Он есть, но понять Его трудно… Ежели бы это был человек, в существовании которого ты бы сомневался, я бы привел к тебе этого человека, взял бы его за руку и показал тебе. Но как я, ничтожный смертный, покажу мастера, который их сделал. Познать Его трудно… Он не постигается умом, а постигается жизнью»(3-1,с.412).

Действительно, познать Бога трудно. Ограниченный ум человека не может вместить в себя безграничность Абсолюта, и Пьер прав, когда думает: «Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости» [В эпилоге "Войны и мира" Толстой показывает принципиальную огранченность ума, неспособного постичь сущность жизни, бессильного разрешить противоречие между свободой и необходимостью: "Глядя на человека, как на предмет наблюдения с какой бы то ни было точки зрения, - богословской, исторической, этической, философской, - мы находим общий закон необходимости, которому он подлежит так же, как и все существующее. Глядя же на него из себя, как на то, что мы сознаем, мы чувствуем себя свободными. Сознание это есть совершенно отдельный и независимый от разума источник самопознания. Через разум человек наблюдает сам себя; но знает он сам себя только через сознание... Живущим человек знает себя не иначе, как хотящим, то есть сознает свою волю. Волю же свою, составляющую сущность его жизни, человек сознает и не может сознавать иначе, как свободную... Представить себе человека, не имеющего свободы, нельзя иначе, как лишенным жизни. Если понятие о свободе для разума представляется бессмысленным противоречием, как возможность совершить два поступка в один и тот же момент времени или действие без причины, то это доказывает только то, что сознание не подлежит разуму"(3-2,с.704).](3-1,с.409). Но что невозможно для людей, не составляет труда для Бога: Он может вложить в сердце человека высшую мудрость, «божественное знание, познав которое, нечего более постигать»[Бхагавад-гита (7.2)]. «Высшая мудрость основана не на одном разуме, не на тех светских науках физики, истории, химии и т.д., на которые распадается знание умственное. Высшая мудрость одна. Высшая мудрость имеет одну науку — науку всего, науку, объясняющую все мироздание и занимаемое в нем место человека. Для того чтобы вместить в себя эту науку, необходимо очистить и обновить своего внутреннего человека, и потому прежде, чем знать, нужно верить и совершенствоваться. И для достижения этих целей в душе нашей вложен свет божий, называемый совестью»(3-1,с.413).

Дата добавления: 2015-10-21