Глава 20. А тут вас ожидает реальное гейское порево

А тут вас ожидает реальное гейское порево.
_________________________________________________________________

Возвращаться в Москву непривычно и странно. Кажется, что даже время здесь бежит быстрее, стоит только проснуться, как темнеет, только наступила ночь, как уже в окна стучится рассвет. Тут слишком шумно и душно даже по ночам хочется провалиться сквозь землю от духоты. И где они только умудрялись черпать всю романтику прошлого лета, торча всё время в столице? Почти не получалось уснуть, оставалось пребывать в этом промежуточном состоянии отдыха от отдыха.
Макс смотрел на Элис и не понимал, что он находил в ней всё это время. Потом на смену пришло жуткое осознание, что он любил только образ и саму недосягаемость её сердца. Это как любить бога, которого нет. На самом деле, мы все любим лишь образы и символы, мы любим саму любовь и себя в ней. Когда нам отказывают, это ущемляет наше самолюбие. Кого-то это заставляет меняться к лучшему, а кого-то повергает в пучины отчаянья.
Дани вернулся с какими-то наработками для песен. Герман смотрел на них довольно скептически, но конечный вердикт так и не вынес. Мария что-то намекала на альбом. Она говорила, что трудно раскручивать проект, имеющий только пару домашних демок. Максу хотелось биться головой об стену. Другая группа на их месте была бы рада возможности записать свой диск, но он по-прежнему был недоволен своими песнями. Ему нравилось, как они звучали на концертах, но студия заморозит это звучание, как бабочку в янтаре, сделает его мёртвым. Запись каждого инструмента в отдельности, потом сведение всего в единое целое. Можно было бы конечно пойти на рискованный шаг и записаться сразу всем вместе, чтобы сохранить подлинное звучание «Opium Crow».
Они долго спорили с Германом по поводу качества. Тот настаивал на шлифованном идеальном звуке и возможности показать себя в технической стороны. Потом всё же согласился, приняв к сведенью, что многие значимые для рок-музыки альбомы тоже писались вживую и ничуть не потеряли в качестве. Дело было лишь в толковом звукорежиссёре.
Вторым поводом для спора стала песня, которую предстояло записать. Герман хотел «Опиум», Макс настаивал на "Insane", как на своей самой любимой песне, из всех, что ему удавалось написать. Поводом послужило то, что текст «Опиума» казался слишком провокационным, в то время как «Insane» оставалась непонятной для большей части населения. Плюс ко всему, Макс настаивал на том, что баллады менее котируются, и выбирать её в плане дебютного сингла будет несколько нецелесообразно. В конце концов, Герман сдался, что, казалось бы, для него нехарактерно. Мария сняла им студию, правда, на утреннее время. Группа была готова уже ко всему.

***
Накануне записи позвонил Кристи и позвал тусить. Герман долго отказывался, но тот обещал что-то феерическое, такое, что запоминается надолго. Так что ребята в полном составе отправились гулять по ночной Москве в компании глэм-рокеров. Кристи выглядел ещё более безумно, чем раньше, сейчас он походил на Майкла Монро в его лучшие годы. С ним были трое парней из его группы и несколько весьма колоритных персонажей 80е-style. Начёсы, рваная джинса, лосины и блёстки. И, конечно же, тёлки. А тёлки – это такие создания, призванные служить приятным дополнением к компании. Это что-то сродни модному аксессуару.
Очаровательная подмена реальности дешёвым портвейном. Ты забываешь глядеть на календарь и различать года с эпохами. Благородный розовый эликсир стирал границы, открывая новое и новое. Макс растянулся на траве, глядя в небо. Он видел новые звёзды в его глубине, несмотря на то, что небо оставалось непроницательно чёрным.
- Я бы отдал многое, чтобы смотреть на мир твоими глазами, - сказал Герман, падая рядом.
- Не надо. Это больно. Мне не хватает анестезии, чтобы пережить это. Чтобы не говорить с демонами, надо слишком много пить. Тогда можно стать им противным. У меня иногда получается.
- В прошлом году ты говорил мне о боли, что пригнала тебя сюда.
Макс горько улыбнулся.
- Я думал, что если петь, то она пройдёт. Но всё иначе – я умру, если не буду петь.
Они пили и верили в миф о собственном бессмертии. Словно шаманы под действием волшебных грибов, они заклинали демонов и спускались во тьму. Только там ещё существовал настоящий мир. И хотелось верить, что в другие времена был вечный праздник на грани безумия с реками виски и горами кокаина. И это всё обязательно будет, стоит только дотянуться. И потом упасть лицом в звёзды, лобзая холодный бетон, оставить свой след на веки. Романтика низменного процветала.
- Я люблю тебя, - сказал Герман в порыве чувств, когда они шли по набережной, чуть-чуть отстав от всей толпы.
- Я люблю только грязь, - ответил Макс, прижимаясь к витой решётке.
Впереди стояла девушка с лицом богини. Макс пошёл сказать ей, что она само совершенство и им обязательно надо потрахаться в кустах, но его стошнило ей под ноги, и романтика не задалась. Герман смеялся, несмотря на то, что ему плюнули в душу. Он всегда смеялся, когда больно.
- Он просто хочет, чтобы его любили, причём все сразу, - за спиной у Германа вдруг возник Дани. – Он просто вампир, который питается любовью.
Герман скептически посмотрел на Дани, стараясь поймать в фокус его лицо.
- Ты всё слышал? – спросил он.
- Ты кричал об этом на всю улицу.
Дани затянулся сигаретой.
- Но к утру об этом никто не вспомнит. Даже я, - сказал он, растворяясь в черноте.
Где-то минут десять Герман наблюдал беседу Макса и дерева.
- Спасибо, чувак, что выручил меня, - сказал он, обнимая ствол руками. – Ты единственный, кто меня понимает здесь.
Наверное, его надо было лечить или спасать, а может быть просто убить. Герман задумался о том, что он не делает из своих страданий шоу, поэтому мало кто готов ему помочь, в отличие от Макса. Макса жалко, его жалеют все, как красивого щенка. Он трогателен до умиления в своей вечной истерике. Он просто использует людей, живя как паразит. Макс подошёл и улыбнулся, Герман был готов всё ему простить. Руки сами потянулись обвить его за плечи.
- Чувак, прекрати, - сказал Макс, отстраняясь. – Эти ребята не очень жалуют пидоров, притом, что выглядят как последние петухи.
Он был мастером облома.
На рассвете все побрели домой. Макс постоянно спотыкался и нес несвязанный бред, который Дани окрестил языком бомжей.
- Нам же завтра на студию, да? – спрашивал он.
- Сегодня вообще-то.
Он ударил себя рукой по лбу и рухнул в траву.
- Мы сами не лучше, - констатировал Дани. – Но мы не можем всё проебать.
Дома пришлось запихивать бездыханного Макса под холодный душ. Герман был готов всё проклясть от головной боли. Ему хотелось просто придушить свеженького и бодренького Джеффа, который позвонил узнать про запись.
- Мы неправильная группа, - сказал Дани. – Наш барабанщик трезв.
- Зато у Макса всё по-рок-н-роллу. Мне кажется, он сдохнет до записи альбома. Если я не убью его раньше.

- Как бодрость духа? - спросил Джефф, когда они встретились в метро.
В ответ Герман лишь развёл руками, печально улыбаясь.
- Я вижу по вашим щам, что всё отлично.
Макс пребывал в каком-то пограничном стояние между опьянением и алкогольной комой, с трудом принимая вертикальное положение. Казалось, что он вообще слабо воспринимает окружающий мир и вряд ли понимает, где находится.
- Кто это такой пьяный? – спросила Мария, встречая группу.
- Наш вокалист, - ответил Герман сквозь зубы.
- Какой хорошенький. Ему есть восемнадцать? Вас не посадят?
Макс открыл один глаз.
- Пошли трахаться? – спросил он у Марии, ненадолго приходя в сознание.
- Пей поменьше, а то совсем стоять перестанет, - ответила она, кривясь. – Зачем напоили ребёнка?
- Давайте скорее записываться, - сказал Герман, расчехляя гитару. – Моя голова гудит, и через час я буду трупом.
Первое осторожно касание струн унимает дрожь в руках, отбрасывая на второй план головную боль. Его гитара плавится в руках, отвечая пением на ласку. Притихли все, даже Мария. Звукорежиссёр даёт сигнал и Макс открывает глаза. Он живёт только три минуты, пока длится песня. Всего остального времени не существует. Его бледная тень скитается по миру в простой оболочке из тела. Всё это просто сосуд для голоса.
Второго дубля не будет. «Opium Crow» не имеют на него морального права, как и на живых концертах. Макс прикусил губу. Кровавая дорожка стекала по подбородку вместе со слюной. Он был безумнее, чем лирический герой песни. Боль разрывала изнутри, словно желудок взорвался и кислота вытекает в пищевод.
После записи Макса долго тошнило кровью в туалете. Он была вязкой, густой и липкой. Макс услышал шаги за своей спиной.
- Чувак, я подыхаю, - сказал он в перерывах между спазмами.
- Ты допился до язвы, - холодно ответил Герман.
Макс с трудом поднялся на ноги. Его трясло и шатало. «Боже, какой он жалкий», - подумал Герман в тот миг. Тем не менее, повинуясь странному порыву, он поцеловал Макса в губы. Его влекла эта кровь, тлен и болезнь, которую тот излучал.
- Зачем? – спросил Макс, вытирая рот рукой.
- Поцелуй после блевотни – доказательство любви, - ответил Герман почти в рифму.
Все уже расходились, когда Мария шепнула Герману на ухо:
- Я понимаю, почему он так пьёт. Подобный талант губителен. Береги его и будет тебе успех.
Захотелось кинуть гитару в угол, чтобы больше никогда к ней не прикасаться. Все тринадцать лет, что он потратил на занятия музыкой, кажутся пустым звуком, по сравнению со словом «талант». Никто не замечает его заслуг в группе. Все обращают внимание только на голос Макса и его ебучую внешность. Он тает, просто растворяется, становится тенью какого-то выскочки, которого он сам пригрел, словно змею на груди. Но он любил его, так сильно, что уже начинал ненавидеть.

Ночь была густой как кисель. В воздухе висела тяжесть и напряжение. Макс размышлял о том, как низко можно пасть. Он был не властен над своей жизнью. Всё навалилось и превратилось в снежный ком. Только чувство стыда и тоски. И нет сил даже пить, чтобы глушить голоса в голове и свои кошмары. Они рядом, они реальны как никогда. Герман спал рядом. Его спина вздымалась во сне. Максу вдруг подумалось, что его хребет выпирает как у динозавра. У него были шрамы, две одинаковые полоски, как от крыльев.
- Откуда это у тебя? – спросил Макс, забывая про элементарную вежливость в разговоре со спящими.
- Ты разбудил меня только, чтоб спросить? – прикрикнул он.
- Да, - его честность пугала и завораживала.
- Всё прозаично. Следы жёсткого БДСМа.
Макс провёл пальцами по шрамам. Тело Германа казалось необычайно горячим. Его трясло от этих прикосновений. По лицу бегали брезгливые гримасы. Надо было что-то сказать, чтобы разрядить обстановку.
- Трахни меня, - Макс раскинулся на кровати.
- Прекрати, - ответил Герман.
- Трахни меня. Мне хочется пасть ещё ниже. Мне нужно немножко живительной боли.
- Почему ты не просишь об этом, потому что любишь меня?
- Любви нет, мы все просто чьи-то шлюхи.
Герман не выдержал и заломал ему руку, наваливаясь всем телом.
- Хорошее начало, - улыбнулся Макс, чувствуя как острое колено давит ему в пах.
Он знал, что сильнее Германа и в любой момент может скинуть его с себя и отжарить во все дыры. Но люди так любят, когда им дарят власть, пусть даже мнимую, как в данном случае. Герман сорвал с Макса остатки одежды и не церемонясь вошёл. Использование слюны вместо лубриканта делает вашу боль настоящей. Макс вцепился ему в спину длинными ногтями, грозя сорвать кожу. Он кричал довольно громко, так что пришлось заткнуть ему рот рукой, так что стало ещё больше походить на реальное изнасилование. Макс укусил Германа за палец, за что получил довольно увесистую пощёчину. В уголках глаз непроизвольно выступили слёзы.
Герман ненавидел себя. Ему хотелось быть нежным. Но во всём этом дерьме они давно разучились любить. Сейчас, прижимая к себе извивающееся тело Макса, он с ужасом осознавал, что тот такое же мясо, как все. Нет его святой непорочности. Его можно точно так же втоптать в грязь.
- Я люблю тебя, - шептал Макс теперь.
Он кончил, переполнившись болью и унижением. Герман вышел из него и лёг рядом. Макс выругался и заплакал. Было до ужаса непривычно видеть его таким. Он свернулся в позу эмбриона, прижав колени к подбородку.
- Что с тобой? – спросил Герман, обнимая его. – Тебе плохо?
- Мне хорошо. Мне наконец-то стало хорошо, - прошептал он, захлёбываясь слезами.
Герман давно заметил, что ему нравится запах чужих слёз. По ним можно даже узнать искренность. Самые настоящие слёзы горькие на вкус и пахнут полынью. Сейчас это были именно они.
- Я хочу быть твоим, - прошептал он. – Я не могу принадлежать наркоте и шлюхам. Я уже очень давно себе не принадлежу.
Макс уткнулся в плечо Герману, тот ощутил холодную влагу его слёз.
- Прости меня. Я сам не свой.
- Ничего. Пройдёт.

Дата добавления: 2015-10-16