Часть 2. Глава 7.

Проспавшись после тура, позвонил Шону и предложил встретиться. Он согласился, но голос его был каким-то грустным и уставшим. Мне хотелось помочь ему развеяться. Мы шатались по городу неузнанными, скрытые стеной дождя и тумана. На дворе стояло лето, хотя в Лондоне не очень заметно. Я был так рад встрече. Хотелось говорить. Я рассказывал про всё, что произошло со мной за это время, интересного и не очень. Мне просто не терпелось кому-то поведать о своих впечатлениях. Шон только слушал и кивал. Я всматривался в его черты. В них что-то изменилось. Я называл это героиновой маской, как та, которую я видел в зеркале, в те времена пока сидел. Шон прятал свой взгляд за стёклами очков даже в такую погоду. Мы зашли в паб и взяли по пинте пива. Он всегда брал светлое, а я тёмное. Он посмотрел на часы, что висели на стене. Стрелки на них давно остановились. Шон что-то невнятно сказал про время, которому некуда идти. Он вдруг снял очки и заглянул мне в глаза.
- Музыка во мне умерла, - сказал он вдруг.
- Это творческий кризис, бывает и проходит, просто нужно время. Тебе следует отдохнуть. Поехали куда-нибудь?
Он ничего не ответил, только уставился в свою кружку. И мы больше не возвращались к этой теме. Когда закончилось пиво, и не было желания брать ещё, мы вышли на улицу. Вокруг нас висела какая-то экзистенциальная романтика. Дождь заливал глаза. Грязь хлюпала под ногами. И целуясь, мы чувствовали двух мёртвых рыб в наших ртах. Если закончится этот дождь, то я сойду с ума без этого шёпота воды в ушах. Мы пришли в его квартиру. Неуместная роскошь, когда хочется попасть в обшарпанную кухню и пить там водку, куря едкие сигареты, вдыхая запах подгорелой картошки.
Он предложил мне героин. Я хотел отказаться, но решил поймать его волну. Только так можно понять наркомана, только пройдя с ним за руку в его безумный мир. Туда, где вены сплетаются лозой, чёрные птицы смотрят с деревьев, на которых растут твои глаза и смерть на конце иглы. Потом, придя в себя после прихода, я начал рассказывать эту странную историю про русского злого колдуна, который прятал свою смерть в игле, что если её сломать, он умрёт навсегда, пусть и зовётся бессмертным. Я ещё что-то говорил, много и разного, я описывал свой мир в красках, и говорил о том, что нам нужно в него сбежать. Я знал вход, мы должны искать его на станции недалеко от моего родного города. Там, в одном из заброшенных домов, из крыши которого растёт дерево, обязательно должна быть сгоревшая дверь.
Мы пытались заняться сексом, но наши тела стали деревянными, а губы ватными, нам осталось только гладить друг друга, почти не чувствуя кожи. Нам было хорошо и так, чувствовать холод наших тел и опустошенность душ.
Утром он сказал, что мне лучше уйти, потому что ему нужно побыть одному. Мне показалось, что он прогоняет меня навсегда. Но увидев грусть в моих глазах, Шон крепко обнял меня и нежно поцеловал в губы.
- Я позвоню тебе вечером, - сказал я, но так и не услышал ответа.
Весь день я провалялся в каком-то романтическом ознобе. Строил планы. Думал, что хорошо было бы куда-нибудь съездить отдохнуть, потому что этот лондонский дождь скоро сведёт меня с ума. Все эти мысли были пустой ***той и попыткой отвлечься. Я подрочил несколько раз, представляя губы Шона. Я вдруг понял, что действительно люблю его. Вдруг начало казаться, что с этим человеком я могу провести свою жизнь. Пришёл к выводу, что правда хочу жить. Я слушал Джимми Хендрикса. К вечеру я подумал, что всё плохо и наелся антидепрессантов. С замиранием сердца я звонил Шону. Я никогда раньше не ощущал этого романтического волнения в общении с ним, да и с другими вообще. В трубке раздались лишь длинные гудки. Я слушал их, пока не заложило уши. Я не знаю, сколько раз я позвонил тогда.
Я просто собрался и поехал к нему в темноту и дождь. Шон жил в огромной квартире в старом викторианском доме, он ненавидел новостройки, не стремился за город в собственный особняк. Ему нравилось быть в центре событий Лондона. Мне всегда нравился этот район. Только в доме не было лифта, я задыхаясь взбежал по лестнице. На ступеньках, обхватив колени, сидела женщина. Я опешил и остановился. Она смотрела куда-то сквозь меня словно была под кайфом. Её лицо не выражало ничего. Крем глаза я увидел, что дверь квартиры Шона открыта настежь. Моё сердце бешено забилось и висках застучало.
Раньше я никогда не видел его жену, но сейчас догадался, что это именно она.
- Джули? – спросил я.
Она смерила меня пустым взглядом и кивнула.
- Макс. Это вы?
- Что случилось? – спросил я, хотя и так догадывался обо всём, от ужаса начинало пошатывать.
- Он мёртв, - её голос звучал глухо.
Я вбежал в квартиру. Шон лежал в комнате на спине головой ко входу, раскинув руки как Иисус на кресте. Игла всё ещё торчала у него в вене. Рыжие волосы стелились по чёрному ковру. Его губы были синими, как и пятна вокруг глаз. Он был бледнее чем при жизни. Я навсегда запомнил эту картину, пытаясь нарисовать её раз за разом. Я тяжело вздохнул, чувствуя запах смерти, понимая что всё это время я не дышал, находясь в ступоре. Ледяной ужас растёкся по моим венам. Закололо в груди. Сил больше не было здесь находиться. Меня сводило с ума тиканье часов. «Времени некуда идти», - вспомнил я его слова.
Я вышел, Джули схватила меня за руку.
- Мне страшно, - прошептала она. – Я так долго пыталась его разбудить.
- Вызовите полицию, - сказал я.
Голова сразу рождала множество комбинаций дальнейших действий. Мне нужно бежать отсюда. Я сам имел отношение к наркотикам. Если даже на меня и не повесят убийство, то всё равно у меня могут быть неприятности, плоть до депортации. Я не хотел связываться с законом.
- Не говорите копам, что я здесь был. Вы сами нашла тело. Здесь никого больше не было, - сказал я, пятясь назад.
Джули кивнула, ища в сумочке телефон.
- Мне страшно, - повторила она.
- Мэм, езжайте к подружке, к родителям, но не ночуйте в этой проклятой квартире. Мне пора уходить, - шептал я, чувствуя холодный пот на висках. – Мне нельзя в полицию. Я иносранец.
Я вышел под дождь и побежал. Я несся вперёд, не разбирая дороги. Несколько часов просто выпали у меня из памяти. Очнулся я на автобусной остановке возле дома Германа, когда уже рассветало. Сам не знаю зачем, я зашёл к нему.
Он открыл мне дверь не сразу. Я думал, что он спит, хотя сквозь дверь доносилась тихая музыка. Наконец он всё же выел ко мне. Герман был одет, несмотря на ранний час. Очевидно, он ещё не ложился.
- Чего тебе? – спросил он, сквозь цепочку.
- У меня ****ец, - сказал я, вламываясь в дверь.
Я прошёл в гостиную, взял бутылку коньяка и жадно присосался к ней. Герман стоял в дверях, скрестив руки на груди.
- Шон умер, - сказал я, ловя его вопросительный взгляд.
- Да? – спросил он удивлённо.
Я кивнул. Он, молча сел рядом в кресло и налив себе коньяка, выпил залпом. Он опустил глаза вниз и скривил губы.
- А ведь ему было столько же сколько мне, - выдохнул Герман. – Не думай, что меня порадует его смерть. Он был хорошим парнем, вот и всё, что я могу сказать. Он действительно был очень талантлив.
Герман перекрестился как католик, прошептав что-то на латыни, и выпил ещё. Я, похоже, долго не общался с ним, чтобы упустить момент его внезапной религиозности.
Я просто пил, забывая зачем и почему. Мне хотелось отрешиться. Вечером нам доставили опиум, и мы просто умерли. Пришла вся группа, ещё какие-то люди. Квартира была полна ими, и все пили и курили. Я просто не осознавал реальность. Я был не здесь. Наутро я валялся на полу в ванной и рыдал. До меня только дошло, что его больше нет, моего Шона. Мне так хотелось, чтобы меня утешили, но только чтобы это был он. Несколько часов этого замкнутого круга шизофрении. Я видел Шона перед собой, я говорил с ним. Он убеждал меня, что всё хорошо и это просто страшный сон. Я прижимался к нему, чувствуя холод. Потом ведения рассыпались. Я не представлял себе жизнь без него. Я не мог дышать, это так словно в горло поперёк воткнули нож, но я почему-то всё ещё жив.
Герман взломал дверь в ванную и вытащил меня оттуда. Он обнимал меня, мы просто сидели и молчали. Становилось легче. Чем больше я проматывал в памяти последний день Шона: все его слова и поступки, тем больше я склонялся к версии о самоубийстве. Так называемый «золотой укол» - намеренная передозировка. Причины до конца так и остались мне не ясными.
Сначала мне позвонила Джули. Она назвала дату и место похорон. Сказала, что хотела бы со мной поговорить наедине. Она ничего не сказала полиции обо мне. Это было благородно с её стороны, учитывая, что я был любовником её мужа. Потом звонил Джеймс, гитарист «Wormdace», спрашивал, не спою ли я с ними на поминках Шона. Я согласился, потому что если откажусь, то они позовут кого-то другого, а это будет убого. Мы долго спорили, выбирая песню. Почему мы выбрали «Dirty Flowers», никто не знает. Обычно песни «Wormdace» были довольно жизнерадостны, но скорее как смех сквозь слёзы, жесткий сарказм, плевок в лицо обществу. Раньше они пели о девочках, выпивке, вечеринках и наркотиках, сменив настроение к последнему альбому. А эта песня была о потере, а том, что всё светлое втоптано в грязь и наш рай покрыт дерьмом.
Анализируя тексы Шона, мне всё больше кажется, что он покончил с собой. Но зачем, если я его любил? Я начал винить себя в том, что недостаточно времени уделял ему. Я так многое ему не сказал. Под конец я понял, что я и именно я вновь открыл ему дорогу к героину.
Я не хотел идти на похороны, но всё же пришлось, потому что должен быть там. Раньше я всегда избегал подобных мероприятий. Это был второй раз в моей жизни, кроме свадьбы Дани, когда мне пришлось надеть строгий костюм. Я долго выбирал, в чём пойти, ведь в нашем суровом мире шоу-бизнеса похороны – это что-то сродни светского приёма, а я уже вляпался в эту среду прочно и надёжно. Я вырядился во что-то в стиле американских рабовладельцев периода до гражданской войны. Чёрный костюм тройка, галстук боло. Я даже волосы в хвост собрал, но не ради солидности, просто на случай, если буду блевать. Герман был при полном параде, у него, что ни день, то похороны. Чёрный бархат, кружева, цилиндр, камзол. Словно он искал повод всё это надеть. Мы оба не могли отрицать, что для нас похороны были одним из важных событий, чем-то сродни рождению или свадьбе. В конце концов, для Шона это последняя вечеринка и всё должно быть по высшему разряду.
Похороны проходили на Хайгейтском кладбище. В его новой восточной части. Я пришёл пораньше и бродил среди викторианских надгробий. «Живут же люди», - думал я, вспоминая убогие могилки своих деда с бабкой на кладбище полном покосившихся крестов и ржавых оград. Мне куда больше нравился западный подход к смерти. Я хотел бы быть похороненным на Лафайет или Сен-Дени. Лондон не получит мои бренные кости. Я всё пытался придумать идею для новой песни, но она всё не шла. Я был подавлен.
Мы сидели в церемониальном зале вип-класса, выслушивая пафосные речи. «Ушёл так рано…», «наше всё», «свет рок-н-ролла…». Каких только пустых фраз не звучало в этих стенах. Сегодня, проезжая мимо дома Шона, я видел целую толу подростков, которое приносили цветы и свечи к тротуару. Они плакали и пели, держа зонты над пламенем, старясь защитить огонь от дождя. Вся стена была в надписях, и никто не собирался их стирать. Их скорбь была искренней. А всё, что я видел здесь лишь лицемерие и пафос. Стервятники.
Я был спокоен, когда прощался с Шоном у гроба. Он лежал там, такой красивый, застывший словно статуя. Я поцеловал его в лоб, хотя хотелось в губы. Рядом стояла Джули в строгом чёрном платье с традиционной вдовьей вуалью. Траур был ей к лицу. Я только сейчас заметил, как она красива со своими волосами цвета мёда и пухлыми губами. Шон умел выбирать женщин.
Поминки походили на обычную закрытую вечернику с чёрным дресскодом, разве что никто не веселился. Я вышел на сцену, ощущая за своей спиной молчаливое присутствие Шона. Мы не репетировали. Было не до этого. Я знал слова. Всё было просто, они играли, а я пел. Вот и всё, наш последний долг был отдан.
После поминок ко мне подошла Джули. Она сказала, что хочет поговорить. Я согласился, хотя заметно нервничал. Мы поехали к ней. Кажется, я тогда уже догадывался, чем всё может закончится. Вокруг было темно. Дневной свет резал нам глаза. Только свечи подрагивали на старинном комоде. Она достала бренди. Мы выпили.
- Знаешь, как мы познакомились? – спросила она.
Я покачал головой.
- Это было ещё в старших классах школы ещё в Эдинбурге. Он был самым отъявленным хулиганом. Всегда мечтал стать рок-звездой. Курил марихуану и ходил в майке “Skid Row”. В душе был романтиком и даже философом. Он просто подошёл ко мне однажды на улице и сказал, что я лучше всех. А я была обычной, не королевой класса, просто девочкой с последней парты, а он был звездой школы. Я спросила: «Почему?», он сказал, что умеет видеть настоящее в людях.
Я слушал её внимательно, затаив дыхание.
- Я всегда верила, что он добьётся своего, что он станет великим рок-музыкантом, даже когда в это никто не верил.
Мы выпили молча.
- Почему ты захотела поговорить именно со мной? Ты же знаешь… – спросил я.
Джули не дала мне договорить.
- Потому что ты знал его… как человека, а не как звезду. Скажи мне, Макс, ты любил его? – спросила она с вызовом.
- Да, - ответил я, опустив глаза.
Мне стало вдруг неловко перед этой женщиной. Чёрт! Он изменял ей со мной. Мы с ним трахались, пока она ждала его.
- Ты должна меня ненавидеть, - я выпил залпом целый бокал бренди.
- Ненавидела, - честно ответила Джули.
Затем налила себе ещё бокал. Я понял, что она уже пьяна, но просит её не напиваться сейчас бесполезно. Она вдруг вцепилась в меня, сжимая в объятьях. Было какое-то помутнение. Я хотел отстраниться, но мне вдруг показалось, что от неё пахнет Шоном. Будь я трезвее, я бы ещё мог остановить Джули. Но когда она оседлала меня, я уже не о чём не мог думать. Единственный в моей жизни секс, за который мне было стыдно. Мы же похоронили Шона только сегодня. Только позавчера он был с нами. Как это мерзко трахать жену своего любовника. Так или иначе, мы спали не друг с другом, а с призраком того, кого любили. Вполне логично, что после этого мы больше не общались.

Дата добавления: 2015-10-16