Это заявление Каваками было предельно четким, вплоть до высказанной им неуверенности.

Мучимый чувством неудовлетворенности, я не излагал в строгом порядке мысли, которые, безусловно, мог систематизировать, а то останавливался и озирался, то двигался вперед, то возвращался назад, плутая в дебрях случайно возникшей проблемы.

— На мой взгляд, вопрос не столь прост. Среди наших сибирских демократов при близком рассмотрении оказываются примитивные максималисты, искатели справедливости, не видящие дальше своего носа, конъюнктурщики, приспособленцы, праздные зеваки, есть и «истинно верующие», ни на йоту не изменившиеся со времен службы в Квантунской армии. А активисты, дерущие глотку на митингах, — по большей части либо актеришки, жеманящиеся до холодного пота, либо безмозглые попугаи.

Но невозможно игнорировать тог факт, что семьсот тысяч японцев набрались здесь социалистического опыта. Дело не в том, кто они — демократы или реакционеры. Главное то, что все, без исключения, пленные познакомились с социализмом не по пропагандистским брошюрам, а в повседневной жизни.

Например, в России принято в магазине пропускать без очереди рабочего, который забежал за хлебом в обеденный перерыв. Если человек поранился на рабочем месте, то ему в любом месте, скажем в близлежащей амбулатории, медсестра окажет помощь бесплатно. Можно почти безнаказанно накопать картошки на чужом приусадебном участке, но попробуй посягнуть на социалистическую собственность на колхозном поле, как тебе сразу обеспечено десять лет тюрьмы. Каждый день сибирской жизни подбрасывает нам подобные примеры. Именно это я называю социализмом в действии.

Незаметно для самих себя мы в какой- то степени усваиваем социалистический взгляд на вещи. К примеру, домашняя хозяйка, придя в магазин, спросит: «Кто последний?» и пристроится в хвост очереди. Мы же можем пройти прямо к прилавку и либо сказать, что мы на работе и у нас осталось десять минут от обеденного перерыва, либо что-нибудь еще придумать, в общем, попробовать вступить в переговоры. И в большинстве случаев нам уступят. В Японии же такой номер не пройдет. Что почувствует бывший пленный в такой ситуации? Это вот кардинальной важности проблема, а не просто вопрос о том, каков процент по-настоящему уверовавших среди сибирских демократов.

В старом лагере я повстречал сержанта Советской Армии, который дошел в войну до Вены, а с наступлением мира вернулся на родину. Его удивило, что европейские рабочие живут гораздо лучше, чем он думал раньше. И он был потрясен тем, что вечером улицы европейских городов ярко освещены, что магазины ломятся от высококачественных товаров. Полунищая, разоренная войной Европа оставила неизгладимый след в сознании русского сержанта.

Нечто подобное, только в совершенно ином контексте, происходит сейчас с японцами. Короче говоря, в роте со мной пребывают солдаты, которые в Японии не знали вкуса хлеба. Теперь же чуть ли не все из них хотят хотя бы раз в день есть хлеб. А возьмите лагерные хоры и митинги. Это ведь, по-моему, очень серьезно, что солдаты вернутся домой, как говорится, прикипев к тому и другому.

Все, о чем я говорю, имеет огромное значение, несопоставимое со значением индивидуальных случаев, будь то судьба Алексея Толстого, повидавшего упадок Западной Европы и вернувшегося на некогда покинутую родину, или судьба Юрико Накадзё-Миямото, считавшей, что жизнь в Москве приблизила ее к коммунизму.

— Как это понимать? Ты, Такасуги, выходит, поддерживаешь «демократическое движение», которое ныне развивают солдаты?

— Не надо спешить. Что за привычка вечно забегать вперед! У меня, как и у вас, истинность «демократического движения» вызывает сомнения, оно кажется мне фальшивым. А если совсем откровенно, то просто пеной. Но под этой пеной движется нечто такое, на что нельзя закрывать глаза.

И это, по-моему, касается не только японского «демократического движения». Оно с самого начала — не больше, чем одна из имитаций. Но то же самое можно сказать и обо всей сибирской жизни как прототипе этого движения. Пены на ней действительно много. Мусор плывет, щепки. Если говорить о том, что бросается в глаза, то придется признать — грязи хоть отбавляй. И в нашем окружении немало офицеров, которые, видя только эту грязь, с напыщенным видом отводят советской власти еще от силы десять лет существования.

Ну, вот хотя бы капитан Мацуо из «кружка на нарах». Тот, который зарыдал, увидев, что уборщица на лесопилке повязала на голову национальный флаг Японии, подаренный ей пленным солдатом, и на следующий день выменял у нее флаг на фуросики из шелкового крепа. Он постоянно разглагольствовал о близкой кончине советской власти. Но так просто это не случится. Советская Россия — отнюдь не колосс на глиняных ногах.

Во время войны на Тихом океане японцы тоже представляли себе Америку чем- то вроде съемочного павильон а в Голливуде, набитого джазом, гангстерами и кабаре. На поверку же вышло, что Америка — сооружение из прочного бетона, страна, в которой стойкий пуританизм и боевой первопроходческий дух сочетаются с современной наукой, технологией и широким взглядом на мир.

Итак, мне хотелось сказать, что на все явления надо смотреть честно и непредвзято, видеть их скрытую сущность. Я не собираюсь здесь, в штрафном батальоне, рядится в личину демократа, да и вряд ли та сторона приняла бы меня за своего. Считаю, что именно мы, а не компания крикунов, можем увидеть истинную советскую действительность. Я бы сказал, что это наша обязанность.

...В то время всех нас волновал один вопрос — нападки газеты «Правда» на маршала Тито. Мы хорошо знали его по многочисленным публикациям в газетах, которые превозносили этого волевого человека как «закаленного в огне войны стойкого, несгибаемого коммуниста», «прославленного бойца-антифашиста». Но начиная с весны этого года, привычные фотографии Иосипа Броз Тито незаметно исчезли с газетных страниц.

Наши подозрения в отношении маршала прояснились в начале июля, когда Танимото принес с работы номер «Правды», в котором была помещена статья под заголовком «Тито на пути национализма». Я мельком просмотрел материал, в глаза бросились ярлыки — «шпион», «троцкист», но не уловил, в чем заключается националистический уклон в политике Тито. Статья завершалась добрыми, сочувственными словами в адрес всех жертв террора, который осуществляют Тито, Кардель и Ранкович.

Советские газеты еще недавно щедро рассыпали комплименты Тито как признанному лидеру Югославии, отдавая ему пальму первенства среди прочих руководителей демократических стран Восточной Европы. Эдвард Кардель, министр иностранных дел Югославии, был одним из немногих иностранцев, награжденных советским правительством орденом Ленина.

Почему же в газете появились столь странные сообщения? Что произошло, если после двух-трех месяцев молчания пресса подает «стойкого, несгибаемого коммуниста» Тито в виде покрытого позором «шпиона»? Каждый вечер мы с товарищами ломали головы над этим гордиевым узлом, но тщетно, поскольку не имели никакой зацепки. Советские газеты, все до одной, были мощными органами партийной пропаганды и обычно не печатали информацию в чистом виде. Мы не знали, что на самом деле происходит в Югославии, поэтому оставалось молча принимать спускаемые сверху оценки.

— Вот так история! Тито и его окружение оказались двуликими. До вчерашнего дня он был доктором Джекилом, а сегодня уже господин Хайд, — пошутил кто-то из нашей компании.

Но безоговорочное доверие к исходящему со стороны — вещь, абсолютно неприемлемая для японцев со свойственной им страстью докапываться до сути дела. Начали возникать невероятные слухи. Один подполковник-пехотинец рассказывал направо и налево достаточно правдивую историю о том, что советские войска под командованием маршала Жукова оцепили югославские границы. В действительности эта выдумка была проявлением мелкого тщеславия со стороны скучающего, отставленного от работы любителя стратегии и тактики.

В то время как большинство офицеров демонстрировало тупое безразличие, а часть высших чинов занималась плетением небылиц, Танимото был единственным человеком, который использовал пребывание в плену для постоянного пополнения своих знаний. Он до поздней ночи читал раздобытую где-то работу Сталина «Марксизм и национальный вопрос», написанную до Октябрьской революции.

От склоненной над книгой фигуры Танимото, до которого еле доходил тусклый свет единственной лампочки в центре огромного давно уснувшего барака, веяло какой-то отрешенной серьезностью. Эту черту никак нельзя было обнаружить в деятельности батальонных политических кружков с их цветистыми выступлениями, словно бы заранее обговоренным единством мнений и ярмарочной оживленностью. У меня возникло подозрение, что Танимото втайне начал подготовку к тому, чтобы последовать примеру Алексея Толстого.

Дата добавления: 2015-10-16