Часть 2. Глава 3

Какие-то неведомы силы сжалились над нами и нашу группу стали приглашать на более крупные мероприятия. Наверное, божественный свет от «Wormdace» коснулся и нас. Рок-н-ролл снова стал кому-то нужен. Всё походило на волшебный сон. Я вылез их своей пучины и снова сал работать над материалом. До этого я ходил на репетиции и был там просто тенью, сливался со стенами и пел хуже, чем фонограмма – плоско и бездушно.
Когда мы выступали на большом опен-эйре, я понял ради чего стоит жить. Ты видишь это море людей и лес рук. При попытке разглядеть лица зрение расфокусируется. Это непередаваемое чувство, когда на тебя смотрит столько народу. Может быть, они и не рады тебя видеть, но вынуждены смотреть. Их глаза словно протыкали меня насквозь. Тогда я понимал, что хочу жить только ради таких моментов. Мне не нужен будет героин, если я буду чувствовать любовь публики. Я хочу доводить её до экстаза. Я верю, что могу это. Я хотел стать вашим героином, вашей несбыточной мечтой, вашим проводником в маленький ад, любовным кошмаром. Я хотел быть богом. Я и так был бессмертен и полон сил.
За кулисами я увидел Шона Фокса из «Wormdace», мне всегда казалось, что его фамилия – это псевдоним, потому что настолько рыжему чуваку, просто невозможно найти другую кличку. Мой оптимизм улетучился. Передо мной был тот, кто лучше меня. Он был настолько лучше, что я даже не мог ему завидовать. Я впервые был готов боготворить живого человека. Я хотел поговорить о его музыке. Потом мне показалось, что я не смогу выжать из себя ни слова. Я в момент забыл весь английский язык, да и вообще людскую речь. Я просто стоял и тупо улыбался. Я помахал ему рукой, он помахал в ответ. Я был счастлив. Герман назвал меня идиотом.
Через неделю случилось ещё более странное событие. Мне позвонил офигевший Сэм и поведал, что «Wormdace» хотят нас к себе на разогрев. Команда, что должна была выступать вместо нас, не понравилась Фоксу, а он был очень принципиален в выборе разогрева. Ему понравилась моя музыка, чёрт. Они сами нас нашли. Герман не разделял моего энтузиазма. Он говорили, что фаны Фокса закидают нас говном, что так бывает всегда, когда играешь на разогреве у звёзд. Мне было наплевать, мне хотелось с ними на одну сцену.
Я поднажал на репетиции. Мы постоянно ругались с Германом, потому что ему казалось, что пытаюсь придать нашей музыке более модное и попсовое звучание, чтобы понравиться всем. Но меня, правда, не устраивало всё на свете. Я пытался взять борозды правления в свои руки, пусть лидером группы официально считался Герман. Тут началось наше противостояние. Раньше я просто не мог командовать, здесь я понял, что всё зависит от меня. Я готов был спорить и драться за свои взгляды на музыку. Ребята тогда просто вешались с меня. Я был зол и неистов.
Как мне показалось, наше выступление было лучшим в истории группы. Я был счастлив. Я был под кайфом. Герман спросил меня в тот вечер, почему мой голос звучал так чарующе. Он никогда не слышал, чтобы я так пел. Это был голос из параллельного мира. Когда он посмотрел в мои глаза на концерте, то сразу всё понял. Он не ругался, он сказал:
- Знаешь, таким как ты это простительно.
В гримёрку завалились группис. Первые настоящие группис, которых мне довелось видеть. Я сделал вид, что мне не всё равно и что они мне нравятся. Предварительно я снова занюхнул и уже слабо соображал. Мне снова казалось, что я вижу то, чего нет. Я посмотрел в глаза одной симпатичной шатенке. Ей в лучшем случае было восемнадцать. Мне вдруг казалось, что у неё есть мозги в отличие от всех тупых куриц, что тёрлись об нас. Что ещё можно ожидать от девушек, которые посвятили свою жизнь тусовкам и сексу с музыкантами? Я не позволил ей сделать мне минет. Моя рука коснулась её щеки.
- Ты ведь не такая как они, - сказал я, с трудом узнавая свой голос. – Неужели тебе нравится сосать члены по гримёркам? Купи себе гитару. Займись делом. Тогда все известные парни сами будут бегать за тобой.
Она расплакалась и спросила:
- Неужели я так некрасива?
Я ответил, что она прекрасна и что я могу трахать только тупых куриц, а она особенная. Она ушла в слезах, я провожал её до выхода, постоянно повторяя, что она не такая как остальные. Наверное, уже тогда я предвидел, что мы встретимся снова несколько лет спустя. Парни смотрели на меня как на идиота. Я всё-таки отжарил двух тёлок, чтобы в своих глазах не выглядеть импотентом. По правде говоря, я ничего толком не почувствовал.
Далее к нам завалился сам Шон, он был совершенно не в адеквате. Действие героина притупила мои бурные восторги, я стал ужасно самодовольным и в этот раз я не тёк, как сучка. Вблизи он казался мне обычным человеком, при этом совершенно нормальным парнем. Он пригласил нас на автопати. Я просто не мог отказаться. Мы загрузились в его лимузин, который просто ломился от бухла и наркоты. Впервые в жизни я попал на действительно крутую вечеринку. Всё то, что творилось со мной раньше в Москве, было просто детским утренником. Нас ожидали самые горячие тёлки Британии, реки шампанского и горы кокаина. Я впервые попробовал этот чудесный белый порошок. Он был для меня слишком дорогим, и совершенно не пользовался спросом на улице. В первый раз он не произвёл на меня сильного впечатления, потому что отпустило уже спустя полчаса. Благодаря коксу можно продолжать праздновать гораздо дольше. Нас хватило где-то на двое суток. Герман пытался утащить меня домой ещё раньше, пока не ушёл в небытие, вырубившись на сиськах стриптизёрши. Ко мне подваливала какая-то звёздная тёлка. Я видел её лицо на афишах. В реале она не блистала красотой, мне показалось, что у неё дряблые сиськи, которые слишком сильно свешиваются из декольте. Она звала меня выпить, но я уже не стоял на ногах.
Я не знаю как, но мы с Германом проснулись в роскошной квартире Шона Фокса развалившись на его огроменной кровати. Нет, это была не оргия, скорее всего мы просто упали куда попало.
Всё утро он говорил какие мы клеевые, и что нам надо обязательно сгонять вместе в тур и записать совместную песню, потому что только русские могут посоревноваться с ним в алкоголизме. Я не воспринимал его слова всерьёз, считая их пьяным бредом. С утра этот чувак похмелялся водкой, когда даже я уже не мог смотреть на алкоголь, желудок ныл. Я снова подумал, что надо уходить в завязку. У меня впереди ещё столько классных вечеринок, а тут у меня грёбаная язва. Это ужасно, но чтобы я не говорил ранее, я любил быть пьяным в дерьмо, в хлам в задницу просто. Потому что только мой алкоголизм оправдывал мои поступки.
Эта вечеринка открыла мне дверь в мир элитарных наркоманов. Это был совсем другой мир, не то, что ребята с улицы, которые заканчивают свои дни в канавах. Эти люди умирают от передозировки в дорогих отелях или выносят свои мозги в шикарных особняках. Я лишь одним глазком увидел их реальность, а мне уже захотелось туда, и я понял к чему стремиться.
В скором времени мы всё же заключили контракт с лейблом. Если в России в них нет смысла, и можно вечно болтаться как говно в проруби, то здесь это имело большое значение. За нас серьёзно взялись. Я не верил в этот успех, в частности из-за того, что вообще путал реальность и свои миры в голове. Герман периодически напоминал мне об этом, рассказывая, что у нас есть контракт, мы должны записать альбом и отправиться в тур. Нам выдали аванс и просто охуел от этой суммы. Я перевёл всё в героин и возрадовался. Я по-прежнему старался держаться от него на расстоянии, чтобы не подсесть окончательно. Это были танцы на грани. Я боялся срыва.
Я ненавижу студийную работу. Она меня злит. Даже если я расслабляюсь алкоголем и наркотиками, то всё равно чувствую себя несколько взвинченным. Всё из-за того, что я хочу, чтобы всё прошло идеально, чтобы ничего не помешало мне петь. Но когда парни таскают в гримёрку девок и прочих зевак, мне хочется убивать. Я люблю девочек, я люблю веселье, но не во время творческого процесса. Наверное, я неправильный. Но вы же не таскаете шлюх к себе в офис?
Я полюбил редкие моменты одиночества. Они помогли мне собраться с мыслями. В студии я искал укромные уголки типа туалета или подсобки, закрывался и мог сидеть там часами, играл на гитаре, лазил в сети. Потом выходил и спокойно записывал свои вокальные партии. Я мог создать себе уголок дома в любом даже самом неожиданном месте. Я был там, где моя голова.
С Германом же всё было странно, мы не общались по несколько дней, при этом могли находиться рядом беспрерывно. Я любил молча смотреть на него, когда он не видел. Наверное, ему хотелось мне что-нибудь сказать, но он не находил слов. Мы оба погружались в свои закрытые миры. Это было очень мучительно, но я не знал, что мне делать. Иногда этот барьер вдруг таял, и мы могли говорить снова. Я понимал, что проблема во мне. Из взрывоопасного маньяка я превратился в замкнутого меланхолика. Здесь были виноваты только наркотики. Героин делает всех замкнутыми и отрешёнными. Я сделал над собой усилие и завязал, потому что иначе наши отношения полетели бы к чертям. Я понимал, что легко отделался. Моя зависимость ещё не стала полной и окончательной. Психологически это давалось трудно, но я постоянно пил и курил траву. Это делало меня общительным.
Мы стали трахаться с ним почти каждый день. Просто так, без всякого смысла. Теперь мы могли вполне обходиться без наигранной жестокости. Вся проблемы была в моей совести. Я хотел жестче, чтобы снять с себя всякую ответственность за происходящее. Это не я, это всё Герман, я тут совсем не при чём. После всего, что было мне уже наплевать. А в мире рок-н-ролла все и так друг у друга сосут, я просто решил об этом рассказать. Не всем же хвастаться только своей наркозависимостью. Мне уже всё равно, если кто-то будет меня за это осуждать. У меня было тёлок больше, чем вам и не снилось.
Здесь в Англии, куда меньше гомофобии, чем в России. Здесь никто уже не считает, что геи развращают общество. В целом для меня идеал толерантного общества, это когда можно назвать пидара пидаром, а нигером нигером, и тебя никто за это не осудит. Это когда всем живут в мире и всем насрать. Бывая в Сохо, я понимал, что в Европе из гомосексуализма сделали своебразный культ. Все считают, что их надо защищать, но надо ли это самим гомосексуалистам, вот в чём вопрос. Вообще это что-то сродни субкультуры. Они любят определённый стиль одежды, музыку, образ жизни. Я не считал нужным присоединяться к ним, только потому что мне иногда нравится секс с мужчинами. Я выглядел для них как стопроцентный натурал и вряд ли считался милашкой. Но в мире бисексуальности, наркотиков и рок-н-ролла мне жилось вполне себе уютно. В этой эпохе было что-то от семидесятых, когда Боуи учил мальчиков не стесняться своей женственности. Здесь вообще был целый калейдоскоп из времён, веяний и культур.

***
Дани был очень странным человеком. Я не могу сказать, что мы были друзьями, потому что мы слишком разные. Но чем больше я за ним наблюдал, тем больше обожал его. Он был для меня как приложение к Герману, кто-то преданный ему безоговорочно, но при этом не выглядящий шестёркой. У него были тупые шутки и своеобразное чувство юмора. В его внешности всегда было какое-то странное сочетание отвратительности с умильностью. Он никогда не причёсывался. Вообще никогда. В его волосах могли спокойно жить птицы и вить себе гнёзда. Мы дразнили его Эдвардом-руки-пенисы, в честь персонажа пародийной порнухи. Дани обижался и считал, что это намёк на его игру. У меня не было претензий к нему как к музыканту. Это же басист, блин. В общем, он напоминал мне смесь детской игрушки и куклы-вуду.
Каждый раз, когда он выходил из дома с ним что-то случалось. Его пыталась ограбить старушка, огромный негр приставал к нему, его сбивал грузовик, но Дани без повреждений добирался домой. Я вообще не знаю, как он это делал? Однажды он напился и уснул на тротуаре, всё бы ничего, но это был сырой бетон. Теперь у него есть своя аллея славы, круче чем в Голливуде. Но вот эта история побила все рекорды. Мы отмечали окончание записи альбома в одном из клубов Сохо (любили мы этот район полный пидаров, секс-шопов, проституток и самых отвязных клубов города). Все напились в дрова. Я каким-то чудом всё запомнил.
Там было много красивых девчонок, скопление всех видов телок. Мы сидели рядом с Дани. Он встал, сказав, что хочет блевать. Я пожелал ему удачи. Он прорывался сквозь танцпол, отвратительно пританцовывая, как вдруг его стошнило виски-колой на грудь одной из девушек. Как сейчас помню: розовая майка в бурых потёках с кусочками чипсов. Это было отвратительно, твою мать. Он на своём ломаном английском, который за полтора года уже сумел выучить, начал извиняться и пытаться вытереть с неё свою блевотину. Ну деваху стошнило прямо на него. Они оба заржали и покатились в зловонную лужу собственных исторжений.
Самое жуткое в этой истории, что в тот вечер они поехали к ней отмываться, потому что она жила неподалёку. Там у них случился приступ пьяной любви. Они стали встречаться, через месяц поженились. Герман стал свидетелем на их свадьбе. Я подарил им торт, украшенный искусственной блевотиной. Сьюзен (невеста), запустила им мне в лицо. В общем, я не представляю, как они будут рассказывать историю знакомства собственным детям. Наверное, там будет что-то приличное и предельно скромное.
Всё дело в том, что глядя на Дани, мне стало чертовски грустно. Мне вдруг тоже захотелось, чтобы какая-то женщина посвятила свою жизнь мне. Мне нужно было, чтобы меня любили и обо мне заботились. Я хочу, чтобы мне готовили ужин и встречали вечером дома. Но у меня даже не было дома, не то, что женщины. Я чётко осознавал, что я не нужен никому кроме группис. У меня был скверный характер, который я просто не мог контролировать. Я не представлял, что во мне хорошего. Я даже не знал, хорошо ли я трахаюсь, потому что эти шлюхи начинали стонать после первой фрикции.
Я познакомился с Мэри, когда просто стоял и курил в неположенном месте. Она сама подошла. Я начал нести какую-то чушь, что я поэт-декадант, медленно убиваю себя во имя искусства. Я был под метом и мог нести любой бред. Она была студенткой какого-то местного колледжа, поэтому быстро повелась на эту духовную дребедень. На самом деле, мой подход к поэзии был совершенно другим. Я считал, что она глубоко низменна и ничем не отличается от табуретки. То есть это вовсе никакой не особый дар. Кто-то делает стулья, а я могу делать стихи. Только я делаю, это лучше. Искусство с моей точки зрения представлялось чем-то совершенно не сопоставимым с моралью, оно жило где-то в своём измерении и мало вообще состыковывалось с жизнью людей. Ты можешь писать про то, как насиловать детей, не имея при этом в виду каких-то конкретных детей и изнасилование. В твоей голове это может быть просто метафорой, не относящейся к чему-то конкретному.
Она пригласила меня к себе домой и угостила дешёвым бренди. Я мог пить всякую бурду, включая портвейн, так что меня это не пугало. Мэри сказала, что я смутно напоминаю её кого-то, но она не может вспомнить. Я сказал, что я музыкант, но она имела в виду кого-то вообще другого. Это была отличная мишень, тёлка не знающая, кто я. Она не была такой уж красавицей, но могла бы сгодиться на роль моей постоянной девушки. Она дала мне в первый же день знакомства. Я стрельнул у неё номер и даже позвонил вечером, чего она совсем не ожидала.
Мэри всё хотела побывать у меня в гостях. Я долго отказывался, потому что не хотел показывать хорошей девушке нашу дыру и весь этот бедлам. Она настояла, я согласился. С первого же дня Герман начал виться вокруг неё словно змей. Я сразу заподозрил неладное, но кто же знал, что всё будет настолько мерзко. Он валялся на кровати в комнате, пока мы сидели на полу и курили. Я взглядом намекал, что лучше бы ему уйти. Герман постоянно лез к Мэри с расспросами.
- Что у тебя на футболке? – спросил он, сверля её глазами.
- «Siouxsie and the Banshees», - ответила она.
- Супер, это моя любимая группа, - ответил Герман.
Он врал нагло и подло, потому что никогда не любил их.
- Ты любишь «Cure»? – спросил он.
- Да.
- Давай поменяемся футболками? – предложил он. – Просто так на память.
- Давай, - ответила Мэри.
Она сняла прямо здесь свою футболку, под которой не было ничего. Герман победоносно уставился на её сиськи. Я не думал, что это такой уж кайф получать в подарок потную майку Германа в которой он ходит с сотворения мира. Я не подал вида, что разозлился, просто сказал Мэри, что ей пора и проводил её домой. Она говорила, что Герман ей совсем не нравится. Просто ей хотелось поставить его в ступор. Идиотизм какой-то. Я чувствовал себя оплеванным.
Мы продолжали встречаться, хотя между нами больше не было доверия. Пока Мэри не было рядом, Герман постоянно повторял, что она дешёвка и жуткая дура. Он говорил это про всех женщин, так что я уже привык. Я пришёл домой из магазина и услышал её крики и плачь из-за двери моей комнаты. Мы вообще в этот день не договаривались о встрече. К тому же, почему она не позвонила мне? И что там, твою мать, происходит? Она выбежала оттуда в слезах, отталкивая меня. Я спросил:
-Что случилось?
Она ответила:
- Отвали.
И выбежала прочь.
Герман сидел на подоконнике с видом короля. Его улыбка сияла во все тридцать два зуба, которые мне хотелось выбить.
- Что ты сделал? – спросил я, срываясь на крик.
- Она ожидала, что я её трахну! – рассмеялся Герман. – Ну ты представляешь? Я жестоко обломал крошку. У неё началась истерика. Она просто конченая шлюха.
Я пытался позвонить Мэри, чтобы узнать, как всё было на самом деле, но она меня послала, так что я до сих пор не знаю, что же было на самом деле.
- Так, что считай, что я сделал для тебя дружескую услугу, проверил твою бабу на блядство.
Мы не разговаривали несколько дней. Я даже спал в другой комнате на полу возле пакетов с мусором, только бы не видеть его лицо. В конце концов, он извинился, и мне пришлось его простить, потому что я не мог поступить иначе в данной ситуации.
Вывод из всей истории: ты не должен казаться не собой, чтобы кому-то понравиться. Лучше, наверное, блевануть в харю или выставить себя полным идиотом, чем казаться заумным и напыщенным придурком.

Дата добавления: 2015-10-16