Глава семнадцатая. На несколько месяцев Харниш с головой ушел в дела

На несколько месяцев Харниш с головой ушел в дела. Издержки требовались

колоссальные, а доходов не поступало никаких. Недвижимость, правда,

поднялась в цене, но в остальном Окленд не откликнулся на бурную

деятельность Харниша. Оклендские дельцы выжидали, что же он будет делать

дальше. И Харниш не замедлил удовлетворить их любопытство. Для осуществления

своих широких планов он нанимал лучших специалистов, каких только можно было

достать за деньги. Он всегда считал, что хорошее начало -- половина дела, и

твердо решил с первых же шагов не допускать ошибок. Руководство постройкой

трамвайных линий он поручил Уилкинсону, которого переманил из Чикаго, удвоив

его и без того огромное жалованье. День и ночь рабочие артели прокладывали

рельсы, день и ночь вбивали сваи в илистое дно бухты Сан-Франциско. Новый

мол должен был иметь три мили в длину, и на сваи понадобилось столько

дерева, что с горных склонов вокруг Беркли сводили целые рощи старых

эвкалиптов.

Трамвайные линии тянули в горы, а в то же время шел обмер окрестных

лугов, разбивка их на городские кварталы, намечались места будущих бульваров

и парков -- все по последнему слову науки. Прокладывали канализационные и

водопроводные трубы, широкие ровные улицы мостили щебнем из принадлежащих

Харнишу каменоломен, тротуары заливали цементом. Покупателю оставалось

только выбрать участок, нанять архитектора и начать строить. Когда открылись

пригородные трамвайные линии, окрестности Окленда сразу оживились, и задолго

до того, как был закончен мол для переправы, их стали заселять новые

домовладельцы. Земельные участки принесли Харнишу огромную прибыль. Чуть ли

не в один день силой своих миллионов он сумел превратить сельскую местность

в образцовый квартал городских особняков.

Но все деньги, которые текли ему в руки, он немедля вкладывал в другие

предприятия. Трамвайных вагонов требовалось так много, что он открыл

собственный вагоностроительный завод. И, несмотря на то, что земля сильно

вздорожала, он продолжал приобретать участки под строительство фабрик и

домов. По совету Уилкинсона он приступил к переделке почти всех ранее

действовавших трамвайных путей. Легкие, устаревшего образца рельсы были

сняты и заменены новыми, тяжелыми. Он скупал угловые участки на узких улицах

и без сожаления отдавал их городу, чтобы можно было срезать углы и трамваи

могли свободно мчаться на полной скорости. Кроме того, еще предстояло

проложить трамвайную линию до конца мола, с ответвлениями, которые охватят

все районы Окленда, Аламеды и Беркли. С таким же размахом планировалась

система водоснабжения. Только образцовое обслуживание могло оправдать

огромную затрату капитала, вложенного Харнишем в земельную собственность. Он

был полон решимости превратить Окленд в такой город, где каждому хотелось бы

поселиться. Выстроив несколько больших отелей, он открыл общедоступные парки

с аттракционами, а для более изысканной публики -- картинные галереи и

загородные клубы. Еще до того, как увеличилось население Окленда, городской

транспорт стал приносить хороший доход. Харниш был уверен, что риск

оправдает себя и что он весьма разумно помещает свой капитал.

-- Окленду требуется первоклассный театр, -- решил он и, после

безуспешных попыток заинтересовать местных капиталистов, сам взялся за это

дело: только он один предвидел, что недалеко то время, когда в городе

появится двести тысяч новых жителей.

Но как бы он ни был завален делами, воскресные дни он посвящал

прогулкам в горы. Однако, вопреки ожиданиям, не зимняя непогода прекратила

эти прогулки в обществе Дид. В одну из суббот она сказала ему, чтобы он не

рассчитывал встретить ее завтра, а на его настойчивые вопросы ответила:

-- Я продала Маб.

С минуту Харниш не мог выговорить ни слова. Ее поступок допускал так

много толкований, что Харниш не знал, как отнестись к нему. Ведь это

граничило с изменой. А может, она очутилась без средств? А вдруг она хочет

таким способом дать ему понять, что он ей надоел? Или...

-- Что случилось? -- с трудом выдавил он наконец.

-- Я не могу платить сорок пять долларов за тонну сена, -- ответила

Дид.

-- Только потому вы продали Маб? -- спросил он, пристально глядя ей в

лицо; он отлично помнил ее рассказы о том, как пять лет назад она сумела

продержать кобылу всю зиму, хотя сено стоило шестьдесят долларов.

-- Нет, не только. Содержание брата тоже обходится теперь дороже, и мне

пришлось сделать выбор. Я решила, что раз я не могу прокормить обоих, то

лучше отказаться от Маб, чем от брата.

Глубокая печаль охватила Харниша. Он вдруг ощутил гнетущую пустоту. Что

же это будет за воскресенье -- без Дид? И еще много-много воскресений без

нее? Он в полной растерянности барабанил пальцами по столу.

-- Кто купил Маб? -- спросил он.

Глаза ее вспыхнули, как вспыхивали всегда, когда она сердилась.

-- Посмейте только перекупить ее для меня! -- вскричала она. -- И

посмейте отрицать, что именно об этом вы думали.

-- Я и не отрицаю. Вы угадали совершенно точно.

Но я бы этого не сделал, не спросив вашего согласия, а теперь, когда я

вижу, что вы сердитесь, я и спрашивать не буду. Но вы очень любили свою

кобылу, и вам, должно быть, нелегко было расстаться с нею. Очень, очень

жалко. А еще хуже, что завтра вы не поедете со мной кататься. Просто не

знаю, что я буду с собой делать.

-- Я тоже, -- с грустью созналась Дид. -- Одно хорошо: я наконец

займусь шитьем.

-- А у меня и шитья нет.

Харниш сказал это шутливо-жалобным тоном, но с тайным ликованием: ведь

она созналась, что ей тоже будет скучно. Ради этого можно даже примириться с

мыслью о продаже кобылы. Значит, он ей не совсем безразличен, во всяком

случае -- не противен.

-- Я очень просил бы вас еще раз подумать, -- негромко сказал он. -- Не

только из-за Маб, но из-за меня тоже. О деньгах тут и говорить не стоит. Для

меня купить вашу кобылу -- все равно что для других мужчин послать знакомой

даме букет цветов или коробку конфет. А я никогда не посылал вам ни цветов,

ни конфет. -- Заметив, что у нее опять загораются глаза, он продолжал

торопливо, пытаясь предотвратить немедленный отказ: -- Я знаю, что мы

сделаем. Я куплю кобылу для себя и буду одалживать ее вам, когда вы захотите

кататься. Тут ничего такого нет. Всем известно, что кто угодно может взять

лошадь у кого угодно.

Он опять прочел на ее лице решительный отказ и опять не дал ей

заговорить.

-- Мужчины постоянно катаются с дамами в колясках. Что же тут такого? И

всегда коляску и лошадь достает мужчина. Какая же разница? Почему я могу

завтра пригласить вас покататься со мной и предоставить коляску и лошадь и

не могу пригласить вас покататься со мной верхом и предоставить вам лошадь?

Она ничего не ответила, но отрицательно покачала головой и взглянула на

дверь, словно давая понять, что пора кончать этот неделовой разговор. Он

сделал еще одну попытку:

-- Известно ли вам, мисс Мэсон, что, кроме вас, у меня на всем свете

нет ни единого друга? Я хочу сказать, настоящего друга -- все равно мужчина

или женщина, -- к которому ты привязан... радуешься, когда он с тобой, и

скучаешь, когда его нет. Ближе других мне Хиган, а ведь между нами миллионы

миль. Мы с ним только дела вместе делаем, а все прочее -- врозь. У него

большая библиотека, и он человек образованный. В свободное время он читает

какие-то чудные книжки -- по-французски, по-немецки и еще невесть на каких

языках, а то сам пишет стихи или драмы. Я ни с кем не дружу, кроме вас, и вы

сами знаете, часто ли мы с вами бываем вместе, -- только по воскресеньям, и

то когда нет дождя. Мне без вас трудно будет. Вы стали для меня, как бы это

сказать...

-- Привычкой, -- улыбнувшись, подсказала она.

-- Вроде того. Я так и вижу, как вы едете мне навстречу на вашей гнедой

кобыле, в тени деревьев или на солнце, по открытому месту... а теперь не

будет ни Маб, ни вас... Я всю неделю, бывало, ждал воскресенья. Если бы вы

только позволили мне купить ее...

-- Нет, нет, ни в коем случае, -- нетерпеливо прервала его Дид и

повернулась к двери, но на глазах у нее выступили слезы. -- Очень прошу вас,

не говорите со мной больше о Маб. Если вы думаете, что мне легко было с ней

расстаться, то вы сильно ошибаетесь. Но я это сделала и теперь хочу забыть о

ней.

Харниш ничего не ответил, и она вышла из комнаты.

Через полчаса перед ним уже сидел Джонс, бывший лифтер и бунтующий

пролетарий, которого Харниш когда-то содержал целый год, чтобы открыть ему

доступ в литературу. Но усилия Джонса не увенчались успехом: издатели и

редакторы отвергли написанный им роман; и с тех пор разочарованный автор

состоял на службе в частном детективном агентстве, которое Харнишу пришлось

открыть для своих личных нужд. Джонс утверждал, что после знакомства с

железнодорожными тарифами на перевозку дров и древесного угля его уже ничто

удивить не может; он и сейчас ничем не выдал своего удивления, выслушав

приказ Харниша разыскать человека, купившего некую гнедую кобылу.

-- Сколько можно заплатить за нее? -- спросил он.

-- Любую цену. Купите ее во что бы то ни стало.

Поторгуйтесь для вида, чтобы никто не догадался, но купите непременно.

И сейчас же отведите ее на мое ранчо в округе Сонома. Вот вам адрес. Сдайте

кобылу сторожу да скажите ему, чтобы получше ходил за ней. А потом забудьте

про нее. И не говорите мне, у кого вы ее купили. Вообще ничего не говорите,

только дайте знать, что вы купили ее и доставили на место. Понятно?

Но не прошло и недели, как Харниш опять увидел сердитый огонек в глазах

Дид.

-- Чем вы недовольны? Что-нибудь случилось? -- спросил он с самым

невинным видом.

-- Человек, который купил Маб, уже перепродал ее, -- ответила Дид. -- И

если вы к этому причастны...

-- Я даже не знаю, кому вы ее продали, -- заявил Харниш. -- А кроме

того, я давно и думать о ней забыл.

Это была ваша кобыла, и меня не касается, что вы с ней сделали. Сейчас

у вас ее нет, и это очень жаль. А теперь, раз уж у нас зашел такой разговор,

то я хочу сказать вам еще кое-что. И, пожалуйста, не сердитесь, потому что,

в сущности, это вас совсем не касается.

Он помолчал; Дид с явным подозрением смотрела на него.

-- Речь идет о вашем брате. Вы не можете сделать для него все, что ему

нужно. Вы продали кобылу, но этих денег не хватит, чтобы отправить его в

Германию. А все врачи говорят, что он должен ехать. Там его вылечит этот

сумасшедший немец, который берет человека, делает кашу из его костей и

мускулов, а потом опять заново собирает их. Ну, я и хочу отправить вашего

брата в Германию, пусть немец себя покажет. Вот и все.

-- Ах, если бы это было возможно! -- воскликнула она, очень

взволнованная и отнюдь не сердясь. -- Но этого нельзя, вы сами знаете

почему. Не могу я брать у вас деньги...

-- Постойте, -- прервал ее Харниш. -- Если бы вы умирали от жажды, вы

согласились бы выпить воды из рук одного из двенадцати апостолов? Или

заподозрили бы его в злом умысле? (Дид протестующе подняла руку.) Или

побоялись бы сплетен?

-- Это совсем другое, -- начала она.

-- Послушайте, мисс Мэсон. Вы как-то чудно судите о некоторых вещах.

Бросьте вы это. Вот хотя бы насчет денег. Ну не смешно ли? Вообразите себе,

что вы падаете в пропасть, а я хватаю вас за руку и удерживаю. Дурно это?

Конечно, нет. Ну, а если вам нужна другая помощь? Не моя рука, а мой карман?

И что же -- это дурно? Так все говорят. А почему все так говорят? Потому что

грабителям выгодно, чтобы дураки были честные и уважали деньги. Если бы

дураки не были честные и не уважали бы деньги, что бы сталось с грабителями?

Неужели вы не понимаете? Хватаю я вас за руку, чтобы не дать вам упасть, или

нет, -- это им наплевать. У них одна хватка -- доллары. Пожалуйста, спасай

сколько хочешь, только не долларами. Доллары -- дело святое, такое святое,

что вы боитесь взять их у меня, когда я предлагаю вам помощь. И еще примите

во внимание, -- продолжал он, чувствуя, что не сумел убедить ее, -- вы не

отказываетесь от силы моей руки, когда падаете в пропасть. Но если я эту же

силу приложу к заступу и за день работы получу два доллара, то вы не

дотронетесь до них. А ведь это все та же сила моей руки, только в другом

виде. А вообще я вовсе не к вам обращаюсь. И не вам предлагаю деньги взаймы.

Хочу удержать вашего брата, чтобы он не упал в пропасть. А вы подскочили ко

мне и кричите: "Стой, пусть падает!" Хороша сестра, нечего сказать! Если

этот сумасшедший немец может вылечить ногу вашего брата, то я хочу помочь

ему, вот и все.

Поглядели бы вы на мою комнату: все стены увешаны уздечками из конского

волоса, -- там их десятки, больше сотни. Они мне не нужны, а за них плачены

большие деньги. Их делают арестанты, а я покупаю. Да я за одну ночь трачу на

виски столько, что мог бы на эти деньги пригласить лучших специалистов к

десятку таких больных, как ваш брат, и еще оплатить все расходы по лечению.

И помните, вас это совершенно не касается. Если ваш брат хочет считать это

займом, пожалуйста! Это его дело. А вы потрудитесь отойти в сторонку и не

мешать мне.

Но Дид не сдавалась, и он стал выставлять другие доводы, более личного

свойства.

-- Я догадываюсь, почему вы не хотите, чтобы я помог вашему брату: вам

кажется, что я это придумал потому, что ухаживаю за вами. Ничего подобного.

С таким же успехом вы можете сказать, что я ухаживаю за арестантами, у

которых покупаю уздечки. Я не прошу вас быть моей женой, а если когда-нибудь

попрошу, то не стану покупать ваше согласие. И -- уж будьте покойны --

попрошу напрямик, без уверток.

Дид вся вспыхнула от гнева.

-- Если бы вы знали, до чего вы смешны, вы бы давно замолчали! --

воскликнула она. -- Ни с одним мужчиной я не чувствовала себя так нелепо,

как с вами. Вы то и дело напоминаете мне, что не просите меня быть вашей

женой. Я этого не жду, я с самого начала предупреждала вас, что у вас нет

никаких надежд. А вы постоянно грозитесь, что когда-нибудь, в неопределенном

будущем, вы явитесь и предложите мне руку и сердце. Так уж лучше предложите

сейчас, я вам отвечу, и дело с концом.

Харниш посмотрел на нее с нескрываемым восхищением.

-- Это слишком важно для меня, мисс Мэсон, я боюсь промахнуться, --

сказал он с такой комичной серьезностью, что Дид откинула голову и залилась

мальчишеским смехом. -- Ведь я вам уже говорил, что у меня нет опыта, я еще

никогда ни за кем не ухаживал и не хочу делать ошибок.

-- Да вы сплошь одни ошибки и делаете! -- с горячностью ответила она.

-- Кто же ухаживает за женщиной, все время, точно дубинкой, грозя ей

предложением?

-- Больше не буду, -- смиренно пообещал он. -- Да и не об этом сейчас

речь. Все равно то, что я сказал, остается в силе. Вы мешаете мне помочь

вашему брату. Что бы вы там ни забрали себе в голову, вы должны

посторониться и не мешать. Вы мне позволите навестить его и поговорить с

ним? Разговор у нас будет чисто деловой. Я ссужу его деньгами на лечение и

взыщу с него проценты.

Дид молчала, но по лицу ее видно было, что она колеблется.

-- И не забывайте, мисс Мэсон, что я хочу вылечить его ногу, а не вашу.

Она опять ничего не ответила, и Харниш продолжал уже с большей

уверенностью:

-- И еще прошу запомнить: к вашему брату я пойду один. Он мужчина, и с

глазу на глаз, без бабьих фокусов, мы в два счета договоримся. А пойду я к

нему завтра же.

Дата добавления: 2015-10-16