Часть 2. Глава 4

Мы отправились в свой первый тут по Европе вместе с «Wormdace». Страшно подумать, сколько событий стёрла моя память в этой белой пурге и море из виски. Нашей первой остановкой был Амстердам. Тогда я понял, что если и есть рай для меня, то он выглядит именно так. Проститутки, наркоманы, педики (почему бы и нет?). Я пытался наслаждаться красотой города, но он расплывался перед глазами. Мне хотелось ещё раз побывать в Амстердаме трезвым, но я боюсь, что миссия не выполнима. Слава богу, что туристы, едущие туда, и так морально готовы к разного рода неадекватным личностям. Мы не были чем-то из ряда вон выходящим во всей этой концепции греха.
Города сливались в один огромный мегаполис. После жизни в Москве я привык, к тому, что населённый пункт может быть рваным как мозаика и содержать в себе черты старины, навороченного модерна и убогой разрухи. Так же и с Европой. Она просто большущий город. Я вспомнил о событиях только по фото и видео, сделанными Дани. Он был маньяком-папарацем. Ни один аспект нашей жизни не остался без внимания. Он любил фотографировать всё, что мы пили или ели, гостиничное номера до и после, а так же наши тупые проделки.
Когда мне надоедало пить или употреблять, я развлекал себя сам. Я любил, красить спящих людей, обмазывать их зубной пастой, связывать скотчем. Больше всего страдал Майк. Он просто казался мне удобной мишенью для издевательств, потому что не мог устроить скандал. Он мужественно всё сносил. Спасибо ему большое. Наш турменеджер пару раз закрывал меня в номере, чтобы я не делал ничего плохого, но я перелезал через окно и вершил свои чернее дела. Страдали все, группа, техники и рядовые постояльцы отелей. Герман и Дани время от времени присоединялись ко мне, но чаще я делал всё один, вооружившись маркером, как самым жутким оружием тупых приколов. Я был очень восприимчивым к чужим эмоциям. Я чувствовал, как вокруг меня кипит воздух. Это было сильнее наркотиков.
Иногда Шон приглашал меня в свой автобус. Он был куда комфортабельнее нашего. Мы могли говорить часами. Он расспрашивал меня обо всём. Меня удивляло такое внимание со стороны звезды. Я искал какой-то подвох, но так и не находил. Я всё равно старался быть с ним осторожным. У нас обнаружились общие интересы, мы любили одну и ту же музыку и даже книги. Я обычно редко говорили с англичанами о книгах, потому что мне казалось, что на западе люди мало читают (дурацкий стереотип). Весь последний год я читал исключительно по-английски, чтобы развивать свой словарный запас. Мне хотелось начать на нём думать, но пока не получалось, кроме моментов, когда я был мертвецки пьян.
Мы стали очень близки с Шоном за этот тур. Я души в нем не чаял и постоянно говорил с Германом о нём, тот кривился и посылал меня подальше. На самом деле, мы оба им восхищались, только обожание Германа граничило с ненавистью, потому что он просто хотел стать им. Это жуткая всепожирающая форма любви. Я сам не уверен, что любил Шона как человека, а не как символ. Герман просто хотел, чтобы я смотрел на него так же, чтобы в моих глазах плясали демоны. Я видел его ревность.
И демонстративно стал проводить больше времени с «Wormdace». Так получалось, что какое-то время со своей группой мы виделись лишь на концертах. Потом я снова вернулся, боясь совсем отдалиться от них и утратить ниточку понимания между нами. Они же действительно были мне как семья. Самая настоящая семья со своим уродом в виде меня.
Я снова болтыхался где-то между непролазной депрессией и приступами счастья. Я не знал, чего я хочу на самом деле, постоянно метался в крайности. Раньше, я не понимал, зачем рок-звёзды громят гостиничные номера, но когда я сделал это впервые, то сразу понял, какой же это небывалый кайф. Я был весел, зол и трезв, когда крушил всё подряд огнетушителем, на глазах у перепуганной девушки. Она лепетала мне что-то кажется на немецком, но я не понимал ни слова. Она сбежала от меня в панике. Я пришёл в себя и страшно испугался. Я пошёл на ресепшн, признался во всём и заплатил за весь этот беспредел. Второй раз был более безумным. Мы с Шоном взяли огнетушитель и лак для волос. Я поджигал, диванные подушки, обои, стулья, а он пытался потушить всё это. Мы радовались как дети, нами завладели силы первородного хаоса. Мы просто боги рок-н-ролла и разрушения. Ещё где-то мы пытались сварить глинтвейн в ванной. У нас был ящик вина и гора лимонов. Всё это мы вывернули прямо в корыто, под которым полыхал костёр из стульев. Попробовать этот напиток богов нам так не удалось. Пришёл Джек и бухнулся прямо в ванну. До кучи он просто нассал туда.
Тур подходил к концу. Мы два месяца колесили по городам и странам. Просыпаться непонятно где и с кем вошло в привычку. Я с трудом приводил себя в чувства перед каждым выступлением. Но я всё равно выходил, потому что обязан был отыграть концерт. Это даже не было моей обязанностью перед публикой. Я не буду сейчас лукавить. Я был обязан сам себе. Я бы перестал себя уважать в случае, если бы не смог выйти. Это единственное дело, которому не мешала моя непролазная лень. Я был очень ответственным, даже если валился с ног с похмелья.
Я перестал заботиться о своём внешнем виде, как раньше, когда я мог начать краситься за три часа до концерта. Я просто оставался собой. С растрепанными волосами, позавчерашним макияжем, в растянутой футболке, которая велика мне размера на три, в рваных обтягивающих джинсах и кедах. У меня постоянно расцарапанные руки и разбитые коленки, потому что я любил падать. Я нравился людям. Я нравился себе так, что готов был дрочить перед зеркалом. Герман говорил, что я в те периоды выглядел так, словно меня только что жёстко оттрахали. Именно так я выглядел на всех фотосессиях того времени. Я был переменчив и знал, что завтра, к примеру, могу готического принца или брутального мэна, всё зависело от того, как сложится моё настроение. Я был как тёлка при ПМС. Жуть.
Когда я понял, что всё закончилось и это последний город, мне стало грустно. Я не знал, куда мне деваться потом, как бороться с этой меланхолией. Оставалось только ходить по улицам и смотреть на людей. Был канун католического рождества. Я снова думал о том, что у меня никого нет, что даже те, кого я люблю, не смогут заполнить моей пустоты. А мне хотелось чего-то настоящего, а не моего вечного баловства. Всех этих чёртовых людей кто-то любит, а на меня можно только дрочить. Потом почти случайно мы столкнулись с Шоном в баре. У него было похожее состояние послетуровой депрессии. Он меня утешал и поил яблочным сидром. Становилось немного легче и проще смотреть на вещи. Он предложил развеяться и слетать в Таиланд завтра же. Я толком не понимал, зачем он зовёт меня. Я подумал, почему бы и нет. Просто мне совершенно не хотелось возвращаться в Лондон. Меня пугала перспектива того, что мы решили разъехаться с ребятами и жить отдельно. Я не представлял себе как это.
И мы отправились в Таиланд поглазеть на трансвеститов. Сняли виллу с собственным пляжем. В первый же день, когда я оклемался от перелета, Шон подошёл и обнял меня. Я несколько удивился, ранее наше общение обходилось совсем без телесных контактов. Наши губы нашли друг друга. Он поил меня шампанским из своего рта. Я пьянел быстрее, чем от самого крепкого абсента. Я почему-то не думал, что могу привлекать его именно как мужчина. Он мне нравился, но как-то иначе. Он был из тех, на кого больно смотреть, как на солнце. Слишком красивый. У него было охуенное тело, правильные черты лица, сумасшедшие зелёные глаза и длинные рыжие волосы. Они словно змеи, в которые я так любил запускать пальцы.
Я был словно под кайфом в тот вечер, когда он толкнул меня на кровать, расстегнул, джинсы и взял в рот мой член. Я просто умер. У него был потрясающий жаркий рот и проворный язык. Ещё никто никогда не сосал у меня так… даже Герман. Странно было осознавать, но кончая я думал именно о Воронёнке. Было неловко и немного стыдно за свои мысли, но, слава богу, их никто не видел. С Германом всё было грязно и пошло, особенно, когда я давал ему на продавленном диване в нашей захламлённой комнате. Здесь всё было как-то более возвышенно и нежно, пусть даже я ненавидел всякие нежности по отношению к себе, но тут готов был смириться. Шон открывал мне меня.
Я понимал, что он ждёт от меня ответного минета, но я просто ненавидел сосать. У меня от этого болела челюсть и дело даже не в том, что трудно сделать над собой усилие и проглотить, на что обычно жалуются все. Мне было проще дать в задницу. Я действительно получал от этого извращённой удовольствие.
- Сделай это, - попросил я.
- Ты уверен? – спросил он.
«Конечно, блять, уверен. Я тебе не целка, чтобы ломаться?», - подумал я, но вместо этого прошептал «да».
Там была долгая прелюдия с поцелуями и объятьями. Я преодолевал отвращение к себе, которое терзало меня всю жизнь, оно боролось во мне с неподражаемой манией величия. Он был во мне, целуя мою спину, его язык касался моих ушей, руки ласкали мои соски. Мне хотелось кричать и материться, потому что никогда не был ко мне так нежен. Я был для него тёлочкой.
Эти эмоции во многом послужили для написания «I want to be your whore», песни-откровения, которая сыграла на моём дальнейшем имидже. Многие думали, что я эпатирую, кто-то даже писал, что я настолько настоящий мужик, что мне позволительно травить настолько гейские шутки. Знали бы они, что на самом деле было правдой. Теперь знают. Но я к тому времени вообще перестал ощущать себя мужчиной или женщиной. Я думал, что я «оно» и промежуточный вариант. Это выражалось в моих песнях, в моём внешнем виде, в моём поведении.
А пока всё это время в Таиланде мы вели себя как нормальная пара. Романтика, не обременённая бытом, жаркий секс по ночам, прогулки вдоль пляжа. Мы отбросили в сторону алкоголь и наркотики. Наверное, даже были счастливы в своей маленькой утопии. По вечерам я названивал Герману, а Шон своей жене. Я нормально воспринял тот факт, что он женат. Во мне не было ревности, я просто наслаждался моментом. Хотя, мне вдруг поверилось, что между мужчинами может быть любовь, а не только секс. Я иногда думал, что если он бросит её, останется со мной. Мы откроем наши отношения, и всё будет великолепно до конца наших дней. Она знала о нас, но не воспринимала всё всерьёз. Тяжело быть подружкой или женой рок-музыканта. Ведь у них бывает больше женщин, чем трудно себе представить. Единственный на моей памяти образец супружеской верности, это Дани, он никогда не изменял Сьюзен трезвым и старался избегать шлюх, правда, получалось не всегда. Вообще жёны рок-звёзд, они святые и им надо ставить памятники, они как жёны декабристов в своём роде.
В этом мирке немого обожания я начал скучать по Герману, его угрюмому взгляду и вечному недовольству. Он не давал мне расслабиться, не давал забыться. Рядом с ним у меня было вдохновение. Здесь же был какой-то полный голяк. Чтобы творить я должен быть в стрессе. Мы пытались написать песню с Шоном. Всё выходило картонным и неживым. Я уже было расстроился, что не смогу больше вообще ничего написать.
Мы вернулись домой. Сразу же из аэропорта я двинулся в нашу дыру, хотя Шон очень хотел побыть со мной. Я не мог, у меня был передоз им. Дома я застал странную картину: Джек закрашивал роспись на стенах, а мусор давно вынесли. Здесь стало как-то просторно и пусто. Тогда я понял одну важную вещь – мы все повзрослели. Мы больше не кучка безбашенных панков, мы взрослые самостоятельные люди, у которых есть деньги и собственная жизнь. Пора было выметаться.
Я снял небольшую квартиру-студию в Южном Лондоне. Принёс туда одну единственную сумку своего барахла. У меня никогда не было много вещей. Сел на пол и задумался о том, что же теперь делать дальше. Я никогда не жил один, я не привык распоряжаться собственными средствами. Это пугало. Мне было двадцать два, уже почти двадцать три, но я так и не научился жить. Мне было страшно спать одному в своей большой кровати. Я не хотел никого видеть. Я целыми днями лежал и смотрел в потолок, заказывал еду через интернет, большая часть оставалась тухнуть на столе.
Когда Герман загремел в реанимацию с алкогольным отравлениям, я впервые очухался. У меня появилось чувство вины. Я совсем забыл о нём, я не думал о том, что у него тоже проблемы, что он страдает. Я был весь погружён в себя. Во мне снова проснулось желание всем помочь и спасти. Я носился с ним, постоянно его выслушивал. Отвалил нехилую сумму денег, чтобы он сумел расплатиться с долгами. Мне было не жалко. Я просто понял, что мог потерять его, и мне стало страшно. Он сказал, что я стал таким же, как во время нашего знакомства.
Джек начал пропускать репетиции из-за проблем с наркотиками. Он просто отрубался и не помнил какой сейчас день, месяц год. Он врал мне, врал изощрённо и подло. Я всегда выводил его на чистую воду, потому что сам был наркоманом. Я отправил его в феерический запой и поил водкой всю неделю, чтобы яд окончательно покинул его тело. Это был единственный известный мне верный способ снятия ломки. Он постоянно блевал, дристал и требовал дозу, он верил, что один маленький укол поможет ему бросить. Тогда я насмотрелся много всего нелицеприятного, радуясь, что пока ломка обходила меня стороной. Потом мне казалось, что я делал всё из чистого эгоизма, чтобы доказать себе, что я не такое говно, как Джек, что я ещё не так опустился. Я снова был святым, белым и пушистым.

Дата добавления: 2015-10-16