Я чувствовал, как к горлу подкатился комок злости. Побрел в кузницу.

— Не знаешь, случаем, мужчину в белом тулупе? — спросил я одного из кузнецов.

— Невысокий, что ли?

— Да, ростом он не вышел.

— Это Василий Калямов, начальник всего этого участка, самый главный у нас.

— Ну и что? Расскажи подробнее о нем!

— А что случилось? Испугался его, что ли? Он — член партии. Всего-навсего техникум окончил и работает лишь мастером, да поважнее главного инженера будет. Его слово здесь — закон!

— Что-то он мне не понравился.

— Да здесь его никто не жалует.

С того дня я начал приглядываться к Калямову, который с первой минуты появления на складе обратил на себя внимание своим решительным, напористым обликом. Я практически не видел его сидящим за рабочим столом. Он постоянно кружил по обширному пространству карьера, пронзая морозный воздух цепким взглядом. Я не раз встречался с ним, собирая лопаты, кирки и прочее складское имущество, разбросанное рабочими. Однажды я видел, как Калямов отчитывал бригаду русских рабочих, которые, спрятавшись за горой отработанной породы от холодного ветра, продлили себе перерыв. Был я и свидетелем разноса, устроенного Василием Калямовым учетчику, который приписал выработку одной бригаде. Как- то, заметив, что японец прекратил работу, как только прозвучала пятичасовая сирена, Калямов набросился на него, упрекая в лености. Пленные ненавидели и боялись мастера, называя его между собой «чертом».

Каждый раз я видел Калямова, мечущим гром и молнии. Однажды на моих глазах он отчитал даже главного инженера. Мастер «критиковал» старшего по должности за то, что тот не использовал эффективно находящуюся в его ведении технику и полагался только на мускульную силу рабочих.

— Злой дух работы! — пробормотал я себе под нос.

Мое отношение к Калямову было сложным: день ото дня убеждаясь в крутости его нрава, в грубости и самодурстве, я тем не менее испытывал все более глубокий интерес к этому человеку. Он откровенно высказывал критические замечания, не взирая на должности своих собеседников, что требовало мужества от человека, занимавшего достаточно скромное место на иерархической лестнице. Однажды пленного ранило в голову куском породы, сорвавшимся с вершины отвала. Тряпичная повязка на его голове набухла от крови, и бригадир поручил двум товарищам раненого отвести его в лагерь к военному врачу.

— Достаточно одного сопровождающего! Второй должен остаться на рабочем месте! — приказал Василий.

Видя происходящее, я испытывал гневное возмущение и одновременно, с чисто рациональной точки зрения, одобрял действия Калямова. Эти противоположные чувства буквально сражались в моем сердце. Итак, я одобрял? Да! Голос, звучавший где-то в глухом уголке души, подсказывал мне, что для человека его склада дело — превыше всего и что было бы ошибкой объяснять его поведение одной только жестокостью характера. Подобно человеку, переживающему раздвоение личности, я никак не мог стать господином своих чувств в отношении Калямова.

А он, похоже, хранил в памяти первую встречу со мной, одним из великого множества японских военнопленных. Однажды, в особенно морозный день, когда дым из труб столбом устремлялся в небо, я работал на складе. Пальцы у меня онемели от починки складских железяк, я побежал в бытовку и прямо с порога ринулся к печке. Время было обеденное, и среди рабочих я увидел несколько начальников. Я стоял спиной к печке, а рукавицы на заячьем меху, полученные еще в Квантунской армии, связал шнурком и подложил под поясницу. Ладони оттаивали под живительным теплом. Пригревшись, я задремал. Очнулся от громкого хохота. Взоры всех людей были обращены на меня. В чем дело? Может, у меня слишком грязная одежда? Я растерянно посмотрел налево, потом направо, что вызвало новый взрыв смеха.

— Ты куда рукавицы засунул, японец?

Дата добавления: 2015-10-16