Однако с организацией нового антифашистского комитета, установившего еще более жесткие порядки, чем прежде, исполнение японских песен прекратилось.

Спустя месяц нас после работы вновь собрали на площади по поводу репатриации, и там каждому довелось пережить душевное потрясение — кому от радости, кому от печали. Дело в том, что сотрудники политотдела, рассортировав пленных по своему усмотрению, разлучали многих товарищей, которые черпали силы друг в друге для преодоления тягот плена.

Отправляли многих офицеров, а многих рядовых, в составе которых пребывал и я, оставляли. Я попытался разобраться в принципах сортировки, но поначалу, конечно, ничего не понял. Но вот один факт вроде бы приоткрывал смысл этих принципов. Капитан Мацуо из «кружка на нарах» в том штрафном батальоне, где побывал и я, попал в число репатриируемых, а подпоручика Танимото, когда-то прочитавшего нам в штрафбате лекцию о народах СССР и его национальной политике, включили в группу остающихся.

Капитан Мацуо, публично заявлявший, что советская власть продержится еще не более десяти лет, был откровенным империалистом и типичным воякой, которому достало ума лишь на то, чтобы пройти в пехоте путь от командира взвода до командира роты в Квантунской армии. Подпоручик же Танимото, прекрасный знаток русского языка, мыслящий человек, приверженец марксизма, был настоящим интеллигентом. До войны он служил в исследовательском отделе Маньчжурской железной дороги.

Вероятно, для контрразведки и национальной обороны Советской России реакционная и милитаристская идеология капитана Мацуо не представляла ни малейшей угрозы, а вот опыт аналитической работы Танимото и его обширные знания о Советской России, его русский язык внушали опасение. Советским политработникам не было дела до того, что Танимото искренне верует в теорию марксизма. Они, похоже, были расчетливыми реалистами, которым абсолютно чужды сантименты.

В Сибирь пришла зима. Репатриируемые, получив полное зимнее обмундирование, покинули лагерь. Перед отъездом несколько человек, с которыми я подружился в штрафбате, в том числе Каваками и Кобаяси, не упустили случая выразить душевное сочувствие тем, кто оставался в плену, но лица их сияли нескрываемой радостью по поводу отъезда на родину.

Лейтенант Кобаяси был родом из мест, откуда рукой подать до того района, где в эвакуации жила моя осиротевшая семья. Я подробно объяснил ему все, что следует рассказать домашним о моем сибирском житье-бытье.

Оставшиеся в лагере пленные числом менее пятисот человек совсем потеряли присутствие духа после отъезда солагерников. Неразлучные приятели при встрече выдавливали из себя улыбку, но душа при этом разрывалась на части. Общий психологический упадок усугублялся страхом перед стужей, которую несла четвертая для нас сибирская зима. Раньше с наступлением морозов нам говорили: «Советское правительство, ценя жизни людей, не может направлять военнопленных в Японию, опасаясь их обморожения». Поэтому мы считали, что и на сей раз переброска эшелонов с репатриируемыми прекратится до конца зимы. Начальник лагеря, однако, зажил, что все, кроме незначительного числа военных преступников, непременно вернутся домой в текущем году. Хватаясь за его слова, как за спасительную соломинку, мы и лелеяли наши хрупкие надежды, хотя, как показывал наш богатый опыт, заявления начальника абсолютно ничего не значили.

Меня и так охватывала все более сильная депрессия, когда пришел очередной приказ о переводе в другой лагерь. Он вверг меня в состояние подлинного шока. Было ощущение, что меня столкнули в бездонную пропасть. Последняя надежда, опиравшаяся на заявление начальника лагеря, рухнула. Уж не попал ли я в разряд военных преступников? Беспричинная уверенность в том, что после трех лет работы в Сибири я вернусь домой, испарилась. Мне часто вспоминался пленный поляк с лесопилки, который сказал, что вот уж десять лет он сидит в Сибири и про него тут забыли, а затем, умолкнув и словно смирившись с судьбой, пожал плечами.

Сам я впал в такое уныние, такое отчаяние, что, наверное, приобрел совершенно непотребный вид. Казалось, ни физических сил, ни энергии, необходимых для того, чтобы пережить еще одни зимние холода, работая вне помещения, у меня не осталось. Стоило только подумать о потерянных из-за плохого питания трех зубах, как все мои попытки восстановить веру в собственные жизненные силы проваливались.

Дата добавления: 2015-10-16