Кольцо голых тел сужалось.

— Простите, пожалуйста! — послышался испуганный шепот.

— Нечего извиняться! Отвечай, знал или не знал?

— Знал.

— Вот скотина!

— Сознательный антисоветский элемент!

— Судить его! — потребовал кто-то, обращаясь к руководителю отдела пропаганды.

В потоке брани вдруг послышалось:

— Прошу слова!

Кто-то просил у шефа разрешения выступить.

— Пожалуйста, товарищ!

— Действительно, прискорбно, что Яманака употребил слово «роскэ», зная его антисоветскую сущность. Однако мы, солдатские массы, долгие годы получавшие антисоветское воспитание из рук японского милитаризма, иногда бросаем это слово бессознательно, не придавая ему особого смысла. Я считаю, что следовало бы сперва узнать классовое происхождение Яманаки, как проходила его служба в армии, кто он по профессии и уж потом рассудить, сможет ли он со временем примкнуть к нашим рядам. Если он человек подходящий, то надо, приняв во внимание его самокритику, заняться его перевоспитанием, чтобы подтянуть сознание на должную высоту.

Это предложение вызвало новый взрыв в муравейнике голых тел.

— Прошу слова!

— Против!

— Это оппортунизм!

Пока пропагандист растерянно озирался, не зная, в кого ткнуть пальцем, один из пленных, не дожидаясь дозволения шефа, закричал:

— Предложение предыдущего товарища — не что иное, как оппортунизм! Во-первых, Яманака, зная антисоветскую направленность слова «роскэ», все же произнес его вслух при свидетелях. Во-вторых, Яманака не выполнил требования руководителя отдела пропаганды выступить с самокритикой. Я считаю, что такому человеку не место в демократическом стане. Необходимо дать ему четкую оценку, как сознательному антисоветскому элементу!

— Не возражаем!

Рев голого коллектива, напоминавший боевой клич, отражался от каменных стен. Толстая русская женщина, занимавшаяся паровой дезинфекцией белья, с интересом поглядывала на открытый урок по воспитанию настоящих товарищей.

Жертва снова лежала на алтаре.

Откровенно говоря, это был самый настоящий фарс. Его, может, и не стоило бы здесь описывать, если бы тогда к нему можно было относиться как к фарсу, то есть смотреть и смеяться. Мне хотелось, чтобы читатели представили себе мир, согласно законам которого человек, не участвовавший в этом фарсе с серьезным, как у трагика, выражением на лице, подвергался риску, что его самого превратят в шута — героя очередного, еще более грандиозного фарса.

Глубоко в подсознании, надежно сокрытом от чужих глаз, я словно бы каялся, повторяя слова Екклесиаста из Ветхого Завета («Суета сует, суета сует — все суета!»), и в то же время, впившись взглядом в лицо Яманаки и стиснув зубы, изображал на лице безграничный гнев.

Человек, однако, не может до бесконечности выносить ложь маски. Мы мечтали в душе о возвращении домой, потому что хотели поскорее освободиться от этой фальшивой личины, а не только из-за сентиментальной ностальгии. Мы желали вырваться за толстые барьеры охлопсихологии, которые огораживали нас жестче и плотнее, чем колючая проволока, и перенестись в свободный мир, где то сокровенное, что таилось в глубинах сознания, можно было бы выражать открыто.

Вечером того же дня нам приказали собраться на заводской площади для оглашения списка репатриируемых. В списке, составленном в алфавитном порядке политотделом, значилась добрая половина обитателей лагеря. Их перевели в отдельный барак. Большая часть этих пленных находилась здесь изначально, и их первоочередная отправка считалась естественной, вследствие чего она не вызвала какого бы то ни было всплеска эмоций у оставшихся.

Зато после того, как репатриируемые с красными флагами и плакатами проследовали колонной во главе с оркестром к городскому вокзалу, оглашая улицы Иркутска революционным пением, в лагере возник идеологический вакуум. Вплоть до выборов нового антифашистского комитета место революционных песен занимали японские. Как говорится, пока кот спит, мышам раздолье. Это были песни о благородной горе Фудзи, сияющей ослепительно-белой вершиной, и о родимом доме, где все мило глазу.

Дата добавления: 2015-10-16